Глава 9. Секрет нашей службы (2/2)
Теперь Яков испугался по-настоящему, дыхание сбилось, сердце болезненно затрепетало под горлом. Идти вглубь странной квартиры вовсе расхотелось, но повернуть назад не позволяло натянутое тонкой стрункой самолюбие… Весьма тонкой стрункой. Он знал, что она вот-вот лопнет, и потому надо спешить из оставшихся сил… Эх, своих бы сюда, - в который раз подумал Яков с тоской, - они бы знали, что делать…Попинав тугие ковры и затягивая момент, он все же вошел в третью комнату - узкую, как сабля, и жуткую - сплошь увешанную зеркалами. Зеркала, анфилады зеркал с облупившейся амальгамой открывали ходы в какие-то бесконечные мрачные тоннели. Он показался себе их маленьким и обреченным на вечное скитание пленником…
Ах, ведь это же он сам!… Ведь это он, Яков Штольман, превратился в жалкого карлика, заточённого в пустоту зыбких пространств, где свечи дрожат тысячами неверных огоньков и множатся лабиринты лживых гибельных путей… Это его, одинокого Якова, поглотило инфернальное жерло Столярного переулка, и он никогда не увидит милое петербургское солнце и свинцовые волны Невы… Штольмана начала бить крупная дрожь.Нервно сотрясаясь всем телом, он все же продолжал двигаться, словно механическая куколка, не понимая пути. Вокруг от пола до потолка растекались глянцевитые кляксы, и в их глубинах черными кострами полыхали фигуры с воздетыми руками и разевали безмолвные рты. Они множились вокруг рядами и словно бы молили о пощаде! Это было так страшно, что Яков начал оседать…
Тут, сквозь уже смеженные ресницы, в неверном мареве догоравших свечей он увидел дверь: обыкновенную, заляпанную голубой краской дверь. И обрадовался ей как долгожданному другу! Едва веря, что выбрался, трясущейся рукой освещая путь, на ватных ногах он добрел до нее… протянул ладонь.Ладонь обожгло! Круглая дверная ручка завертелась бешеной юлой, заляпанное полотно затряслось от ударов, зеркала вспенило дрожью, дверь распахнулась и… прямо на него, задевая кожистыми крыльями, вылетело несколько мелких тварей - он успел зажмуриться, вскинув ушибленную руку! Канделябр с тяжелым стуком рухнул на пол.
Летучие мыши прошуршали над головой и унеслись во тьму… все стихло.Яков поднял глаза. И вскрикнул.На него в упор глядело страшилище. Огромный, удивительно живой старикашка самого отвратного вида смотрел с портрета на вошедшего. Смотрел нагло, с издевкой, и оловянные, будто горящие глаза плавились желтизной. Сопел скрюченный нос и длинные патлы плавно двигались вокруг шишковатой лысины. Огромные, неправдоподобно огромные уши свисали по сторонам гадкого черепа, почти касаясь сгорбленных плеч. Почему-то эти уши окончательно ужаснули Штольмана… никогда еще в своей жизни он не испытывал такого мистического отвращения!Артритные руки старика были сложены на пуговицах дорогого атласного жилета, и на каждом пальце сверкало по огнистому перстню. Вот среди них сверкнул кровавой каплей рубин – и Яков узнал свою улику. Он решительно сделал шаг, и… не сдвинулся с места!Сыщик словно обессилел под желтым гипнотическим взглядом. Как вкопанный, он прирос к полу и не мог пошевелиться. Хотел рвануться - не выходило. Хотел отвести взгляд и не умел…
Минуты вкрадчиво потянулись к его лицу, словно склизкая паутина… Забывший свое имя юноша застыл во времени. Гнусное и дремотное шипение забивалось в голову, тяжелило веки и убаюкивало сознание… Тихо шуршащие минуты неспешно обертывали добычу в свой липкий кокон и уже артритные пальцы медленно протянулись к мальчишескому кадыку…
Вдруг. Что-то кольнуло оцепеневшего Штольмана, коснулось ноздрей и пробудило острым прикосновением! Взвизгнули половицы. Съеживаясь, зашипела вспугнутая паутина.…По комнате разливалась какая-то вонь. Запах был дикий, звериный. Какой-то бесформенный комок скулил из темноты. Яков тяжело отцепился взглядом от портрета и глянул в угол…
Там, на цепи, скрючив конечности, как под палкой, дыбилось кошмарное существо! Не крупнее ребенка, покрытое грязью и коростами, когда-то бывшее человеком…
Оно скалило гниющую пасть, шипело на Штольмана, и скулило: то ли от страха, а то ли от бешенства. Возле существа валялись пустые кандалы, концом короткой цепи вмурованные стену, а пол усеивали кости. Много костей… Загаженные половицы сплошь иссеченные глубокими рытвинами, словно бы кто-то бился в тщетной попытке освободиться…Мороз сковал Якову сердце, оно ухнуло куда-то в ноги и застыло.
?Г-господи… – жалобно позвал он перехваченным голосом, силясь осмыслить увиденное… - Ш-ш-што это т-такое?.. ш-што?..?.Он сжал гортань рукой и заплакал. Он вдруг увидел всю эту комнату разом: верстак, заляпанный бурыми пятнами, загаженный угол с кандалами и его чудовищным обитателем, рядом древний резной ларь на ржавом замке. На огромной крышке вялился хмель, исторгавший волны кладбищенского покоя. Выше мутное черное зеркало с облезлыми краями не отражало ничего.Голос… шелестящий, неживой… зазмеился от портрета, и Яков перевел ослепшие, залитые слезами глаза на мерзкое изображение. Портрет раздвоился, его точная копия отделилась от холста, и настоящий старик выполз из-за рамы. Старикашка был высок, но горбат, и потому казался карликом. Он стал напротив, покачиваясь на присогнутых ногах, направил на незваного гостя внушительный пистолет и хрипло приказал: ?стой, где стоишь!?.
Штольман в этот миг испытал невероятно жгучую ярость, хлестнувшую его горячим ветром, и вновь подивился силе своего чувства. Он непременно бы ослушался, но при всем неистовом желании прибить гадину - не мог пошевелиться, таково было его потрясение.
- Что ты тут делаешь, фуфлыга? – оценив его состояние, уже вальяжнее осведомился карлик. - Что вынюхиваешь?
Голос у Тряпичника был вкрадчивый и шелестящий, как бымертвенный, однако на удивление слышный. Выплюнутое им терпкое ругательство так не вязалось с пугающим впечатлением от него самого и его смрадного логова, что Яков чуть-чуть приободрился. Босяцкая уличная речь, от которой не может отказаться ни один делец, каким бы потусторонним он не желал казаться, окончательно разрушила паутину мертвящего ужаса, и в затхлом смраде логова повеяло понятной реальностью.
Яков медленно обтер рукавом лицо, и когда к нему вернулось самообладание, глядя упырю прямо в глаза, как можно строже объявил:
– Я из полиции! Мне нужны ваши показания по делу ярославского щипача, что обирает купцов на рынках. У него весьма приметное лицо: голубые глаза и на одном глазу бельмо. Он был у вас, я знаю, свидетели показали, и я…- Как ты прошел мои комнаты?.. – удивленно вопросил упырь. Он уже устал держать пистолет в вытянутой руке, неловко прижал его к атласному боку, и это обстоятельство не укрылось от Штольмана.- Отвечайте немедля помощнику следователя столичного сыска. Или вам придется проехать со мной в отделение! – голос Штольмана налился звоном.Рациональные слова из нормального мира, где было Сыскное отделение, и февральское солнце, и недавно выпавший снег, под дулом пистолета казались почти лишенными смысла, но Яков закусил удила. Теперь его не напугать.
- Зря ты пожаловал к Тряпичнику, парень. – продолжал лениво шелестеть старик. Он снисходительно и даже немного с любопытством разглядывал Якова, – никто по своему почину ко мне не вхож, пока я сам не позову, этот закон все знают. А ты самозванец, и мне придется тебя проучить… А ну-ка иди в угол! – он указал дулом на жуткое место и его впалый рот зазмеился насмешкой.- Ничего у вас не выйдет. – тихо и твердо произнес Штольман. - Я с места не двинусь, а уже через четверть часа здесь будут сыскари Путилина и они не уйдут, пока не найдут меня! Так что будьте благоразумны – и помогите следствию.– Ах ты-ы-ы, стерва позор-на-я! Шаф-фка полицейская! – при упоминании Путилина снисходительность пылью слетела с упыря и так же внезапно обнаружилась его лютая злоба. Он затрясся всем телом и, разбрызгивая слюну, заклекотал:– Да с чего бы… Мне! Помогать тебе?! Подлая ищейка!
Щелкнул взведенный курок. Яков понял, что вранье не помогло и спасет его теперь только отчаянное бесстрашие. Не медля больше ни секунды, он кубарем бросился в ноги вооруженному противнику, вцепился в него обеими руками и с силой дернул вниз. Не ожидавший ничего подобного карлик так и рухнул мешком, однако успел выстрелить. Пуля взвизгнула, из угла заревел прикованный пленник. Пока противник барахтался, Яков изловчился и оседлал старикашку, крепко прижав к полу его артритные руки.– Я еще раз спрашиваю вас! - заорал он что есть силы, - где ярославский щипач с бельмом, что принес вам перстень? Отвечайте! Расскажите правду, и я вас не арестую!- Ты еще смеешь угрожать, щенок? Мне! Тряпичнику! Да ты знаешь, что я делаю с такими, как ты… я зашибу тебя! Скормлю своей лисице, и никто не узнает, где твои кости! Да знаешь ты, как… – ядовитая гадина плевалась и сипела, извивалась червем, но Штольман, напрягая все тело, держал крепко.- Да знаю я… знаю… – согласно пробормотал он и потряс головой, чтобы стряхнуть пот. У него почти не осталось сил, но упырю об этом знать не полагалось… Так, до пистолета было не дотянуться, а отпускать пленника он боялся, и потому продолжал сидеть верхом.?Енерал Воронцов, - вдруг отчетливо припомнилось ему, - больной совсем бродил, а как зашел к упырю-то…?. Как же кстати он это вспомнил!- У тебя нет выхода, Тряпичник, – произнес он ровно и уверенно. - Генерал Воронцов, которого ты убил - полковой друг одного из Великих князей. Свидетели уже показали на тебя! Ты просчитался, и теперь тебя будет искать вся столичная полиция, а пролитая кровь генерала не останется без воздаяния, я тебе обещаю.
Упырь все еще бессильно шипел, но перестал извиваться - затих.- Я могу сидеть так весь день. – не теряя терпения, продолжил Штольман. - Но поскольку времени у меня немного, я тебе, непонятливому, вкратце объясню: я закую тебя здесь, прямо в этом углу, на твоей же цепи, и посмотрим, отобьешься ли ты от своей лисицы?- Клух… бху-клух… - заклекотал, забулькал старик и, наконец, неохотно просипел:- В Ротах он прячется, в какой-то норе…
- Где в Ротах? Какая линия?! Говори! – в волнении Штольман ухватился за седые патлы старика, прямо над огромными ушами и сильно тряхнул.- Не знаю, не говорил, скрытный он, – торопливо отвечал Тряпичник, - обмолвился как-то, что навалом у него картошки. Где-то в погребах, стало быть, обитает. И у Троицына собора любит ошиваться, кошели с развисляев там удобно резать.- Когда в последний раз видел его? – Штольман брезгливо выпустил седые клочья волос и, не дождавшись ответа. - Проводишь. А перстень я изымаю для следствия.
Он стянул с желтого кривого пальца рубиновый перстень, и вдруг неожиданно звонко, по-мальчишески чихнул.Этих нескольких секунд Тряпичнику хватило, чтобы вывинтиться из-под неумолимого седока и броситься прямо к картине…
Он нырнул в портрет и пропал… Стало очень тихо.
***- Вы почему такой зеленый, Штольман?
- Ууп… упыря встретил… Д-д-допрашивал… - Яков не мог ничего объяснить, только бормотал, вжимаясь спиной в ледяную тумбу ворот Юсуповского сада. Здесь они с Ицкой уговорились встретиться после легкого, как они думали, поиска свидетеля.- В-вот, – он протянул Ицке перстень.- Допрашивал Тряпичника? – Ицка озадаченно уставился на перстень, потом на Якова, и заметно побледнел. – Что там было?! Ужасно? Рассказывайте немедленно!- Не сейчас, Погиляев… Не сейчас…Его трясло, и холодная каменная опора совсем не помогала. Ноги разъезжались, голову застилал туман, и еще очень-очень хотелось спать. Он все же выговорил кое-как:- В Ротах… у Троицкого Собора он промышляет… и обретается там же.- Постой тут, постой, Яша. Я сейчас. Эй, служивый, помоги ему! – крикнул он городовому и передал Штольмана с рук на руки, как раненого. Городовой распластал Штольмана по широкой груди и обхватил подмышками.Погиляев купил горячего сбитня, горку сахарных леденцов, и вручил Якову, наказав съесть всё. Потом они вдвоем с городовым погрузили почти невменяемого юношу в возок, и Ицка погнал было на Офицерскую.- Нееет! - прохрипел Штольман, - в Роты давай. Упустим гада - век потом не прощу!Ицка на секунду замешкался, потом досадливо плюнул, и они помчались по Измайловскому проспекту. Перемахнули Фонтанку. Напарник, словно безутешная мать, причитал над Яковом:– Ой-ё-ёй, Штольман, как же это, а?! Иван Дмитрич голову с меня снимет за то, что я вас одного отпустил!- Мне лучше уже, лучше, Ицка. А Тряпичника надо сегодня же брать. И ярославца. Их обоих... Непременно надо!- Тише, тише, Штольман, не волнуйтесь так. Возьмем всех, заедем за подкреплением в отдел и возьмем.Они влетели на соборную площадь, распугивая публику, стаи громких галок и собак. Собор Живоначальной Троицы, окруженный першпективами, белым лебедем парил над площадью, вознося к небу ампирные колонны, и улыбался звездами с синих луковок.
На свежевыпавшем снегу перед собором сгустилась оживленная толпа. Нарядные господа и дамы прохаживались вдоль паперти, и то и дело оглядывались в сторону служек в белых стихарях, сжимавших иконы. Нищие выстроили коридор, и, снявши шапки, мелко крестились. Ожидалось венчание.Неподвижный Яков бессильно смотрел на праздничный народ. Странно, но отсюда, с края площади, он отчетливо услышал, как пара зевак говорила друг другу:- А хто прибудет? Важная что ли птица?- Дак пейсатель венчается какой-то. Из ученых людей, стало быть.- Эвоно что. Ну гоже, гоже.Штольман еще утром не поверил бы в такую галлюцинацию слуха, но теперь, после пережитого, он вовсе не удивился.- Едут! Едут! – раздалось над площадью.Грянул колокольный звон. Служки поспешили встречать жениха и невесту, нищая братия оживилась и загудела.Высекая снежные искры, вкатилась на площадь высокая коляска, гости потянулись к ней приветливой волной. С подножки соскочил немолодой бородатый мужчина в длинном строгом сюртуке и помог сойти невесте, стройной юной особе со спокойным, сильным лицом. Поддерживая на плечах шубку, она подала жениху руку и улыбнулась ему:
- Вот как хорошо, Феденька, а Вы тревожились.Жених почти склонился к ее руке, но вдруг обернулся, будто от толчка, и долгим взором - через всю площадь - посмотрел Якову Штольману в глаза. У сыщика глухо защемило сердце от пронзительной грусти его глаз, и еще поразил вид изможденного лица, который не могло скрыть даже радостное предвкушение свадьбы.- Ярославец!.. – услышал он горячий шепот возле плеча и взглянул на товарища. Ицка вытянулся, как обезумевшая борзая, рвущаяся с поводка:- Наш! Наш! – заорал он и бросился вон из коляски. Городовой выпрыгнул за ним. Заливисто заголосили свистки - с площади удирал нескладный белоголовый парень.
Соборные колокола отыграли свою приветственную песнь и серебряный звон истаял в воздухе… облитый звоном Яков остался одиноко сидетьв возке.
Он снова услышал, как невеста очень тихо, очень нежно сказала:- Пойдемте, Федя, дорогой, пойдемте, все ждут, - и взяла его под локоть.- Аннушка. - прошептал мужчина, и растроганная улыбка озарила его черты, а больные глаза загорелись ласковым теплом.Рука об руку они направились к паперти.*** После доклада в кабинете Путилина (где еще оставались Ицка с изловленным ярославцем) нахваленный и ободренный начальником Яков сидел за столом и включал, и выключал зеленую лампу. Он ни о чем не думал, просто сидел - в голове было пусто. Идти за Тряпичником сегодня Путилин запретил, и Штольмана скребла досада. Ведь они не были там, не видели того, что видел он, уж он-то был уверен: к завтрему упырь скроется, и они его никогда не найдут…Уже вечерело. С улицы, румяные и громогласные, совсем не помирившиеся, а может и вновь поссорившиеся, вернулись Келчевский и Прудников.Они кивнули Штольману, и Прудников сразу прошел за свой стол - уселся, завернул руки узлом, и демонстративно уставил пшеничные усы в потолок. Капитан встал напротив и с хорошим накалом спросил:
- …Отчего же Вы не позвали на помощь, корнет?
- Не было нужды, господин Келчевский. Подумаешь, небольшая потасовка. – отвечал Прудников, изображая равнодушную статую.- Их было четверо, Прудников! Они оскорбили Вас, как дворянина и офицера! Вы должны были позвать меня. – горячо выговорил Келчевский, упирая на слово ?должны?.- Право, не волнуйтесь, капитан... всего лишь маленькое оскорбленьице. – еще невозмутимей отвечал Прудников, что разгорячило капитана не на шутку.- Это касается чести офицерского мундира!
- Да… - махнул рукой Прудников. - Не стоит Вашего внимания.
Тогда капитан подошел близко-близко и, раздувая ноздри, выплюнул самые страшные оскорбления, на которые был способен:- В-вы… Бестолковый писаришка!.. Ровным счетом ничего не смыслите в служебном товариществе. Как и в сыскном деле. Вам, негодный обломок засохшей чернильницы, следует знать, что Вы просто плюнули мне в душу.Прудников дернул краем рта, но не удостоил друга и взглядом.
Расстроенный капитан отошел в угол, к подносу с кувшином и кипятком, - испить воды.- Что, опять в ссоре? – сипло осведомился Яков, подойдя с той же целью. - Что на этот раз?- Вы не поверите, Штольман. – пробурчал Келчевский. - Утром Прудников посмел заявить, что артиллерийские войска хуже.- Хуже, чем...- Чем уланы! – он ударил стаканом о стол и метнул в сторону друга оскорбленный взгляд. Холодная статуя Прудникова и ухом не повела.
- Нет, вы оцените, Штольман, каков, а? – горячась и кусая вороной ус, говорил капитан. - Совсем не уважает товарищеский кодекс! Друг называется…Тут он внимательно прищурился:– Вот Вы, Штольман. Ведь Вы позовете меня на помощь в случае необходимости? Как товарищ товарища?Яков медленно поставил стакан, вытянулся по форме и отчеканил:- Капитан Келчевский, Вы согласны пойти со мной вязать Тряпичника? Это крайне опасный тип, а идти нужно прямо сейчас, пока… - он оглянулся на кабинет начальства, - иначе не успеем взять.- Я пойду. – быстро сказал Келчевский и оправил ремни.На выходе он задержался у стола Прудникова и вопросительно посмотрел.
- Идите, у меня рапорт! – отрезал корнет.Когда они с городовыми прибыли на квартиру Тряпичника, то опытный капитан сразу смекнул, что входная комната заужена неспроста, здесь явно что-то скрывали. Он не ошибся. Пока посылали за домоправителем, дворники сгребли свалку и вскрыли половицы, и глазам их предстала жуткая картина: схрон, забитый ассигнациями, монетами, украшениями, и… могильник.Под поднятым полом в тесных сундуках хранились останки жертв упыря. Два часа они всей командой, кряхтя, выносили страшные находки и составляли на заднем дворе. Келчевский рассвирепел. Городовые, простые мужики из деревенских, скорбно крестились и шептали: ?Матерь Божья, Иисусе наш, спаси и сохрани?. Дворники сдерживали зевак…
Келчевский и Яков еще по прибытии, первым делом осмотрели жилище, но никого не встретили - Тряпичник испарился. Портрет и страшный узник тоже исчезли… Якову стало как-то нехорошо, и капитан отослал Штольмана наружу…В последний раз окинув взглядом свалку вещей с вывороченными кирпичами и досками, капитан Келчевский вышел в коридор и через проем двери увидел, как трое мужчин, а с ними богато одетый карлик мелькнули по лестнице, идущей на крышу. Военная смекалка за пару секунд подсказала ему: раздумывать некогда, уйдут!
Капитан взглянул на узкое слуховое окно, куда, показав черные спины, юркнули беглецы - видно, делали это не в первый раз. Он не знал, сумеет ли протиснуться в такую щель, а потому быстро отстегнул ремни, скинул китель и остался в белом исподнем, сжав в руке верный Смит-Вессон.…Яков ожидал, утаптывая снег, в торце дома у полицейского возка, когда на голову обрушился град пуль. Он резко пригнулся, и они с тремя городовыми сбились в кучку за спасительным укрытием. Лошадь взбрыкивала и ржала - похоже, ее задело, возок вилял, и стрелять в ответ никак не получалось.
- Кажется, их там трое! – сообщил один служивый, чуть высунув голову.- Больше, мать-их-так, – сплюнул другой. – Что делать-то будем, господин Штольман?
Штольман прищурился и разглядел за водостоком лысый череп в клоках седых волос… Засел, упырь бесовский.- Подождем подмогу, - сказал он, - дворники наверняка уж вызовут, и капитан Келчевский в доме, сориентируется…Тут они увидели, как с дальнего края крыши, за спинами засевших стрелков крадется человек, почему-то в исподнем и с непокрытой головой. Он неслышно перемещался своим ладным телом, присаживаясь к карнизу, и заходил черным людям с тыла. Яков вдруг с ужасом осознал, что это Келчевский, и у него похолодело в животе…Нужно было срочно отвлечь злодеев, и он коротко приказал:- Стреляйте, братцы. Как придется!Заставлять было не нужно, в сторону крыши ударил шквал полицейских выстрелов. Рассерженные разбойники в ответ изрешетили несчастный возок, и лошадь пала.
В разгар перестрелки Штольман заметил, что к дому подоспел и Путилин, и Прудников, и еще целая команда городовых. Пригибаясь, они посыпались с пролеток и заняли оборону. Вокруг злыми осами взвизгивали и роились пули, взбивали у ног снежные фонтанчики.- Штольман, жив?! Я с тобой позже поговорю. – Иван Дмитрич был рассержен.- Перекройте все подъезды! – скомандовал он ребятам. – Прудников, загороди Мещанскую. Да осторожнее, братцы, берегитесь пуль!Полицейские по одному покидали укрытия и перебегали к дому, на крыше тоже произошли перемены. Черные люди все же заметили безрассудного капитана и принялись стрелять, целясь то вниз, то в него, растерянно и озлобленно препираясь. Келчевский подошел к ним близко, слишком близко. По белому исподнему медленно растекалось алое пятно…- Келчееев-с-киииий! - взвыл издали Прудников. – Келчев… - он заметался по заснеженной Мещанской, как зверь в облаве, но ничего не смог придумать.-Не ходи туда, капитааан! Возвращайся, убью-уут! – заорал Путилин и рванулся на выручку.- Келчевский, уходите с крыши! – закричал Штольман и бросился следом.- Уже иду! Я возьму его! – отвечал им капитан, и бледный, и решительный шел под выстрелы, будто по воздуху, и кровавая рубаха полоскалась на нем. Он подошел уже вплотную к старикашке, когда последняя пуля согнула его ловкое тело, он успел протянуть руки - обхватил гадину, и они вдвоем упали в снег. Черные люди тут же бросились врассыпную, но на крышу уже поднялись городовые. Стрельба прекратилась.
Служивые бросились к упавшим! В горячке ярости Яков подбежал к Тряпичнику, который уполз от неподвижного капитана и булькал в стороне кровавой пеной. Он пнул, что есть силы это злобное исчадие - старик остался недвижим.
- Кончено, - подумал он и обернулся…
Прудников медленно оседал на колени перед опрокинутым навзничь теломКелчевского, потом рванул с головы фуражку и ткнулся лбом ему в грудь…*** В темной портерной с низеньким потолком, пропитанной кислым запахом капусты и пивным духом, сидело десятка два всевозможных посетителей. Газовый фонарь, зажженный по ночному часу, озарял зеленоватым светом их лица, и тени слоились в углах заведения.Шальной от горя Штольман ревел белугой, закусив зубами мягкое нутро башлыка. Он, наконец, смог дать волю слезам и страшное напряжение, в котором он пребывал весь этот день, вырвалось наружу.Иван Дмитрич, облокотившись о липкий, залитый пивом стол, бешено вращал глазами, полоскал всклокоченные бакенбарды в кружке, разбрызгивая веселую пену, но не находил утешения.- Пейте, юноша, пейте, это будет длинная ночь.- Я не могу, Иван Дмит… не… я не могу. Ведь Келчевский… он… и Прудников… и генерал Воронцов… все эти люди… что же… как же это?- Я скажу вам, Штольман… Вот что я Вам скажу. – всегда быстрый как порох Путилин теперь медленно подбирал нужные слова. - Вы имеете все задатки… стать одним из лучших сыщиков Петербурга. Если Вы обуздаете свое сердце. Если научитесь отрезать – всех - я повторяю - всех погибших от себя – Вы спасетесь. Вы сможете после такого дня напиться и пойти спать. Иначе - Вы сгорите за полгода. Этот город с его мрачным чревом и дикими глубинами переварит Вас в труху, и выплюнет объедки. Я видел такое много раз. Я и сам ходил по этомукраю…Над столом зависло молчание. Вдруг Иван Дмитрич резко вскинул свой точеный нос, вытер пену с подбородка и спросил без формальностей:– Вы все еще хотите служить у меня в отделении, мальчик?Яков, чувствовавший себя так потерянно, словно ему было пять лет и он заблудился, мог лишь наблюдать, как в стакан капают его собственные слезы. Он сглотнул их горечь, продышался как рыба - резкими толчками, и поднял лицо на сыщика:- Я почту за честь… Иван Дмитрич… только бы хватило сил… только бы…- Тогда я приказываю вам вот что, юноша! – гаркнул Путилин. - Прямо сейчас перестаньте брать это в сердце! Это не ваша история, Вам понятно? Это история Келчевского, но не Ваша. Это история генерала Воронцова, но не Ваша. И всех тех... – у него сбилось дыхание, он немного помолчал и продолжил:- Вы выследили и взяли опасного зверя. Честь Вам и хвала, Штольман.- Но… как же эти люди?- Эти люди – не Ваша судьба. Вы проходите по своей, касаясь их краем, но это чужие жизни, и чужие судьбы. И это все. Понятно? Вы поняли меня, Штольман? Ваша судьба – в Вашей ладони. Сожмите ее крепко и никому не отдавайте… Таков секрет нашей службы. - и посмотрел трезвыми, совершенно безжалостными глазами.Яков тупо глазел Путилину в лоб и молчал.
- Давайте, Штольман!Яков снова завыл, и закусил зубами костяшки.
- Давайте! Ну!Штольман поднес сжатый кулак ко лбу.- А теперь бейте! Давайте, мальчик! Едрить-твою-по флангам! Бейте, Штольман! Бейте, кому говорю! Тресните сучье племя, как следует!И он показал - как следует. Он треснул так, что кувшин пива отскочил от стола и расплескался по полу вместе с осколками. И Яков треснул, и они стали бить кулаками по столешне, и она плясала и дребезжала от ударов. Вскочивший, было, хозяин остановился на полпути и не посмел подойти к ним. Всю ночь они пили, и ревели, словно раненые медведи, и колотили…
Яков смог пережить эту ночь.
Следующие два дня он просидел дома у холодного окна, глядя на замерзший Крюков канал, по которому змеились первые весенние трещинки и чиркала коньками веселая ребятня. Утром в понедельник он встал, неторопливо оделся перед зеркалом, мельком глянул в свои новые, бесстрастные глаза и пошел в участок.