Глава 3 (2/2)

И то, что вот сейчас Иво Кэтспо сидел в ведьминой кухне на Колледж-Лейн, 124\2, пил кофе, слушал тайну, доверенную ему Котом и Ялу, говорило только об одном: Иво здорово повезло.

— Теперь ты знаешь о самом большом секрете миледи. Что-то ещё хочешь спросить? — Кот протяжно и зубасто зевнул и переобвернулся толстым хвостом.

— Миледи Валери боялась возвращения Кинси Рондо?

— Ещё как. Поэтому она не поделилась своими планами даже с Элеком, хотя была должна. Ведь тело для Сесиль было рождено не без его участия. Я был единственным, кто знал. Но говорить о предстоящем было нельзя. Валери боялась, что Рондо вернётся и точно так же снова убьёт и растущую дурашку, и уже саму Валери. Отчасти страх был иррациональным, тут, скорее, сказалась душевная травма миледи. Но на то она и душевная, чтобы преподнести урок тому, кого ранила.

— Теперь на обеих столько защит, что пробы негде ставить, — Ялу подобралась к пустому блюдцу и слизала пирожковые крошки. — А мы живы, пока живы миледи.

— Если Рондо вернётся? Если он отыщет миледи даже здесь? — Иво спустился со стула, отряс от крошек джинсы.

Кот тоже встал на лапы:

— Вероятность такого есть. И мне не нравится, что миледи Валери снова снятся старые сны. Она перестала видеть такие с рождением Сесиль. Это было очень давно. Может, есть более простая причина и возобновившиеся сны объяснятся тем, что теперь у Валери и Сесиль сыновья.

— Обычные материнские тревоги и неврозы. Поскольку миледи в сознании владеют собою безупречно, то во сне подсознание делает их уязвимыми, — Ялу поволокла блюдца и кофейную чашку в мойку. — Но если Кинси Рондо вдруг объявится, он найдёт совсем других миледи. Нынешние не оставляют спины друг друга открытыми.

Иво согласился. Потому что помнил, как миледи отправляли в космос эриннию. За спиною Валери стояла, тоже прижавшись спиною, Сесиль. С этим всё ясно.

Оставалось последнее.

— Что это было за заклинание? Валери узнала? — спросил Иво.

— Да. И у этого заклинания очень красивое имя. Но спроси у неё самой.

***</p>

Дайан был вампиром уже больше двух лет. Недолго, чтобы до конца разобраться во всех нюансах, но и не так уж мало, чтобы убедиться в преимуществах и отрицательных сторонах своего бытия.

Например сон. Тот вампирский сон, из которого Дайан слышал всё, что происходило в доме, в саду и даже в нескольких ярдах по-за кованой решёткой забора. Он искренне скучал по тому освобождающему и сладкому забытью, которым был сон человеческий. Сон, в котором он принадлежал только себе.

Но кто знает, может, теперь оно и к лучшему? Вся эта гипертрофированная чуткость, собранность и осведомлённость… Когда в доме колобродило трое детей, перманентное состояние родительского контроля не угасало ни на минуту, словно подглядывало и подслушивало. И только это подслушивание позволяло Дайану лежать недвижимо и относительно спокойно. Пока он слышал привычный рокот миссис Шток, то увещевающий, то распекающий; топот двойни, радостный визг Адама; тяжёлую поступь одного из Милднайтов и обворожительные голоса миледи, что заезжали забрать всех и увезти на прогулку, он понимал: всё в норме. Все в безопасности. Это знание запускало относительный штиль в океане родительской паранойи Дайана Сойера. Но с каждым новым утром всё возвращалось на круги своя.

Самым обескураживающим было то, что Дайан не мог пробуждаться по собственному желанию. Оцепенение укладывало его в холодных простынях и обездвиживало. Даже услышь Дайан, что в доме разразилась беда, он не смог бы сбросить паралич сна ранее, чем в четыре по полудни. Или всё же смог бы?

«Как хорошо, что не представляется случая подтвердить или опровергнуть мои опасения», — решил Дайан, просыпаясь. Действительно просыпаясь.

В доме было тихо уже как минут сорок, потому что миссис Шток увезла детей на стрижку. И вероятно, Чарли Бэрри уже успел выстричь в золотых вихрах Ригана что-то сногсшибательно стильное. Правда, любое старание Чарли держалось от силы неделю. «Маленькие Сойеры регенерируют быстрее ящериц», — поставила диагноз миссис Шток.

Так и было. Волосы, ногти, постоянные зубы, которые выдавили молочные клычки уже в конце первого года жизни у всех троих, пропадающие за сутки синяки, ушибы и царапины, заживающие на глазах содранные коленки и ладошки, рост на опережение — всё в детях отрастало, увеличивалось, набирало силу и обороты быстрее, чем то должно было быть. Чем должно было быть, будь Риган, Элиза и Адам людьми. Но человеческого в них было ровно в половину. Другая же половина была чистейшей упыриной породы.

— Вот удача, так удача.

Дайан окончательно открыл глаза и обернулся на голос:

— Это ты о том, что в доме ни души?

Джон оценил сразу всё (и каламбур, и сообразительность Дайана, и даже его подначивающий тон) одной короткой улыбкой.

— Прошу заметить, что твои дети не только молниеносно растут, но и так же передвигаются. Не ровён час будут снова дома. И даже драгоценная миссис Шток, будучи дамой в летах, не шибко их замедлит.

— Тогда почему ты до сих пор не раздвинул ноги, а отвлекаешь меня несущественными замечаниями?

— Поверить не могу, — фыркнул Дайан, — насколько ты распоясался за всё время нашего знакомства. Год от года твои пошлости всё примитивнее. Уж точно ты не был таким…

— Это всё дурное влияние конунгов и их бордель, — отмахнулся Джон.

— Нет, это целиком твоя заслуга, — Дайан даже головой мотанул, чтобы вышло убедительнее, сел и спустил ноги с кровати. — Ты обзавёлся мною, детьми, стабильностью и больше не тратишь времени на то…

— Зато ты готов его тратить. Дайан, время идёт.

Джон протянул руку, охватил Дайана поперёк живота и свалил обратно.

От броска на спину Дайан выдохнул, а потом ещё раз. Уже оттого что Джон навалился сверху.

— Так-то ты тоже научился тому, чего я за тобою не замечал сразу после знакомства, — несколько сосредоточенно, потому что укладывал несогласные руки Дайана и раздвигал его колени своим, заметил Джон.

— Да что ты? — съязвил тот, хотя уже почти улёгся. — И чему это научился я?

— Ломаться, — двинул плечом Джон и прижался губами к шее Дайана.

Стоило признать, что ни тот ни другой не преувеличивали. Джон и в самом деле время от времени позволял себе весьма прямолинейные пошлости, а Дайан, будучи настороже от постоянного присутствия в доме семьи, совершенно искренне уходил от всех своих супружеских долгов. Почти совершенно искренне. Об этом «почти» Джон догадывался, поэтому исключать из уже своего супружеского обихода пошлости не собирался.

И стоило признать ещё кое-что. Поцелуи Джона больше не оставляли холода на коже. Утратив человечность, Дайан перестал чувствовать разницу. Но вот чувствительности ко всему остальному он не утратил.

Несмотря на то что вход в родительскую спальню был под запретом (для пущей надёжности дверь всегда закрывалась на ключ) и видеть в моменты близости их не могли, и Джон, и Дайан знали, что стоит вести себя как можно тише. Причина была всё в том же: в прекрасном слухе Ригана, Элизы и Адама. Нет, почти бесшумно вылизать друг друга было можно. Можно было, сжав собственные клыки и волосы стоящего на коленях мужа, тоже почти бесшумно пережить отсос. Но вот отыметь Дайана как прежде, чтобы воздух звенел от выкриков и садился голос (а ведь Джон Сойер очень любил его слышать), получалось нечасто. Да вообще в последнее время не получалось.

Дети жили по солнечному графику, именно поэтому с раннего утра до пятичасового чая на Виктория-Стрит находилась няня. Уходила она после подъёма Джона и Дайана, оставляя детей уже под их присмотром до следующего утра. Поскольку было очевидным, что драгоценная миссис Шток человек, да и немолодой, она брала два выходных в неделю. Тогда младшие Сойеры отправлялись на Колледж-Лейн, где с удовольствием набирались очень таких сомнительных манер и морали от ренегатской премудрости Ялу и Кота.

«Зато в полной безопасности», — успокаивал себя Дайан. И так и было.

Вот только уже недели три как миссис Шток выходных не брала, объяснив своё решение тем, что ей нужно ударно поработать, потому что она копит деньги на залог для «небольшого загородного домика». Джон, мгновенно оценив перспективы, великодушно предложил миссис Шток денег взаймы, прибавив, что с возвратом долга торопить не станет. Но миссис Шток (нет, они уже поняли, что им попалась очень порядочная во всех смыслах и не склонная к авантюрам няня) оказалась ещё и принципиальной. Она вежливо отвергла финансовую руку помощи сюзерена всего Ливерпуля, заверив, что работать в режиме нон-стопа будет не так долго, потому что кое-что у неё уже припрятано на чёрный день, так что пару месяцев ежедневных бдений с тремя маленькими Сойерами она осилит. И пускай милорды не беспокоятся, честное слово. Это пустяки.

Дайан помнил, как в тот же вечер Джон хмуро признался, что понял, почему честные и порядочные люди, по расхожему мнению, в большинстве случаев неудобны. Тогда Дайан даже позволил себе засмеяться и с легкомысленным снисхождением поцеловать Джона в плечо, несмотря на то что знал, как тот не любит долгих целибатов.

Зато сейчас он бы не позволил себе не то что легкомысленного смеха, а даже улыбки, потому что было совершенно ясно: из кровати целым не выйдет.

Что и произошло.

Зубы Джона царапнули под ухом, потом прикусили, а потом уже звонко пропороли кожу. Джон прижался всем ртом, одновременно с этим отпустил руки Дайана и взялся за его задницу, сминая ладонями.

Он кусал Дайана уже не для того, чтобы насытиться. Укусы были тем, от чего Дайан заводился. Это работало до сих пор. Вот и теперь тот синхронно выпустил свои клыки, с шёлковым свистом втянул воздух сквозь, вцепился пальцами в подушку над головой и так выпрашивающее прогнулся, разводя колени выше и за спину Джона, что Сойер счёл дальнейшую прелюдию совершенно ненужной.

Изворотливая природа Дайана изменилась, стоило ему овампиреть. Зачать детей больше не удавалось. Но кое-что омежье осталось на месте. Дайан продолжал делаться скользким, когда прижимало. А время от времени выдавал нечто, сходящее за течки. Разве что эти течки были словно тень прежнего великолепия. Но Джон не жаловался, потому что считал, что ему и так охуенно повезло, если сравнивать вариант «кое-что» с вариантом «ничего».

Почувствовав в себе член, Дайан вскинул бёдрами и прочертил ногтями по спине мужа яркие, но тут же выровнявшиеся полосы. Под Джоном было тяжело, но сейчас Дайан ни за что на свете не стал бы пытаться освободиться, хотя мог. Ведь и силы его изменились. От несвободы, почти удушья и распирающее-глубоких движений Дайан получал чистое удовольствие: насышенное, выверенное и тесное, в поцелуе кровавое и металлическое.

Минуту-другую спустя Джон поднялся на коленях.

Дайан видел, что лицо, шея и плечи у того перепачканы тёмным-тёмным-красным ровно там, где только что сам он целовал и кусал. К тому же он понял, что сейчас произойдёт, поэтому дотянулся до прутьев спинки кровати и вцепился в те.

Джон вшибся в него так, что Дайан захлебнулся воздухом и первым криком. Чёрный огонь словно полосой прошёлся от подхваченных коленей до самого горла, не давая вдохнуть. И эта жаркая полоса вспыхивала снова и снова, как отблеск каждого нового толчка. А те становились быстрее и жёстче. Дайан слышал рык Джона и чувствовал, как крепнет хватка его рук, сжимающих его под коленями. Слышал, но не видел. Волна нутряного огня ослепляла. И эта же волна огня отхлынула от горла, выпустив крики, влилась в живот, тяжестью опоясала зад и член, поволокла словно на самое дно вулкана.

Следом на том же самом дне, только лёжа сверху, оказался и Джон. Дайан почувствовал запах его волос у своего лица. А чуть погодя услышал голос:

— Когда нам подобным образом повезёт в следующий раз, я сразу завяжу тебе рот.

— Так то если бы сейчас ты не уложился… — фыркнул Дайан.

Он уже слышал звонкий голос Адама и щебет Элизы, что выбирались из припарковавшегося такси.