Глава 3 (2/2)
— Разве служителям церкви не запрещено проливать кровь?
— Незначительное прегрешение, дабы уберечь ближнего от тяжкого греха смертоубийства.
Ответное «рискну согрешить» совпало с резким броском Алукарда, попытавшегося обойти Александра слева. Одновременно свистнувший нож вонзился алхимику в правое предплечие, жалобно звякнуло стекло, разбитое пулей из вильнувшего в сторону пистоля. Подхватив раненную руку, Алукард прошипел что-то неразборчивое.
— Так-то лучше, — Александр подошёл ближе. — Владислав Дракула, называемый также Алукардом, Священная конгрегация римской и вселенской...
Возбуждение от завершения долгих поисков, от успеха дела, начатого ещё братом Абрахамом, наставником Александра, вскружило голову, заставив непростительно пренебречь осторожностью. Одним движением Алукард перехватил пистоль левой рукой и выстрелил.
Энрико был прав. Это дьявольское устройство позволяло стрелять два раза подряд.
Острая боль пронзила бедро не сразу, а одновременно с резким пинком под колено. Алукард легко отскочил в сторону, и одновременно в лабораторию ворвались стражники. Один кинулся на Александра с бердышом — не обращая внимания на боль, взбешённый инквизитор вскочил на ноги, перехватил оружие за древко, приложив противника о стол, и готов был ринуться в бой, когда порыв ослепляющей животной ярости дал слабину, и накатившие благоразумие и стыд охолонили его, как ведро ледяной воды.
Снова, снова он едва не поддался искушавшему его безумному гневу.
Александр разжал пальцы, уронив оружие, зазвеневшее на каменном полу, и позволил стражникам, оторопевшим от поведения святого отца, вывести себя из подземелия.
Во дворе солдат было не больше, чем обычно; видимо, лишнего шума поднимать не стали. Но о возможности побега речи и быть не могло. Уже после восхождения по лестнице с простреленной ногой Александра не столько удерживали, сколько придерживали. Просочившаяся наружу кровь алым пятнала белую рясу, пропитавшаяся насквозь ткань штанов прилипла к коже. Александр поморщился при мысли, каково будет, когда придётся отдирать сукно от раны, и спохватился, что, может, уже и не придётся. Хорошо ещё, если его просто убьют, а не станут долго и с пристрастием допрашивать. Но, судя по тому, что в кордегардии рану ему хоть и не перевязали толком, но перетянули, чтобы остановить кровь, некоторое время он ещё был им нужен. Александр принялся молиться, вначале про себя, потом вполголоса, но не из-за страха или необходимости обратиться за поддержкой в час испытания, а, скорее, чтобы привычным ритуалом добиться ясности мышления, отвлечься от боли и головокружения после потери крови.
Где-то через полчаса послышались голоса, и в тесное помещение вошла не кто-нибудь, а лично её Величество королева Ингрид и оглядела заляпанного кровью Александра, явно не обрадованная неожиданным продолжением вечерней аудиенции. Непослушные волосы хельсундской королевы, топорщась, выбивались из простой, явно наспех собранной причёски, придавая ей сходства с разъярённой фурией. Из-под пышного платья выглядывали мужские сапоги для верховой езды.
— Отец Александр! — голос Ингрид разносился, должно быть, на весь двор и прилегающие помещения — голос женщины, способной привлечь внимание увлечённого дебатами рикстага. — Я наслышана о том, что Святая инквизиция считает себя выше светских законов и норм, но на эту страну авторитет римской церкви не распространяется. Извольте же объяснить, по какому праву в неурочный час вы являетесь в мой дворец и нападаете на моих подданных?
Её Величество (в народе, не привыкшем к женщинам у власти, но уважавшем свою королеву, именуемая «его Величеством») Ингрид I, королева Хельсунда, казалась как никогда грозной и уверенной в себе — и чего бы ей, казалось, бояться, здесь, где каждый камень свидетельствовал о её наследном праве, а каждый воин готов был выполнить любое её приказание? И всё-таки она боялась, и то, что она лично пришла посреди ночи допрашивать нарушителя, выдавало её страх, как ничто другое. В панике она бросилась задавать вопросы, не задумавшись о том, стоит ли ей и её людям знать ответы. Может, конечно, то была порядочность или недостаток цинизма, не позволивший ей просто расправиться с пленником, а утром ещё и предъявить Энрико Максвеллу ноту протеста. Как бы то ни было, с нынешней точки зрения Александра это была слабость и ошибка, которой он не преминул воспользоваться.
— Ваше Величество, — он выпрямился, несмотря на боль в ноге, и с плохо скрываемой ноткой торжества повысил голос, чтобы услышало как можно больше вскочивших посреди ночи людей, чтобы с каждым словом скрыть его историю становилось всё невозможнее. — Боюсь, что ваше окружение стало жертвой рокового подлога. Дело в том, что человек, которого вы считаете своим двоюродным дядей Рихардом фон Хельсингом, ввёл вас в заблуждение. В действительности он является еретиком и преступником Владиславом Дракулой по прозванию Алукард. От имени Священной конгрегации римской и вселенской инквизиции я, Александр Андерсон, требую выдачи вышеупомянутого Владислава Дракулы для вершения над ним справедливого суда.