Глава двадцатая (2/2)

*****

После спектакля и торжественного обеда большинство студентов покидает Хогвартс. Немногие оставшиеся расслабленно бродят по опустевшим коридорам в уютной домашней одежде, перебрасываются снежками во дворе или сидят в своих гостиных.

Драко всё ещё напряжён, и не может выбросить из головы отцовское письмо (чёрт бы побрал этого Люциуса!). Нарцисса прислала огромную коробку домашних сладостей, тёплые свитера и элегантные шарфы из тончайшей шерсти для нас обоих и рождественскую открытку для меня:

«Весёлого Рождества, дорогой мистер Поттер!

Надеюсь, Вы будете беречь сердце моего единственного сына и не причините ему боли. Драко — самое дорогое, что у меня есть, и, полагаю, Вам, как никому другому известно, что он достаточно настрадался в этой жизни, будучи ещё совсем ребёнком, втянутым в жестокие игры взрослых. Впрочем, как и Вы сами, мистер Поттер. Он добрый, светлый и чистый сердцем мальчик, что бы ни говорили о нём люди. Надеюсь, Вы сумели разглядеть в нём это и искренне любите его. Судя по тому, что я знаю о Вас, Вы не станете использовать чувства Драко к Вам, чувства, которые мой сын испытывает с самого детства. Возможно, учитывая его несдержанное и не всегда корректное поведение в школьные годы, Вам это виделось иначе, но, поверьте, мистер Поттер: для Драко никогда не существовало никого, кроме Вас.

С уважением Нарцисса Малфой.»

Видимо, у меня слишком потрясённый вид, когда я откладываю письмо в сторону, потому что Драко бледнеет и настороженно спрашивает:

— Что там, Поттер? Что тебе написала моя мать?

— Э-э, ничего особенного, ну там, поздравления с Рождеством, всякие пожелания… — я не узнаю свой голос и вглядываюсь в умное, серьёзное лицо Драко, пытаясь отыскать в нём того заносчивого мальчика, истеричного надоедливого подростка, измождённого, сломленного непосильной ношей юношу, который, оказывается, все эти годы…

— Надеюсь, она не пишет про меня? — (а вот и они — эти знакомые истеричные нотки!). — Что бы она ни написала, не принимай это всерьёз, Поттер! — губы кривятся в знакомой усмешке, под носом словно появился источник неприятного запаха. — Мама всегда излишне драматизирует. Матери — они такие!

Ага, а вот сейчас самое время презрительно выплюнуть: «Хотя, откуда тебе знать, Поттер? У тебя же нет родителей!». Вот так непременно сказал бы Малфой-школьник. Но не мой Драко. Может ли быть правдой то, о чём написала мне Нарцисса? Возможно ли, что за всеми этими многолетними оскорблениями, насмешками, злыми словами Драко Малфой искусно прятал свои настоящие чувства — желание дружить, обиду, тоску, ревность и… любовь? Мой бедный, отвергнутый мною Хорёк!

Я беру его руки в свои и целую костяшки тонких изящных пальцев, глядя в глаза.

— У тебя чудесная мама, Драко. Не волнуйся, она не написала ничего лишнего.

— Да? — он подозрительно косится на открытку и снова в упор смотрит на меня. — Ладно. Мама может быть немного сентиментальной, знаешь ли. И склонной к излишним драмам, как все женщины.

Я подавляю невольный смешок. Кто-то тут у нас вовсе не женщина, но тоже очень драматичный.

— Я бы хотел знать, каково это, — тихо говорю я, — когда у тебя есть мама, которая всё время всё драматизирует, ставит тебя в неловкое положение своей излишней опекой, надоедает своей заботой, закармливает сладостями.

— Моя мама может закормить тебя сладостями, Гарри, — так же тихо говорит Драко и прикасается к моим губам в ласковом поцелуе.

*****

В ночь Рождества наши ласки чувственны и неспешны. Я по-прежнему не тороплю Драко. Я уже знаю, что у него ничего не было с Филом, кроме нескольких поцелуев, да и ни с кем другим тоже. «Полёт на метле», «Дьявольские силки» — всё это успеется, а пока я изучаю его тело губами, языком, пальцами, нежно вылизываю, осторожно покусываю, глажу, сжимаю и целую. Я так люблю целовать его!

Он более агрессивен в своих порывистых ласках — рвёт пуговицы, нетерпеливо ёрзает, выгибается, стонет, рычит, шипит, разукрашивает меня маленькими синяками и кусается своими острыми зубками. Говорю же — Хорёк!

Разморённые и удовлетворённые, мы засыпаем в объятиях друг друга, и сон затягивает меня в ледяной дурман.

Во сне мы продолжаем страстно целоваться с Драко, пока злобный тролль, так же, как в рождественском спектакле второкурсников, со злорадным хихиканьем не разбивает кривое зеркало над нашими головами. Ветер разносит тысячи мельчайших осколков по всему свету. Один из них попадает прямо в глаз моему любимому, заставляя его с криком зажмуриться, а второй впивается в его сердце и врастает в него, делая сердце совершенно холодным и бесчувственным. Драко медленно отстраняется от меня, удивлённо смотрит со всё возрастающей брезгливостью на прекрасном лице, а затем, кривясь в отвращении, тщательно вытирает губы.

— Поттер? Это ты? Фу, как меня угораздило поцеловаться с тобой! — он внимательно скользит по мне холодным изучающим взглядом. — Ты такой урод, Гарри Поттер! Этот безобразный шрам, волосы, как воронье гнездо, и очки такие дурацкие!

— Драко, — говорит подошедшая к нам Гермиона, — я думаю, что процесс трансфигурации человеческого сердца в ледышку, о котором пишет в сегодняшней статье профессор Сноу — это совершенно негуманное действие!

— Твоего мнения тут никто не спрашивал, поганая грязнокровка, — оборачивается к ней Драко.

— О, да брось, дружище! Что с тобой такое? Не оскорбляй мою жену, если не хочешь угоститься слизнями. Давай-ка лучше сыграем в шахматы!

— В шахматы? Отличная идея! — соглашается Драко. — Только… знаешь, в чём проблема, Уизли? — он делает эффектную театральную паузу и припечатывает: — Я не играю в шахматы с нищими!

Раздаётся мелодичный звон, и с неба начинает хлопьями валить снег, а затем из снежных облаков на землю спускается роскошная карета, запряжённая белыми пегасами. Люциус Малфой в сверкающе-белой меховой шубе и серебряной короне, венчающей длинные и тоже, конечно же, белые волосы (настоящая Снежная Королева!), забирает с собой моего Драко, и я ищу, отчаянно ищу его, пробираясь сквозь снежный буран, оскальзываясь на льду, дрожа от холода.

Когда я наконец нахожу его в ледяном замке, один в один напоминающем Малфой-Мэнор, мой любимый сидит на полу в гостиной — прекрасный, бесстрастный, неподвижный, почти застывший, и играет с острыми прозрачными льдинками, пытаясь сложить из них какой-то, одному ему ведомый узор.

— Пойдём со мной, Драко! — зову я, и слёзы на моих побелевших от холода щеках неумолимо превращаются в льдинки.

— Я не могу, Гарри, — его голос совершенно безжизненный, а лицо лишено эмоций. Ледяная маска. — Я должен сложить из этих льдинок слова: «Чистая кровь».

Я просыпаюсь в слезах, с облегчением осознавая, что они больше не замерзают на моих щеках. Драко сцеловывает эти слёзы и с тревогой шепчет:

— Гарри, что случилось, мой хороший? Ты звал меня во сне! — на его лице — беспокойство, боль, испуг, нежность…

— Он не заберёт тебя у меня, — убеждённо говорю я, ещё не стряхнув с себя морок сна.

— Кто? — вглядывается в мои заплаканные глаза Драко.

— Снежная Королева, — бормочу я, крепко обнимая его.