Глава 3. Отступление (2/2)

– Да ничего, меня не приглашали на разработки операций Красной Армии.

Анна задумалась, покусывая нижнюю губу.

– Мне кажется, они прикрывали чей-то отход.

– Знать бы, как далеко наши и в каком направлении нам двигаться.

– Тшш!– Они не понимают.Нежинская подвинулась, и Анна смогла вытянуть ноги.

– Было бы неплохо, сделай немцы днём привал. Мы смогли бы улизнуть.

Словно в знак протеста застонал один из раненых. Анна дала воды и проверила повязку на плече.

– Оставь, не трать воду. У него начался сепсис.

– Я проверила рану, чистая.

– Эта – да, а на ноге?

Анна проследила за взглядом и нахмурилась, однако, когда немец спустя время попросил воды, смочила ему губы.

– Сколько мы едем?

– Не знаю, но надежда на привал тает.

Анна закрыла глаза. За столько часов она привыкла к шуму танков. Дивизия растянулась на километры, они ехали одни из последних. За весь день не было сделано ни одной остановки.Грузовик замедлился с приходом сумерек. Женщины вытянулись и переглянулись. Немецкая медсестра кинула с переднего сидения на них взгляд и отвернулась.

Машина остановилась. Снаружи уже были растянуты плащ-палатки, разводились костры, где-то далеко вовсю работала полевая кухня. Анна оглянулась, когда грузовик отъехал.

– Что нам делать?

Приехав последними, сейчас они находились в гуще лагеря. Кипела немецкая солдатская жизнь.– Есть предложения?

Они топтались до тех пор, пока одна из бронемашин не отъехала, и Анна не увидела березку на пригорке, позади и вокруг которой, правда, суетились немцы.

– Пошли?

Они взялись за руки и побрели мимо солдат, занятых благоустройством спальных мест. Их окликнула на полпути одна из медсестёр. Анна кивнула Нежинской и пошла обратно.

Немка привела к одному из раненых и указала на бинты. Перевязка заняла почти час. Сначала Анна сняла окровавленные бинты, затем очистила рану и только потом перебинтовала. Ею остались довольны и подвели ещё к двоим. Ополаскивая после руки, Анна смыла с лица и шеи дорожную пыль, огляделась в поисках мензурки, и вдруг нашла небольшую бутылочку, в которую перелила воду.

Возвращалась она спустя два с половиной часа. Чудом нашла дорогу и перешла на мелкий бег, завидев Нину под деревом.

– Анна Викторовна! – усмехнулась Нежинская. – Располагайтесь, проходите. У нас здесь очень даже сносно – есть даже одеяло.

Анна округлила глаза при виде темного покрывала, в которое завернулась Нина.

– Откуда у тебя?

– Не поверишь, дала та медсестра.

– Правда?

– Да-а, видать, с сёстрами дело дрянь, раз нам даже покрывало выделили.

Анна присела на краешек и накрыла ноги, чувствуя тёплое тело Нежинской, та в свою очередь придвинулась поближе; теперь они походили на цыплят, жмущихся друг к дружке в холодную ночь.

– Где ты была? Я искала тебя.

– Перевязывала. Я принесла воды.

Нина сделала несколько торопливых глотков и усмехнулась.

– Никогда бы не подумала, что Анна Миронова будет добывать еду.

– А я бы не подумала, что окажусь в плену. С тобой.

Анна с улыбкой облокотилась на берёзу, Нежинская положила голову ей на плечо.

Вокруг раздавалась неторопливая немецкая речь, сдобренная редкими смешками. Солдаты курили, отдыхали, грелись у костров. Танки, громыхавшие днём, сейчас неподвижно стояли и, казалось, больше никогда не придут в движение. Две советские женщины могли наблюдать воочию за бытом врагов. Про них словно забыли и они сидели под берёзой, и каждая опасалась, что про них вспомнят.

Анна достала остатки хлеба и поделила. Отрывая по крохотному кусочку, они медленно жевали. От усталости слипались глаза, и первой сдалась Нина. Она натянула покрывало, обняла Анну и закрыла глаза.

Далеко зашумели солдаты, оживление прокатилось по рядам, и Нежинская встревоженно вскинула голову, а Анна вытянула шею. Там, где предположительно расположилась разведка, загорелись фонари и осветили плащ-палатку, возле которой стояло несколько офицеров.– Это он!

Нина привстала, пытаясь разглядеть бригадефюрера.

– Который? Тот, что бешено жестикулирует или у которого на лице написано, как ему все осточертело?

Анна выглянула из-за плеча.

– Я бы сказала, на лице застыло выражение внимания, но никак не безразличия.

– Ему следует побывать на передовой, тогда кислая мина навсегда исчезнет с его физиономии. – Она промолчала, продолжая его разглядывать. – Наверняка прохлаждался все это время в Италии, пока фюрер не призвал и не направил сюда.

– В каких сражениях он участвовал? Бои за рубеж на реке Миус?

– Да, потому что я слышала, как вторая танковая дивизия была переброшена в конце июля из-под Харькова и направлена на Миус-фронт. Мы долго не могли пробиться, но и немцев полегло немало. – Нина повернулась к Анне. – Какой он, этот эсэсовец?

– В общении?– Я чего-то всё-таки не знаю?

– Мне кажется, твои знания о нем лучше моих.

– Не я провела с ним две ночи подряд.

Анна натянула покрывало до подбородка. В холодную октябрьскую ночь жар костра не дотягивался до них.Райхенбах стоял с безупречной осанкой и слушал приводимые доводы гауптштурмфюрера 1-ой роты разведывательного батальона против аргументов гауптштурмфюрера 3-ей роты. Каждый из них старался убедить в своей правоте бригадефюрера, губы которого были плотно сжаты.– Я спала на полу, возле окна, – тихо произнесла Анна, – от пола тянуло холодом, к утру я не чувствовала пальцев ног.

– Знаешь, – заговорила Нежинская после долгого молчания, – что они делают с нашими медсестрами? Была девочка, восемнадцати лет, низенькая, с рыжими косами. Добрая, отзывчивая, а потом пропала в одном из мартовских боев. Говорили, немцы схватили. – Нина прикрыла глаза, прогоняя слезы. – Мы нашли её...через месяц. Замученную. Я никогда не сталкивалась с такой жестокостью. Я не знаю, кем нужно быть, чтобы так издеваться над людьми, женщинами...

– О ком ты говоришь? Я не помню её. Вы были подругами?

– Всех не упомнишь. Сколько их было – юных девочек, молодых матерей, жён... – Она поглядела на Анну. – По великой случайности мы ещё живы. За кого-то из нас на небесах хорошенько попросили и если учесть, что из всех бед тебе выпало спать на голом полу, то просили точно не за меня.

Анна снова посмотрела на Райхенбаха. На этот раз говорил уже он, возвышаясь над подчинёнными. Она видела гордый разворот плеч, точёный профиль и не имела ни малейшего представления, с какой интонацией он отдавал приказы. Вдруг он выпрямился, гауптштурмфюрер подозвал младшего по званию. В роте пошло брожение.

– Никак выступаем?

– Надеюсь, нет. Пусть даст отдохнуть, раз самому не спится.

Нежинская поудобнее устроилась на плече Анны.

– Ложись. Ещё немного, и он почувствует, что за ним наблюдают. У военных глаза на затылке.

– Я бы не сказала, что он добр ко мне.

Нина издала тихий смешок.

– Перестань в мужчинах искать благородство, тогда разочарование не будет таким горьким. Добр, как же! Не будь ты болезненного вида с соломой вместо волос, можно было бы порассуждать о его доброте.

Анна опустила взгляд на Нину, та приподняла брови, и они обе рассмеялись. От такого смеха обычно начинают плакать навзрыд. Смеха, когда тебе вовсе не весело, но ты пытаешься ухватиться за что-нибудь, чтобы остаться на плаву.

– А что твои кошмары? Мне самой снилось по первости. Наш убитый старшина с развороченным животом. Он умирал почти час, все просил добить... – Нина замолчала, сглатывая подступивший комок к горлу. – Такие сны...нормальны. Главное, чтобы не начали приходить призраки, – усмехнулась она в небо, не заметив, как вздрогнула Анна.