Глава XXVII: Фирсов - Обитель персональных кошмаров (Часть первая) (1/2)
Профессор пересматривал на телевизоре отснятый материал, записывая его на кнопочный телефон – обычная мера осторожности. Если актеры попытаются удалить обращение, у Сергея Глебовича останется видеозапись на телефоне, с которой он вправе обратиться в вышестоящие инстанции. Адрес вселенской службы безопасности находился в строжайшем секрете, о нем могли знать лишь приближённые к тайным должностям агенты. Единственный известный профессору отдел по воспитательной работе, однажды проскочивший в разговоре с Лебедевым, расположился на соседней улице и обычно прикрывался от посторонних глаз невзрачной вывеской «лучший трикотаж только у нас». В служебном помещении, за множеством вешалок с одеждой, затесалась маленькая дверь, похожая на ту, что была в каморке инженера двадцать восемь – ноль, шесть. Сергей Глебович догадывался о работающем там сотруднике, лишившегося моральных принципов и перешедшего на темную сторону.
– Уважаемые зрители, – он приостановил запись и продолжал снимать замершего на экране себя, – вот, просто хотел добавить пару слов, в довершение к той мысли, что прозвучала секунду назад. Как вы могли заметить, я говорил о тарелках и сытости, подкрепляя мысль квантовой механикой. Почему она квантовая, это вы можете у господина Максвелла спросить с его будильниками. Сейчас не об этом. На моей памяти... ну, как на моей. Понятие жесткого диска вполне применимо и к мозгу человека, такой же носитель информации, чего уж там. Так вот, по этим носителям, в частности, проводят иголками и портят. Мой носитель ремонту и обмену не подлежит. Я не говорил в выступлении, из головы вылетело, а сейчас вспомнил о таком термине как «мимикрия». Это биологического рода дела, но суть в том, что кто–то или что–то маскируется и становится частью общего, хотя таковым не является вовсе. Вполне возможно, что между понятиями «мимикрия» и «пятая колонна» можно поставить знак равенства. Так вот, равенство – давно забытый термин в магазине на соседней улице. Все равны, но кто–то лучше, как всегда. Ну, в том магазине, наверное, в подсобке, есть небольшая комната где портят носители, как я уже говорил. Там работает...
Не успел он закончить мысль, как за стеной послышалось дребезжание оконной рамы. Стараясь не шаркать тапочками, профессор осторожно вышел в коридор и увидел в кухонной арке ядовито–бордовое свечение. Крошечные крупинки, будто вылетающие из камина искры, затухали в воздухе и тянулись к потолку ароматным древесным дымком.
– Пикник решили устроить?! – выкрикнул Сергей Глебович, опираясь на дверь в зал.
Ему никто не отвечал. Радио переключилось на новую волну с мрачной музыкой и пугающе спокойным голосом диктора: «Наша вечерняя программа «песни и пляски восемьдесят восемь» прерывается на важное сообщение. Вечная память усопшим. Данный некролог посвящается умершему по неосторожности человеку. Льдинский Глеб Аристархович, сорок второго года рождения, седьмого года упокоения, умер из–за неправильно подобранных медикаментов. Своим поступком огорчил родного сына, в большей степени жену, вследствие чего наступила продолжительная болезнь. Будучи ещё живым, любил засаливать овощи, ранее увлекался боксом. Вечная память».
Профессор выбирал не скрипящие половицы и аккуратно подбирался к кухне. За окном разместилась пустота, в которой парил горящий дубовый стол. Рядом с плитой стоял Фирсов и увлечённо наблюдал за происходящим, скрестив алые лапы на трости.
– Хорошо горит? – с издевкой кивнул он.
– Слабовато, – Сергей Глебович поравнялся с ним и достал из кармана шорт очки, – ну, силёнок, видать, не хватает!
– Вашими бессмысленными провокациями мы сыты по горло, любезный. В какой–то степени, они даже забавляют...
– А вы с вашими фокусами людей в котлах варите за милую душу, скажешь не так?!
– Боже упаси! – перекрестился чёрт.
Последние искры превращались в чёрные хлопья и сыпались им прямо под ноги, выстраивая тропу за окно во владения Фирсова. Маленькая комната с легковоспламеняющимся столом посреди абсолютной тьмы казалась вполне вписывающейся в антураж происходящего безумия.
– Забавно, – заметил Фирсов, – сейчас вы являетесь полноправным гостем моего скромного логова и можете без всякого страха ступать по карнизу, но когда сознание пробуждается, вы видите вещи иначе.
– Очередные загадки?
– Не обращайте внимания… проблески гениальности, не более…
Они оказались посреди пустоты, просторы кухни сгущались серыми красками и резко потемнели, оставив непроглядную пелену повсюду. Чёрт щелкнул пальцами и в мгновение потушил стол, предоставив профессору место прямо на нём.
– Вот Фирсовщина, однако! – Сергей Глебович ютился на краю в полном изумлении, не было ни малейшего намёка на адские температуры, лишь сковывающий тело лёд.
– Поражаюсь вашему младенческому удивлению! – на его лице появилась кривая, заострённая улыбка истинного злодея. – Шестой десяток стучится в двери, а вы по–прежнему страдаете от ребячества. Я знаком с одним человеком, он обожал смеяться при одном виде пальца. Вы, случаем, не из таких?
– Нет, – Сергей Глебович надел очки и взглянул в горящие глазницы чёрта, – не из таких. Из других я. Живущие в восемьдесят восьмой квартире – в цирке не смеются! Вы мне получше пальчика показывали, всё помню. И руки летали, и люди ходили, и сейчас всё ходят и всё летают. Девять лет! Девять лет вы мне с матерью жития не даёте, сволочи! Неужели так в одном месте горит, что за пять комнат вы готовы людей в пыль превратить?
– Горит, но не там, где вы думаете. – Фирсов подошёл к профессору и наклонился перед ним. – Посмотрите, видите пламя в моих глазницах? Разве не это показатель души, любезный? Я смотрю в ваши глаза, но вижу там пустоту, окружение, что находится вокруг нас. А ведь раньше ваши глаза горели… нет, я бы сказал… полыхали, как этот стол минуту назад! Что же такое произошло, что же случилось с вами за столь короткое время?! Здесь все ответы, Сергей Глебович!
Тусклый луч света упал позади них на пустоту и осветил каменный постамент, покрытый бурлящей магмой. На его неровной поверхности едва держалась за ремешок видеокамера.
– Вам знакомо выражение «взглянуть правде в глаза»? – Фирсов перестал улыбаться, его тон стал серьёзным.
– Знакомо, и что с этого?
– Она перед вами! Может быть не такая, как вы её себе представляли… с рогами, в костюме и с тростью, но имеет ли это какое–либо значение?
– К чему ты клонишь? – насторожился профессор.
– Я не такой хороший игрок в карты, как Лебедев, однако именно у него я научился важному жизненному приёму: блефовать даже тогда, когда в колоде тридцать шесть тузов. Можно быть уверенным на всю тысячу процентов в себе, но нельзя недооценивать соперника. Я не стану повторять вопрос, как хорошо вы нас знаете, любезный, поскольку вы не знаете себя…
– Я знаю о себе всё! – резко ответил профессор. – Когда родился, когда в сад пошёл, в школу, в институт, как, собственно, должность свою получил!