164. Поверженные (1/2)

Он думал, это будет неповоротливый тюремный корабль, пропахший грязным телом и нечистотами, но ”Леди Лувиса” оказалась лёгким, быстроходным нефом, едва ли не сверкавшим чистотой и на палубе, и под палубой. Когда Джон в сердцах плюнул на пол, боцман не только разбил ему нос и всучил ведро и тряпку, но и наорал последними словами.

— У нашего капитана за такое, бывает, кошки дерут, — сердито рявкнул он. — Всё по слову лорда Станниса, жить ему долго.

Кошки вряд ли имелись в виду те две, что днём нежились на солнышке, а ночью выходили на охоту за вредителями. Однажды побоище развернулось аккурат под гамаком Эйгона и он надолго запомнил чудовищные хрипы, сипы, взрыки, взвизги — и то, с каким изяществом невинности умывалась потом киса над жестоко растерзанными трупами крыс. Она чем-то неуловимо напомнила ему невесту, хотя он так и не решил, какую именно.

Но кошки боцмана были определённо иной природы; он подозревал, что в Тироше и окрестностях их называли девятиглавой змеёй.

Невесту — ту, которая была мужеска пола — он заметил на палубе в первый же день, когда только поднялся на борт вместе с Джоном и бродячим музыкантом, умолившим капитана Уотерса взять себя на борт в обмен на ежевечернюю игру за ужином.

Как мало кому-то надо на проезд! Иные копят всю жизнь, чтобы перебраться через Узкое Море, которое местами и человек переплыть может — а иным хватает пары десятков песен. Это было что-то из тех занимательных граней бытия, о которых любила рассуждать септа Лемора.

Как-то она там теперь? Сумела ли сбежать?

Вражеских женщин на войне редко ждала добрая судьба, леди Коннингтон тому свидетельница.

Впрочем, только ли септа Лемора попала в беду? Бедный сьер Утка тоже едва ли пережил тот вечер, когда Эйгон и его приёмный отец не по своей воле покинули Тамблтон. И всё потому, что торговец сыром захотел увидеть своего сына на Железном Троне.

Если верить невесте, конечно же — а верить ей или нет, он пока и сам не мог толком определиться.

Забавно: Эйгон видел этого человека в его истинном неприглядном обличье, этот человек и не пытался больше скрывать свою сущность... но в душе он всё ещё оставался для Эйгона Дейнерис, коварной и беспощадной невестой, похитившей его душу и сердце. Он не был влюблён в эту несуществующую женщину — разве что недолго, те несколько часов, что прошли от их случайной встречи за кустами ежевики и до рокового кубка вина со снотворным — но она заворожила его, заставила думать о себе.

Заставила думать о своих словах.

Она сама, при этом, о нём и не думала думать: она возилась с юнгой Монти, учила его чему-то по толстой книге, беседовала с капитаном Уотерсом или его вечно сердитым боцманом, играла в кости со своими спутниками — двумя парнями и Джонквиль Дарк — словом, жила своей собственной увлекательной жизнью, в которой не было места соблазнённым и покинутым королям.

Эйгон, казалось, больше для неё не существовал, она его просто не замечала, ни его, ни Джона. Может быть, если он признает себя её племянником — новым Гаэмоном Белокурым, сыном восточного купца и его шлюхи... но не давала глупая гордость, требовавшая сопротивляться до последнего воле этой много о себе возомнившей одноглазой колдуньи, отнявшей дядю Оберина и даже его наложницу.

И всё же он направлялся в Восточный Дозор именно потому, что она однажды говорила с ним о мечтах и надеждах, и о простом счастье быть рыбаком на безымянной речке.

Джон был против, конечно — в те редкие минуты, когда его оставляло безумие, охватившее его в плену. «Сбежим, мой король, я не подведу сына моего серебряного принца», — всё как обычно, тот же бессвязный фанатичный лепет, что и весь этот год, с самого момента, когда он объявил юному рыбаку по имени Грифёныш что он не рыбак и зовут его совсем иначе.

— Я этого хочу, — сказал Эйгон упрямо.

— Ты не знаешь, чего хочешь! Это позор, это вечное заточение на Стене, это жизнь без жены, без детей!..

— Это свобода, — возразил он. — Свобода от тяжести короны, от чужих ожиданий, от долга перед моим-не моим отцом. И ты сам всегда говорил, женщины коварны и с ними лучше не связываться.

— Я не это имел в виду! — рявкнул Джон, не пояснив, впрочем, что именно. — Ты обязан продолжить род.

— Кому обязан? Я даже не знаю своих родителей!