Часть 5 (1/2)
Сынмин злостно отшвыривает одеяло в тумбочку, снося всё, что было на ней: телефон, зарядник и крем для рук. Из-за гаджета сердце всё-таки замирает на мгновение, и мужчина уповает на то, чтобы не треснуло стекло. Он спрыгивает и поднимает вещи, которые пережили маленькое землетрясение. Заодно и проверяет время.
3:52.
Потрясно, а я ещё и не засыпал.
Благо, что завтра, а точнее сегодня выходной, но ситуацию это не улучшает. Даже в расслабляющие, казалось бы, дни, он по большей части уделяет время тому, что не успевает сделать на работе. Ким планировал разобраться с кое-какими накопившимися документами, вызывающими затруднения с заполнением, но из-за невысыпания он сомневается в своей будущей работоспособности. А когда всё идёт не так, как хочет альфа, то это выбивает его из колеи, заставляя чувствовать себя более подавлено, чем это есть обычно. Непонятным является факт того, что ничего особенного не произошло — да, он поцапался с Хваном, но это дело и случилось от усталости. Почему же сейчас Мин не может уснуть и набраться энергии, чтобы больше такого не было?
Не выдержав бесполезного валяния на постели, он встаёт и решает прогуляться на кухню. Думается, что последним шансом в такой безнадёжности может послужить еда: что-нибудь сладкое, черничный йогурт там или разогретые сливки с мёдом. Подойдя к двери, Сынмин улавливает тот самый петрикор, который первый раз завлёк его в подворотню. Полный разочарования, будто владелец сего находится на грани долгих слёз. Ручка не хочет поворачиваться, Ким медлит, стыдясь своего прошлого поведения. Хёнджин хотел поделиться с ним радостными новостями, а он повёл себя, как обычно — как душный бестолковый мудак. Но Мин Джину никто, следовательно, та перепалка не имеет значения, омега не может быть настолько расстроенным из-за него. Правда же?
Дверь скрипит, сдавая противным звуком прибывшего — Сынмину давно бы стоило смазать её, — когда тот решается зайти. Ни в одной комнате свет не горит, на кухне тоже, поэтому темнота царит такая плотная, хоть глаз выколи. С выработанной привычкой он бьёт ладонью по выключателю и щурится, пока глаза приспосабливаются к переменившемуся освещению. Едва они привыкают, Ким сразу замечает накрытую пледом фигуру, сидящую за столом в позе эмбриона, поджав ноги и уткнувшись лицом в колени, чтобы мешающая лампочка не резала зрение. Рядом лежат маленькая подушка и чашка с недопитыми сливками — Хван пару дней назад попробовал их впервые, теперь налегает на нечто новенькое.
— Почему не спишь? — задаёт мужчина глупый вопрос, держа путь к холодильнику.
Анализируя содержимое, Мин останавливает выбор на йогурте и творожном сыре, перенося продукты на кухонную столешницу. Затем достаёт тостовый хлеб и открывает пластиковую упаковку сыра, подумав, что обойдётся обычными бутербродами, а не горячими.
— Не спится, — без интереса раздаётся из-под пледа, после чего голова с распушившимися волосами выглядывает из своеобразного убежища. — Сделай мне тоже.
Сынмин не отвечает, но подготавливает четыре ломтика, раскладывая поровну на блюдца. Массу он аккуратно размазывает ножом, проходясь им по всей длине, не забывая о краешках. Достаёт из выдвижного шкафчика ложку для йогурта, а потом садится за стол и ставит одну тарелку перед совсем раскисшим Хёнджином. Второй кидает равнодушное «спасибо» и принимается за еду, не отнимая взгляда от узора на посуде.
— Я перегнул палку? — интересуется Ким через несколько минут, прекращая жевать.
Джин отвлекается от ночной трапезы, перед этим прикончив свои сливки. Лицо выглядит волнительно грустным, хоть он и прилагает усилия, чтобы не виделись болезненные эмоции. Сейчас, когда Хван находится так близко, при этом не крича и не размахивая кулаками, как было вечером, альфа обращает внимание на красивые длинные ресницы. Они не густые, а просто очень тёмные, из-за чего и создают такую видимость. Подняты вверх, словно подвергались каким-либо косметическим процедурам, мягко трепещут от каждого движения чужих глаз. Мин вообще никогда раньше не засматривался на чьи-то ресницы так долго и заворожено, тщательно изучая все даже незначительные изгибы.
— Ты перегнул палку, Сынмин, и меня это печалит, но беспокоюсь я всё равно не оттого, — вздыхает Хёнджин понуро, опираясь щекой на пальцы подставленной руки. — Мне Нильс приснился.
В помутневших радужках перекатывается чистая обида, как в детстве, когда чужая мать зовёт своего ребёнка домой, отнимая у тебя единственного друга. Только здесь не мать влечёт и не ребёнка, а смерть крысёныша. Сам он строит из себя героя, делая вид, что его не заботит ничего вокруг, но поглядывает исподтишка, внутренне взывая хоть кого-то, кто мог бы сказать «жизнь обязательно наладится, образумится». А нет, всё не наладится и не образумится. Если не всё, то Ким уж точно, потому что слышит, как кричит из потаённых недр непонятно откуда взявшийся голос о помощи, но тот просит непростительно многого. Видит звёздную мольбу, хранящуюся под карей радужкой, но отвергает запрос о посыле дружеского спутника. Он не тот, кто восторгается космосом в глазах, не тот, кто занимается обработкой межпространственных сигналов.
Мин не подаёт руку члену экипажа, который вылетел за борт корабля. Так запасов хватит намного дольше.
— Извини, — коротко и метко стреляет он из бластера. — За то, что был грубым. День не выдался. Мы поговорим об этом завтра. Что насчёт крысиного детёныша... Думаю, он в порядке. В ветклинике сказали, что идёт на поправку.
— Не спрашивал я тебя, что с Нильсом, — выкашливает словами Хван непроглоченную горькую таблетку вместе с желчью. — Приснился просто, забудь и не напоминай. Ему будет лучше у докторов.
— Хочешь оставить там «своё дитя»? — неуместно и глупо шутит мужчина.
— Как говоришь, все с ним по-доброму обходятся, любят, вот пусть и приютят у себя, — произносит однотонно. — Раз я не могу обеспечить ему ни здоровья, ни обители, ни лечения, то какой из меня «родитель»?
Оглушающе сильно давит последнее высказывание, но по-разному. На Сынмина — непривычным ранее, выедающим изнутри чувством вины за то, что Джин до сих пор не знает об участи крысиного малыша. На Хёнджина — уже привычным за последнее время чувством вины, потому что не смог ответить за того, кого приручил, как проповедовал умный лис из «Маленького принца». Небольшими шажками они всё ближе подходят к яме, полной медикаментов и докторов, душевных разговоров и нужды довериться. Однако доверять тем, кто для тебя пустое место, будто тычок наугад. Не знаешь, куда попадёшь: в мягкий мох, растущий на коре долголетнего дерева-хранителя, или в хлебные крошки, положенные в мышеловку для привлечения крыс.
***</p>
Наутро Ким не особо хочет взаимодействовать с Хваном, который встал пораньше, чтобы не заставлять того нервничать или, не дай бог, не выйти на ещё один конфликт. Поэтому он просто принимается за переборку вещей из шкафа в своей комнате, а Джину даёт задание разморозить холодильник. Ненароком получается спросить, поел ли тот с утра, и задумывается он уже после полученного утверждения, зачем вообще задаёт такие вопросы, будто ребёнку. Ответвление мысли о ребёнке хорошо отрезвляет и даёт пинка под зад, напоминая, что Мин засмотрелся на несовершеннолетнего.
Терпение кончается, когда Сынмин заканчивает с третьей полкой, если считать снизу вверх. На тот момент он мысленно доедает всю свою гордость, для которой приправой служат последние нервные клетки. Как под стать, всё вокруг направляет сделать хоть какой-то шаг из болота: из верхнего ящика ему на голову падает старый пульт от выключателей, рассыпается неясно откуда взявшийся пакетик со скрепками, подушка цепляется за угол кровати и рвётся, выпуская лебяжий пух, стремительно разлетающийся по комнате. Ким приступает к чтению запомнившегося стихотворения, пока его грудь размеренно движется — успокаивается. И зря стои́т в этот момент рядом с дверью, потому что Хёнджин неосторожен с такими вещами.
— Ой... — закрывает младший рот пальцами, смотря, как Мин отшатывается и держится за затылок. — Прости, пожалуйста! Надо было постучаться, прости, я не хотел...
— Да, надо было, но мне уже гарантирована шишка, поэтому просто помолчи, — снова грубит Сынмин, закрыв глаза. — Впредь будь аккуратней.
Он боится, что слишком сильно злится и опять превращает округу в морозилку, что это может не понравиться Хвану, который, вроде, итак на него пока что обижается. Но омега, на удивление, будто не замечает ничего: не ёжится, не обхватывает плечи руками, не спрашивает вообще о происходящем, просто разглядывает тихонько, пытаясь увидеть шишку, прикрытую ладонью. Если он терпит, чтобы не смущать Кима, то нужно сразу указать, что так делать нельзя — это настоящий, неискусственный холод, от него физически можно пострадать.