117. Первый разговор по душам (2/2)

— Я рос среди рыбаков, чинил сети и лодки, ловил рыбу. Я был из них лучшим, ты знаешь? — тихо сказал он. — Мне все говорили, что я так хорош, что наверняка стану рыбачьим головой. Меня растили бывший наёмник и его любовница-септа, но в Эссосе никто не судит строго чужих жрецов за нарушение чужих обетов. А потом мне сказали, что отец мне не отец, мать не мать, а моя судьба — быть королём. Я до сих пор не знаю, что об этом думать.

— Что рыбак из тебя был бы лучше? — в голосе Дейнерис не было яда, только печаль. — Мой брат был коронован в восемь лет, но всё равно говорил, что предпочёл бы быть мейстером.

— Точно, у вас же был брат... а что с ним случилось?

Говорили, что она сама устранила его, но он хотел знать её правду, а не слова магистра Иллирио.

Медленным, неуверенным жестом она подняла руку, касаясь чёлки, резко опустила её, снова подняла:

— Ты разлюбишь меня...

«Я тебя и не думал любить!» — хотел он сказать, но нет, ему ведь нужен дракон и её поддержка. Поэтому он взял её за локти и пообещал, что не разлюбит во что бы то ни стало, что она его невеста и принцесса Таргариен, а важнее этого ничего не может быть.

Он ждал признания в братоубийстве, но она медленно отвела чёлку — и он увидел на месте второго глаза высохшие сомкнутые веки, между которых чернела кровь, и полузаживший кривой порез, шедший по щеке вниз почти до уголка губ. Совершенная красота справа, чудовищное уродство слева.

— Это... это он сделал?

— За ним пришёл убийца, — ответила Дейнерис. Убийца изуродовал её, прекраснейшую из смертных женщин, дочь Драконов, невесту Эйгона. Отнял у неё брата. Отнял у неё возможность пленять одним своим видом, возможность открыть своё лицо, заставил стыдиться собственного отражения и прятать шрамы за волосами...

— Кто он был? Я не прощу его!

— Простишь, — она опустила чёлку на место. — Так устроен этот мир, и не будем об этом больше. Что поделать, в игре в престолы мой брат оказался лишним. Мы живы, мой король, и это главное, не так ли?

* * *</p>

Верис рухнул на кровать — лицом вниз, даже не снимая неудобное верхнее платье — подгрёб под себя подушку и явно вознамерился спать. Аж неловко было говорить ему, что ещё надо обсудить планы на завтра.

— Джон, будь человеком, — взмолился тот. — Решите уже торговые стратегии без меня, а? Я продавал себя весь день, вроде бы нашарил слабое место покупателя, но если бы ты знал, как это выматывает...

— Даже странно, — заметил Оберин. — Ты ведь целый год так жил, нет? Или дело в юбке вместо штанов?

— Жил, — согласился тот. — Выбор был невелик, или продавать себя или мамины драгоценности — а они должны были достаться Дени. Всё должно было достаться Дени: драгоценности, покой, еда, чистая одежда... ещё пара лет такой жизни — я или повесился бы, или повесил бы её, — он вздохнул. — Продавать себя не буквально, Джон, успокойся. Примерно как сегодня: подлаживаться под всяких омерзительных людей, чтобы они не выгнали и сделали то, что мне надо. Хотя если верить некоторым снам... неважно. Важно, что мне совершенно не нравится этим заниматься.

Джон покачал головой.

— Дайте ему поспать, княжич, — тихо сказал он. — Всего два дня, а он уже какой-то надломленный. Побережём, а то мало ли что...