Глава 7. Помощник столичного Сыска (2/2)
Он чувствует себя именинником - с ним здороваются за руку:- Яков Платонович, доброго утречка.
Так он дожил до конца декабря.Аккурат за неделю до Рождества Якову выдали первый оклад, и еще немного – в честь праздника. Теперь по вечерам с тщательно скрываемой радостью он прощается: ?я домой!?. Теперь он может сказать это - ?домой?.Вот уже целую неделю, бросив сырую казенную комнатушку, он живет в собственной комнате на собственные деньги. Он снял комнату в эстонской и студенческой Коломне у одинокого чиновника Министерства путей сообщения - в старом доходном доме прямо у Кашина моста. И хотя ночами Коломна рокочет гулким грохотом колес о ледяную мостовую – это возят товар на Никольский рынок, чтобы успеть открыть ряды к пяти утра – ему так сладко спать не в общем дортуаре на сорок коек, не на клеенчатой продавленной кушетке. А в собственной кровати, пусть жесткой, но какая разница!
К Рождеству столица преобразилась. Сумерки опускаются совсем ранние. Фонари нервно трепещут в игольчатом воздухе, и снег искрится драгоценным серебром. От дыхания пар вьется от губ изящными арабесками…
С этих же денег Яков купил теплую, прекрасно подогнанную шинель, одеяло и дрова, которыми забил ящик в прихожей. По утрам в умывальне он видит в зеркале свое скуластое безусое лицо, на котором неожиданно ярко светятся глаза. Он усмехается своему отражению и приглаживает гребнем каштановые вихры.
Вечерами он гуляет по Коломне и смотрит, как на площадях ставят народные елки. Повсюду с шумом и гамом заливают горки и ледяные городки. С уличных лотков продают гирлянды из папье-маше, а в нарядных витринах, сверкающих как сундуки с сокровищами, - дорогие, стеклянные игрушки.
По тихим, скромным коломенским улицам возвращаются в жилища служащие со стертыми лицами и заводской люд, обветренный на верфях. На лицах, освещенных праздничной иллюминацией, лежит печать забот.Яков жует калач, держа его за теплую ручку, спешит бодрым шагом и слушает, как случайным перебором звучат обрывки фраз – это говорит с ним на разные голоса вечерний город:- Что, брат, тянешь лямку потихоньку? Слышал, у вас на Берде новый пароход ставят?- Да ставят-от, по весне уж и на воду спустим. Но вот больно знобко нынче на верфи, болею… - тяжкий кашель распарывает воздух…- Ты кудыть лесенку-то попер, Федот? - кричит заиндевевший бородатый фонарщик, засвечивая длинной лучиной гирлянду уличных фонарей, - тама мы плошку зажгёооом! Окстися! – и продолжает сосредоточенное волшебство. От его волхования по утоптанной першпективе начинают скакать разноцветные огоньки!Вдоль улиц носятся санки и хорошие экипажи, пар валит от лошадиных морд:- Oh, je n'en puis plus, j'etouffe!* - летит за санями в буруне снежного вихря и обдает Якова заразительным весельем чужой мелькнувшей жизни. Санки давно улетели, а снег еще медленно оседает, искрясь под звездами газовых фонарей…--------------* О, я не могу больше этого терпеть, я задыхаюсь! -------------(франц.)Бегают и смеются юнкера, и, теряя фуражки, бешено кидаются снежками.
По расчищенным улицам прогуливаются дамы в дорогих шубках, пряча в муфточки перевязанные покупки и румяные улыбки. Простолюдинки в цветастых платках поверх полушубков спешат, поскрипывая снегом, и с быстрым интересом взглядывают ему в лицо. Смех звенит со всех сторон… Мир так беспечен, и весел, и юн.
Лука Савельич, швейцар на парадной лестнице, встречая Якова по вечерам, чуть кланяется и желает ему доброй ночи.Маленькая меблированная квартирка в четвертом этаже - без ванной, но с чугунной раковиной и ватерклозетом, встречает тишиной. В зале, почти пустой из-за скудости обстановки, играя голубыми боками, красуется изразцовая голландка и разливает живое тепло. Путейщик Устин Феропонтович сидит за некрашеным столом и занимается перепиской бумаг. Яков молча подсаживается рядом и читает справочник по Уголовному праву, пока разомлев, не засыпает…Его тесная спальня с маленьким камином похожа на длинный ящик с выцветшими обоями, однако – большая удача - окно выходит на Крюков канал. Ему не нужно утыкаться во двор, заросший густым ивняком и липами, с помойной ямой и хозяйственными постройками. Он может открывать льдистую форточку, и в нее не проникают клубы жирного дыма, миазмы отходов, да крики из каретной мастерской. Далеко в стороны просматривается решетка канала, напротив - глядятся хорошие особняки, а справа сияет золоченый шпиль Никольского собора с колокольней в кольце парка.
Клопы, что живут в старых обоях, досаждают, но не слишком – дом опрятный, в хорошем уходе, аж с тремя швейцарами и коврами в парадных. Кухни в их квартире нет – потому тараканы у них редкие гости. А ужин Яков часто приносит в судках из ближайшей кухмистерской.
И всем этим богатством владеет он, Яков Штольман, Кабинетский регистратор 16-ти лет, в канун Рождества 1867 года.
Каждое утро он отправляется на службу: четверть часа вдоль набережной Крюкова канала, укрытого снежной шубой, задами огибая Мариинский театр, он выходит на Офицерскую. Вот и ставшее родным управление -наискосок от Юсуповского дворца. Рядом – депо съезжего дома с широкими арками, где стоят пожарные упряжки, готовые мчаться по первому звуку пожарной каланчи.
Обедает он вместе с сослуживцами в кухмистерской на углу. Раз в неделю его зовет на ужин Иван Дмитрич в квартиру на Подъяческой, где их встречает жена Путилина Татьяна Константиновна, тяжелая вторым ребенком. Они вместе ужинают по-семейному в маленькой столовой, и пятилетний сын Путилиных Косинька, юркий и вертлявый сорванец, подкладывает Якову в тарелку рыбные кости. Яков не тушуется, перекладывает подарочек обратно, и мальчишка заливается счастливым смехом.Возвращаясь по вечерней Коломне, Яков видит, как господа и изящные дамы в красивых шляпках катаются с горок на санках - и визжат, и хохочут…