Глава 10. Адель (1/2)
Весна, 1868 год*** Ленивым воскресным утром, когда весь fine-fleure столицы совершает обычный моцион по Невскому проспекту, двигаясь встречными волнами медленно и плавно, - хорошо бывает и подневольному сыщику насладиться заслуженным отдыхом!(*цвет, фр.)В воскресенье Невский заполнен самой разнообразной публикой. Автор научной монографии об алеутском быте раскланивается со строгим чиновником, несущим пухлый сафьяновый портфель. Вот оперный певец в бобровой шубе и его сдобная юная жена церемонно здороваются с китайской дипмиссией: круглолицые китайцы - все, как один, в синих юбках до полу – отмеряют быстрые-быстрые кивочки, и длинные черные косички подрагивают в такт. Гремит гвардейский палаш, звонко цокают по ледяной мостовой упряжки, скрещиваются взгляды и мелькают приветственные улыбки знакомых, разделенных потоками - цилиндр приподнимается плавным движением, а военный околыш четко кивает в ответ.
Модные вуалетки, турнюры, фуражки и каски с двуглавым орлом: все вышли прогуляться и показать себя. Меж ними мелькают и пропадают армяки, брезентовые фартуки, шерстяные платки – ну чисто весенняя корюшка в атласных водах Финского залива. Корюшкой торгуют по весне прямо с лотков, и ее пряный, огуречный запах вьется по улицам!
Сегодня нет ломовиков, ненавистных всем, ведь они не уступят дорогу никому, даже городовым. Зато по центру булыжной мостовой медленно выступают нагруженные снедью возы, да суетятся шустрые двенадцатилетние газетчики: ?Петербургский Вестникъ! Последние новости!? - сегодня хороший спрос.Медленной лодочкой проплывая вместе со всеми по солнечной стороне Невского, Яков смущенно отводит взгляд от двух барышень, самозабвенно ахающих у витрины с тканями и дамским платьем. Они качают головками под сложными шляпками, раскрасневшись на мартовском ветру, и прыскают смехом в меховые муфты.
Ему кажется, что он вовсе и не смотрит на них, но проходя мимо, каким-то чудом замечает каждую мелочь: и как они смеются, и как шепчутся, и как играют румяные ямочки у губ… Позабыв этикет, он заворожено разглядывает барышень, напоминая энтомолога подле редких бабочек, и не догадывается о своей промашке, иначе отругал бы себя за этот стыдный mauvais ton…
В жемчужных проталинах магазинных витрин ходят праздные люди, справляя уютную, несуетную жизнь, совсем не схожую с его обычным распорядком, и он словно бы впервые видит эту милую, довольную всемобыденность, и с грустью думает, что совсем не имел случая так пожить……Этой весной его как-то внезапно и горячо потянуло наблюдать за людской природой и собирать особенные мгновенья. Он сделался рассеян, мечтал невпопад - так, что даже Путилин начал улыбаться в усы.
После утреннего пробуждения, приглаживая у зеркала взъерошенные вихры, он удивлялся собственному лицу: из рамы смотрел ни дать ни взять юный скандинавский Бальдр, пробудившийся к жизни, и жгучая полуулыбка отблескивала изумрудным в глубинах глаз.
Гммм, какой вызывающий вид, - думал он всякий раз, - и совсем уж неприличная улыбка…
На службе он пытался прогнать с лица ее следы, но этот романтический отсвет появлялся вновь, стоило лишь зазеваться. Он немного сердился на себя за рассеянность, но снова увлекался мыслью, лицами, впечатлением. Хорошо, что март выдался спокойный, тяжких преступлений не случалось, лишь мелкие кражи, да ссоры прислуги. Да и сослуживцы размякли, почуяв весеннюю пору, и молчащий целыми днями Прудников надел новые скрипучие сапоги… Работа шла поразмереннее, в город выбирались редко, все больше вели дознания.Возвращаясь по вечерам в тихую Коломну, Яков ловил себя на том, что смущается и деревенеет, проходя мимо хорошеньких женщин, даже задевая их одним мимолетным взглядом. А когда фарфоровые, изящные петербурженки осеняли его быстрыми взорами, он переживал сложную бурю чувств, которой не находил названия; в груди теснилось радостное смутное задыхание, и волнение потом долго не покидало его.
Эти завораживающие существа, столь не похожие на простой и понятный полицейский мужской тип, с которым он каждый день делал нудное и трудное дело, притягивали его.
Штольман к своим 17 годам оставался совершенно неопытным в вопросах общения с прекрасным полом, сначала его жизнь заполняла учеба, потом работа… Благородные девицы, с которыми он в числе других чижиков-пыжиков дисциплинированно танцевал на дежурных балах в Белом зале Смольного, куда их возили два раза в год, оставили по себе смутные воспоминания. Надушенные записочки, церемонные поклоны, спрятанные улыбки и вальсирования по квадратам... Поговорить долее двух минут ни с одной из воспитанниц не получалось, девиц муштровали не хуже военных…Прогуливаясь, Штольман жадно впитывал случайные впечатления: чье-то рукопожатие, совсем легкое и незаметное, от которого замирало сердце; или неслышное слово, мимоходом произнесенное другими, столь интимное, что он вспыхивал изнутри… В магазинах грациозные силуэты женщин волновали и притягивали взор, они походили на драгоценные вазы и шкатулки за индевеющими стеклами витрин, так казалось ему.
Он отчетливо и остро переживал зов земного, и это сделало капризную весну 1868-го пугающе прекрасной…Март стоял студеный, весь в дымке, подсвеченной перламутровым, розовеющим, бледным солнцем. Нева вздулась и, выламывая нутряной черный лед, разбрасывала по нему лаковую воду. Каналы заполнились проталинами, и вмерзшие за зиму садки с непрекращающейся рыбной торговлей смешно кренились на один бок.
Гордый Петербург прибрала к рукам незаметная долгожданная весна. Выстроенные линиями чопорные дома с поджатыми, словно губы брюзги, балкончиками облило серебром. Ледяные сосульки по-хозяйски свешивались с крыш, и распахнутость широких улиц, и чаши узких дворов вытаивали, наполняясь солнцем. Повсюду заливались гомоном воробьи.
Столичные жители, послушными флюгерами идущие за победительной силой светила, подставляли ему свои бледные лица и с блаженным младенческим прищуром застывали под каждым лучом.
Свет и ветер - такие стояли дни, но они вдруг перебивались ладожскою мглой и снегопадами, и возвращали зиму в оттаявшие было улицы… Словом, пришла настоящая петербургская весна.В одно из таких вот воскресных утр, предвкушая милейший день, Штольман и выбрался на Невский погулять. Он всегда предавался лени по выходным, баюкая свой немудрящий досуг – попить чаю с соседом Феропонтовичем, сдать белье прачке, купить дюжину платков и новые кальсоны, да почитать журнал ?Вокруг света? о последних научных открытиях... Сегодня же он задумал купить в центре сладостей.Довольный бесцельным блужданием он прогулялся от Мойки к величественной громаде Казанского собора и свернул к западному приделу. В Воронихинском круглом скверике, где голые ветви деревьев перечертили великолепную чугунную решетку, ставили новые беседки.Кто-то положил крепкую руку на плечо:- Штольман, брат, ты ли это!Яков обернулся. Перед ним стояли и довольно улыбались три его бывших товарища по Императорскому училищу, Енгеров, Самойлов и Штромберг.- Ну, здравствуйте, сбежавший от Фемиды пасынок! – хитро улыбнулся щуплый и юркий Енгеров, славившийся в училище разными проделками, - как теперь Ваша вольная сыскная жизнь?- Господа, рад приветствовать вас! Как видите, пользуюсь вольницей вовсю! – ответил Яков. – Какими судьбами вы тут?- Мы заутреню отстояли в Казанском. Да вот немчику теперь надобно в кирху, - кивнул долговязый Самойлов на молчаливого, аккуратного Штромберга. - Сейчас пойдем, проводим его. Идемте с нами! Вы ведь тоже лютеранин, Штольман?- Да я… знаете ли, не бываю… - промямлил от неожиданности Яков.- Пойдемте, Штольман, в кирху. – сказал строгий Штромберг и поправил очки. И они пошли в кирху.В трех шагах от Казанского, через Невский проспект их встретила старая лютеранская Петрикирхе. Небольшое здание правильных форм с башенками на углах, похожее на рыцарский замок, было светлым и совсем простым. Сводчатые пустые стены украшали только новые витражи и огромное распятие кисти Брюллова. Они попали как раз на службу, Штромберг как вошел, так и пропал, Яков же посидел с полчаса на скамеечке под торжественными звуками органа. И вынес с собой на мартовский Невский строгое возвышенное впечатление.
Обменявшись последними исчерпывающими сведениями о жизни текущей, Яков попрощался с товарищами, что топтали на выходе снежок, и направился, наконец, к необъятному торговому дому, где занимало залы купеческое собрание, а в первом этаже теснилось множество мелких лавочек. Искал он заветный ?Магазин Бормана?: небольшой и уютный, с дивным перчёным шоколадом и ?живыми? конфетами, искусно облитыми нугой и карамелью… Яков шел почти вприпрыжку - очень хотелось шоколада!Поспешая мимо витрины ?Книжный издатель А. Ф. Базунов?, он услышал над головой художественный свист. Кто-то протяжно вывел знакомую классическую мелодию. Яков закинул голову: молодые парни в синих робах облокотились на леса, и, прилаживая вывеску, заливались свистом...- Ах! Это же Гендель, дядюшка. - вдруг услышал он изменчивый пленительный голос. – Только там диез нужно брать! И темп другой, - и девичье горлышко вывело ту же мелодию, но слегка иначе.И Яков сразу узнал музыку: это же ?Водяная Сюита? Генделя! И вправду. Помнится, в его последнем гимназическом классе они с чижиками долго разучивали эту сюиту в Императорском - там любили заниматься музыкой…
К напеву присоединился глуховатый мужской тембр, девичий голос окреп и понесся легчайшими арабесками. Проблеснуло над Петербургом голубое небо, воздушные корабли облаков стронулись и поплыли вместе с голосом и запахом свежего хлеба из близкой булочной…
Он обернулся.
Рядом с ним, чуть дирижируя рукой, стоял Цезарь Антонович Кюи и его прелестная племянница, раскрасневшаяся темноглазая Адель в надетой набок бархатной шляпке. ?Недавно приехала изФранции? - вспомнилось ему. Отчего-то он им ужасно обрадовался.Видно, что и они тоже: раскланялись.- Это же наш Яков Штольман, спаситель отечественных гениев! Как отрадно Вас встретить после столь суровой зимы. – прогудел Цезарь и приложил крупную руку к мундирной груди.
Его племянница, взметнув веселые кудри над матовым лбом, протянула Штольману для поцелуя тонкую руку в волане кисейной манжеты, и с лукавой иронией спросила:
- Над каким делом, герр-рр-р сыщик, Вы работаете в этот час?Штольману все это показалось совершенно пленительным.Прикоснувшись губами к матовому холоду перчатки, он ощутил особый запах ее духов, чайный и теплый, и снова стало как-то просто и легко, как уже было однажды при ней, в гостиной у Мусоргских.Вместе они зашли в кондитерскую. В лавочке, обставленной добротно и по-немецки уютно, было тепло. Небольшой камелек согревал помещение, на каминной полке выстроились рядком кружевные севрские фигурки. Стены украшали расписные тарелки с дородными молочницами и сельскими пейзажами.
Два длинных стола, сплошь уставленные золотистыми корзинами с различным лакомством, источали головокружительные ароматы! Варили шоколад тут же, при магазине, и его густой запах дразнил обоняние и будил азарт. Несколько покупателей бродило по рядам,жадно набирая покупки. Хозяин, пышнобородый немец Борман с орлиным взором мореплавателя и зачесом над высоким лбом, стоял у стойки и сам заворачивал в вощеную бумагу покупки для дамы.И Цезарь Антонович, и Адель разбрелись. Яков рылся в корзинах, потом, набравши своих вожделенных фаворитов, поискал глазами девушку…Она, стоя от него наискосок и сама не замечая того, пересыпала в пальцах круглые конфетки, а круглыми глазами пожирала спину дородного покупателя в клетчатом пальто и котелке. Заметив взгляд, она медленно, бочком, бочком придвинулась к Якову, и ухватив за рукав шинели, накрыла его пальцы кисейным воланом, а ухо - жарким шепотом:- Вот этот господин кажется мне ужасно подозрительным! – заговорщически сообщила она и кивнула на клетчатого господина.- Эм… у-па… чем же он Вам… подозрителен? – с трудом вопросил Яков, оторвавшись от почти нестерпимого ощущения ласковой ткани на пальцах.- Да совершенно всем, герр сыщик! – воскликнула тем же шепотом девушка, продолжая наблюдать за мужчиной. - Сами взгляните: отшвыривает сласти. Раскидывает их совершенно без уважения. Разве так выбирают шоколад?! Он что-то задумал, le personne suspecte… Яков Платонович, поедемте! Проследим за ним.(* подозрительная личность, фр.)Яков Платонович приоткрыл онемевший рот, однако, через секунду…
Все дело в том, что когда у петербургского юноши воскресенье, и ему совершенно нечем заняться, а со всех сторон обступает такая властная ветреная весна, то проехаться с барыш…
- Поедемте! – вырвалось у него. И Адель, довольная, засмеялась.- Дядюшка, мы уезжаем. – тут же огорошила родственника легкомысленная нимфа, ничуть не заботясь об эффекте своих слов.- Что-о-о?! – вытаращил глаза Цезарь Антонович. – Но, Адель!..
- Я возьму коляску? – мягко касаясь его перчатки и умильно заглядывая в глаза, склонила голову Адель. Она умоляюще сложила руки и чуть улыбнулась, отчего ямочки заиграли у нее на щеках.
- То есть Вы, взбалмошная ветреница, так и оставите меня здесь, в этом сложном мире сластей? Вы ведь обещали помочь с выбором?– Мне так хочется подышать, дядюшка, милый. А Вы сегодня кашляете, Вам нельзя кататься, ma bonté! Ne t'inquiète pas, мы только сделаем кружок по Фонтанке и вернемся. Наш храбрый полицейский все время будет со мной!
(*мой добряк! Не волнуйтесь, фр.)- Comme tu veux, mon enfant… - сдаваясь ее лукавому напору, со вздохом проговорил Цезарь Антонович. – Но не далее Мариинского театра, и не вздумайте ездить до Пряжки. Яков Платонович, я вверяю Вам это переменчивое дитя, как самую большую французскую ценность - верному оплоту русской полиции. Не подведите меня! Прошу Вас, возьмите мою коляску и привезите ее домой, самое позднее к чаю… У нас сегодня будут гости.
(*Как вы пожелаете, дитя мое…, фр.)Яков Платонович от оказанного доверия покраснел до ушей и, щелкнув каблуками, молча отдал честь. Кажется, это окончательно успокоило разволновавшегося дядю, и они с девушкой, словно сбежавшие с уроков гимназист и гимназистка, выпорхнули на улицу.Они забрались в высокий крытый фаэтон с покорно ждущим кучером, накинули на колени меховую полость, взглянули друг на друга и рассмеялись. Некоторое время, ожидая своего подозреваемого, они сидели молча. Потом барышня спросила:- Теперь мы, как это… соучастники?- Соглядатаи.- Imminent… – и сильно сжала ему руку, потому что клетчатый господин как раз вышел из лавки и махнул пролетке.Штольман зажал ее маленькую ручку в своей, и она не отняла.(*неизбежные, фр.)Господин из лавки крикнул:
- На Английский проспект! Поспешай! – и пролетка прянула в улицу.- Антипыч, живее за ним! – скомандовала Адель кучеру и вновь разразилась смехом:- Боже, как весело!
Они ехали очень быстро, сначала по Невскому, затем на Гостином дворе свернули на Фонтанку, и мчась вслед за убегающей пролеткой прочь через город – доехали почти до Пряжки. В старой Коломне они попали на старый Английский проспект, застроенный складами и мануфактурами.Преследуемая пролетка остановилась у массивного здания, раскинутого на пустыре. Вокруг не было ни души. Дальние склады за заборами мрачно темнели и только собаки оглашали окрестность хриплым лаем.- Странный, я говорила!… – немного растерянно произнесла Адель.Господин в клетчатом пальто прошел по снежной каше к запертой двери дома и постучал. Ему долго не открывали, наконец, дверь приоткрылась, и высунулся серый человечек в поношенной одежде. Мужчины стали тут же размахивать руками и что-то кричать друг другу. Потом клетчатый господин повернулся и побежал обратно к возку, но как-то странно покачиваясь, как будто в опьянении. Юная парочка заворожено наблюдала этот спектакль.- Что-то не поделили с родственником? – весело предположил Яков, все еще пребывая в азарте от шутливой погони. – С братом поссорился?- Похоже, что так, герр-р сыщик. Глядите! Вон он, как сморщился, наверное, совсем плохо поговорили. Лучше бы этот господин шоколаду купил, - согласно подтвердила Адель и прыснула в кулачок.Внезапно Штольману стало не до смеха: он понял, это не игра. Господин сморщился еще сильнее, захрипел на ходу и тяжелым кулем свалился в снег. Девушка ахнула.Они соскочили с коляски вместе с Антипычем и побежали к упавшему. Лицо клетчатого господина шло сизыми пятнами, и на губах пузырилась пена.- Это был павлин… - прохрипел он. – Павлин.- Что? Какой павлин?! – потряс его за плечи Яков и обернулся к Адели, в ужасе зажавшей рот перчаткой, - он бредит?Растерянная девушка глядела на него и закипала слезами.- Так, немедленно в больницу его, ну-ка, подхватили! – быстро скомандовал Яков переменившимся тоном и они с Антипычем доволокли грузного человека до фаэтона. Адель подняла котелок.Пострадавший лишился сознания, но все еще дышал, времени было мало. Тут из пустынного здания выскочил давешний человечек. Он добежал до них и, вытянув руки, прокричал:- Отдайте его мне, я о нем позабочусь!Штольман отстранил человечка твердой рукой и спросил:- Вы кто ему будете?- Не ваше дело, юноша! Отдайте мне его.- Как раз мое дело, милейший. Я из полиции! И теперь вы поедете с нами.
Серый человечек как услышал приказ, так и замолк. Он сел напротив, не сопротивляясь, съежился в уголке, и так и трясся всю дорогу, как от озноба, в своей худой одежонке. Определив пострадавшего в Александровскую больницу под свой патронаж, Штольман скомандовал Антипычу:- Гони на Офицерскую, братец.Когда допросили серого человека, тот, не запираясь, рассказал все. Что был нанят сторожем пустого здания, которое шоколадник Борман купил совсем недавно, предполагая развернуть там фабрику. Звали сторожа Евстафий Рытников, и работал он когда-то мастером у клетчатого господина - Григория Ивановича Вербицкого, державшего пеньковую мануфактуру.
Он был уволен хозяином с полгода назад за неаккуратность и злой запой, выгнан, как говорят, с треском. Вот и затаил жгучую обиду. А когда горничная Настасья из дома Вербицкого, состоявшая с Евстафием в отношениях, купила для обычной весенней потравы крысиного яду, тогда-то он и надоумил ее подсыпать смерти бывшему хозяину в чайный жбан с павлином, зная, как любит Вербицкий этот индусский чай.
Настасья, видя, как угасает хозяин, не выдержала и повинилась перед купцом в грехе. Тот, уже изрядно ослабевший, бросился разыскивать своего убийцу, забежал в лавочку, поговорил с Борманом… А тут и юная парочка подоспела…
Евстафий умолял об ослаблении наказания. Так закончилась воскресная прогулка.Яков сопроводил Адель к дорогому, колонному доходному дому на Гагаринской набережной, где они квартировали с дядюшкой Цезарем.