1.2. О вещах, которые Ева считает ироничными (1/1)

You probably had the right idea.But the wrong bitch.***Они оба слишком пьяны, чтобы сохранять хорошую координацию. По крайней мере, Александр так считает. Больше, чем пять "Белых русских" в одной маленькой Еве (нет, это не шутка, а пошляцкая безвкусица, так что вслух он этого не скажет) и драконьи дозы виски-сауэра в нем. Так что сегодня придется обойтись без чудес акробатики — серьезно, комната так крутится, что даже на американских горках трахаться было бы удобнее. Это будет... Феерично, чувственно и, как бы ни было прискорбно, недолго. Скорее всего, он кончит быстрее, чем Ева, перевернет её на живот и закончит начатое пальцами. Или языком, смотря как ей больше захочется. В самом деле, Александру двадцать пять, а не пятнадцать, и он не на второсортной порнографии рос, чтобы верить в волшебную силу члена. Лучше уж язык и пальцы, чем неудовлетворенная злая женщина.То есть, что-то адекватное в Нильсене все-таки есть. От "сейчас я буду тебя насиловать" это его не спасает, и от Евы тоже.Они оба слишком пьяны, чтобы сохранять хорошую координацию — это факт. Ева через полминуты превратит факт в гипотезу, но сейчас кажется, что её вообще ничего не смущает. На "сейчас я буду тебя насиловать" она закатывает глаза, фыркает, как от дурацкой шутки, и растягивает губы в ленивой улыбке. Её ресницы дрожат, и Александра в этом что-то настораживает. Спустя секунду наблюдения он понимает, что её выражению лица подходят закрытые глаза, или даже зажмуренные, раз уж ей так все нравится. Ева не выпускает его из поля зрения и чем-то напоминает кошку, которая спит с открытыми глазами.Александр хочет съязвить насчет того, что у нее зубы в помаде, но потом вспоминает, что сам выглядит не лучше. У него в помаде и губы, и пальцы, и шея.Желание сказать что-нибудь едкое превращается в непонятную дрянь, сдавливающую ребра каким-то детским восторгом, и... Окей. Код красный. Александр знаком с девушкой неделю, и ему кажется, что он умрет, если прямо сейчас её не поцелует.— Руки тебе попозже стяну, так и быть, — подмигивает он. Если бы Александр был менее пьян и смог сохранить хорошую координацию, он просто наклонился бы к Еве, не выпуская её рук. Но сейчас любое неосторожное движение может привести и, по закону подлости, приведет к тому, что он завалится на Еву, как мешок с картошкой, придавит её и уснет.Это кошмарный сценарий, так что Александр ослабляет хватку на её запястьях и пытается опуститься из чего-то похожего на планку — ужасную планку, за которую препод по физкультуре отправил бы его наворачивать круги вокруг академии — на локти. Локоть номер один, локоть номер два, по очереди. Локоть номер один...Ева сцепляет пальцы в замок, прижимает руки к груди и, резко распрямляя локти, впечатывает ему в нос костяшки обеих рук. Инерция толкает Александра, так и зависшего на одном локте, назад, и переворачивает на спину. Нос на долю секунды будто замерзает, а потом по нему расползается волна тупой давящей боли — она переходит под глаза, на скулы и почему-то по вискам к затылку. Голове становится так жарко, будто Александр зачем-то засунул её в баню, а сам остался стоять на морозе.— Твою... Сука! Ева, твою мать, что ты д—Дышать не получается. Когда он инстинктивно шмыгает, нос жжет хуже, чем от хлорированной воды из бассейна. Глаза слезятся, и Ева, сколько бы Александр ни моргал, наотрез отказывается не расплываться. Периферическим зрением он замечает, что она со сверхчеловеческой скоростью оказывается на другом краю кровати — но этому есть вполне логичное объяснение. Александр падает на спину влево, Ева откатывается вправо, и их отталкивает друг от друга, как пару магнитов с одинаковыми полюсами. Приоритетной задачей становится просто сесть.— Ева, ты бешеная, — хрипит он.Ева задирает свое узкое платье до бедер, толкает Александра обратно на спину и одним прыжком оказывается рядом. Её колено оказывается слева от его шеи, щиколотка — справа, а голень давит на кадык.То, что боль отрезвляет — это пиздеж. Она ослепляет.Ева сейчас напоминает... Смерть с косой. Но если отойти от метафор, то эта позиция — один в один атлет, который стоит на низком старте. Ева, выставив руки вперед, упирается ладонями в матрас, левой ногой его душит, а второй... Угрожает. Потому что сейчас основная масса её тела лежит как раз на правой ноге и руках.Если Ева двинет бедрами и сядет задницей на левую ногу, она костью сломает ему кадык. Если она не отпустит его, он задохнется. Ни с тем, ни с другим Ева не спешит. Кровь набирается в рот с пугающей скоростью, Александру постоянно приходится сглатывать, и от железистого вкуса его начинает тошнить.— По-другому это представлял, — кашляет Александр. — Что? — цедит Ева.Она качает бедром, и давление на шею усиливается. Мозг выключается, и думать получается плохо. Единственное, что приходит на ум — дебильные наивные вопросы. Что я сделал? Почему? Все же было хорошо, где мы не туда свернули? Что Фредерик подумает? Что только что Ева спросила? Потому что она что-то явно спросила или сказала, но различать слова Александр уже не в состоянии.— Что ты по-другому представлял? — повторяет Ева. — А?!— Как ты, — он кашляет уже без перерыва, и мелкие кровавые брызги пачкают Еве ногу. — Как ты меня ногами задушишь.Раз смерть неизбежна, он, по крайней мере, уйдет на своих условиях.В последний раз пошутив про куннилингус. Ева ошеломленно моргает и смотрит на него с таким отвращением, которое обычно несовместимо с жизнью. Но она все-таки ослабляет давление, в мозг начинает поступает кислород, а Александр наконец-то понимает, что кровь можно не пить, а сплевывать. По его шее и груди стекает кровь вперемешку со слюной, он хватает ртом воздух, и смирение проходит так же быстро, как накатило. Его место занимает паника.Александр мертвецки пьян, он сейчас точно умрет и попадет в книгу рекордов Гиннеса, как первый человек, одновременно задохнувшийся и захлебнувшийся в кровати. Так себя, наверное, чувствуют преступники в Гуантанамо, которых водой пытают: он тоже иммобилизован и ему тоже перекрывают воздух. В рот, конечно, не воду заливают, но кровь физически вязче, а психологически — жутче. — Ева—— Интересно, — хмыкает она. — Всегда хотелось посмотреть, как насильники захлебываются в своей крови.— Ева, пожалуйста, я— шутка, Ева. Ева.— Ты — шутка, — согласно кивает она. Александр скашивает на неё глаза — лоб тут же отзывается острой режущей болью — и видит, что Ева с невозмутимым видом чистит одним ногтем другой.— Что ты представлять? Что-нибудь представлять? Крови, наверное, целый бассейн? — Ничего. Ничего не представлять. Это была тупая шутка.— Но бассейн не нужен, — не слушая его, продолжает Ева. Она дергает головой, и растрепанные короткие пряди взлетают в воздух. — Я люблю эргономичные решения.— Ева, отпусти.Она вскидывает брови и будто расстроенно оттопыривает нижнюю губу.— В России нас учат волшебному слову.— Пожалуйста. Ева, пожалуйста, я идиот, Ева— Ева!— Знаешь, что интересно? Все снаружи думают, что все идет, как надо. Снаружи все всегда думают, что все идет, как надо, — бормочет она, стуча одним ногтем по другому. — Ева, пожалуйста, отпусти. Мы поговорим. Отпусти.Шестым чувством Александр понимает, что Ева еще немного поиграется с ним, как кошка с полудохлой измученной птичкой, а потом заскучает, оттолкнет лапой и уйдет умываться. Хотела бы убить — сделала бы это раньше. Сейчас момент упущен, все моральные уроки преподаны, и с каждой секундой красная пелена, застилающая Еве глаза, теряет пару тонов в насыщенности.Главное — отвлекать её до тех пор, пока пелена не станет совсем прозрачной.— Все снаружи думают... — задумчиво повторяет Александр, пытаясь нащупать правильные слова. — Все. Все люди. Там люди, есть свидетели, человек двадцать видело, что—— Свидетели и свидетели, — хмыкает Ева. — Чего ты ожидал, когда пил с женщиной и поднимался к ней в комнату? Александр в ступоре моргает.— Не этого, блять!— Сам напросился. Сам напросился, сам виноват. Спровоцировал.Если для Евы её слова имеют какой-то подтекст или глубинный смысл, Александр этого не видит. Но она серьезно впадает в какой-то ностальгический транс: взгляд становится из яростного тоскливым, если не затравленным, фразы обрываются на середине, а левую ногу — спасибо, Господи, спасибо — Ева выпрямляет. Александр уверен, что видел где-то эту асану. Поза голубя? Поза воина? Поза отбитой психопатки? — Серьезно? Серьезно? — бесцветно выдыхает он. На возмущение сил не остается. — Ты меня искалечила, и я в этом виноват? Где в этом логика?Видимо, подобрать правильные слова ему все-таки удается. Ева несколько раз сдавленно вдыхает-выдыхает, а потом разгибает правое колено, цаплей зависает на кровати и легко шагает вниз, на ковер.— Ты понятия не имеешь, Sasha, насколько это было иронично. — Ты поехавшая, — хрипит он. Александр наконец-то садится и упирается локтями в колени. Его пробивает крупной дрожью от макушки до пяток — несколько раз, рвано и беспорядочно. Некоторое время они сидят в тишине. Ева дышит тяжело, но почти беззвучно, он сам — рвано и хрипло. Почему-то чужое дыхание Александр слышит лучше.— Плачешь там, швед?Ева успевает перебраться на кресло и вытащить откуда-то две бутылки и рюмку. Рюмка при комнатной температуре покрывается конденсатом. Значит, она до этого стояла в мини-баре. Мини-бар находится в другой части комнаты. Значит, Ева ухитрилась неслышно, едва касаясь пола, метнуться туда и вернуться с алкоголем.Глаза абсолютно сухие, но он, кажется, правда плачет. Ева поплотнее закручивает бутылку "Джека Дэниелса" и легко бросает её на кровать. Себе она наливает рюмку водки, опрокидывает её залпом и даже не морщится.Безумие какое-то. Надо было сбежать при первой возможности и позвать на помощь, а он сидит, впав в апатию, и плачет. Будь это истерика, еще худо-бедно можно было понять, но ведь даже слез нет. Сидит, трясется и смотрит, как Ева соскребает с голой ноги его засохшую кровь.— Хочешь — пей, но лучше не пей. Горлу больно будет, — предупреждает Ева.Александр отвинчивает жестяную крышку и, не прижимая горлышко к губам, чтобы не создавать ненужный вакуум, выпивает несколькими глотками с четверть бутылки. Он это делает назло, и сразу признает, что Ева права. Горло жжет так, что глаза на лоб лезут.Виски, в отличие от водки, теплый. Значит, Ева достала бутылку не из холодильника. Ну, тем лучше: он пил виски-сауэр, она — коктейли с водкой, сливками и Калуа, а алкоголь из разных видов зерна лучше не мешать, и...Почему он, блять, вообще об этом думает? Почему обо всем, кроме того, что ему чуть кадык не сломали?Александр непонятно зачем обнимает себя за шею рукой. — Вряд ли поможет.— Ты тварь.— Сходи в душ, — меланхолично отзывается Ева. — Всегда приятно смыть с себя это. Все, чего ему хочется — это запульнуть в Еву бутылкой и вырубить её. Ничего не изменится, но людям, потерявшим сознание, простительны ноль эмоций и это отсутствующее выражение лица. Людям, только что чуть не совершившим убийство — нет. Ева не должна быть такой спокойной.Разве что она тоже впала в нелогичную и необъяснимую апатию. Надо следы заметать, а не советы раздавать — честное слово, хоть бы дверь заперла или телефонный провод обрезала ради приличия!Ладно, ударить "Дэниелсом" по маленькому правильному черепу — это не все, чего ему хочется. Хочется взять Еву за плечи и орать, пока у них обоих не лопнут барабанные перепонки. Хочется припереть её к стенке и спросить, с чего, блять, у неё так сорвало крышу, если никаких предпосылок к внезапному бешенству не было.Вместо этого Александр задает всего один вопрос. Один, но правильный — потому что Ева в этот раз не наливает себе рюмку, а пьет из горла и, прижав колени к груди, отворачивается к окну.— Ева, в каком смысле "всегда"? ***Она во всем права. Глотать больнее, чем при самой жуткой ангине, когда гланды воспалены и затянуты гнойной пленкой. От того, что гладишь шею, легче не становится, но прекратить не получается. Раздеться и смыть с себя свою же кровь, сидя на полу душевой кабины — приятно. Если не всегда, то хотя бы в этом изолированном случае.Ева все еще в комнате, занимается черт-её-разберет-чем, а Александр берет с собой бутылку и, шатаясь и расстегивая трясущимися пальцами пуговицы, плетется в её ванную.Надо выйти из этого дебильного транса. Нужен какой-то катарсис — он не затем изучал литературу, чтобы не знать, что ему сейчас нужен катарсис. Истерика. Слезы. Разбитые о кафель костяшки. Что угодно из этого подойдет.Пока Александр может только раздражаться из-за того, что здесь нет стиральной машинки. Зачем, если на первом этаже есть прачечная, а Марта и иже с ней каждые пару дней меняют простыни, забирают грязное белье и возвращают чистое, пахнущее на выбор лавандой/морской свежестью/бабочками и концептом беззаботного счастья.Стирального порошка Ева, конечно, тоже не держит. В ящике под мраморной раковиной обнаруживается расческа с одним-единственным черным волосом, приютившимся между крупными зубьями, заколочки-пластинки, которые она носит в рабочее время, пачка сигарет и коробок со спичками.Зеркало висит над раковиной и занимает всю стену — хочешь не хочешь, а не смотреть на себя не получается. Александр выглядит жутко, и меньше всего он сейчас напоминает жертву покушения. Нижняя половина лица замазана засохшей и полузасохшей, поблескивающей в желтых уютных лампочках, кровью, рубашка приклеилась этой же кровью к груди.Ткань от кожи приходится отрывать, и когда Александр, зажмурившись, одним движением сдергивает с себя рубашку, его тошнит прямо в раковину.Он чистит зубы новой одноразовой щеткой и многоразовой, явно видавшей виды и привезенной из России, пастой. Закрыв за собой дверцу душевой кабины, Нильсен первым делом заливает водой рубашку.Потом он выдавливает на ткань полфлакона мятного геля для душа и застирывает пятна. Потом, растаскивая по полу воду, возвращается к раковине, стреляет у Евы сигарету и курит, сев в душе на пол и высунув наружу голову.Горло с каждой затяжкой дерет все сильнее. Костяшки он все-таки сбивает, но как-то лениво и без ожидаемого эффекта: никакого очищения нет. После того, как Александр моет голову, чудес тоже не происходит — разве что теперь он всю следующую неделю будет пахнуть мятой. И Евой.Смешанные чувства, конечно.Он отжимает рубашку, кое-как натягивает на мокрое тело брюки и, утопив окурок в унитазе, вываливается обратно в комнату. Ева выглядит так, будто...Ладно. Без будто. Ева рыдала, и если прекратила сейчас, то только от неожиданности. Почему-то она в плотной водолазке под горло, в черных брюках и носках. Из открытых участков тела Александр может назвать лицо, уши и левый кулак, в котором зажата бутылка водки. Правая ладонь спрятана в рукаве водолазки.Ева пытается что-то сказать, но вместо этого икает. — Я не хочу с тобой больше иметь ничего общего, — подсказывает Александр.— Vza-eemno, — еле шевеля губами, отзывается Ева.Он кивает, забирает свои ботинки и на автомате промакивает выстиранной рубашкой нос. Красного следа не остается. Как только Александр выходит за дверь, — босой, голый по пояс и с мокрой тряпкой в руках — на него обрушивается шквал беспорядочных звуков. Переливчатый игривый смех Элизы, легкий джаз с первого этажа, снисходительный тон Чарльза Харриса, по которому понятно, что он говорит именно с женщиной.Александр живет в другом крыле, и ему нужно спуститься вниз, чтобы дойти до своей лестницы. У входа в бар Нильсен сталкивается с Данте. Когда он — ебучая кинозвезда, ебучий лабрадор в человеческой шкуре — тянет свое "У-у-у", понимающе улыбается и дергает бровями, Александру хочется выбить ему все виниры.