Глава XI: Один против тысячи (2/2)
– У меня возникли некоторые вопросы, – перебил он, услышав своё имя. – Во–первых, в предоставленном мне Фирсовым вчера обещании, упоминалась встреча в три часа пополудни, сейчас три часа ночи!
– Подсудимый Глебыч! – послышалось с первого столба. – Посмотрите на стену, вон туда!
В указанном Лебедевым направлении висели часы в рубиновом обрамлении. «15:04» – изумрудные цифры показывали точное пустотное время.
– Четыре минуты как идёт заседание, касательно вашего заявления всё верно, любезный! – в разговор встрял Фирсов. – Быть может, что–то ещё?
– Хорошо, а как на счёт другого обещания, более того, подкреплённого и заверенного моей подписью документом?
– Вы имеете в виду подписку о неразглашении? – чёрт хитро улыбнулся. – А что с ней может быть не так?
Профессор поразился наглости Фирсова:
– Что значит «может быть не так»?! Чёрным по белому писалось – неразглашение информации! Но перед этим вы сказали, что на встрече никого кроме троицы присутствовать не будет! Так что же получается, очередной вселенский беспредел?!
– Это правда, Фирсов? – возмущённо спросил голос. – В таком случае прошу внести в зал три тысячи пятьсот тридцатый день для проверки!
Во вновь распахнутых дверях появился третий великан. В окаменевших руках он нёс мягкую подушку из бархата, на которой лежала пурпурная сфера с порядковым номером «3530». Ударив по сфере массивным кулаком, из неё начал тянуться к куполу клубящийся фиолетовый дым, в котором проглядывались сидящие друг напротив друга фигуры за столом. Заполонив потолок судебного зала, свидетели подняли головы и приготовились смотреть один из многих дней заключения обвиняемого. Человек в костюме отчетливо произносил условия подписки, однако в них не было ни единого слова о том, кто должен присутствовать на встрече.
Пользуясь случаем и не знанием профессором французского языка, Перова уверенно произнесла:
– Un cochon sale veut vivre propre! Étonnante!<span class="footnote" id="fn_30189552_3"></span>
Лебедев с трудом пытался сдерживать смех, одобрив высказывание подруги жестом большого пальца. Щебет воробьёв прогремел вместе с аплодисментами господ, погрузив Сергея Глебовича в глубокое отчаяние. Только сейчас он понял, насколько глупо было сражаться с судебной машиной абсолютно другого измерения, где чистую правду подменяют только что выдуманной ложью. Оди́н против тысячи – не всеотец, а обычный и невзрачный, совершенно рядовой человек, попавший под жестокий бюрократический пресс. Всё сказанное рано или поздно обернётся против него самого, поэтому профессор принял нелёгкое для себя решение – играть по правилам троицы и их представителя ровно до того момента, когда всё обретёт прежний вид и его вернут в квартиру.
– Постойте! – воскликнул обвиняемый. – Вероятно, я ошибся с высказыванием! Всё было так, как показано в дыму.
Помещение охватила мёртвая тишина. Все без исключения удивлённо смотрели в сторону профессора, явно не ожидая подобного высказывания. Первое отклонение от плана вызывало у него несказанную радость, достойно маскируемую понурым выражением лица:
– Я действительно проявил грубость по отношению к осеннему карлику–горбуну Огромноглазову Карлу Горбуновичу, за что готов понести справедливое наказание.
– В таком случае, – голос пытался подбирать слова, – мы… наше собрание готово предъявить вам законные обвинения по тридцатой статье пустотного кодекса «О назначении наказания в случае его одобрения со стороны нарушителя». Пункт пятый, подпункт восемьсот тридцать восьмой: «В случае нанесения телесных повреждений актёрам, находящихся при исполнении, применить высшую меру наказания: отработку договорных часов во владениях воробья, в лице Лебедева, графини, в лице Перовой, и чёрта, в лице Фирсова».
Обвинение ничуть не напугало Сергея Глебовича, он тяжело вздыхал, будто осознавая всю тяжесть преступления. На самом деле, где–то в глубине души сейчас адским пламенем горело кострище, из которого пытались спастись обгоревшие останки воробьёв; бегущие и превращающиеся в пепел богачи молили о пощаде, а демоны вместе с суккубами вытирали пот со лбов и жаловались на чересчур высокую и непривычную для мракобесов температуру. Для воплощения плана не хватало всего лишь канистры с бензином и одной маленькой спички, но здесь, в пустоте, такие предметы оставались лишь в мечтах и являлись непомерной роскошью даже для её создателя.
– Могу я задать последний вопрос, прежде чем обвинение вступит в силу? – поинтересовался профессор.
– Определённо… – нехотя ответил голос.
– Я хочу, чтобы в момент отбывания часов в имениях троицы моя мама была вместе со мной.
Зал наполнился неодобрительными возгласами и даже неприличным свистом, протест охватил все три сектора, в том числе и их представителей. Воробьи прыгали по жёрдочке и чистили перья, люди махали руками, а суккубы показывали странный жест трёхпалого болтающегося кулака у открытого рта.
– МОЛЧАТЬ! – выкрик сверху в одно мгновение успокоил всех. – Просьба расценивается как ходатайство и не несёт чего–либо противоречивого, вследствие чего может быть исполнена в полной мере.
Над почерневшим куполом показалась парящая старая кровать. Она, как и кресло в начале заседания, с грохотом упала на мраморный пол рядом с профессором.
– Мамочка, как ты? – волновался Сергей Глебович.
– Двадцать один, двадцать один…
– Какая трогательная семейная идиллия! – скривился Фирсов. – Михаил Альбертович, может я не имею полномочий так выражаться, и тем не менее, почему вы не желаете показаться перед подсудимым?
– Я не могу продемонстрировать истинную силу перед тем, кто ещё не проявил своей. Пребывание обвиняемого в ваших владениях покажет готовность избавления от преследующих его страхов. Очищение от них откроет путь в новую, ещё незнакомую ему вселенную со мной. Я и есть самый потаённый для него ужас…
Речь Михаила Альбертовича была настоящей истиной для профессора. Все выступления в квартире, бессмысленные диалоги и показ совершенно абсурдных вещей в исполнении троицы – дело его рук. Именно он способствовал загадочным представлениям с неизвестной до определённого момента целью. Итог последнего визита Фирсова стал ясен окончательно – квартира не даёт им покоя вот уже девятый год. Единственной деталью, остающейся непонятной до сих пор, казалось то ярое и непреодолимое желание захвата жилой площади. Имея безмерное пространство пустоты, можно выдать жильё всем, начиная от скворечников для воробьёв и заканчивая огромными дворцами для богачей.
– Исполнив вашу просьбу, вы должны выполнить нашу.
– Я весь во внимании. – полностью расслабился Сергей Глебович.
– Убейте Лизу! – одновременно выкрикнула троица. – В противном случае, мы избавимся от вашей матери!
Холодная дрожь пробежала по телу, профессор сглотнул слюну и попытался найти в лицах актёров намёк на шутку. Отнюдь, их наставление оказалось вполне серьёзным и гораздо продуманным, чем его просьба. Они не оставляли ему права выбора, послав сильную головную боль, избавлением от которой станет исполнение сумасшедшего и совершенно животного желания. В памяти возник клинок, затачивающийся для того, кто в очередной визит проявит особую дерзость. В этой идее прослеживалась жестокая ирония: от лезвия суждено погибнуть тому, кто все года заботился и проявлял сострадание.
– Не стоит оказывать сопротивление… – прозвучала знакомая реплика Фирсова, в момент вернувшая Сергея Глебовича обратно в квартиру, будто ничего не было.
Доказательством обратного являлась паразитирующая в сознании идея убийства Лизы. Профессор принял окончательное решение...