всё исправить (1/1)

Парфён проследил, как Лев Николаевич скрылся за поворотом, вырвал свои ладони из рук детей и, тяжело вздохнув, беспокойно потёр лицо. Он совсем не знал, что ему теперь делать. Дети тихо стояли рядом, потупив глаза. У всех было тяжело на душе, и всех мучила совесть. — Нужно найти его, — пробормотал Парфён, показывая рукой в том направлении, куда ушёл князь, — Нельзя его оставлять, мало ли что теперь может случиться... Господи, как он плакал! У меня чуть сердце не разорвалось!.. И ведь это мы его так расстроили выходкой своей! А самое страшное, что он теперь совсем один, и что из-за всех этих расстройств у него может быть припадок! Так нельзя... Léon, trouver*, вы понимаете? Господи, где ж его теперь искать? Что же делать?..Дети, услыхав знакомые французские слова, стали кивать головами и лепетать что-то. Они прекрасно знали, куда именно направился их славный Léon; им оставалось лишь только разработать план действий. Спасать ситуацию нужно было как можно скорее. Ребята обсуждали идеи между собой, а Парфён слушал их торопливый говор и не понимал ни слова. Договорившись о чём-то, дети схватили Рогожина за руки и повели его куда-то. — Эй, он же в другую сторону ушёл! — слабо протестовал Парфён, — Чего вы там напридумывали? Я ни черта не разобрал!..Парфёну ничего не оставалось — он покорно последовал за детьми, надеясь, что они знают, что делают. Они вскоре остановились у одного дома; три девочки забежали внутрь, остальные ребята остались на улице рядом с Рогожиным. Парфён стал волноваться — он подумал, что Лев Николаевич каким-то образом оказался в этом самом доме. — Князь здесь, что ли? — обратился Парфён к детям, указывая пальцем на дом и подыскивая в голове слова. От волнения он напрочь забыл всё, что знал, и не умел объясниться, — Ну, Prince, Léon... Ребята замотали головами, жестами пытаясь объяснить Парфёну, что нужно подождать несколько минут. — Ладно, ладно, — Рогожин примирительно поднял ладони, смиряясь со своей участью, — Ваша взяла. Лишь бы это всё было не зря!..Довольно скоро девочки вернулись, но вернулись не одни, а вместе с красивым букетом лилий. Матушка одной из них содержала дома оранжерею, где круглый год росли цветы; девочки объяснили ей, что их прекрасный друг Léon очень нуждается в поддержке и что они очень виноваты перед ним, и стали слёзно умолять её о букете — добрая женщина, конечно, не могла им отказать. Дело было сделано, и букет торжественно и гордо вручили Парфёну в руки — мол, и не такое можем.Рогожин от вида цветов слегка потерялся — не ожидал. Ему сразу сделалось неловко; он поглядел на лилии в своих руках, потом бросил вопросительный взгляд на толпу детей. — Pour Prince*, — отвечали ему весёлые голоса. Всех очень забавляло смущение Рогожина, и всем понравилось наблюдать в нём что-то отличное от злости и неприязни.— Цветы?.. Цветы — это хорошо... Это он оценит, — рассеянно пробормотал Парфён, удивляясь выдумке ребят, — Славно вы придумали! С'est bon! J'espère qu'il aimera... Merci...*.Дети пришли в восторг, услыхав понятную речь, и радостно захлопали в ладоши. Слышать благодарность от ?страшного господина? было особенно приятно, и за эти неумелые французские слова они уже готовы были простить Рогожину всё и, может быть, даже полюбить его. Парфён от их бурной реакции смутился ещё больше прежнего. Всё это было ново и страшно для него, и ещё он никак не мог перестать думать о своём недавнем поступке. Удивительно, но дети отчего-то больше не выводили его из себя, наоборот, его очень даже восхищала их организованность, их сообразительность. Рогожин чувствовал себя странно и был сконфужен. Дети насладились замешательством Парфёна вдоволь и уверенно потянули его в сторону водопада. Они знали, что Лев Николаевич должен быть там.***Место у водопада было особенным для князя. Здесь он когда-то виделся с Мари, сюда же тайком от родителей прибегали к нему ребята, убежденные в том, что он был влюблён в несчастную девушку. Но всё это было давно, в другой жизни и как будто бы уже не с ним. Теперь князь любил проводить здесь время в одиночестве. Он не показывал это место Парфёну и не звал сюда своих маленьких друзей — ему нравилось быть тут наедине с собой. Лев Николаевич приходил к водопаду в моменты душевного неспокойствия, и ему действительно становилось легче — он предавался воспоминаниям или мечтал о будущем, и мысли, созвучные мягкому шуму воды, всегда успокаивали его. Князь и теперь, сам того не замечая, оказался в этом укромном месте. Он не видел дороги из-за слёз и даже не рассчитывал идти к водопаду; ноги сами привели князя сюда, пока разум его был далеко. С каждой минутой Мышкину становилось больнее и больнее, но он не понимал, почему это происходило. Всё ему казалось слишком сложным; ни в чём он не мог разобраться. Да и как он мог разобраться в происходящем между другими людьми, когда у него не получалось разобраться даже в самом себе? Собственные эмоции пугали его; у него не выходило их контролировать — он всё плакал и плакал, хотя и не понимал толком отчего и хотел бы уж перестать. Придя к водопаду, Лев Николаевич невидящим взглядом уставился на тонкую нить воды, пенистой волной ниспадающую к самым его ногам. Ему не становилось легче; шум воды лишь только доводил его до ещё большего беспокойства. В тревоге он отошёл от водопада, бессознательно побродил вокруг тополей, пальцами иногда дотрагиваясь до коры деревьев; потом вернулся обратно, сел на скамью неподалёку от воды и, закрыв голову руками, горько заплакал. Мог ли князь знать, что его безобидное желание подружить Парфёна с детьми обернётся полной катастрофой? Разве мог он себе такое представить? Мышкину казалось, что всё в этом деле должно быть просто: Рогожин хороший, ребята хорошие, и как же хорошо им будет любить друг друга! Он думал так из-за любви к ним и отчасти от своего простодушия, и ему особенно тяжко было столкнуться с реальностью, отличной от его наивных ожиданий. Князь, конечно, винил во всём одного себя. Он был разочарован в Рогожине (у него перед глазами всё стояли камни, выпадающие из ладони Парфёна), был разочарован и в детях, но разочарование это было едва сформировавшимся, эфемерным. Он не был озлоблен или обижен на них — ему только было горько от их некрасивого поступка. Но себя Лев Николаевич почитал ужасно виноватым — не предугадал, не предотвратил, не уберёг. Всё смешалось в нём в полную неразбериху. Негативные эмоции наслоились на нестабильное состояние и приумножили его. Лев Николаевич бессильно плакал, и ему становилось тошно от самого себя — не хотелось подводить Шнейдера, возившегося с ним, не хотелось подводить Парфёна, рассчитывавшего на то, что он уж почти выздоровел. ?Ведь он привёз меня сюда, — думал князь, — Ведь он сделал всё для моего выздоровления, а я теперь так бессовестно иду назад, и плачу, и не могу успокоиться, и делаю себе хуже, и подвожу его! Да ещё и виноват перед ним и перед детьми! Как всё это тяжело! Как всё это больно!..? Шум воды был таким же громким, как и мысли Мышкина. Он чувствовал себя очень плохо; успокоиться ему не удавалось.