11. Какими мы не будем (2/2)

Как-то она даже заметила, что и Косолапус стал вести себя более смирно, чем в первые недели на новом месте. Тогда он вечно норовил убежать на улицу и гулять там как можно дольше — пока не оголодает. Гермиона пропадала на работе с теми же целями — чтобы не чувствовать холода и пустоты.

С приходом Люциуса в её жизнь Гермиона, наоборот, стала спешить домой. Сперва — чтобы проверить, как он справляется, не натворил ли беды. После — по привычке. Сейчас — чтобы поскорее увидеть его.

И этот вечер вышел бы совершенно идеальным, если бы Гермиона изо всех сил не старалась вести себя как ни в чём не бывало. Ведь кое-что всё же произошло, пусть Люциус об этом и не помнил.

Да, неудачное признание в любви — не такое уж и событие.

А вот применение магии ради своей выгоды к человеку, который волшебства лишён, — это серьёзно. Достаточно веский повод, чтобы чувствовать себя обманщицей. Лёжа на коленях у человека, которого практически предала.

— Как прошёл день? — поинтересовался Люциус, легонько поглаживая её по голове, перебирая распущенные волосы. Гермиона была готова задремать.

— Много пациентов, всё как обычно. Ничего интересного.

— Любопытно. Когда я был твоим пациентом, ты так же отвечала на подобные расспросы? «Ничего интересного»?

— Ты никогда не был моим пациентом. Тобой занимался наш целитель Вуд… — Гермиона задумалась. Стоило ли вообще упоминать его? Но потом пришла к выводу, что и без того достаточно скрывает. Как бы между прочим она сказала: — Кстати… Я сегодня разговаривала с Оливером. И он ведёт себя абсолютно адекватно.

— Что, прости? Ты говорила с ним?

— Мы работаем вместе, так что в этом нет ровным счётом ничего примечательного.

— Но он на тебя напал! Ты хочешь, чтобы это повторилось?

Гермиона подняла голову с колен Люциуса и устроилась рядом, чтобы видеть его лицо.

— Мы всего-навсего обменялись парой ничего не значащих фраз, — не терпящим возражений тоном сказала она. — Случайно столкнулись в коридоре. Таких встреч не избежать, пойми.

— Разумеется, если не сменить место работы на более безопасное. Вспомни, с чего всё начиналось в прошлый раз. И подумай хорошенько.

— Ты ведь понятия не имеешь, с чего всё начиналось. Я тебе не рассказывала.

— Знаешь ли, тут несложно догадаться, — процедил Люциус.

Гермиона напряглась. Той атмосферы, которой она наслаждалась несколько минут назад, словно и не было. Одно лишнее слово (то есть имя) — и вечер испорчен.

— Перестань, я не хочу ругаться, — примирительным тоном проговорила она. — Это моя работа, и она мне нравится. С Оливером мы почти не видимся. Сегодня было скорее исключение из правил.

— Никто из нас не хочет ругаться. Но только один человек в этой комнате почему-то желает работать с мужчиной, который угрожал её жизни.

— Я не хочу больше это обсуждать.

— Нельзя решить проблему, просто замолчав, Гермиона!

— Да нет здесь никакой проблемы! Её видишь только ты! Чёрт, зачем я вообще заговорила об Оливере? — на эмоциях выкрикнула она. — Честное слово, проще было бы стереть тебе память!

Гермиона резко замолчала. Последние слова были скорее вырвавшимися наружу тревожными мыслями. Произносить их вслух в её планы не входило.

— Прости, но… — напряжённо начал Люциус. — Ты когда-нибудь стирала мне память?

— Нет, конечно.

Ложь, ложь, ложь.

— На самом деле?

Ты ведь совсем не умеешь врать, Гермиона, так что лучше бы и не пыталась. И умела вовремя замолчать.

— Ты ведь понимаешь, что я могу применить Obliviate прямо сейчас, решив таким образом проблему? — спросила она, пристально глядя в глаза Люциусу.

Он выглядел невозмутимым. А вот она сама — вряд ли.

— Но ты этого не сделаешь, Гермиона. Верно?

— Отчего же?

— Совесть.

— Что «совесть»?

— Она у тебя есть. Поэтому спрошу ещё раз... — Люциус взял её ладонь в свою и медленно проговорил, словно хотел загипнотизировать: — Ты. Когда-нибудь. Стирала. Мне. Память?..

Гермиона понятия не имела, что ей делать сейчас. Как не усугубить ситуацию?

— Даже если бы я, чисто гипотетически, сделала что-то в этом духе, стала бы я признаваться? — начала она неуверенно. — Ведь смысл в том, чтобы всё осталось в тайне. Для этого и стирают воспоминания. Гипотетически.

— Хорошо. Но ты могла бы стереть мне воспоминания? Гипотетически?

— Если бы я, гипотетически, стёрла тебе память… То у меня были бы на то очень веские причины.

— Неужели? — Люциус скептически изогнул бровь. — Например, какие?

— Ну, я могла бы сказать что-то, о чём потом бы сожалела. Разумеется, гипотетически.

— Что именно?

— Например, что… Что люблю тебя. То есть… Чисто гипотетически, я могла бы такое сказать, а потом испугаться и использовать магию, — пролепетала Гермиона, пряча взгляд.

— Ты сказала, что любишь меня.

— Я имела в виду, что гипотетически…

— Гермиона!

— Я сказала это, да.

— И чего в этом такого страшного, скажи на милость, чтобы пугаться и бросаться заклинаниями?

— Ты переспросил.

— Переспросил? И? Ты стёрла мне память, а не повторила?

— Я… Я не знала, что делать, Люциус. Я пожалела, что сказала это. И отменила действие. Вот и всё. Это было неправильно, прости.

— Знаешь что, Гермиона?

— Что?

— Я люблю тебя.

И тут она забыла, как нужно дышать.

Вдох. Выдох. Вдох… Всё под контролем.

— Ты говоришь это только из-за моего признания. Не надо. Со мной всё в порядке, я это пережила.

— Нет. Я люблю тебя, Гермиона. И даже если бы я сейчас мог стереть тебе память, я бы не стал так поступать. Знаешь почему? Потому что я люблю тебя. И ты непременно должна об этом знать. Не надо отменять никакие действия.

— Ты и правда любишь меня? — тихо-тихо спросила она.

— Хочешь, чтобы я повторил это ещё раз?

— Пожалуй, да. Хочу.

— Я люблю тебя, Гермиона Грейнджер, — твёрдо сказал Люциус.

— Это можно слушать бесконечно.

— Да? В таком случае — я люблю тебя, Гермиона Грейнджер. И, кстати, я не помню, чтобы ты говорила эти слова мне.

— Разве?

— Никак не могу припомнить, как ни стараюсь.

— Что ж… Люциус… Я тебя люблю.

— Прости, что ты сказала? — он усмехнулся.

— Прекрати, — Гермиона не сдержала улыбку.

— Ты не поверишь, но я действительно не расслышал. Что там шло после «я тебя»?

— Люблю!

— О, как громко на этот раз. Мне ждать очередного заклятия или можно расслабиться?

— Расслабься. Я люблю тебя.

Оказалось, если привыкнуть, то признаваться в любви дорогому тебе человеку совсем не сложно.

— А я тебя, Гермиона.

Оказалось, что слышать признания в любви от дорогого тебе человека очень приятно. Даже если ещё совсем недавно они казались почти издёвкой или акцией благотворительности.

— Знаешь, Люциус… Давно хотела тебе сказать…

— Что ты любишь меня?

И он не дал ей возможности ответить, тут же поцеловав её. Долгим и нежным поцелуем. Оторвавшись от его губ, она подтвердила:

— Точно. Именно это я и собиралась сказать.

Запоздало Гермиона поняла, что ей всё-таки удалось отвлечь Люциуса от разговоров об Оливере Вуде и о её «небезопасной» работе.

* * *

— Знаешь, что я люблю больше, чем заниматься с тобой любовью? — вкрадчиво спросила Гермиона, обвив руками плечи Люциуса. Они были уже в постели.

— И что же? — спросил он. Горячее дыхание обожгло кожу у самого уха.

— Ни-че-го.

И это была сущая правда. Осознание её приходило, когда они были вместе. Настолько близко, что Гермиона не могла не чувствовать каждой клеточкой своего тела притягательность Люциуса. В такие моменты, если бы её спросили, согласна ли она бросить всё, лишь бы это удовольствие продолжалось, Гермиона бы безоговорочно согласилась.

Согласна ли она бросить работу в Мунго? Да пожалуйста!

Согласна ли она переехать на край света и забыть о магии? Могли бы и не спрашивать!

Согласна ли она рассказать каждой живой душе на Земле, что любит Люциуса Малфоя, бывшего Пожирателя Смерти, дважды осуждённого на срок в Азкабане? Скажет, хоть по десять раз!

Сейчас был именно такой момент. И Гермионе очень хотелось, чтобы он длился бесконечно долго. Чтобы можно было не думать о том, почему она так привязалась к Люциусу. Чтобы не переживать о том, к чему всё это приведёт. Чтобы не волноваться из-за того, что кто-то из магического мира может увидеть их вместе.

«Почему я вообще должна из-за этого беспокоиться? Я люблю его!»

Эта мысль мелькнула за секунду до того, как Люциус в который раз накрыл её губы своими. После этого на дельные размышления Гермиона уже не была способна. Словно всё её тело вдруг стало предназначено лишь для того, чтобы наслаждаться близостью с мужчиной. Будто не было ничего и никого, кроме них — Люциуса и Гермионы.

Где бы он ни коснулся её, казалось, что именно на этом участке кожи (и нигде больше!) должны быть его руки.

Что бы он ни прошептал ей на ухо, казалось, именно эти слова она должна была услышать.

Что бы он ни сделал — это было правильно. Без вариантов.

— Знаешь, что я люблю больше, чем заниматься с тобой любовью? — поинтересовался Люциус спустя тысячи мгновений близости.

Они оба молча лежали, сил на разговоры не осталось. И Гермиона даже почти нашла что-то неимоверно интересное в уголке потолка. Почти.

— Что? — спросила она.

— Тебя.

Потолок сразу потерял всю свою прелесть. И оказалось, что разговаривать она ещё способна.

— Мне кажется, в последнее время мы слишком часто произносим это слово.

— Какое?

— Слово «люблю», — Гермиона отвела глаза. — И ты опять заставил меня произнести его.

— Это, по-твоему, плохо?

— Я не знаю. Но мы от этого не становимся ближе, чем есть. Расскажи мне что-нибудь о себе.

— Я так понимаю, ты хочешь услышать что-то помимо того, что я люблю тебя?

— Определённо. Скажи, а ты дружил с профессором Снейпом?..