Глава 4 (2/2)

Александр, придержавшись за боковушку, тяжело опустился на канапе и вытянул больную ногу.

— Желал бы я, чтобы раны могли заживать побыстрее.

— Знаю, знаю. Но пока что приходится уповать лишь на искусство доктора и волю Божию, — Максвелл перенёс к камину стул с высокой спинкой, устраиваясь у огня. Что Энрико, что Юлий, что солдаты-итальянцы из охраны неимоверно страдали даже от смягчившихся морозов, и не лучше несмышлёных младенцев соображали как от них беречься. Толку-то от мехового плаща, когда под ним только чуть приталенная сутана из дорогого английского сукна, рассчитанная на английскую же погоду, — должная изображать, хмыкнул про себя Александр, символ скромности и бедности членов Общества Иисуса. Нарекания падре постоянно вызывала и отросшая почти до плеч пепельная шевелюра Энрико, которые Максвелл пропускал мимо ушей, вместе с поучениями о приличествующей монаху тонзуре.

— Я склоняюсь к мысли, что Алукард скрывается где-то в Хельсингёре, либо у Дорншерны, либо всё ещё в замке, только подальше от лишних глаз и ушей.

— С Дорншерной ты, кстати, разминулся, он сегодня обедал с послом.

— Зато я встретил его у городских ворот. Нет, каков всё-таки прохиндей, а? — Энрико рассмеялся. — С обсуждения деталей мирного договора — прямиком на инспекцию оборонительных укреплений!

— Тебе не следовало заходить так далеко и рисковать успехом своей миссии ради моей. Теперь у этой еретички будет лишний повод не заключать мир.

— Но ей не нужны поводы не заключать мир, падре. Напротив, я рассчитываю на то, что её желание заключить мир достаточно сильно, чтобы выдать нам вашего алхимика.

— А ты не считаешь, что военные приготовления Дорншерны — это ответ на твоё требование?

— Не следует недооценивать Ingridae Augustae. Полагаю, вы не слыхали о Гольштейнском перемирии? Вальтер Дорншерна, не успев ещё отвыкнуть от регентства, отправил на переговоры делегацию, намереваясь, как поговаривают, их сорвать и продолжить военную кампанию. Однако королева заняла прямо противоположную позицию и выставила своих посланников, которые добились заключения мирного договора с Гольштейном. Так что распространённое мнение, будто страной управляет риксканцлер, а королева является лишь украшением трона, просвещённая дама, предпочитающая управлению страной переписку с философами, теологические споры и мужские развлечения — не более чем миф. Границы её доверия к Дорншерне широки, но они существуют; то же касается и его влияния.

— Какая, однако, ирония, падре… — Энрико вскочил. Когда тема беседы его особо увлекала, не расхаживать и не помогать себе жестами для него было сродни пытке. — Готов биться об заклад, десять лет назад, оказавшись регентом при малолетней королеве, этот человек предвкушал абсолютную власть. И при короле Арньольве он уже был фактически вторым человеком в государстве. И о вашем Алукарде он не знать не мог уже тогда — поскольку тот появился в Хельсунде явно ещё при старом короле. Тот с охотой покровительствовал различным алхимикам, астрологам и магам.

— Где отступаются от веры, — скривился Александр, — там до дьявольщины и магии обычно рукой подать.

— Вам лучше знать. Для Дракулы, я так догадываюсь, место оказалось — лучше не придумаешь: вдали от родных краёв, где он успел примелькаться, в безопасности от инквизиции, да ещё и при влиятельном покровителе, заинтересованном в его исследованиях. Неясно, на каких основаниях он жил в Хельсингёре первые годы, но потом, как мы знаем, подвернулась ещё и возможность обзавестись добрым именем.

Имя было, каких поискать. Герой походов против турок, сослуживцами прозываемый «Рихард Львиное сердце», рыцарь без страха и упрёка, какие в наши смутные времена, казалось бы, лишь в песнях остались. Только представьте себе: получает этот рыцарь в один злополучный день письмо от безутешной Марии Элеоноры, вдовы своего двоюродного брата, который погиб в битве, оставив на троне малолетнюю дочь. Рихард фон Хельсинг поспешает домой, с благородными ли помыслами, с корыстными ли — да простит тогда его Господь! — вот только явно не рассчитывает, в какое змеиное гнездо угодит. Королева-мать, обезумев от горя, запрещает погребать тело мужа, которое выставлено в Хельсингёре уже который месяц, и по городу ползут самые зловещие слухи о неупокоенном мертвеце. Юная правящая королева не доверяет ни новоявленному дяде, ни собственной матери, которая, всё надеясь родить королю наследника мужского полу, к дочери всегда относилась прохладно. На деле вся власть находится в руках Вальтера Дорншерны, которому явившийся как гром с ясного неба родич королевы сто лет не нужен. И то ли самому риксканцлеру, то ли вьющемуся вблизи Дракуле и приходит в голову план, как одним ударом и от потенциального соперника отделаться, и обеспечить беглого преступника новым именем и положением при дворе — благо в столице фон Хельсинга не знали, даже управляющий его землями за время отсутствия хозяина успел смениться. Так и сложил славный рыцарь голову, не от рук турок-нехристей, а от соотечественников, да и с ведома, надо полагать, ближайшей родственницы; упокоился Бог весть где, без отпевания и достойного погребения. И десять лет никто ничего не подозревал, что нынешний Рихард фон Хельсинг — самозванец, а если подозревал, то предусмотрительно держал рот на замке. К тому же, не забывайте, что лет семь, если не ошибаюсь, назад, в известной вам лаборатории произошёл сильный взрыв, после которого «фон Хельсинг», говорят, долго отлёживался, а потом пошли слухи, что вследствие инцидента любимый дядюшка королевы чуть тронулся рассудком. Мрачная и запутанная, словом, повесть, вполне достойная «Трагических историй» де Бельфоре.

— На мой взгляд, многовато безумцев и неупокоенных мертвецов.

— Один из которых достучался всё же до нас. Не вешайте носа, падре. Истина на нашей стороне, а уж справедливости мы добьёмся. Сегодня, в конце концов, четверг, день размышлений над mysteria gaudiosa, а не mysteria dolorosa, над радостными тайнами, а не скорбными.

[5] но избавь нас от лукавого. Аминь.