9. Очень короткий рассказ (2/2)
— Причесаться в доме бывшего жениха? — он перебил её. Странно, что не выставил вон.
— Мы не были помолвлены, — тихо отозвалась Гермиона.
— Точно, не были. Но я не буду делать вид, что поверил твоему объяснению. Допустим, что мне плевать, зачем ты здесь.
— Хорошо, — она кивнула.
Рон не был гением, но и дураком его не назовёшь. Надеяться на то, что он поверит в несвязный бред — всё равно что пытаться выиграть у него в шахматы три партии подряд. У Гермионы это никогда не получалось.
— Тебе ещё нужна моя палочка? — спросил он сухо.
Гермиона протянула Рону одолженную палочку, которую он выхватил из её рук слишком поспешно.
— И ты не хочешь… поговорить? — спросила она, искренне надеясь, что он откажется.
— Нет. Не сегодня.
— Тогда я пойду?
Быстрее, быстрее уйти из этого дома. Один раз уже убегала, пора сделать это вновь. Убегать от Рона — хоть бы это не стало традицией…
— Рад был повидаться.
— И я…
«…и я опять вру тебе, Рон. И ты тоже не рад, это слишком очевидно. Для нас обоих».
Гермиона второй раз за какие-то полчаса ступила в камин, на этот раз уверенно произнеся: «Больница Святого Мунго». Она быстро проскользнула по коридорам, стараясь не показываться никому на глаза. Забрав из ординаторской свои вещи (которые Оливер не счёл необходимым прихватить вместе с ней), Гермиона решительно направилась к выходу.
Наконец-то. Скоро она будет дома, и это сумасшествие закончится. Весь чёртов день — как дурной сон, нарочно не придумаешь.
Лишь выйдя на улицу, Гермиона поняла, что ещё придётся объясняться перед Люциусом. Как будто можно прийти и так запросто рассказать, что случилось… Не боясь, что в ответ последует не вполне адекватная реакция.
«Хоть бы он уже спал», — подумала она и, не пытаясь оттянуть момент истины, ускорила шаг.
* * *
— Где ты пропадала?
Гермиона опустилась в кресло, чтобы трясущиеся коленки не бросались в глаза, и проговорила, глядя в пол:
— Тебя это не касается, Люциус.
Оставалось надеяться, что получилось достаточно убедительно. Так он, может, обидится на непривычную грубость и оставит её хотя бы до утра.
— Я так не думаю, — сказав это, Люциус присел рядом с ней.
Не оставит…
Гермионе стоило большого труда сдержаться и не отодвинуться в сторону хотя бы на пару дюймов. Чем ближе он находился, тем сложнее ей было сдерживаться. Она чувствовала его запах, слышала его напряжённое дыхание — Люциус ждал от неё объяснений. Повернув голову вправо, она могла запросто увидеть его лицо. Ни одна мимическая морщинка не ускользнула бы от её внимания, но тогда их глаза бы встретились. Пусть Гермиона сейчас и прятала глаза, но кожей ощущала его внимательный взгляд.
Когда молчать дальше было уже невозможно (казалось, в воздухе вот-вот что-то громыхнёт от напряжения), Гермиона взглянула на него и произнесла, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал естественно:
— С чего ты взял, что я буду перед тобой отчитываться?
Ещё одна отчаянная попытка выдержать дистанцию. Но на сей раз Гермиона почти и не надеялась, что Люциус встанет и уйдёт, бросив её сидеть тут одну. Пожалуй, пусть неосознанно, но она даже хотела его присутствия рядом.
— С того, что уже час ночи, — он указал на настенные часы, и Гермиона была рада возможности вновь отвести взгляд, пусть и всего на пару мгновений. — Я жду тебя Мерлин знает сколько времени. И ты не считаешь нужным объясниться?
— Я была на работе.
— Да, днём.
— Иногда… — Гермиона судорожно пыталась придумать ответ, который помог бы ей избавиться от последующих расспросов. — Иногда, Люциус, обычным людям приходится работать больше, чем хочется. Понимаешь, не все родились с серебряной ложкой во рту, кому-то приходится трудиться, чтобы достичь чего-то.
Она очень надеялась, что Люциус обидится. Обидится настолько, чтобы прервать разговор. Или хотя бы перенести его на завтра.
— Держишь меня за идиота? — он поднялся с дивана и встал прямо напротив неё.
— Ты знаешь, что нет.
Гермиона встала вслед за ним — не хотелось, чтобы Люциус продолжал сверлить её взглядом, да ещё смотря сверху вниз. Хотя, сказать по правде, в корне ситуация не поменялась. Их лица стали куда ближе друг к другу, однако преимущество в росте всё равно оставалось за Люциусом. Боже… А если она сейчас заплачет, то он обнимет её и примется успокаивать? Нет, нельзя рыдать, нельзя, как бы слёзы ни просились наружу…
— Чем дольше я смотрю на тебя, Гермиона, тем отчётливее вижу, что ты врёшь. Это всё твои большие лживые глаза. Они выдают тебя.
«Прекрасно! Он уверен, что я его обманываю. Мог бы тогда подумать головой и понять, что я делаю это не для собственного удовольствия!» — Гермиона яростно сжала кулаки. Но вслух ничего не сказала. Зачем, если он всё равно уверен, что она лжёт?
— Так и будешь молчать?
— Ты бы предпочёл, чтобы я продолжила врать?
— Думаю, для нас обоих будет лучше, если ты всё расскажешь. Что бы это ни было. Что случилось? Кто это сделал? И… что он сделал?
— Ничего!
Гермиона закрыла лицо руками и убежала в спальню. Разумеется, за спиной тут же раздались шаги Люциуса. Она прямо в одежде легла на кровать, уткнувшись лицом в подушку, а он… сел рядом.
— Расскажи…
И почему сегодня все требуют от неё каких-то ответов? Почему?
— Ты… ты всё равно ничего не сможешь предпринять, — отозвалась Гермиона, подняв голову. — Хватит об этом.
— Позволь, я буду сам решать, нужно ли мне знать что-то или нет!
— Если это касается только меня, то я и буду решать, кому говорить, а кому — нет. Ложись спать.
«Если он уйдёт в свою квартиру, то может уже не вернуться к тебе. Ты уверена, что справишься с этим, Гермиона?» — спросила она себя.
Разумеется, она не была уверена. Ни в чём, что касалось Люциуса, чёрт бы его побрал. Куда проще было плевать на свою жизнь, когда он не маячил поблизости.
— Я не уйду.
«Спасибо!»
— А если я не расскажу, то что? Применишь легилименцию, да?
— Нет.
— И с каких пор ты стал таким благородным?
— У меня нет палочки, Гермиона.
Маленький укол вины в груди за то, что забыла об этом. В который раз?..
— В таком случае у меня для тебя плохие новости — я не собираюсь откровенничать. И если уж ты настолько самоуверен… И считаешь, что мои «большие лживые глаза»…
— Ты как открытая книга, Гермиона, — Люциус перебил её. И хорошо. — Для меня.
— Зачем же ты тогда мучаешь меня допросом? Если тебе и без того всё ясно?
— Напротив, ничего не ясно.
— Не можешь прочесть открытую книгу?
— Всё не так просто, дорогая. Ты как книга на непонятном языке. Видно всё, но разобраться самому практически невозможно.
— Я устала от объяснений.
Гермиона вновь спрятала лицо в мягкой подушке. Боже, неужели она никогда не сможет чувствовать себя свободной? Счастливой, ни от кого не зависящей, как птица в небе?
«А я ведь даже на метле летать не научилась, какая из меня птица?» — подумала, шмыгнув носом.
И тут же ощутила мягкое прикосновение — Люциус легонько погладил её по плечу. Вопреки здравому смыслу, Гермиона чувствовала себя в безопасности. Господи, почему? Почему с ним? Потому что он пришёл однажды на порог её квартиры? А если бы к ней тогда заглянул кто-то иной? Что, она бы сейчас бессознательно нуждалась в другом человеке, а о Люциусе Малфое и не вспоминала бы?
Нет, точно нет.
Гермиона знала, что такая близость за столь короткий срок у неё могла возникнуть лишь с Люциусом. И она благодарила высшие силы за то, что этот мужчина увидел, как она выходит из Мунго и направляется домой. За то, что у него хватило отваги (которой слизеринцы обычно обделены) постучать в её дверь. За то, что у неё после расставания с Роном осталась пустота в душе, которую необходимо было заполнить. За то, что Люциус чутко спал и услышал однажды её крики во сне. За его тепло, которое он щедро дарит ей. За всё, что сделал в последние недели.
— И не надо ничего объяснять. Поделись, — прозвучал его голос совсем рядом с ухом. — Можешь оставить себе свои загадки, когда-нибудь я выучу твой «язык». А сейчас мне надо, чтобы тяжёлые думы не портили твой сон.
— Люциус, — сказала Гермиона, тихонько всхлипнув. — Я не могу, тебе не надо знать…
«Он же натворит глупостей, это в лучшем случае. А в худшем — сделает что-то совершенно непоправимое, и мне придётся скрываться от авроров вместе с бывшим Пожирателем…»
— Ошибаешься, мне очень надо знать обо всём, что касается тебя. Пока у меня непозволительно мало данных. Давай подумаем… Так, я знаю, что ты ешь овсянку или мюсли на завтрак. Знаю, что ты любишь спать, когда за окном светло, но не можешь себе этого позволить. Знаю, что ты слишком сильно любишь свой растянутый синий свитер с дурацким орнаментом и носишь его дома, даже когда тепло. Свитер и босые ступни — кто ещё так…
— Эй! Если ты не мёрзнешь, это вовсе не значит, что я тоже…
— Также я знаю, что ты очень боишься оставаться одна. Но ещё больше тебя пугает необходимость рассказать кому-то о своём страхе. И я знаю, что ты, Гермиона Грейнджер, расскажешь мне сейчас о том, как ты провела сегодняшний вечер.
— Ты, как всегда, излишне самонадеян.
— Я слушаю.
И она вывалила на него всю историю, приправив её всхлипами, а завершив умеренными рыданиями. Люциус ни разу не перебил её — ни гневным восклицанием, ни эмоциональным жестом. Его сдержанное молчание и внимательный взгляд давали ей силы продолжать говорить, до самого конца. Слово за словом.
— Я убью его, — пугающе серьёзно заявил Люциус, как только она умолкла.
Сердце Гермионы забилось в несколько раз быстрее. И почему она такая болтливая? Разве нельзя было просто сохранить секрет? Или убедительно соврать?
— И загремишь в Азкабан, — сказала она, сжав его ладонь в своей.
— Плевать.
— А мне — нет. Хочешь оставить меня одну?
— Хочу отправить этого гриффиндорского ублюдка к праотцам.
— …а потом оказаться за решёткой и оставить меня одну. Я верно поняла?
— Гермиона…
— Я помню, как меня зовут. А тебе стоит помнить, что ты не один. Сделай хоть раз что-то персонально для меня, Люциус. Пожалуйста, забудь о том, что я тебе рассказала, и ничего не предпринимай.
— Не могу.
— Нет, ты просто не хочешь. Подумай… Идти на поводу у эмоций, делать то, что говорит тебе злость — это всегда капитуляция. Куда сложнее поступать правильно.
— Дело в том, что правильно будет как минимум покалечить этого юнца, а не позволять ему разгуливать на свободе.
— Он не представляет угрозы, я ведь стёрла ему память. Нам давно пора спать… — и она ушла в ванную, где долго отмокала в горячей воде с пеной и солью, надеясь, что всё будет хорошо.
* * *
Наутро, едва встав с кровати, Гермиона достала из тумбочки свой блокнот и старательно вывела там несколько пунктов:
1) Проконтролировать Люциуса. Он не должен попасть в беду.
2) Сделать так, чтобы ситуация с Оливером больше не повторилась. Никогда.
3) Не думать об этом слишком долго. Всё закончилось.
Лишь поставив финальную точку и захлопнув блокнот, Гермиона заметила, что Люциус проснулся.
— Доброе утро…
«Если скажет что-нибудь про убийство или любой другой способ мести, я свяжу его и не выпущу из спальни до самого Рождества».
— Ты когда-нибудь задумывалась о том, что после смерти жизнь продолжается, только уже без тебя, — проговорил он. Что ж, весьма оригинальная мысль для только что проснувшегося мужчины, не дожившего и до пятидесяти. — Но я не умер, Гермиона. А всё проходит мимо.
— Не всё. Я рядом.
— Только ты… И за исключением тех моментов, когда вдруг решаешь мучить меня неведением. Пропадаешь, а возвращаясь — молчишь обо всём. В остальном, может, ты и рядом.
— Я лишь не хотела, чтобы ты беспокоился об этом, — проговорила Гермиона, а в груди у неё в тот момент словно сжался большой кулак, обхвативший гигантскими пальцами все её внутренности. Все её чувства. Больно. Совесть или стыд?
— Разве я могу…