Глава 38 (1/2)
24 августа 1996 год, Малфой Мэнор
— Как такой сопляк, как ты, вообще дожил до этих лет? — направляя в него луч, кричала Беллатриса.
Сука.
— Мамочка? — запыхавшись, Драко разнес свой голос по пустому коридору. — Мамочка? — сквозь слезы хныкал он.
Распахнув большую дверь, Нарцисса выбежала к Драко.
— Что случилось, милый? — опускаясь перед плачущим тельцем, спросила она, обхватив мокрые щеки.
— Мамочка, — кинувшись ей на шею, зарыдал он.
— Мой милый, — заключая дрожащего ребенка в руках, Нарцисса крепко сжала его в своих пальцах. — Тебе приснился плохой сон? — поглаживая по примятым от подушки волосам, прошептала она.
Не прекращая громко всхлипывать, Драко уткнулся носом в ткань маминой сорочки.
Почувствовав, как его оторвали от земли, он плотнее прижался к своей маме.
В тот день ему явилась смерть.
Впервые в жизни.
Не просто смерть; не просто тот летающий где-то поблизости неясный образ, когда твой юный, детский мозг еще не понимает этой силы; когда слова про жизнь и смерть пока еще не набирают вес в сознании ребенка.
Ты просто помнишь, что все это произносят взрослые. Ты знаешь, что смерть на их устах всегда звучит немного грустно; ты знаешь, что жизнь — это какая-то неясная величина.
Все люди живут. Все люди умирают.
Простая истина, которую с каждым поднятым солнцем ты продолжаешь принимать.
Но есть еще одна — не так проста для понимания впервые, не так спокойна и не так легка.
Когда твой детский глаз внезапно понимает, что привычный образ на его цветах, привычный голос, запах, вкус и ощущение тепла однажды могут навсегда исчезнуть.
Когда твой детский мозг внезапно производит тихий взрыв — не тот, который разрушает здание; не тот, что убивает мигом, одним взмахом, наповал — другой: он медленно растет, дает тебе сигналы, как вирус или маленький червяк. Ты чувствуешь его присутствие, ты ощущаешь, но твоя храбрость все еще таится где-то в тишине.
Ты знаешь это. Ты всегда об этом знал.
Какая-то слишком понятная и в то же время неизвестная, вернее, неосознанная вещь.
Если ты был рожден в начале, значит, в конце тебя, конечно, встретит смерть.
Конечно. Но пока не страшно.
Конечно. Но пока это не важно для тебя.
Ведь если люди смертны, значит, всех ждет такой исход? Значит, все на Земле уже это испытали. Значит, ушедший в ночь смиренный образ лишь повторил участь живущих до?
Значит, она является за всеми?
Значит… в какой-то день твоя незыблемая почва упадет?
Но ведь…
А мама? Мама тоже навсегда исчезнет?
А папа? Папа тоже пропадет?
Но ведь…
Но ведь они не могут тебя бросить.
Они не могут сделать этого.
Они не могут умереть.
Холодный образ черным облаком прозрачных крыльев, что летят без взмахов на ветру, нежнейшей тенью омывал юные печали.
Он медленно являл себя свету — ночью; он приходил в тишине.
Едва парящей кистью он прикасался к ресницам, мягчайшим трепетом бархатных букв нашептывал сказки и утягивал вниз на глубину.
Твои родители умрут.
И ты не сможешь приостановить костлявые ладони.
— Что здесь происходит? — холодный голос Люциуса вызвал новый спазм в желудке Драко.
— Пусть он поспит сегодня с нами, — вибрациями под его щекой отозвалась Нарцисса.
— Цисси, он слишком взрослый для подобных выходок.
— Либо он спит с нами, либо ты уходишь отсюда в другую комнату, — отрезала она.
Осторожно опуская Драко на кровать, она забралась рядом, укутываясь вместе с ним в одеяло.
— Тише, мой милый, — ниже склоняясь к прильнувшему Драко, прошептала Нарцисса.
Услышав тяжелый вздох отца, он зажмурился сильнее.
Спустя несколько секунд дрожащих всхлипов Драко почувствовал широкую ладонь, опущенную на затылок.
— Твоему отцу следовало отдать тебя на воспитание кому-нибудь другому, — прошипела Беллатриса, опуская палочку и мерзко скалясь, проходя вперед. — Моя сестренка сделала из тебя жалкую размазню, — становясь вплотную и выплевывая ледяной поток смердящей черной магии, она вцепилась острыми ногтями в щеки Драко, обхватив одной рукой. — Твой отросток между ног не сделает из тебя мужчину. Ты должен быть горд, что Темный Лорд избрал тебя.
Они занимались этой хуйней уже двенадцать дней с перерывами на другие занятия вне Мэнора и Круциатус.
Беллатриса была природным окклюментом, точно таким же, как и он, и она не жалела его разум.
И за это он ей действительно был благодарен.
Она взяла его с собой в поместье Лестрейнджей спустя шесть дней, сорок процентов из которых Драко провел лежащим без сознания в своей крови, струящейся из носа, глаз, ушей или каких-нибудь других отверстий — ему было похуй, он не отслеживал источник.
В первый раз она заставила его смотреть.
Просто смотреть.
Четыре часа. Ровно четыре часа он наблюдал, глотая желчь, что обжигала пищевод и поднималась вверх, выплескиваясь на трахею.
Драко кашлял.
Кашлял, чтобы его не вырвало, но это не помогло.
Во второй раз она заставила его принять участие.
В третий он сделал это сам.
Окклюменция великолепно заглушала звуки.
Он подрезал цветы в саду Нарциссы: изящные и хрупкие бутоны роз, алыми каплями спадающие на гравийную дорожку.
К концу недели Драко привел в прекрасный вид весь сад, любуясь содержимым.
Беллатриса разделила его восхищенный взгляд.
Он каждый раз в конце очередного дня стоял у знакомой двери в спальню.
И каждый раз не заходил.
— Это снова написал маггл? — поднимая заинтересованное серебро, спросил Драко.
— Маггл, — отозвался месье Ришар, перелистывая страницу.
— Очень красиво, — тихо он пробормотал.
Шумно выдохнув, месье Ришар пододвинул новый текст.
— Мы здесь не для того, чтобы давать оценку, — прозвучал низкими буквами холодный голос. — Ты просто должен это знать.
Медные вкусы спустя пару дней присутствия на языке теряли свою сталь — становились привычными, обыденными; теряли аромат, теряли пряность, кислоту и мощь.
Все, кроме консистенции. Она всегда немного вязкая, с примесью стекшей слизи и слюней.
Соль тоже где-то там присутствовала, но не являла своих сил наверняка, как раньше.
Какой-то слишком потерявший вес, обычный аромат, не доходящий до рецепторов.
— Слабак, — выплюнула Беллатриса, толкнув его в плечо и отступив на шаг обратно. — Это все в твоей голове, — прошептав заклинание, она очистила свои ладони. — До завтра, сладкий.
Исчезнув за массивной дверью, она оставила его наедине с пустым пространством.
Негромкий стук заставил Драко поднять глаза от букв и в спешке спрятать книгу под подушку.
— Войдите.
Заглядывая внутрь, Нарцисса шорохом серебряного шелка запорхнула в комнату, наполненную полутьмой.
— Ты еще не спишь? — медленно ступая к Драко, прошептала она.
— Нет.
Усаживаясь удобнее, он поднялся на кровати, разглядывая содержимое в руках пришедшей мамы.
— Я принесла тебе пирожные, — опускаясь на матрас, с улыбкой сказала она. — Это был ужасно скучный прием, — закатывая глаза, заявила Нарцисса. — Хорошо, что ты решил уйти.
— Как ты узнала, что я хотел их попробовать? — восторженно вскрикнул Драко, кинувшись на шею к маме.
Рассмеявшись, она крепче заключила его у себя в руках.
— Ты только на них и смотрел, мой милый, — мягко отстраняясь, пробормотала она. — Если честно, я сама бы съела их еще в начале вечера, — подаваясь ближе, тихо сказала Нарцисса. — Все эти аристократические правила приличия… — махнув рукой, передразнила она.
Засмеявшись в ответ, Драко протянул руку к тарелке со сладостями.
— Топси!
Появляясь посреди спальни, эльфийка поклонилась.
— Хозяйка Нарцисса, маленький хозяин.
— Ты можешь принести нам чай? — негромко попросила Нарцисса.
— Топси может! Топси может! — закивало радостное существо, метнув зрачки на запачкавшегося в креме Драко.
— Только пусть это будет нашим секретом, ладно?
— Топси поняла, — судорожно закивала она. — Топси все поняла, — исчезая с громким звуком, оставила эльфийка.
— Мама, это очень вкусно, — проглатывая второе пирожное, заявил Драко.
Нежно прикасаясь пальцами к лицу и вытирая крем, Нарцисса улыбнулась, самым теплым светом разливаясь искрами во тьме.
В огнях осенней лунной ночи, переливаясь блестками со вкусом персика на языке, Драко внезапно понял строки одного из мудрецов, который спрятался у него под подушкой.
— Я рада, что тебе понравилось.
— Мама, я люблю тебя, — едва не опрокидывая все остатки вниз на одеяло, Драко вновь прильнул к фигуре перед ним.
Чувствуя, как легкая ладонь прошлась по его прядкам, и ощущая аромат цветочных нот, вплетенных в запах его детства, он крепче сжал ладони на прохладной ткани, порхая в облаке самых прекрасных дней.
— И я люблю тебя, мой милый.
Было около трех часов ночи и около двадцати минут от начала его бесцельного стояния у двери, когда она внезапно скрипнула и пригласила сделать шаг.
Каждый раз Драко не знал, чего он хотел больше: чтобы его мать больше ни разу не позволила ему зайти или чтобы распахивала двери каждый раз, когда он ожидал темными вечерами.
Но Нарцисса никогда раньше не предлагала ступить внутрь.
Последний раз Драко виделся с ней в ту самую ночь, когда он навсегда оставил свою жизнь где-то неподалеку с ее телом, лежащим на холодном камне, и где-то рядом с цветом черного пятна, которым навсегда пропитано его предплечье.
Навсегда.
Как долго будет длиться эта вечность для него?
В комнате было темно: плотные шторы прекрасно отбирали шепот звезд или луны, если она еще висела на небе — он не помнил.
Когда в последний раз он видел небо?
Кажется, в прошлом году в один из дней Драко смотрел на звезды.
Сколько прошло с тех пор?
В этом новом помещении пахло настойками, обидой, разочарованием, виной и болью.
Эти все чувства адресованы ему.
Он знал. Он чувствовал.
Драко не следовало входить. Это больше не та темная ночь испуганного мальчика, узнавшего кошмар.
Твои родители умрут — ты все равно не властен над их жизнью.
Делая шаг вперед, его унявший вес скелет омылся тьмой, оставшись в запахе холодной ночи.
Но что, если летящий образ жившего веками существа — единственного властного над смертью; единственного, кто и сам являет смерть, — внезапно обретет свой новый дом в ком-то другом, в ком-то бессильном, в ком-то запутавшемся в вере, в страхе и в мольбе?
Что, если твоя онемевшая рука внезапно взлетит вверх без твоей воли; что, если твои пальцы оказались сомкнутыми вокруг рукояти древнего ножа?
Что, если ты отныне — ангел боли?
Что, если ты — палач, который заберет?
— Почему ты не спишь? — едва слышно спросил Драко, обращаясь в темноту.
Если бы Малфой не привык к давно бесцветной для его сетчатки тьме, он бы не смог разглядеть очертания сидящей на кровати статуи.
Но он привык.
Ее лицо было обращено куда-то вдаль — не на него, — куда-то в угол около комода, безжизненными волнами, когда-то бьющимися в глубине лазурных глаз, направленных сквозь воздух.
— Беллатриса, — глухо выдохнул Малфой. — Она не заходила к тебе?
Это был глупый вопрос.
Настолько глупый, настолько неуместный; веющий засохшим льдом, опавшими под вихрем снега листьями; со звуками забытых пауз, с ужасным ощущением неловкости и пустоты.
Но что еще он мог сказать ей?
Что говорить, когда слова «прости» отныне потеряли смысл?
— Ты знаешь, что мы не общаемся, — сухим тоном отозвалась Нарцисса.
— Как твое здоровье? — тихим свистом проносясь по комнате, он продолжал.
— Ты осведомлен о состоянии моего здоровья, Драко.
Конечно, блять, он осведомлен.
— Когда я узнала, что беременна тобой, я не хотела говорить об этом твоему отцу до самого последнего момента, — негромко прозвучала Нарцисса, заставив Драко свести брови. — Я знала, что он тут же приставит ко мне толпу целителей и закроет в спальне с регулярным выходом на улицу в сопровождении сиделок.
— Почему? — тихо спросил Малфой.
Ее выдох был выпущен бесшумно, но почему-то ощущался самым громким воем из когда-либо услышанных до этого в его неясной жизни.
Как будто частота вибраций задевала только слишком утонченный слух; слух тех, кто почему-то смог это услышать; слух тех, кто почему-то смог его понять.
— В чистокровных семьях редко рождается больше одного ребенка, ты знаешь об этом, — бесцветным голосом продолжила Нарцисса.
Ощущая хриплый шепот у своих висков, Драко непроизвольно содрогнулся.
— Мы должны были стать родителями немного раньше, — грустно улыбнувшись, его мать заполнила весь Мэнор плотными парами дыма, что распространился в тишине, — со вкусом скорби, вкусом боли. Снова. Их прекрасный дом — каким когда-то был — покрылся тьмой.