Глава 9. Секрет нашей службы (1/2)
*** Узкое горлышко переулка открывало бутылочное недро обособленного мирка, занесенного просвистевшей метелью. Бутылочным оно было в прямом смысле, ибо немногие районы столицы могли бы похвастаться тем обилием злачных и питейных заведений, что цвели в Столярном давними ядовитыми цветами. Они тянули жизнь и доходы из здешних обитателей подобно щупальцам ненасытного идола, впрыскивая зелье в потерянные души, и высасывая их без остатка.Здесь за каждой второй дверью пряталась сонная гавань с вялыми сидельцами и такими же унылыми мухами, или дымный притон в самом разгаре веселья - с битьем посуды и хохочущими девицами. Яков был наслышан: на дюжину доходных муравейников Столярного приходилось больше пивных, портерных и кабаков, чем клопов за обоями в местных комнатушках.
Обитала в этом разудалом месте сезонная прислуга, мелкие ремесленники, да тертые жизнью чиновники. Они ютились в съемных углах одинокими дворняжками, искали заработка и коротких случек, и ничего не ждали от себя.
Надрывно и беспорядочно зарабатывая, по вечерам они втягивались усталыми вереницами в сырые дворы-колодцы, разбредались для короткого сна. Субботами, чуть принаряженные и будто пробудившиеся к жизни, они выбирались на свет, но лишь для того, чтобы скудный обол недельного труда посвятить липкому прилавку, и забыться во хмелю и чаду махорки под низкими сводами пивных…Этот переулок по-настоящему не спал никогда и отличался стойкою дурною славой. В полицейских рапортах регулярно значились жильцы доходных домов Столярного. Заросшие грязью босяки из деревенских и разночинцев, среди которых можно было встретить бывших военных, и поповских детей, и даже какого-нибудь пропащего аристократа, отсиживались по пивным в ожидании поднесенной из милости горькой чарки, и мусолили карты… Все они, да еще представители различных игорных занятий и составляли неподражаемый колорит этого места.…Яков по-собачьи встряхнулся и взглянул в пролет между домами. Его ожидало нелегкое приключение, и он соображал, как лучше действовать. Он надеялся, что, наконец, сумеет разнюхать что-то существенное по делу купецких грабежей, ведь в Столярном оседала добрая половина из ворованного на Сенном рынке.
Скупщикам было, чем поживиться на этом архипелаге нужды и невезения: воры несли сюда все, что удалось добыть на торжище, и беглые солдаты ошивались в подворотнях - сбрасывали случайную добычу.
Местные сводни медовыми голосами сирен созывали загулявших матросов - на бывших горничных, приехавших когда-то на заработки, да изгнанных из барских домов за воровство или чахотку, и так и застрявших на панели. Молодые проститутки с семи вечера подпирали подворотни, блестя и играя пьяными глазами, их истертые товарки жалобно уговаривали прохожих отдаться доступной страсти, и каждая норовила залучить добычу в ближайшую дверь. Совсем неискушенный 16-летний Штольман побаивался этого места…Единственный городовой, которого он увидел, - заложив руки за спину и посвистывая, прохаживался с равнодушным видом у невидимых врат этого маленького царства, так словно он тут ни при чем, и не совался внутрь…
Надеяться в случае непредвиденной ситуации было не на кого. Однако пора было искать свидетеля и не терять драгоценных минут. Штольман смекнул, что расспросить о Тряпичнике на улице не получится. Нужно было прикинуться своим и войти в доверие к портерной братии, благо вид у него усталый и потрепанный: он отлично сойдет за местного. Яков распоясался и вошел в переулок. Кокушкин мост остался позади.*** Он не увидел ни пяди уюта и покоя, которыми лучились тихие дворики Рот или провинциальной Коломны. И фризы, и редкие балконы стоявших впритирку обшарпанных домов выбелил свежий, сладко пахнущий снег, но снег не смог скрыть убожества этого места. Люди попадались понурые и бедные, их лица отливали грязноватой зеленью, резко контрастируя с сахарной белизной сугробов…Штольман стянул башлык и припустил ровной рысцой по переулку, лавируя меж прохожими.
Узкая линейка Столярного, вероятно, не чистилась неделями, и лошадиные кучи красноречиво дымились прямо посередь дороги, покуда их не разносили колеса.
Над тесной улицей гудел шум, множась о стены многократным эхом. Кучера правили пролетками, как бог на душу положит. Вот один из лихачей двинул коляску прямо на Штольмана; и копыта, и зубастая морда лошади угрожающе выросли в один миг - он едва успел отскочить! Две расторопные женщины, подбирая юбки, шарахнулись за ним следом, и вжавшись в стену, принялись ругать извозчика. Яков крикнул ваньку вслед:
- Смотри, куда едешь, дядя!Занесенный над крупом лошади хлыст был ему ответом: ?Поаа-стар-рранииись! Хоо-ду, киселяй!?.
Да, тут зевать не стоило. Штольман предполагал, что попадет в полусонное скучное болото, однако же, с изумлением обнаружил оживленное движение пестрых обитателей, ничуть не меньшее, чем на Невском! Мимо гремел тележкой бородатый мастеровой, следом здоровенный парень тащил оструганные доски, а за ними семенил зареванный мальчишка с голыми озябшими ногами и волок непомерную для его роста лестницу.Штольман даже позавидовал мальчишке – вот бы охладить в снегу босые ступни - за неделю беготни они налились тяжестью и просто горели. Но Яков силой воли заставил их шевелиться – сейчас не время жалеть себя, он чуял, что теперь нельзя медлить, и снова припустил бегом. Он миновал группку гладко выбритых немцев в хороших поддевках и чистых рубахах, которые возбужденно судачили о каком-то происшествии - то и дело слышалось: ?Schlechter Lack verkauft… Betrügerische Polen! Der Kutsche war verw?hnt!?. (?Плохой лак продали... Подлые поляки! Коляска была испорчена!?, нем.). Два осипших парня тянули шеи и, походя на мокрых гусей, запальчиво отругивались - Яков уловил польскую речь…
Так… времени мало… Он еще прибавил ходу и побежал вдоль громадного доходного дома, по виду напоминавшего казарму с рядами разномастных окон на обшарпанных стенах. Подворотни гудели муравейником: тут ругались, там договаривались - люди исчезали во тьме и выныривали в переулок, помаргивая на свежую белизну снега.
- Гришкааа! Верни гривенник, паскудник! – кричала грузная женщина убегавшему прочь расхристанному мужику. Тот бежал по снежной каше почти раздетым, без разбору распугивая людей, его вылинявшая зеленая рубаха и порыжелые шаровары развевались нарядными полотнищами.
- Домой не возвращааай-сяа-аа, блудяшка босяцкая! Слыи-шииишь?.. - от нее разило бедностью и бедой, к юбке жалась плачущая девочка.?Всюду жизнь?, - с горечью подумал юный сыщик, но застревать было некогда. Он спешил вглубь переулка, все дальше от канала, с трудом выискивая путь.
Тротуаров же и вовсе не было. Подслеповатые чиновники, что спешили перекусить в обеденный час, хлюпали калошами прямо по снежным заносам, взбивая их в грязную стылую пену. Она заливала щиколотки, но они словно не замечали того и равнодушно ступали, склонив слепые лица. Штольман месил грязь вместе с ними…Он уже был в глубине Столярного, когда обогнул представительного дворника, вяло сметавшего лузгу и обозный мусор у темной подворотни. Дворник отчетливо экономил на взмахах метлы - мол, что толку для вас стараться: стараний-то хватит на два часа; и больше поглядывал на прохожих. Штольман решил, что, наконец-то, встретился с всезнающим гением этого места и устремился к нему за советом, но вдруг поперек пути застряла подвода, и Яков немедленно попал в людской затор.
- Jeune seigneur… – внезапно зажурчало у Якова над ухом. Он вздрогнул и обернулся. У левого плеча покачивался плутоватый господин с остренькими усами и шелковым нарядным галстухом поверх узкого сюртука.
- Voulez-vous être heureux cet après-midi? (Не хотите ли стать счастливым сегодня днем?, фр.)
Нос Штольмана опалила жгучая смесь одеколона и водки, слишком острая для этого чистого воздуха, который Яков не без тайного удовольствия втягивал всей грудью. В обители неловкой грязи и ругани мастеровых подмороженный промытый воздух казался нектаром и сладко обжигал легкие…
- Не сегодня, благодарю, - бормотнул он и искоса взглянул на сводника. Тот обронил равнодушное: ?mille pardons?, и отступил за спины вихляющим зигзагом.Штольман слегка поработал локтями и выбрался из людского водоворота. Подводой занялись прохожие мастеровые, а ответственный за порядок дворник просто исчез, демонстрируя общеизвестную житейскую мудрость, что ежели с трудностью не разбираться, тогда уж точно с ней разберутся другие.
?Эх, кого бы спросить??, - Яков взглянул поверх голов…В торце одного дома он заприметил полпивную, из которой доносились хохот и выкрики, и живо поспешил туда. Шум и хохот раздавались прямо из-под земли – из подвала как раз выталкивали пьяного молодца в грязной фризовой шинели и без фуражки. Он выскочил на сыщика и, вращая мутным глазом, промычал: ?уййкруух… твоюшьмаать!?. Штольман поморщился.Он еще раз вдохнул отмытого ледяного воздуха, рыбкой скользнул вниз по стертым ступеням и очутился в низком смрадном помещении. Вдоль длинных лавок над дощатыми столами темными каплями покачивались посетители. На многих, будто жеваных, лицах лежала печать глубоко въевшегося питейного порока. За столами пели и галдели, дым слоями плавал под потолком и придавал всему действу серо-лиловый цвет…
Яков направился прямо к стойке. Слева, в углублении за буфетом расположилось несколько извозчиков и согнутый в дугу сапожник с колодками, которые он по-хозяйски сбросил прямо на стол. Мужики прервали разговор и с любопытством принялись рассматривать вошедшего, луща подсолнух и сплевывая под ноги.
Яков бодро выудил пятак и хлопнул об стойку: ?пива мне!?. Буфетчик ловким движением руки сгреб пятак в ящик, налил пенистый стакан и достал из-под прилавка черную, как вакса, печёнку. Прицельно резанул брусочек и пододвинул к Якову: ?извольте?. Штольман отхлебнул кислого пива и взглянул на бородатую компанию:- Разрешите опохмелиться, господа?- Садись, мил человек, чего уж…
- Кто таков будешь? – расчищая место от яичной шелухи и крошек, пододвинулся один из бородачей, - чай, студент?… Садись, обогрейся…Через полчаса задушевного разговора, в котором Яков врал про себя так вдохновенно, что сам удивлялся, он расположил к себе извозчичью братию. Пора было переходить к главному.- А вы слыхали про Тряпичника? – спросил он как бы невзначай у седобородого Афанасия Петровича, бывшего в компании старшим. - Говорят, он всегда выручает в случае нужды. И у него всегда деньги имеются…- Знаем, знаем… Как не знать… - закивали размякшие возницы. - Многие к нему из нужды ходят. Известное дело, хочешь грошей – иди к Тряпичнику. Только вот… тебе-то он на что? Тебе ить на кабак-то хватат?- Дела поправить хочу, – Штольман подпустил в голос жалостной слезы, - проигрался я намедни, господа, крепко проигрался!… Денег от папаши пришлют нескоро, а мне докуковать надо, вот я ссуду и хочу попросить у щедрого человека. Не скажете ли, люди добрые, где живет этот Тряпичник?…Афанасий Петрович посуровел, отодвинулся и принялся колупать яичко.- Сказать-то мооожно… - раздумчиво протянул его собрат. - Только вот что я тебе скажу, студент… Бесовская личность этот Тряпичник! Много всяких разговоров про него ходит. Свяжешься с таким – увязнешь навеки: он ить втройне отдачи потребует, а ежели за душою у тебя ничегошеньки нету, так он душою твоею и возьмет! Это уж верно так! Люди-то зря болтать не станут.- Или вот еще, Яша, слушай, - понизив голос до шепота, взволнованно заговорил третий. - Сказывают, что недавно он енерала Воронцова, из ентих, аристократиев, не пожалел… Дал ему золота в рост, а енерал тот обанкротился. Воронцов-то в ноги хотел кинуться Тряпичнику, пощады просить. Видели мы его в Крещение-то, больной совсем бродил, а как зашел к упырю-то, так больше его и не стало… Сгинул! А с тебя тем паче, что ему взять-то, студент?
- Да! Что взять? – затрясли его за плечи со всех сторон, - окромя тебя самого? Пропадешь ни за что. Не ходи к нему, Яша, мы дело говорим – парень ты видно хороший, свойский… Не суйся к Тряпичнику! Все целее будешь.- Ну… ежели тока прынц ты наследный, али великой князь какой? – как бы подводя итог, проговорил Афанасий, жуя очищенное лакомство и осыпая крошками бороду, - тогда не тронет.- А может я и князь! – воскликнул Яков, - в опале? И всех вас сейчас награжу за молчание. Хозяин, пива еще!Компаниязагоготала и принялась восхищенно хлопать по коленкам.
- Ну, выпьем, братцы! – быстро хмелеющий сыщик решил держаться до последнего. – За теплый ваш привет моему бесприютному сердцу.Опрокинули по кружке и захрустели луком. Двое бородачей запели, выводя хриплыми голосами старинную песню о судьбе ямщика. Над столом дым висел коромыслом - у юного сыщика голова давно налилась чугуном, и резало глаза.
В чаду и гвалте молчавший до сих пор сапожник притиснулся к Штольманову плечу и, разя нечистотой, заговорщически выдохнул:- Поднеси чарку, студент, и я тебе укажу, где Тряпичник живет…Еще через полчаса Яков вывалился из портерной, хмельной в хлам и надышавшийся угаром, но с заветным сведением: ?на Середь-Мещанской он квартирует, под чудами?.
*** Он поискал указанный дом с ?чудами?, и обнаружил на перекрестке Средней Мещанской и Столярного низенькое трехэтажное здание, самое простое из всех. По Столярной стороне его украшал огромный ?клоповник?: у входа кучковались хрипло горланящие проститутки и десяток оборванцев, голодных, опухших от пьянства, грязных... А по Мещанской стороне дом, словно перевертыш, выглядел совсем иначе, смотрелся представительно и нарядно: фасад украшали греческие колонны, и над арками окон второго этажа красовались те самые ?чуды? - барельефные головы греческих богинь.
Яков запрокинул голову: под самой крышей оскалили пасти и другие ?чуды? - окольцованные львиные морды. ?Стало быть, Тряпичник живет где-то во втором или третьем этаже?, - подумал Штольман. Он склонялся к последнему варианту, наверняка такой скользкий делец занимал не парадные хоромы, а предпочитал прятаться под кровлей, а то и в подвале. Что ж, пора выяснить.
У центрального подъезда прохаживалась красивая, нарядная чухонка. Подошедший Яков заметил, что она была юной и веселой, но разгульный образ жизни уже сказался на ее облике: побледнел лепестковый овал лица и выразительные глаза затопило краснотой. Они были ровесниками, и эта затухающая юность неожиданно толкнулась в сердце сыщика щемящей жалостью… Но он тут же опомнился. Проституток жалеть - себе дороже – Яков крепко запомнил это из давней грустной истории своего товарища по Императорскому училищу. Горько тогда пришлось им всем… Ну да что вспоминать.
Девица как раз устремилась навстречу остановившейся пролетке, и Яков догнал ее со спины.– Мадемуазель? – он тронул ее за рукав.– О, приятный господин желает поразвлечься? – она молниеносно обернулась и, сверкнув на Якова игривым взором, затараторила:– Это не будет стоить вам слишком много, уверяю вас… Пожалуйте ко мне, у меня сухо, и чисто, и тепло! – она схватила его холодные руки и мягко, но настойчиво потянула к парадному.
– Мадемуазель, вы меня не так поняли. Я тут по службе… Прошу оказать содействие. – он вынул монету, кажется, последнюю. – Не скажете ли, где живет Тряпичник?– Что ж, скажу, – она усмехнулась и гримаса исказила ее хорошенькое лицо. – Только, барин, вы сами-то не найдете, – девица проворно упрятала поданное в складках юбки. – К нему вернее заходить с черной лестницы. Пойдемте,барин, я провожу.С брезгливой жалостью к ней, чуть пошатываясь и стесняясь себя, он позволил ей ухватиться за локоть, и они вошли в подворотню. Миновав неопрятный двор, отворили разбухшую дверь под кованым козырьком и вошли в подъезд.Черная лестница, как и все непарадные лестницы Петербурга, была узкой и закопченной, и воняла помоями. По стенам тянуло чадом из кухонь: пахло горклым маслом и жареной рыбой. Они быстро взбирались по темным ступеням на самый верх, и чухонка неостановимо болтала, билась бедром в Штольмана и висла на его локте так, что рука совсем занемела; и все уговаривала зайти к ней ?на полчасика?. ?Не сегодня, милая, не сегодня?, - заливаясь краской, бормотал Штольман, и ускорял шаг.Они взобрались под крышу, задержались на узкой площадке под серым слуховым окном, и девица толкнула еще одну дверь,куда парочка ввалилась и очутилась в очень низком дубовом проеме, едва освещенном тусклой масляной плошкой. Яков сообразил, что Тряпичник огородил себе личный вход: справа и слева вестибюль был заложен кирпичом, и в проеме оставалось лишь небольшое пространство для размаха низенькой двери - словно бы здесь обитал карлик.
Удивляться было некогда, и он уже размашисто постучал, но вдруг.
Девица соскользнула с его руки, отшатнулась в сторону и завопила:
- Тряпич-ни-и-иик!! Пали-ция-а-ааа!Яков остолбенел. В следующий миг дверь откинули изнутри, и увесистая плита ушибла Штольману плечо. Он охнул от неожиданности, присел, и… взвыл от взорвавшейся боли! Из квартиры вынесло троих мужчин, они просвистели мимо, словно черные ядра, и покатились вниз во мрак темной лестницы. Девица что-то кричала. Яков выл, стискивая зубами острую боль, крутился на месте, но ничего не мог поделать - его временно обездвижили.- Сбежал Тряпичник?! Сбежал? Отвечай! – наконец смог он заорать на предательницу. Вместо ответа лживая бестия вцепилась Штольману в ворот шинели и принялась оттаскивать от квартиры: ?Не сло-вить тебе Тряпич-ника-аа!?, - бешено вопила она напомаженным ртом. Некоторое время они яростно боролись; наконец, он сильно толкнул ее и, ойкнув, подлая девка тихо осела у стены…Яков нагнулся и вошел - осторожно и медленно, потирая ушиб. Он не знал, как встретит его свидетель, и встретит ли вообще - все началось слишком непредсказуемо… У него не было револьвера, и подкрепления тоже не было. Но вконец изможденный Яков Штольман так устал заниматься этим делом, что просто не вынес бы задержки. Расследование по ограблениям купцов у него уже в печенках сидело! Решено, он допросит Тряпичника сам, и будь что будет.Глаза поначалу ничего не различали, кроме сотни ярких мушек… На ходу сбросив шинель, он наощупь пробрался по темному коридору и вошел в переднюю комнату. Когда же глаза обвыклись в полумраке, Штольман изумленно выдохнул. Открывшаяся ему удивительная картина напоминала сумрачную пещеру Али-бабы, доверху заваленную сокровищами!Озадаченный, он стоял и разглядывал странное жилище. Сама комната имела неправильные пропорции - углы разбегались куда-то вкривь ивкось – и у Якова внезапно заломило виски.Он приметил три окна на противоположной стене, выходившей на улицу, - странно, но они росли прямо от пола и заканчивались у потолка. Тяжелые портьеры скрывали дневной свет, пропуская лишь бледные косые отсветы, и Штольману приходилось озираться в полумраке.Он окинул взглядом своды: низкий, неестественно низкий потолок нависал сразу над Штольмановой макушкой… хм, непонятное место. Поистине, все это походило на обитель какого-то карлика. И пахло затхлым и нежилым: обои источали кислый запах - сырость давно распустила здесь свои плесневелые щупальца.
Он сглотнул, в горле засаднило. В комнате застоялась сырая тишина, словно в заброшенном склепе. И Якову даже померещилось, что в плесневелом воздухе еле уловимо тянет мертвечиной. Однако все эти впечатления меркли перед тем, что Яков рассмотрел в следующую минуту.
Все пространство комнаты хаотично загромождали сундуки и низкие банкетки, заваленные грудами вещей, он не увидел ни столов, ни стульев, ни единого табурета. Невдалеке, прямо на полу, единственным живым маячком потрескивал канделябр на шесть свечей, и пламя очерчивало танцующий круг, выхватывая подробности. Яков поднял канделябр, и свет рассыпался вокруг мириадами искр…Это была самая удивительная свалка, которую он когда-либо видел! Горы всевозможных вещей - фасонов, стоимости и расцветок - затопили пещеру (он так и подумал - пещеру) до отказа, оставив лишь узкие траншеи проходов. Сугробы, и холмы, и горы вещевого добра протянули свои лежалые вершины от входа до портьер; свалка казалась застывшим штормовым морем, которое нужно переплыть… он растерянно присвистнул.Прямо у ног прибрежными зарослями спутались высокие перья - розовые,изумрудные, и павлиньи – они были собраны в букеты, и составлены в вазы, напоминавшие тяжелые камни. На другом ?берегу?, у дальней стены виднелась пара шифоньеров - оттуда несло волну пыли и кислого парфюма. И где-то посередине, в этом тряпичном море, прячется его свидетель…
Высоко держа свечи, Яков наугад двинулся вперед, то и дело вминаясь коленями в податливую плоть вещей. Он не выкликал никого, а напротив, напряженно вслушивался и всматривался в вещевые заносы – Тряпичник мог подстерегать его в необъятных мягких стогах и нужно быть начеку.Чувствуя себя странно, Яков протискивался сквозь завалы и медленно осматривал закоулки. Каскады вечерних платьев и восточные шали с длинными кистями стекали из раззявленных сундуков, поднимаясь выше пояса, и он тонул в густых атласных волнах. Под сапогами хрустело и ломалось - в проходах валялись сломанные веера вперемешку с бальными туфлями, сверкающими гребнями, какими-то кружевами…
Высокие, доходившие до груди, башни из расшитых корсажей теснили его отовсюду. Он неловко обрушивал их, но они охватывали его все плотнее; и он задыхался в удушливых запахах и барахтался в скорлупе чужих неведомых жизней. Он проявлял чудеса ловкости, стараясь не поджечь это вещевое море… и снова шел, раздвигая тряпичные волны.Он не знал, сколько прошло времени, пока он преодолевал завалы.Внезапно он пребольно ткнулся в трельяж ушибленным плечом и скривился от боли: ?у-уй-и!?. Лаковая лавина перчаток тут же осыпалась под ноги, преграждая путь, а над зеркалами беспокойно завертелась дюжина масок с пустыми прорезями глаз. Яков выругался – в мерцании свечей их глазницы зияли пугающе пристально, и Штольману показалось, что они не по-доброму въедливо изучают его…
- Какие-то мертвые капища, – слабо пробормотал он, лишь бы хоть что-то сказать, но его голос канул в шуршащих топях.Вещи явно были хозяевами этого места, и Яков вдруг испугался, что не выберется отсюда, и так и останется здесь барахтаться до тех пор, пока не задохнется насмерть. Он уйдет на дно, и вещи поглотят его словно ненужного свидетеля…
Что-то отчетливо зашелестело по углам капища, разрастаясь и дробясь на острые шепотки. От пугающих звуков Штольман вздрогнул, но это придало ему решимости.
Он заработал свободной рукой, как матрос, рвущийся на берег с разбитого корабля, добрался, наконец, до шифоньеров и остановился, чтобы передохнуть. Позади глухим ропотом гнались шепоты… Из обшарпанных дверец шифоньеров выпирали поношенные мундиры, зипуны и блескучие меховые пелерины, и казалось - это не вещи, а странные зверьки холодно и зло смотрят на него.Штольман вдруг почувствовал отчетливую сильную угрозу. По позвоночнику побежали холодные волны, но… он усилием воли заглушил интуицию опасности. Раз он решил остаться и добыть свидетельские показания, значит, чувства в сторону, теперь главное действовать.
Бегло осмотрев шкафы, он убедился: Тряпичника в этой комнате не было.Что-то рухнуло прямо у него за спиной, Штольман резко обернулся и увидел разнообразные шляпы и котелки: они обвалились с банкетки и сгрудились у ее подножия, будто опята возле пня. Шляпы качались – и комната тоже закачалась: кривые углы разъехались в стороны, потолок будто сдвинулся… У Якова совершенно зарябило в глазах, со страху он зажмурился и замотал головой… Потом открыл глаза.
Вроде все на месте, но он засомневался… Продолжать поиски или повернуть назад?… Утомленный сыщик длинно-длинно выдохнул.
Его противно тошнило в этой шуршащей, забитой душным хламом комнате. Он чувствовал, что все еще пьян – хмель мешал думать, и еще он остро чувствовал, что совсем один. Эх, Ицку бы сейчас сюда, а еще лучше Ивана Дмитрича… да парочку городовых бы…Но никого не было, и нужно было действовать самому. Он зло распинал вещи, что цеплялись за ноги и не давали проходу, приоткрыл дверь в следующую комнату, вслушался в сумеречную тишину и двинулся ей навстречу.Хорошо, что были свечи - ему пришлось спрыгнуть по лестничке вниз: в этой комнате пол был ниже, а потолок выше, и окна располагались на уровне пояса, как им и полагалось. Здесь, в таком же затхлом помещении по стенам толпились свернутые ковры, на полу валялись кругляши пыли и кучки сигарного пепла. У стены разлегся потертый турецкий топчан с дюжиной сальных подушек. Сильно пахло сигарами. ?Это приемная?, – понял Яков. Те люди, что выскочили на него из жилища, лишь час назад разговаривали здесь с хозяином…
И все же что-то казалось неправильным… эта пустоватая комната смотрелась совершенно заброшенной, словно бы люди не входили в нее много месяцев… Как же это? Ах да! – сообразил Яков: на припорошенных густой пылью половицах не было видно никаких следов. Совсем. Пыль лежала нетронутым ровным саваном и густо пушилась на туше дивана. Но ведь кто-то же здесь накурил?…Сбивчивый выдох. Осмотр. Тряпичника снова не было…
- Вот же запропастился! – выругался Яков. – Напрасно прячетесь, господин Тряпичник!…
Плохо, что прячется - это не сулило ничего хорошего. С умыслом прячется или только уклоняется от полиции, не желая ненужных встреч?… Холодная капля пота, скатившаяся к подбородку, недвусмысленно убедила Якова, что с умыслом. Интуиция вопила: он долго бредет неизвестно куда и зачем, а свидетеля все нет!Тишина вокруг словно бы сгустилась и, превратившись в живое существо, надавила на плечи зловещей тяжестью. Штольману привиделось, что за ним наблюдают два желтых, мерцающих глаза. Померещились занесенные топоры, мечущиеся тени…