Когда сложно понять, (1/2)
— Очнулся, кажись.
Потолок украшен красивыми восточными узорами. Волнистые позолоченные линии. Незамысловатые повторяющиеся изгибы линий, имитирующие лепестки цветов. Разными, разными красками. Синими, жёлтыми, красными. Может, достаточно всего одного взгляда, чтобы впасть в гипноз? Чонин в бреду думает, что потолки расписывал искусный художник. А какая это эпоха? Стоп, а с чего вы взяли, что Чонин разбирается в искусстве?
Над Яном нависло куча незнакомых парней и девушек, что мешают любоваться узорами. Ян вскакивает с твёрдого пола, на котором лежал. Спина болит, да и голову кружит. Чонину душно в худи, наверняка, оно всё вспотело. Воспоминания о том, как он здесь оказался — до жути неприятны. На него смотрят, как на неизведанного зверька. Чонин скидывает с себя простыни и вглядывается в лица с плохим освещением. Конечно, здесь одна лампа на весь периметр. Что он вообще увидит? Так они ещё и находятся не под светом, а в тени верхнего этажа над ними. Ян видит, как всех их от света закрывает шёлковая ткань, обвешенная по оба столба. И не одна — здесь много таких имитаций шёлковых штор. На каждые два столбца одна ткань. Чонин успевает увидеть пока только четыре.
— Ты откуда? — Ян оглядывается на вопрошающего, и тут же теряет его глазами в толпе.
— Симпатичный. — они так громко и нечленораздельно говорят.
— Очнулся! — даже вдаваться в эти слова не хочется глубоко.
— Пойдём, Йеджи. — какие-то парень с девушкой уходят.
— Сосуд, не более. — у Чонина глаза бегают.
— Ребят, вы его пугаете, — какой-то парень, стоящий отдельно от толпы, проходит к Яну. Чонин подмечает у него круглые очки, и белую рубашку в тонкую голубую полоску.
— Ну же, расступитесь, — раздаётся голос сзади и толпа послушно расходится, дав парню воздух. Чонин разглядывает этого парня в костюме адмирала, и прилизанными чёрными блестящими волосами. Да. Он же был одним из тех, кто выкрал его из дома! Девушки, вздохнув, почему-то уходят за шторы. Здесь остаются только парни, подходящие к своим койкам. Каждый смотрит на Чонина. — Ведёте себя, как дети. Сынмин, отведи его и Ёсана в душ. — парень во фраке кидает Сынмину стопку полотенец. Ким резво ловит полотенца. — Расскажешь, что да как.
— Будет исполнено, Сонхва-хён, — очкастый парень кланяется ему. А затем, он протягивает Яну руку, помогая встать.
Чонин встаёт, и выходит в свет. Ян щурится от него и видит, что толпа смотрит ему вслед. Потолки здесь очень высокие, но свет оранжевый — не очень-то приятно. Это оказалась не лампа, а громадная люстра, с кучей маленьких светлых ветвей. И здесь куда больше восточных узоров. Разве ли Ян в Турции, или в эмиратах? Чонин смотрит налево — балкон, буквально второй открытый этаж в этом дворце. Ян никогда не видел балконов внутри здания. Там тоже есть красиво украшенные двери ромбовидной формы. На перила балкона опирается симпатичный парень, с ярко-красными волосами. Ян сталкивается с его высокомерным оценивающим взглядом. Оба фыркают, и одновременно отводят взгляд друг от друга.
Чонин замечает, что кровать, откуда тот встал — это матрас на полу. Ян встаёт на дорожку из ковра во весь пол. Поворачивает голову вправо — там точно такой же балкон. И под ним тоже спят люди. Ян замечает, что с правого балкона на него смотрят девушки с красивыми платьями во весь пол. Чонин обводит взглядом помещение ещё раз. И понимает, что левая сторона в гареме — мужская, а правая — женская.
— Голова болит, да? — голос Сынмина заставляет Чонина повернуться к нему.
— Очень, — Чонин прокашливается, чтобы убрать из голоса хрип.
— Идём, может, освежишься, — Сынмин мягко берёт Чонина за плечи и ведёт к дверям. — Простите их, у нас новенькие всегда шумная тема для разговора.
— Не страшно, — за ними идёт ещё один парень. Ёсан.
Ёсан и Чонин оценивающе смотрят друг на друга. И выводы у них друг о друге одинаковые — никакие. Те выходят в пустой, тусклый коридор. Здесь прохладно, да и пахнет прохладной сыростью. Уже меньше света, чем там. Колонны из-за тьмы снаружи кажутся серыми, как в тюрьме. Сынмин отпускает Чонина, а тот смотрит вниз.
— Вы у нас откуда?
— Пусан, — бросает Чонин.
— Пхохан, — отвечает Ёсан, и Чонин открывает рот в удивлении.
— Не-а, я имею ввиду, — Чонин поднимает голову и сталкивается взглядом с Сынмином. — Вы как сюда попали?
Чонин резко останавливается. Оба парня на него оборачиваются. Ян опускает голову, и вспоминает лицо родственника, и его последние слова. Чонин запускает руки в карманы — надо сообщить об этом Уёну. Телефона нет. Ян начинает яростно копошиться в карманах:
— Где телефон?!
— Оу… — кусает губу Сынмин, заложив руки за спину. — Ну… От них избавляются.
— К-Как избавляются?! — Чонин снова залезает в карманы, будто это поможет. — Да не хочу я здесь быть! — и вспыхивает. — Как попасть домой, скажи!
— Никак. Отсюда никто человеком не выйдет, — Сынмин испытывает ответственность за свои слова. Нужно же донести ребёнку, что его щеночка сбил камаз, а Чонин навсегда теперь станет вампиром. Ким подходит к Чонину, и тянет за руку, пытаясь позвать за собой. — Никогда не встречал скучающих по своему дому.
— Разве сюда не попадают только люди, которым не за что и не за кого хвататься в жизни? — Ёсан не реагирует бурно на крики.
— Что ты имеешь ввиду? — Чонин всем корпусом поворачивается к Ёсану.
— Ну, — сминается Ёсан с ноги на ногу, обернувшись. — Детей из неблагополучных семей, и детских домов, суицидников, проблематичных детей. По базе данных всегда вычисляют, кто написал то или иное суицидальное сообщение в возрасте от четырнадцати до двадцати. Так принято - четырнадцатилетние детки становятся сосудами, а вот с шестнадцати лет… — земля уходит из-под ног Чонина, стоит этим словам слететь с губ Ёсана.
Ян шипит какое-то нецензурное ругательство на пусанском акценте. Сынмин и Ёсан уже его не слышат, и заходят в огромное, просторное помещение. Похоже на хамам. Тазики возле деревянных скамеек, и железные краны в маленьких ванночках. И плюсом к этому, здесь прибавляются и душевые. Ян оставляет одежду на скамьях у кранов. Чонин чувствует, что к нему даже собственная кожа прилипает. Ян бежит под поток воды. Пар его ослепляет, чувствуется, как щёки горят. Сынмин стоит у входа в душ в одежде, скрестив руки и ноги. Ян опускает голову, и смотрит на холодный кафель под ногами. В глазах темнеет, но контрастирующие капли душа держат Чонина на плаву. Ян держится за стенку под душем, волосы уже становятся мокрыми. Ёсан встаёт под душевую напротив, и произносит:
— Я здесь из приюта. У нас было переселение, поэтому, на помощь пришли вампиры. Вообще, я должен был покинуть приют с восемнадцати лет, но нас решили поотправлять по разным местам уже с шестнадцати. Нетрудно догадаться, сколько мне лет, — Чонин поворачивается к Ёсану, который уже намыливает плечи. Кан ловит взгляд Чонина. — А ты?
— Меня забрали насильно из дома дяди, — вздыхает Чонин, и тянется к мочалке, уже наполненной пеной. Ян брезгливо смотрит на неё, на расстоянии вытянутой руки. — Она одна на всех?
— На всех, кто стоит под тем же душем, что и ты, — объясняет Сынмин. Ян не сводит взгляда с жёлтой мочалки, и поморщившись, вешает её обратно. — Привыкнешь.
— И давно ты здесь? — продолжает активно участвовать в разговоре Ёсан.
Чонин отворачивается к кафельной плитке, лишь слушает. И не понимает, как вообще можно разговаривать в таком слуховом вакууме. Ян их даже услышать не может, а при словах и горло давит.
— Пять месяцев. Меня сюда семья отправила, — на этих словах Чонин резко поворачивается к дверям. О чём и жалеет, ведь голова начинает кружиться мгновенно. — Еле сводили концы с концами, у нас семья большая. Так и на один рот меньше, и я им денежно помогать буду. Некоторых сюда отправляют сами семьи.
— Ясно… — только и остаётся ответить Чонину.
Последующие минуты проходят в молчаливых душевых каплях. В голове у Яна пустота. Происходящее вокруг заставляет усомниться в адекватности бытия. Даже если он сейчас потрёт зажмуренные веки до кругов в глазах. И даже если он щипнёт себя за нос… Ничего не исчезнет. Ян слегка дёргает головой, и выключает воду. Сынмин протягивает тому аккуратно сложенное белое махровое полотенце. Чонин благодарно кивает, и Сынмин отдаёт второе полотенце Ёсану. Ян повязывает полотенце вокруг пояса, Сынмин же выходит из хамама, и поворачивает голову вправо:
— Сонхва-хён, одежда!
— Да, Сынмин, — Сонхва почти сразу оказывается возле ребят. Пак протягивает обоим сложенную одежду в пакеты. — Самая любимая ваша одежда из прежней жизни — здесь. В зависимости от вашего поведения, ваш гардероб будет пополняться. — Ёсан послушно берёт одежду, пока Чонин недоверчиво глядит на мужчину. Сонхва замечает этот недовольный взгляд, и теперь смотрит только на Яна. — Больше твоих собранных вещей ты получишь завтра, Чонин.
— В зависимости от нашего поведения?! — агрессивно переспрашивает Чонин, дёрнув пакет у Пака из рук. — Это ошибка! — вопит Чонин так, что эхо довольно продолжительно.
— Да что ты? — Сонхва наклоняет голову беспристрастно. Он стоит в тени, свечи в коридоре делают освещение неровным. Полоса света касается лишь его волос. Чонин тем временем сурово глядит на голубое худи с туканом, и рваные чёрные джинсы с белыми носками. Сонхва продолжает. — Когда в последний раз ты жил денёк без шутки или слов о смерти?
Чонин одевается со злости быстро. Лишь после этого вопроса замедляется, когда пытается натянуть носок на мокрую ногу. Чонин быстро справляется и с обувью:
— Шутки! — и выходит из душа. Прохлада наконец обнимает Яна, и проходится по его мокрым волосам.
— Твои родители, — Сонхва смотрит ему вслед, и Чонин останавливается. — Ты любишь своих родителей? — Ян глотает своё гордое «какое тебе дело?». — И кем бы ты хотел стать? У тебя была цель на жизнь определенная? Ты в худи и штанах, потому что тебе холодно или есть, что нельзя показывать? — каждое его слово ударяет Чонина под дых, и тот поворачивается. Сонхва переводит дух, и хочет продолжить, но Ян перебивает.
— Во-первых, я не режусь, — это является чистейшей правдой, тому Ёсан и Сынмин свидетели, что у Чонина кожа чиста. — Во-вторых, это не даёт вам право насильно забирать людей. — дядя говорил защищаться и быть сильным. Чонин пытается, но голос дрожит. — И в третьих, Вам и правда не место среди людей. — и начинает хрипнуть.
— Слушай, — голос Пака всё так же спокоен. Чонин сжимает желваки. — Ты теперь здесь навсегда. Здесь лучше, чем снова избегать кухню, где засел пьяный отец. Алкоголь, наверняка, не любишь. — «и откуда им это знать?». — Мы следили за тобой. Уже стёрли память твоим близким, чтобы некому было о тебе вспоминать.