во имя любви (1/1)

Когда дети приволокли Рогожина к водопаду, Лев Николаевич всё так же сидел на скамье недалеко от воды. У Парфёна сердце пропустило удар, как только он разглядел согнувшегося в плаче князя. О, Рогожин ненавидел себя в тот момент, потому что он знал, что именно он был причиной этих незаслуженных страданий. Смотреть на них было невыносимо. Дети подтолкнули Рогожина вперёд; он, озадаченный, неловко обернулся, как бы спрашивая взглядом, почему они не идут вместе с ним. Ребята замахали на него руками; они знали, что сначала между взрослыми должен произойти личный разговор. Парфён растерянно пожал плечами и направился к князю, перебирая цветы в руках от волнения. Приблизившись к Мышкину, он ещё раз обернулся к детям и, к своему удивлению, не увидел их — они, как благоразумные, даже договорились не подглядывать. Парфён выдохнул, опустился на скамью рядом с князем, убрал цветы в сторону, и, не зная, как начать, тихо позвал его по имени. Лев Николаевич резко выпрямился и одарил его испуганным взглядом; присутствия Рогожина он до этого не замечал. Парфён столкнулся с заплаканными глазами князя, и это ощущалось так, будто его неожиданно ударили по голове тяжелым предметом. Больно. Неожиданно. Несправедливо. — Боже, я напугал тебя? Какой же я дурак! — с болью в голосе воскликнул Рогожин. Он хотел бы обнять князя, хотел бы успокоить его и приласкать, да только он не смел прикасаться к Мышкину после всего, что случилось — не был уверен, что ему позволено. Князь вытер слёзы рукавом и, как бы опомнившись, рассеянно оглянулся вокруг.— Как ты нашёл меня?..— Это всё дети. Они привели меня сюда.Лев Николаевич посмотрел на него и ничего не ответил. — Как же я виноват перед тобой, мой дорогой князь! — начал Рогожин, — Я не знаю, что и сказать — мне нет оправдания, я злой человек, и я всегда им был, и только под твоим влиянием я становлюсь чуть добрее, и начинаю видеть свои ошибки, и хочу измениться, но... видно, меня уж не переделать. Видно, злобу эту мою гадкую не искоренить. — Нет, — усталым голосом возразил ему Мышкин, — Это я виновен, один только я. Я должен был предотвратить всё это, — он потёр лоб, желая избавиться от головной боли; говорить ему было тяжело, — Я должен был сделать что-нибудь, а я... вас с детьми друг против друга настроил, сам того не ведая. Так и не выучился я быть среди людей...— Ты что такое говоришь? Князь, брось ты эти мысли! Ты не в ответе за действия других людей, как же ты не понимаешь? Я поступил плохо, но это был мой выбор. Неправильный, да, но мой! А ты... Ты только лишь помогаешь мне, такому жестокому и злому, понять это и захотеть стать лучше... Право, какой же я всё-таки жестокий! Ведь действительно был готов бросаться камнями в детей от злости! Ведь был же готов!— О, не напоминай мне этого! — вскрикнул князь, закрывая лицо руками. — Я раскаиваюсь. Раскаиваюсь, слышишь? Да, дети, конечно, весьма искусно вывели меня из себя, но я не должен был так поступать... Я не должен был ругаться, не должен был провоцировать их. Это всё неправильно. И вся ответственность за это лежит на мне. Князь осторожно посмотрел на него из-под пальцев, а потом и вовсе убрал руки, открывая лицо. — Я понимаю, Парфён, что они очень могут быть надоедливыми, — тихо пробормотал Лев Николаевич, — И жестокими они тоже могут быть, просто потому что они воспринимают всё прямо. Не так, как взрослые люди! Я уверен, что ты не разозлился бы на них без причины, значит, они сделали тебе пакость. Не знаю, игра это была или месть, только... Я не хочу, чтобы ты почитал их плохими из-за этого. Они не такие... И ты тоже не такой!.. — жалостливо всхлипнул князь; к глазам его опять подступили слёзы. Парфён, не задумываясь, дёрнулся к Мышкину и крепко обнял его. — Я всё понял, — шептал он, прижимая князя ближе к себе, — Прости меня, прости!.. Я всё теперь понял, всё! Ты только не грусти, Лев Николаевич, только не плачь, я прошу тебя! Это нельзя, это тебе вредно... Я всё понял, и всё теперь будет иначе. Лишь бы ты не плакал, душа моя! Князь наконец ощутил необходимую поддержку, и ему стало гораздо легче — боль его начала уходить. Он вцепился пальцами в Парфёна, найдя в нём опору, и снова почувствовал себя самим собой в его руках. Ему уж не было невыносимо сложно, и мир не казался ему непостижимым — он знал, что он в безопасности в объятиях Рогожина, и в тот момент ему было совершенно достаточно одного этого знания. — Хорошо. Больше не буду.Они просидели так, держась друг за друга, несколько долгих минут, до тех пор пока тяжесть не упала с их сердец. — У меня есть для тебя кое-что... — Рогожин потянулся за цветами, оставленными на скамье, и, смущаясь, поспешно всучил лилии князю в руки, — Это... Это от твоих друзей... И от меня тоже, конечно, но... Это не я придумал. Это всё они. Для тебя. Вот, — скороговоркой выдал он, слегка теряясь. Лев Николаевич глядел на лилии в своих руках, и на душе его становилось тепло. После слёз и нехороших впечатлений такая естественная красота цветов показалась ему необыкновенной, поразительной. Он был очень тронут.— Лилии? Для меня?.. — восхищённо прошептал он, невесомо оглаживая пальцами нежные лепестки; ему было приятно, что о нём думали, что его хотели порадовать. Поразительно, ведь примирились же дети с Парфёном, ведь не продолжили ругаться, когда князь ушёл от них, а стали действовать сообща — и всё ради него. Не это ли показатель большого сердца? Когда забываешь о глупой и бессмысленной неприязни и действуешь во имя любви, просто потому что так правильно и так чувствуется. Ведь сильнее же это чувство всех пустых ссор? Ведь можно же верить этому чувству и прощать ошибки, совершенные в бессознательном гневном состоянии, которое ничего не значит, которое приходит и уходит? Ведь искупает же всю вину любовь — такая большая, чистая и настоящая? Все эти мысли проносились в голове князя, и вскоре ему стало совершенно спокойно — он любил и был любимым в ответ, значит, всё было спасено. Лев Николаевич, успокоенный и растроганный, потянулся к Парфёну, заглянул ему в глаза и робко поцеловал его, вкладывая в этот поцелуй всю свою нежность.У Рогожина голова пошла кругом. — Прости нас, Лев Николаевич, — шептал он, любуясь просиявшими глазами князя, — Я не только за себя одного прошу, хоть я и виноват больше всех. За детей прошу тоже. Они это не нарочно, я знаю. Они... никогда бы не хотели расстраивать тебя, ведь они очень тебя любят. И я... тоже очень люблю, и я теперь всё-всё осознал, и мне правда так жаль!..Князь ласково улыбнулся. Ему приятно было слышать, как Парфён говорил о его друзьях. — Я прощаю, прощаю! Я ведь знаю вас, и верю в вас, и люблю вас, и всегда буду любить. Несмотря ни на что. Просто за то, что вы есть, — Лев Николаевич, улыбаясь, опустил взгляд на букет в своих руках, и в голове его тут же зародилась мысль, которая его почему-то рассмешила, — Парфён, ведь подглядывают они сейчас за нами? Ведь подглядывают же? Рогожин изменился в лице и испуганно оглянулся. Вокруг никого не было. — Тьфу ты, Лев Николаевич! — буркнул он, наблюдая за смеющимся князем, — Чего придумываешь? Одни мы здесь! — Я не стал бы делать таких утверждений, — всё смеялся Мышкин, вспоминая, как ребята когда-то следили за ним с Мари в этом же самом месте. Развеселившись, он наклонился к озадаченному Парфёну ближе. Ему очень желалось ласки и нежности, — Я... требую поцелуй. В качестве извинений, — прошептал он и смущенно улыбнулся. Рогожин одарил князя выразительным взглядом, ещё раз осмотрелся вокруг, тяжело вздохнул и, смирившись, осторожно поцеловал его. В случае чего — сам будет объяснять всё своим дорогим друзьям.— Ну? Приняты извинения? — Да. Думаю, да, — улыбнулся Мышкин; его очень забавляла настороженность Парфёна, — Теперь мне нужно поговорить с ребятами. Они, должно быть, все испереживались...Рогожин встал со скамьи и протянул князю руку:— Хорошо, мы найдём их. Я не думаю, что они ушли далеко. Но они совершенно точно не подсматривали за нами, — добавил он настойчивым голосом, тем самым заставив князя опять рассмеяться. Лев Николаевич ухватился за его ладонь, приподнялся и, не выпуская его руки из своей, медленно направился к тропинке. Он чувствовал себя уставшим и слабым, но на душе у него было спокойно. Ребята обнаружились неподалёку от водопада, в аллее. Дети не знали, как проходит разговор взрослых, и действительно очень переживали, но они отчего-то верили в Рогожина и знали, что он сумеет всё исправить — недаром же он и Léon были неразлучны. Заметив Льва Николаевича, ребята за секунду оценили его выражение лица, в котором не было больше следов тревоги, и, счастливые, всей толпой бросились обнимать его, крича наперебой извинения и слова любви.Парфён отпустил руку князя и отошёл в сторону, наблюдая за ним с тёплой улыбкой. Он впервые видел Мышкина в компании детей настолько близко, и это было поразительным — князь действительно невероятно преображался рядом с детьми. Вся его душевная красота проступала наружу, он весь излучал свет, и это делало его особенно привлекательным. Парфён не мог отвести от него глаз. — Всё хорошо, я не злюсь на вас, я не обижаюсь, мои милые! — успевал успокаивать детей Léon, наклоняясь, чтобы обнять каждого из них, — Ах, какие вы все чудесные, как же я вас всех люблю! А цветы какие красивые для меня отыскали, подумать только! Спасибо, мои дорогие! Я очень тронут!Дети умели дарить ласку. Князь со всех сторон был окружён любовью — ребята не скупились на объятия, поцелуи и добрые слова, и душевные силы Льва Николаевича восстанавливались от этого особенно быстро. Для полного счастья ему не хватало только одного. — Вы, наверное, догадываетесь, о чем я хочу попросить вас... — Léon робко улыбнулся детям и взглянул на Парфёна, — Позвольте мне попытаться всё исправить. Это нужно сделать, понимаете? Непременно нужно... Парфён! Подойди, пожалуйста, ближе... У Рогожина внутри всё поледенело от страха, но чувство это, впрочем, почти моментально прошло. Он, немного смущенный, подошёл к князю; Мышкин взглянул на него и взял его за руку. Он и сам был очень смущён. — Я... Я хотел... — потерялся князь, не знал, как начать. Лев Николаевич хотел было представить детям Парфёна, но это показалось ему неуместным после всего, что произошло, и он, не решаясь говорить, беспомощно глядел то на Рогожина, то на своих маленьких друзей, — Ох, я не... Парфён ободряюще сжал его руку, затем отпустил ее и подошёл к детям ближе. Он тяжело вздохнул, припоминая все уроки французского, и, собравшись с мыслями, обратился к ребятам. — Je dois vous demander pardon, — неуверенно проговорил он, надеясь, что его можно понять, — J'avais tort. Soyons amis?..*Детям было этого достаточно. Они уже совершенно позабыли о том, что Рогожин казался им пугающим, и теперь почти что могли считать его за своего — всё-таки любовь к князю очень сближала их. Предложение о дружбе им понравилось. Ребята приняли извинения и, поймав выразительный взгляд Мышкина, извинились и сами. Им всё это было в радость.Их очень взбудоражило то, что ?страшный господин? стал им другом; они развеселились и принялись дурачиться — скакать, визжать и хватать князя и Рогожина за руки. От радости ребятам хотелось, чтоб взрослые тоже стали бегать и дурачиться вместе с ними; им было очень весело, и они довольны были тем, что былые неприятности разрешились. — Ну, птички, тише, тише, — ласково обратился к ним Léon, пытаясь притормозить их, — Куда ж вы меня тащите? Я за вами не угонюсь, у меня голова не на месте. Не сегодня, мои милые! Я теперь очень устал и не могу играть с вами, но... какой же я всё-таки счастливый!..Долго объясняться не пришлось — детям понятно было, почему их славный Léon не был в силах играться. Они перестали шуметь, сказали князю, что любят его и, обняв его ещё разок, подошли к Парфёну для того, чтобы на прощание обнять и его. У Рогожина защемило сердце, когда он почувствовал, как маленькие ручки окружили его со всех сторон. Объятия эти были так естественны, но так неожиданны, что растрогали Парфёна чрезвычайно — он едва ли мог дышать. Им овладело невероятно глубокое, ранее недоступное ему чувство, и ему даже показалось, что в тот момент он наконец обрёл нечто очень важное, нечто давно утерянное и отчаянно недостающее. Миг — и ребята всей весёлой ватагой умчались играть дальше, оставив взрослых наедине. Парфён стоял на месте и, пытаясь осознать произошедшую в нём внутреннюю перемену, растерянно глядел на князя. — Лев Николаевич, помнишь, ты мне про детей и про душу говорил?.. — он, задумавшись, приложил руку к груди, удивляясь тому, что на сердце у него было по-особенному легко и тепло, — Так вот, я теперь, кажется, понял, что ты имел ввиду...— Я знал, что ты поймёшь. Я всегда знал, — князь улыбнулся ему и устало потёр руками глаза, пытаясь вернуть себе концентрацию. — Что ты, душа моя? Утомился совсем? — с тревогой в голосе обратился к нему Рогожин, — Ты ложись спать, Лев Николаевич, как доберёмся до дома. Отдохнёшь, наберешься сил, восстановишься... Я очень тебя об этом прошу. Тебе это очень нужно.Князь согласно кивнул и направился было в сторону деревни, но одна мысль вдруг сбила его с толку — он, встревоженный, резко повернулся к Парфёну и схватил его за руку: — А ты побудешь со мной? Ты не уйдёшь?— Я не уйду, — Рогожин нежно огладил большим пальцем запястье Льва Николаевича и подумал о том, что ему никогда больше не хотелось бы оставлять его, — Я теперь никуда не уйду. Князь одарил его любящим взглядом и, уже полностью успокоенный, благодарно улыбнулся. Парфён проследил за его улыбкой, и она настолько ободрила его, что он решился высказать одну мысль, которая зародилась у него несколько минут назад и которая очень его волновала. Говорить ему было боязно.— А после того, как ты отдохнёшь... Если у тебя, конечно, будет желание... Точнее, если ты будешь в состоянии... Гм... Я не так хотел сказать, — Рогожин зажмурился на секунду, а затем, собравшись с мыслями, продолжил, — В общем, мы могли бы пригласить на ужин твоих друзей. Вернее... наших друзей, — исправился он, с трудом преодолевая внутренний страх и неловкость, — Да. Наших с тобой друзей. Взгляд, который он получил в награду от Льва Николаевича, определенно стоил всего этого.