Глава 9 (1/2)

Элиза опустила перед Корой большую книгу с выписанными золотыми буквами названием и именем автора.

— Ты умеешь читать, Кора?

— Эть, — замотала та головой.

— Тогда я тебе почитаю. У принцессы из этой сказки такое же, как и у меня, имя*. Да и во многом другом, я считаю, мы схожи, — уверенно сказала Элиза и наконец села на низкий стульчик и за такой же стол в многодетной детской.

— И в чём же это вы ещё так схожи со сказочной принцессой Элизой, кроме царственного имени, дорогая моя? — спросила Ялу, опуская перед обеими девочками тёплый какао.

— Ну, у меня такие же длинные золотистые волосы, — попалась на удочку Элиза.

— Бесспорно, — Ялу оставила рядом с кружками какао тарелку домашнего овсяного печенья с шоколадной крошкой. — А ещё?

Элиза сморщила нос, раздумывая, откусила от печенья:

— А ещё принцесса Элиза была хорошо воспитана и благочестива. Настолько, что превратила жаб в розы, а своих заколдованных в лебедей братьев обратно в принцев.

— Вот уж благочестие так благочестие, очень полезное, должна заметить, — кивнула головой Ялу и оперлась обеими лапами в стол. — Так именно тебе что из перечисленного подходит?

— Я воспитанная, — чуть насупившись, напомнила Элиза.

Ялу отвела любящий чёрный взор от лопающей печенье Коры (сердце существы пело, как пело бы сердце любого повара, чью стряпню с таким аппетитом ели):

— Как насчёт превращений?

— Я думаю, что это метафора, — отозвалась Элиза из кружки.

— Ого, — Ялу свернула лапы брецелем.

— Ну типа победить в мужчине животное начало и помочь ему стать человеком, — по-прежнему из кружки.

Риган, всё это время аккуратно (потому что Ялу есть в кровати позволила, но где прачечная, прямо напомнила) валявшийся с кружкой в постели, перестал грызть печенье и косо глянул на сестру.

— Да ты далеко пойдёшь, моя крошка, — сладко ответила Ялу. — Если принцесса Элиза справилась аж с одиннадцатью братьями, то ты со своими двумя — запросто.

— Маловато их, конечно, — задумчиво протянула Элиза, рассматривая и Ригана, и Адама, который сидел на окне и липким после овсяного печенья пальцем рисовал по стеклу.

— Что верно, то верно, — Ялу доволоклась до Адама и свернула перед тем лапу кулаком. — Но время, когда твои отцы вынимали и складывали перед тобою одного брата за другим, прошло. Так что придётся работать с теми, что есть.

— Не надо с нами работать, — Риган сел в кровати и свесил босые ноги. — Мы тебе не птицы. Мы уже готовые, между прочим. И делать из нас людей незачем.

— Да это не проблема, — развернулась к нему лицом Элиза. — У меня две тётушки ведьмы, уж как-нибудь превратят вас в пару лебедей. А я сделаю всё остальное.

— Эй! — Риган покраснел от обиды. — Ялу, скажи ей!

Ялу, уходившая за мокрой салфеткой, всунула ту в руку Адама и молча указала на стекло, потом дошла до кровати и задрала голову к Ригану:

— Риган, быть лебедем не так противно и страшно, как той же жабой. И уж если в сказке даже они смогли превратиться в розы на воде, так у тебя и Адама тем более всё будет в порядке.

— Я вообще не хочу быть кем-либо ещё, кроме как собой. Я хочу оставаться человеком. Пускай Элиза даже не просит тётушек…

— Надо же, — сузила глазёнки Ялу, — человеком?

— Ну да, кем ещё? — Риган утих под этим прищуром, крепче ухватил пустую кружку и стал спускаться вниз по лесенке.

— Не далее как вчера вечером от слова «полувампир» невозможно было увернуться. А сегодня ты уже человек.

Риган сдвинул брови и мученически вздохнул. Он, несмотря на детские годы, уже чувствовал, а временами так и видел воочию, что как мужчина существенно проигрывает женщинам лёна в искусстве зубоскальства. Поэтому, чтобы поражение не было столь горьким, Риган попытался взять реванш:

— Это ещё надо посмотреть, — сказал он, останавливаясь спиною в дверях детской и чуть повернув золотую голову, — в кого тётушки превратят тебя, Элиза, после того как я первым добегу до них.

Элиза вылетела из-за стола, опрокинув стул, и метнулась за гремящим вниз по лестнице братом.

Кора, округлив глаза, смотрела той вслед.

— Не пугайся, моя детка, ни в кого они не превратятся. Разве что носы расшибут, вот и весь улов. А мы с тобою пойдём в океанариум смотреть на зубастых акул.

— И Адам пойдёт?

— Ещё бы, — буркнул слезающий с окна Адам и отдал Ялу салфетку. — Посмотри, Ялу, всё чисто.

— Будем считать, что да, — согласилась та, созерцая чистейшие разводы на стекле, и повесила салфетку на локоть, следом хвост.

— А хочешь, Кора, я покажу тебе свои острые зубы? — Адам поднял с пола стульчик и поставил тот на место. Сел сверху и улыбнулся Коре как можно шире.

— Потише, ковбой, — лапа Ялу вскользь прошлась по чёрненькому затылку. Для субординации. — Ты должен развлекать Кору, а не перепугать её до полусмерти.

— Чем я её напугаю? — надулся Адам. — Или мои зубы страшнее акульих?

— Тавтем не тлашные, — поспешила успокоить Кора, похлопав Адама по руке.

— Очень красивые, — достала фигуральный пряник Ялу, — но обычно у детей таких нет.

— Я просто пытаюсь понравится Коре, — Адам обнял Ялу за шею и хлюпнул.

— Это у тебя от отца, мой милый. Уверена, лорд Джон как-то так и подкатил к вашему папе. С семейных козырей, что говорится, пошёл.

***</p>

Дайан оставил её, пожелав доброго утра и плотно затворив дверь. После чего Астер приняла душ, почистила выданной щёткой зубы и переоделась в найденную в комоде пижаму.

Теперь она сидела на краешке кровати и рассеянно гладила покрывало: по бледно-голубому шёлку извивались ветки, взмахивали крыльями фазаны и цвели розовые пионы.

«Настоящий», — расслабленно и нежно подумала Астер о шёлке и с такою же нежностью, как и в мыслях, огляделась.

Стены гостевой спальни тоже были светло-голубыми, но вместо фазанов по тем взлетали белые какаду среди гранатовых букетов. Деревянные комод, кровать, туалетный столик и стул с высокой спинкой около казались выкрашенными простой белой морилкой и покрытыми кракелюром.

Астер пошевелила босыми ногами в неприлично мягком ворсе прикроватного коврика, наблюдая, как пальцы почти полностью в нём скрываются, словно тонут в кашемировом индиго.

Всё в этой комнате было таким английским, винтажным и внушающим доверие и безопасность, что собственная одежда Астер и уж тем более её рюкзак с провокационной начинкой, оставленные на стуле с рогожной накладной подушкой, смотрелись чужеродно и… уродливо?

Ранний летний рассвет уже заливал окно. В Элэй наступал вечер. Здесь — утро. За окном радостно пели птицы.

Астер зевнула, затянула ноги на кровать, потом целиком заползла под одеяло, потыкалась в подушках, поёрзала и выключила прикроватную лампу. Последней мыслью, которую сонно додумала Астер, была: «Тысячу лет не спала в сатиновой пижаме. Да что там, я никогда не спала в сатиновой пижаме. Только не привыкать… Только не привыкать, Астер О’Райли…»

***</p>

Дайан убрал оставленную Астер после очень позднего ужина (или очень раннего завтрака) посуду в мойку. Масло, сыр, хлеб и клубничный джем обратно в холодильник. Пока наводил в кухне порядок, слушал, как сестра устраивается наверху.

Сначала Иво высадил всех на Виктория-Стрит, где дожидался Джон. Дайан заметил, что когда улеглась лёгкая суматоха знакомства с Астер, Кот сунулся к Джону и что-то сказал. Однозначно, что наябедничал, это как пить дать.

Но когда Иво увёл Кота и Ялу на Колледж-Лейн, Джон даже не посмотрел на Дайана, а занялся Астер, как и следовало хозяину дома.

Дайан знал, что расслабляться рано, но и разобраться в настоящих причинах поведения Кота пока не мог. Потому что кроме того, чтобы прислушиваться к устраивающейся наверху сестре, Дайан слышал, как в гостиной Джон говорит по телефону с судьёй Хейгом. Речь шла о Фарреле и Финче, томившихся в застенках миледи. Дайан понимал, что его честь сопротивляется. Впрочем, это было нормальным. О чём бы ни шли беседы между Сойером и судьёй Хейгом, тот взял за правило воспринимать любые просьбы или пожелания Джона в штыки.

«Просьбы или пожелания», — сам над собою посмеялся Дайан. Уж он-то знал, как никто, что просьбы Джона были только командой. А пожелания прямым указанием к действию.

Конечно Дайан не мог знать, что его маленькая дочь в разговоре с Ялу произнесла ключевое слово, которым можно было описать настоящую жизнь в Палате лордов. Во-первых, потому что сегодня оба были в разных домах, а во-вторых, потому что Элиза заговорила о благочестии поздним утром, а Дайан слушал беседующего с Хейгом мужа часов в пять, когда Элиза ещё спала.

Несмотря на расхождение во времени, мысли отца и дочери сошлись в одном. Палата лордов, собственноручно возвёдшая Джона Сойера в кресло сюзерена города, была вынуждена изнывать именно что от благочестия, лишённая возможности покрывать торговлю наркотрафиков и прочей контрабанды. Связанные по рукам и ногам смертельным диктатом Разумного Решения, ни один член Палаты лордов Ливерпуля и помыслить против слова Джона не смел, не говоря уже о том, чтобы причинить ему физический вред. Ни ему, ни его лёну.

А ещё с сюзеренством Джона Сойера пропала даровая кровь. Вампиры, кому было принципиально придерживаться натуральной диеты, обязаны были платить тем, кого пили. Нет, оставались ещё варианты перехватить крови исключительно по любви или в угаре ночных тусовок. Но напасть, отнять или принудить отдать кровь без явного на то согласия было нельзя.

Слава о правой и левой руках сюзерена, то есть о Никки и Элеке Милднайтах, бежала впереди паровоза. Вампиры, недовольные сложившимся положением дел, опасались не столько больших административных штрафов и уголовного наказания, сколько того, что однажды к ним придут два дремучих близнеца с косой саженью в плечах и увезут в Энфилдскую семитерию. Или, что несравнимо хуже, приволокут к порогу галереи на Колледж-Лейн, а уже там придётся сгинуть в когтистых лапках двух пятифутовых ведьм. Очень многие вдруг осознали, что жизнь — ценная штука. Будь она чужой, своей или даже вечной.

Как следствие политики ежовых рукавиц лёна поутихли и просто криминальные дельцы, заскучав от того же самого вынужденного благочестия. Логично было предположить, что если сюзерен жесток со своим видом, то уж людям, запятнавшим совесть и репутацию, придётся и того хуже. Безусловно, что портовая мекка Ливерпуля продолжала оставаться лакомым куском. И не проходило и полугода, чтобы не пытались протянуть через ту один-другой новый наркоканал. Попытки, скорее, походили на потуги, от которых быстро отказывались. Потому что, опять же, Милднайты умели «уговаривать» местных, а пришлых до поседевших волос пугали ведьмы.