42. Железные голоса (1/2)
— А знаете, почему моего дядю Родрика зовут Читателем? — Теон сверкнул глазом.
— Потому, что он не писатель? — спросила Джейни Пуль. Она штопала его колет, разорванный во время прогулки по лесу, поэтому настроена была весьма враждебно.
Арья, лежавшая на пузе у камина, в котором купалась Ежевика, кинулась в неё лесным орехом. Рикон подумал и тоже кинул — он не меньше сестры любил железянские истории.
— А потому, — продолжал Теон, — что однажды лорд Торвинд Винч обиделся, что дядя читает на его пиру, и плеснул на книгу пивом со словами «Глотни, читатель!». Это была большая книга, в окованном бронзой переплёте, — он выдержал нарочитую паузу. — Дядя не стал говорить не слова, но снял свои мирийские стёкла и убрал их за пазуху, — ещё пауза. — А потом как двинул ему книгой под подбородок! И всё, у того только шея хрустнула. Его рыцари рванулись к дяде, так он одному вышиб глаз бронзовым уголком, а второму так же шею сломал. Сел невозмутимо, пробормотал: «А они не врали», — и снова стёкла на нос и книжку открыл. Оглядел пиршественный стол и спросил: «Ещё кто-нибудь меня угостить желает?».
— А кто это не врал? — спросил мелкий Мормонт.
— Ученики таинственного Юрека. Чтобы познать тайны тёмной магии, они должны выжить в мрачном лесу, не имея иного оружия, кроме книги. Дядя как раз читал про них, и там была записка на полях: «Просто лупи под подбородок».
Рассказывать вечером байки про железян было доброй традицией семьи Старк, которую Теон старался соблюдать даже теперь, когда начали твориться откровенно странные вещи.
Сначала появилась лиловая крылатая ящерица. Дени за это заперли в башне переписывать родословные Амберов и Карстарков, Робба выгнали везти припасы на Стену, а леди Кейтилин... просто уехала.
И нет, Теон всё ещё ничего не понимал.
Но если признать своё непонимание, позволить себе нарушить заведённый порядок жизни — утро во дворе с чучелами для битья, день верхом на лошади или на красотке, вечер у огня с историями — то можно сломаться и начать думать. Теон не хотел начинать думать — когда он думал, вместе с мыслями приходили голоса.
Они собирались в углах комнаты, которую он больше не делил с Роббом, заползали на кровать. Они твердили, что он брошен и забыт, никому не нужен — не Старк и не Грейджой, не железо и не золото, не тепло и не холод, а что-то среднее. Среднего никому не надо, среднее всегда выбрасывают.
Он спорил с ними, сначала. «Мама и дядя любят меня, — твердил он. — Мама и дядя меня не бросили». Но от Винтерфелла до Харлоу ворону лететь всего сутки, он послал уже десяток писем о том, как ему тревожно, о голосах и странном изгнании Робба, а ни одного ответа всё ещё не пришло. И голоса знали это — они смеялись над его надеждами, они смеялись над его верой.
Родрик Харлоу всего лишь трус и слабак, ты всегда это знал, говорили они. Родрик Харлоу никого не любит, кроме своих книг, он живёт ради них и неуёмного любопытства.
Зачем ему племянник, которого загоняли на уроки силком? Зачем матери сын, которого она никогда не сможет обнять?