Глава пятая. (1/2)

- Жалкое зрелище. – С усмешкой начинает разговор леди Беневьенто.

Женщина видела пополам согнутое тело Итана, корчась и скрипя от боли, мужчина обдирал ногти об древесный пол, гребя ладонями щепки и размазывая кровь. Он казался Донне беззащитным, испуганным ребёнком, которого прихлопнуть ей не составит труда, но Матерь дала строгое указание не убивать американца и леди Беневьенто исторгает небывалую ненависть к лежащему Уинтерсу. Болезненно бледные руки крепко держали жёлтую колбу, которую то и дело норовила забрать себе кукла.

- Ваши глаза кажутся мне до жути знакомыми, словно я видела их каждый день на протяжении нескольких десятков лет. Золотые, переливающиеся с чернотой самой тёмной ночи. Каду не принимает Вас, хотя Альсина постаралась.

Предмет в руках женщины переместился на рядом стоящую тумбу, пока та с презрением, что было скрыто под шифоновой вуалью, смотрела на спину мужчины, но он лежал неподвижно, лишь жалобно скулил. Энджи подошла ближе к измотанному американцу и со всей силы пнула кукольной ножкой по рёбрам.

- Пошла к чёрту, тупая дрянь. – Уинтерс закашлялся, сплёвывая кровь, а затем постарался подняться, опираясь слабыми руками об стену. – Я уничтожу каждого из вас, если не скажите, где моя дочь. – Блондин развернулся и с яростью смотрел на женщину, его карие глаза приобрели янтарный оттенок, вкраплённый позолотой.

- Она в этой комнате, - женщина смеётся так отрывисто и зловеще, как если бы то, что она произнесла оказалось правдой. Но Итан, с трудом пробежал беглым взглядом по комнате, не обнаружив Рози ни глазами, не слухом. Сцепленные до этого в замок руки леди Беневьенто плавно переместились на пыльный столик, прочертив длинными пальцами возле колбы и аккуратным женским почерком вывели имя дочери. Мужчина с прищуром проследил за движением хозяйки и когда мистическая колба потеряла своё таинство, Итан в страхе отошёл на несколько шагов назад.

- Вернее, её часть, словно твоя дочь грёбаный пазл. – Кукла визгливо смеётся, а мужчину всё ещё сковывает ужас, и он чувствует, как содрогается его плоть, а во рту неприятно отдаёт горечью.

Всё тело внезапно онемело, как будто начало парить в невесомости, а затем пришла раздирающая боль, как если бы с него снимали живьём кожу, чтобы тысячи мелких иголок впились в голые нервы. Хотелось выхаркать с кровью поражённое сердце и растоптать, чтоб никогда не ощущать пламенеющее отчаяние, когда душа стремится посеять разруху и хаос, чтобы взошла кровавая жатва и ядовитые колосья пшеницы развеял ветер, поражая ядом каждого, кто посмел прикоснуться к самому драгоценному, что осталось у Итана. Зимой небо выглядит ещё печальней, зимой небо умирает, заволакивая тучами землю, пускает дождевые капли, чтоб с приходом весны засиять ещё ярче, сменить серый на светло-голубой. Сейчас небо с оглушающим грохотом растерзало свою душу, пустив жёлтые вспышки света и колючий ветер ворвался в настежь отрытое окно. Это серое небо с невероятной скоростью научилось перенимать настроение Уинтерса.

Дышать становится куда трудней, кислорода катастрофически мало, ногти болезненно покалывают, и блондин в который раз оседает на пол, когда ни с чем не сравнимо и мучительно выламываются кости; Уинтерс чувствует, как проклятая кровь бежит по венам и паразит вгрызается в его лёгкие. Такое уже было, хищный зверь находил выход в ненависти Итана, но тогда ненависть была приправлена больной зависимостью, а сейчас сокрушительная ярость клубится из Итана, и он жадно хватает ртом воздух.

Больше нет причин сохранять свою человечность, теперь сердце Уинтерса обратилось в камень, душа его – иридий. Мужчина увеличился в размерах, угрожающе нависнув над Донной и её куклой, и Итан выпустил когти, расцарапав ими стены.

- Тебе не хватит сил меня убить, Уинтерс. – Леди Беневьенто зло выплюнула фразу, но её голос предательски дрогнул, и блондин уловил секундный испуг. Он резко выхватил со столика часть своей дочери, печаль озарила лицо мужчины, когда надпись гласила: «Ноги».

Чувство долгое, жаждущее, отчего кажется едва зримым оседает глубоко внутри и взывает к жажде. Такой, что, вливаясь ты невольно испытываешь сладость и умиротворение от недавнего разрушения. Подпитанный вездесущим гневом, Итан подрывается к Донне и сжимает острыми когтями шею, и та хрустит от нечеловеческой силы, а чёрная вуаль пропитывается горячей кровью. Багровая и вязкая; красный теперь так привычен для американца, что не вызывает больше чувств брезгливости и омерзения. Кровь прекрасна, кровь сладкая и он не испытывает страх перед чьей-либо смертью, ведь сердце его камень, а душа – иридий. Энджи с громким криком подлетает к Уинтерсу, но он отмахивается от неё, словно как от назойливой мухи. Кукла не в силах противостоять огромному зверю, а галлюцинации леди Беневьенто стали ей не подвластны под охваченным от ужаса сознанием. Необратимость последствий восседала тяжёлым грузом на плечи американца, но тот пленён своим голодом и чувством отмщения, которое снесло бы потоком ледяной воды всю деревню, заглушив истошные крики.

Мужская рука легко свернула женщине шею, и та повалилась на пол, словно самый хрупкий хрусталь, разбившись на сотни осколков, и оседая пылью на рукавах Итана, а затем вовсе исчезнув. Уинтерс испытывает долгожданное облегчение, завидев только не двигающееся тело куклы, но тревога, что так струится и обжигает плоть, снова бросает его в дрожь, вьётся вокруг и сердце, обращённое в камень, почему-то замирает.

Тело американца снова приходит в норму, когда резко нахлынувшая ярость расплескала огонь. Мужчина хватает фляжку с дочерью, забирает обратно патроны и дробовик; ключ холодит ладонь, но Уинтерс, запихнув его в задний карман джинсов, подбирает навсегда молчаливую куклу. Итан хищно улыбнулся про себя, вспомнив одного зажиточного торговца, чьи загребущие руки отвалят немало денег за такую вещицу.

Герцог по-прежнему сидел в своей тележке, и Итану уже не кажется странным и пугающим то, что толстяк ходит за ним попятам.

- Как поживает леди Беневьенто? – торговец улыбнулся ему самой дружелюбной улыбкой, и та растеклась теплом по телу.

- Уже никак. – Уинтерс с остервенением бросает мёртвую куклу на близстоящие бочки, а затем осторожно, боясь повредить, достает жёлтую колбу. – Может, просветите, что это значит и как мне вернуть мою дочь?

- Весьма недурно, Итан. А что касается Вашей дочери, то она жива.

- Если Вы мне врёте, клянусь, я прикончу Вас так же быстро и легко как хозяйку этой куклы, - мужчина кинул пренебрежительный взгляд на Энджи, а затем пытливо уставился на Герцога, ожидая продолжение.

- Ну что Вы, дорогой мой, и в мыслях не было. – Торговец жестом правой руки попросил колбу, рассматривая её со всех сторон и прищуриваясь. – Искусно отделено, я бы сказал хирургически точно. Что-что, а навыки и знания в медицине остались при Моро, чего не скажешь о его внешности. – Герцог подавил усмешку, отдав обратно флягу.

- Полагаете, что Рози разрезал этот жуткий уродец? Значит, мне нужно следовать к нему за ответами?

- Не думаю, что он ответит на Ваши вопросы, - торговец отрицательно покачал головой.

- Как мне вернуть дочь, блять? – Итан сердито сверкнул золотым сиянием глаз, это вызвало интерес у Герцога, но задавать мучающий его вопрос он не стал. Всё было до абсурда просто.

- Очевидно же, что нужно собрать остальные фляги для соединения. Вы знаете, где их искать? – толстяк пододвинулся ещё ближе к американцу, купаясь в медном омуте и самодовольная ухмылка украсила пухлое лицо.

- У оставшихся мудаков?

- Слишком очевидно, не находите? – Герцог искреннее улыбнулся и подмигнул блондину, - я могу быть Вам ещё чем-то полезным?

- Да, я хочу продать эту мерзкую куклу. И вот ещё что: поехавшая старая карга положила странное украшение в шкатулку, не то старалась спрятать, не то хотела, чтобы его нашли. Что Вы можете о нём сказать?

Уинтерс достал из нагрудного кармана браслет и тот переливался голубыми нитями, отбрасывая посеребрённые лучи; день близился к концу и тёмно-фиолетовое небо, насыщенное, словно спелая слива, погружало в полумрак деревню; прикоснись к нему - и оно стечёт на ладони, прошитое насквозь серебром звёзд. Торговец с трепетом взял в руки предложенное украшение, бережно, боясь порвать хрупкий металл, он поднёс его к лицу.

- Не думал, что когда-нибудь снова его увижу. – Итан вопросительно поднял бровь, на что Герцог незамедлительно продолжил, - разве есть что-то священней и бескорыстней чем любовь матери? – толстяк снова притих, как если бы то, что намеривался озвучить снова оживёт.

- Так значит Вы знаете кому принадлежал этот браслет?

- Я никогда её не видел. Заказ я получил от своего отца, я тогда подростком у него подрабатывал, подыскивал клиентов, пересекал границы для поиска товаров. Я бы никогда не запомнил его, если бы не злосчастная гравировка.

- Пусть укроет тебя от гнева отверженных, проклятых и пустых, когда небо покажет им твой благословенный лик… - Уинтерс замолчал на долю секунды, но любопытство взяло верх, - что за история связана с этим браслетом?

- Ходит легенда о женщине, чья огромная и неисчерпаемая любовь к дочери не смогла смириться с её утратой. Природа одарила дочь безбожной красотой, невинной, нетронутой печалью и временем и браслет, подаренный матерью, только увековечил её память, когда белые нити закружились по запястью и враз соединили земное и неземное. Мать обнаружила дочь поздней ночью; кто-то подкинул мёртвое тело, изодранное, со ссадинами и синяками, словно её красота была пороком, страшным грехом, потому сняли с неё живьём кожу, чтоб она больше не манила никого. Браслета на запястье не было, только выжженная на венах гравировка. И тогда женщина обезумела, она поклялась одной из самых тёмных ночей, когда даже бледная луна боязливо скрылась за склонами гор, что убьёт всех, кто посмел прикоснуться к её дочери. Тяжёлые времена окутали деревню, алые реки вытекали из каждого дома, где затерялся след ребёнка. Всепоглощающая боль не находила своё пристанище, она окутывала разум и тело женщины, и та нещадно убивала, вершила свой гнев и не было ей покоя.

- Где эта женщина сейчас?

- Это всего лишь легенда, Итан, а у легенд нет ни имён, ни времени. Всё дело в браслете. Так бывает: люди страшатся красивых украшений, считают их проклятыми и чем больше людей в это верит, тем быстрее рождаются истории. – Герцог добродушно похлопал Уинтерса по плечу и с улыбкой продолжил, - теперь Вы должны сами выбрать свой путь, дорогой.

- Герцог, если Вы что-либо ещё знаете, прошу, скажите.

Торговец молча поднял свой внимательный взгляд на ослепляющее солнце, что струилось тёплыми бликами по краю синего неба, оседало на снежные горы и проникло под кожу, туда, где томится и звенит душа, отталкиваясь от стен, рождая мысли о неизбежном и о неосторожном. Итан последовал примеру Герцога, развернувшись лицом к огромному светилу, которое опаляет и бьёт лучами по плечам, где свет струится по ним и падает на холодную землю.

- Несметное количество раз солнце всходило над этими горами, озаряло деревню и стекало по горячим телам, а за этими вершинами, говорят, восседают боги и оттого под рёбрами ярится, когда древние поверья внушают страх. Сколько раз луна отвоёвывала небо и в тёмных ночах звери рыскают по лесам, лесам непроходимым и необъятным, где звёзды уронят жемчуг на траву, и призрачная безмятежность окажется фатальной. – Торговец затих, когда карие глаза Итана пытливо уставились на него.

- Вы здесь слишком долго?

- Я здесь дольше вечности, мистер Уинтерс. Поэтому мне нетрудно уловить блеск золота в Ваших глазах. Вы больны, Итан, заражены, Каду уже растёкся по венам и мчит к сердцу; и как только он возымеет власть над ним – Ваша душа разломается, будет сочиться неумолимой болью, и когда искрящиеся солнце взойдёт над Вами приговором – Вы позабудете о своей дочери.

- И что же мне делать?

- Идите к ней, преклонитесь перед ней и умоляйте о прощении. – Герцог серьёзно посмотрел на Итана, не смея называть имени той, к которой взывает. Всё снова было до абсурда просто.

- И не подумаю. Ведьма сделала из меня монстра, уж не проще её убить? Не рассеется ли проклятье вместе с её смертью?

- У Вас нет против неё оружия, мистер Уинтерс, к тому же я не могу ручаться, что со смертью леди Димитреску Вы вернётесь к прежней жизни. Прежней жизни не будет больше никогда.

Американец в который раз пересёк главный холл первого этажа. В замке было тихо, поразительно тихо. Ветер бьётся в окно, словно подбитая птица, роняет прозрачные капли на стёкла и те струятся, стремясь упасть наземь проливным дождём. Он заходит в замок голодным зверем, но с каждым последующим возвращением его тайный порок усиливается, знания, полученные за стенами замка, увеличиваются и он уже не тот жалкий отец, потерявший рассудок от поисков ребёнка.

Итан был далеко не религиозным человеком, в отличие от родителей, которые с малых лет водили его в воскресную католическую школу. Он не верил в Господа в Луизиане, и не уверовал в него в этой деревне. Бог давно покинул эти места, позволив слугам дьявола устраивать кровавые балы. Но ему и не нужно быть святым прихожанином церкви, чтобы понять, что он согрешил. И грех его был насколько отвратительным, как и на столь же прекрасным. За такой грех изгоняют из райского сада, когда змей-искуситель нашёптывает в уши о грехопадениях. И у Уинтерса нет сомнений, что Димитреску является змеёй, тысячами змей, готовой впрыснуть яд, приготовившаяся ужалить, обнажить истинную красоту и уродство сердца.

Она восседала посередине обеденного стола, лицом к мужчине, посмевшему повторно войти в её колючую, покрытую миллионом осколков прошлого обитель. И она смотрит в ответ, а в её глазах плещется ярость, восхищение и неприкрытый интерес. Дочери сидели спиной, но Итан заметил блондинистую голову, прикрытую капюшоном, и непроизвольно выдохнул, мысленно сняв с себя клеймо убийцы ребёнка.