Глава 38 (2/2)

Какой-то странный вкус, странное ощущение, еще до этого ни разу не явившее себя на свет, заставило Драко плотнее сжать шаткие стены, до этого терпевшие удары по броне.

— В тот день погасло солнце, и в тот день я думала, что оно больше не загорится никогда, — продавливая землю в глубь их нерушимого замка, не прекращала она говорить. — Еще в тот день твой папа впервые передо мной заплакал. Я боялась, что он бросит меня, ведь я не смогла подарить ему наследника, ради которого и был организован наш брак еще до того, как мы вообще с ним встретились, — опускаясь взглядом вниз, Нарцисса шумно выдохнула через рот.

Стоя через метры от полупрозрачного тепла, плывущего своим прохладным образом по свету, что изжил себя, Драко не шевелился, вперившись в привычный профиль раскрошившимся от боли серебром.

— Но Люциус сделал кое-что другое, — едва дрогнув уголком губ, дополнила Нарцисса. — Он отвез меня в поместье во Франции, — медленно выпуская звук, проговорила она. — И подарил мне сад.

Проглатывая сухой кислород, Драко продолжил ожидать слов мамы.

— Его не было там раньше, — негромко сказала она, загнув край одеяла и разогнув обратно. — Это… Это был его подарок для меня.

Шуршащий звук колышущихся штор от ветра летней ночи не удержался в ткани.

Задевая острое лицо фарфорового сплава, поток присыпал холодом расколотую ртуть.

— Когда ты рассказала ему? — глухо выдавил Драко, по-прежнему не шевелясь.

— Он узнал об этом не от меня, — не поднимая головы, ответила Нарцисса. — Мне стало плохо, и твой отец привел целителя, пока я была без сознания. Когда я пришла в себя, он уже знал.

— И как он отреагировал?

— О, он очень разозлился, что я не сказала сама, — легким тоном пропела она, слегка поджав скривившиеся губы. — Но… быстро отошел.

— Он закрыл тебя в комнате? — недоверчиво спросил Драко.

— Что-то вроде этого, — выдохнула его мать, отпуская одеяло.

Медленно обратив взор на приоткрытое от развевающихся штор окно, Нарцисса несколько мгновений вглядывалась в тишину, мерцающую за стеклом, всегда оберегающую стены.

— Два раза мы думали, что потеряем и тебя, — тихо сказала Нарцисса. — Люциус тогда оставил все дела и перестал покидать поместье, — хриплыми звуками не прекращала она говорить. — В день твоего рождения я видела, как твой отец плачет во второй раз, — поежившись от холода, ступившего в темную спальню, она плотнее запахнула свой халат. — К сожалению, он плакал не от счастья.

Протягивая кисть к стоящей рядом тумбе, она обхватила палочку и взмахом перекрыла воздух.

— Хотя, возможно, мне могло показаться, — вернув на место древко, прошептала Нарцисса. — Я почти ничего не помню о том дне, кроме… — слегла улыбнувшись, она остановилась на мгновение. — Кроме твоей маленькой макушки и слишком расплывчатого лица твоего отца.

— Почему тогда он плакал? — все еще омываясь инеем остывших дней, подал свой голос Драко.

Слышать о том, что его отец когда-либо плакал, и так же спокойно говорить об этом — ощущалось слишком абсурдно.

Слушать о том, что некогда пережила сидящая перед ним мама, было еще абсурднее и, неизвестно почему, вновь ощущалось больно.

— Ты немного тяжело мне дался.

В первый раз за все минуты, в первый раз за все их дни с того самого последнего мгновения их слез, их смятых букв, оставленной навеки жизни, хнычущего разговора, вязких жидкостей, убитых мечт и помутневшей веры — она взглянула на него.

И лучше бы она никогда больше не смотрела.

Ее потухшие глаза, даже без света, даже во тьме и даже далеко, через пропахнувшие смертью метры, впивались некогда блестящими ярчайшими алмазами своими сколотыми ребрами в его давно безжизненную плоть.

Однажды он уже стал причиной ее смерти.

Что было бы, если бы в тот день ей так и не удалось сбежать из рук неясного создания?

Что, если бы она ушла, оставив миру только часть?

Что, если бы ей не пришлось сейчас сидеть напротив страшного кошмара и с изувеченным лицом сновать по совершенной некогда ошибке?

— Ты самое дорогое, что есть у меня, Драко, — вновь обращая серебро к себе, сказала Нарцисса. — Ты всегда был самым ценным. Мы с твоим отцом были так счастливы, когда ты родился, когда рос, когда смеялся нам и улыбался, — мягко опускаясь звуком на привычный стук, возникший в голове, не утихала она.

Шипящий шепот у висков вновь подал голос, поднимаясь выше.

Острые когти нежно впились в чью-то дрожь.

— Но я все равно никогда бы не смогла забыть… — сорвавшись на последней букве, Нарцисса выстрелила прямо в его грудь. — Я никогда бы не смогла забыть тот самый день, Драко.

Оседая спорами удушливого газа, она медленно прошлась по нему взглядом.

Окутывая в ворот смятого огня, погасшего в зрачках всегда кричащих светом, Нарцисса медленно перевела свой взгляд обратно в угол спальни.

— Теперь у меня два таких дня, — забирая чью-то жизнь, сказал ушедший образ.

— Мама, — надломленным голосом Драко выдохнул, шагнув вперед.

Обойдя кровать, он упал на колени и схватил холодную ладонь, сжав ее в пальцах.

— Я обещаю тебе, — судорожно сглатывая кислый кислород, пробормотал он хрипло. — Я обещаю тебе, все это будет не зря, — дрожащими кистями поднося ладонь к губам, он оставлял сухие поцелуи на костяшках. — Я спасу тебя, и мы вместе уедем, — не прекращая, задыхался Драко. — Во Францию. Давай будем жить во Франции?

Забытым в детстве облаком кружащегося в пепле аромата, Нарцисса аккуратно прикоснулась к мягким волосам.

— Мы будем жить во Франции, — отрываясь от рук, он поднял серебро на маму. — Твой сад станет еще больше. Я обещаю тебе.

Опускаясь на унявшие привычный блеск бледнеющие щеки, Нарцисса прошлась по влажной коже своей ледяной рукой.

— Какие цветы ты бы еще хотела посадить там? — не унимался Драко. — Мы посадим там все цветы, которые ты только захочешь. Я обещаю тебе, что все будет хорошо, — впиваясь помутневшей ртутью в тихий облик, шептал он. — Все будет хорошо, мама. Твой сад всегда будет цвести, — расплавленными буквами спадая на поникшую улыбку, он перекрыл погасший свет. — Я обещаю.

29 декабря 1996 год, подземелья Слизерина

Сидя у огней старого пламени, треском разносящегося по сырому камню, Драко размытым взглядом медленно тонул в привычных красках ночи.

Дракон в его руках в очередной раз выпустил рычащий рев, оставшись отражением волнующихся волн напротив.

Невидящим отсветом замечая блеск, Малфой сжал крепче свой брелок, пройдясь по гриве пальцем.

Мутная гладь всех черных дней в который раз прожгла сетчатку глаз.

Как получилось так, что он сидел сейчас, вдыхая запах пепла, на знакомой коже в цвете старого огня? Как получилось так, что эти дни он проводил в прекрасном мире? Как получилось так, что этот мир так глубоко вонзился в его разум? Как получилось так, что он позволил сточенным клыкам делиться старым ядом вновь?

Легко было забыться в мятных красках, в лиловых блесках, в запахе тепла, уюта, детских грез и снова обретенного во мраке света.

Легко было так же мгновенно потерять, когда хрупкое полотно внезапно зацепилось за преграду.

Однажды на одном из вечеров, когда Драко не так был увлечен происходящим, как содержимым сладкого стола, большой скандал усеял заголовки, которые, он видел, Люциус потом сжигал.

Драко тогда ничего не понимал: почему папа злится, почему мама успокаивает папу, почему к нему никто не заходит уже несколько дней.

Сейчас он понял, потому что вспомнил.

Это так странно: твое сознание само решает иногда, что тебе помнить, а что нет; что спустя столько лет проявится и прояснится, а что без проявлений уйдет навсегда, так и не отдавая тебе части.

Драко не помнил его лицо, не помнил, кто это, откуда и насколько близок был он к Малфоям; какое-то неясное чутье подсказывало, что в живых он его тоже не найдет; но он смог вспомнить главное: этот прозрачный образ на том приеме оскорбил или унизил его мать. Как именно — не прояснялось, и слава Салазару, что это так.

Сейчас Драко понимал поведение отца, понимал, почему они уехали во Францию тем летом, понимал, почему он был взбешен и почему Нарцисса успокаивала Люциуса.

Драко слышал гневный рев: «Нельзя остаться безнаказанным за посягательство на то, что принадлежит Малфоям», и он запомнил эту фразу на всю жизнь.

Шершавый свист грубо погладил кожу, когда он снова поймал облако от пара маленького существа.

Стоял бы Люциус молча в проходе, как сделал это Драко несколько часов назад?

Влиял бы факт того, что ее унижал тот, с кем он знаком с самого детства?

Тот, кого он некогда и вправду причислял к друзьям.

Ведь он считал, что это дружба; что она выглядит именно так, как и должна; что все так дружат; что у него действительно имеются друзья.

Так что бы сделал Люциус на его месте?

Ах да, Нарцисса ведь не была вынуждена прятаться под грязными слоями плохо выстроенных досок. Их дом не рушился под дуновением смердящих выдохов зевак, которые воспользуются этим слухом.

Ему не нужно было ее защищать — тогда.

Он ведь, блять, был великим Малфоем; тем, кого уважали.

Нарцисса была отдана ему веками раньше; договором, закрепляя магию союзом двух величественных родов; двух магических семей.

Где его ебаное уважение сейчас?

Какое он наследие оставил сыну?

Узнай Люциус, что Драко просыпается с магглорожденной, как долго сможет он дышать, не захлебнувшись своим вдохом? Как быстро отец направит в него палочку? Убьет ли он ее?

Какая разница, ведь он об этом не расскажет. Он не сможет рассказать.

Драко может только прятаться в ее руках, закрытых от чужих сознаний, не потому, что он боится поделиться, а потому, что он, блять, даже этого не сможет дать.

Потому что самый чистый и прекрасный, самый светлый и мерцающий янтарным блеском трепетный цветок был сорван лапами ужаснейшего из созданий, укравшего от мира этот цвет.

Он не сможет распустить нежнейших лепестков, на него не посмотрят с восхищением все те, кто должен был залюбоваться; все те, для чьих горящих глаз и должен был сиять этот цветок.

Потому что Драко не должен был срывать его своими красными руками; потому что он заслуживает мира с запахом других цветов, а не лачуги с плохо собранными стенами у края скал, с которых страшное чудовище столкнет его через отсчитанный срок вниз; потому что в мире, где отныне он живет, солнце не встанет с новыми лучами; потому что, как бы сильно ни желало то создание создать искусственную имитацию из всех имеющихся средств, его цветок должен питаться чистым летом, которое на их пространстве не взойдет.

Драко никогда не сможет дать ей той жизни, которую она заслуживает.

Она умрет — по его вине.

А до этой смерти она будет вынуждена глотать унижения, не смея высказать ответа, пока его смиренный образ будет молча наблюдать.

Как получилось так, что с ночи ноября, не ставшей для него конечным счетом, он с жадностью вдохнул пары струящегося хвойного огня? Как получилось так, что легкие болят, если не чувствуют жасмина рядом?

Как получилось так, что ее волосы на ощупь звездопад?

В какой из дней его кричащих слов о смерти они облачились сонным шепотом лежащей нимфы рядом?

Когда его оставленная ложь утратила все свои силы навсегда?

Еще тогда, теми неясными ночами ноября, его сознание негромко напевало ему на ухо свои плохо составленные шутки.

Он прекрасно понимал, как глупо звучат его слова, наивные мотивы мести — Драко и сам не до конца успел в это поверить. Но как бы рьяно ты ни прокричал о зове смерти, когда она в один из дней проявится на радужке — ты будешь плакать, как дитя, крича о жизни, что ты бросил, — возможно, неосознанно; возможно, это будет далеко не так, как ты однажды прочитал или увидел; возможно, твой заблудший разум сыграет в неизвестную игру и выдаст тебе карты — привычные на вид, но их колода обескровит пальцы; их колода каждый раз выбросит туз или валет; заставит заново скрипеть незапертую дверь, плохо прикрытую ленивой кистью; заставит вновь шуршать давно разорванный пакет; заставит снова заскрестись криво подстриженные когти — ты не хочешь умирать.

Ты хочешь жить.

Ты хочешь видеть этот ебаный рассвет, когда он поднимется в тихом лесу или над морем; ты хочешь улыбнуться ночью при виде улетевшей вниз звезды; ты хочешь съесть свое любимое мороженое на обед со вкусом шоколада, карамели или ягод. А может быть, фисташковое. Или со вкусом поцелуя.

Ты хочешь испытать, какой у него будет вкус. Ты хочешь посмотреть в глаза стоящего напротив и медленно убрать летящую по ветру прядь, щекочущую чьи-то веки. Ты хочешь наклониться вниз и отобрать этот затихший вдох.

Ты хочешь слушать музыку; ты хочешь читать книги. Ты хочешь стать, возможно, кем-нибудь, кто смог бы здесь оставить вклад. Остаться на страницах или хотя бы в чьей-нибудь истории. Ты хочешь каждый день вставать и понимать, что ты этому рад.

Ты хочешь видеть рядом свою душу; ты хочешь слышать смех своих детей.

Ты хочешь жить

Не в этом мире.

Ты хочешь жить

Совсем не так.

В какой из дней его пораненный вирусом мозг все-таки приоткрыл плохо опущенную штору? В какой из дней размытый образ приобрел ее глаза?

Ее ладонь, что опускалась на холодную скулу; запах ее кудрей и ощущение тепла.

Ее ебаные пижамы, ее смех и даже этот блядский кот.

Драко каждый раз терял контроль, терял почти все стены окклюменции, когда она стояла рядом; когда перебирала своей тонкой кистью его пряди и роняла тихим шепотом хриплые буквы в волосах; когда ее глаза плакали болью, глядя на него — из-за него; когда она смотрела так, как будто все ее слова о том, что все вокруг не важно, — правда; когда она всерьез была готова вместе с ним ступить в холодную могилу вниз.

Она боялась, что является для него вариантом, который просто подвернулся под рукой.

Но вариантом в ее жизни оказался он. И тем, который каждый раз ей следовало обходить окольными путями.

Но ее припыленный страхом мозг, вдохнувший горькие клубы бессилия, сыграл в такую же игру, как видел в своем разуме однажды Драко.

Он выдал карты мастью вниз, когда их очередь была раскрыться.

Сколько бы раз она ни заявила; сколько бы раз ни говорила все эти слова, Драко не понимал.

Почему она продолжала смотреть так, как будто он не омывается в красной грязи, пропитанной кричащим воем душ, невинных в своем виде.

Почему она не смотрела с осуждением в глазах или хотя бы злобой? С отвращением, со страхом, разочарованием, которые должны видеться в темных пятнах.

Почему нет?

Почему она не смотрела так?

Чем он все это заслужил? Что он для нее сделал?

В отныне самое темное для него Рождество, после пылающего света на глазах, в ту ночь ему приснилась ее смерть.

Еще за несколько часов до образа, навеки отпечатавшегося на веках, когда эта сумасшедшая кинулась к перилам, плохо запаянный замок сорвался вниз, с громким ударом разнося отзвуки бьющегося по вискам, громкого эхо.

Это было так просто — видеть перед глазами эфемерный образ ее смерти.

Это было так просто — представлять, винить себя и ждать. Ждать в страхе, в ощущении гниющей раны, что заражает незатронутые клетки, — их мало, но при виде ее ебаных горящих глаз регенерация возобновлялась.

Но когда образ перестал быть ощущением летящего потока; когда он в несколько секунд объял тебя, вынудив спящий кислород вновь обновиться в легких, — эти секунды имели привкус дна, с которого она заставила его подняться.

Он хотел жить.

И он хотел ее.

И он хотел показать ей все эти блядские закаты и рассветы где-нибудь на юге Франции или где она захочет посмотреть.

Он хотел узнать, какие у нее мечты, чтобы исполнить их, потому что ему хотелось их исполнять.

Но их судьба написана иначе.

Его судьба — ее ошибочный порыв.

Хрупкая нить, полупрозрачный срез, привычный, но неясный — ей никогда не следовало его выбирать.

Засохшими чернилами на смятом полотне она в который раз искала его душу; она в который раз звала его в покой, тепло и сладкий вкус.

С плохо отмытой кровью на руках; с запахом смерти, гнева и тоски — куда бы раньше он пошел?

Бледнея высохшим пятном, пергамент звал его черное сердце к свету.

К промозглой земле, присыпанной блестящим снегом.

Мягко касаясь уже убитого листа, пульсирующий ритм утих от предвкушения.

Куда он держит путь сейчас?

Оставив след между миров, его чудовище залюбовалось видом.

В запах жасмина ранним утром цвета меда на глазах.

Не отдавая свой последний вздох, Драко остановил глаза на пламени, бурлящим мерным и привычным терском.

Он ее убьет.

Холодный дождь однажды постучится в землю.

Но он не сможет больше отказать.

Он ее убьет.

И кровь останется на языке — единственном, которым говорят ушедшие без воли жизни.

Вычерчивая вперенный удар в небьющуюся плоть, Малфой разжал ладонь, выплюнув воздух.

Вставая на ноги, его разрезанные перья оросили брошенное в темноте, отныне отданное аду место.

Шагая в тьму, отсчет с этих минут усилил звук.

Он ее убьет.

В последний раз бросив на огонь взгляд, Драко вернулся в мир, однажды спрятанный под маленькой подушкой.

Он ее убьет.

И пусть сирень цветет на их одной могиле поздними цветами мая, оставаясь навсегда запахом счастья декабря.