ACT 1 // 1.1. Никто лучше меня не знает, как все испортить (1/1)

***— Ведешь себя как дитя малое, — сквозь зубы цедит Фредерик. Его пальцы сильнее сжимаются на руле, обтянутом серым кожаным чехлом, а в следующий поворот машина вписывается чисто формально. Авансом, наверное — потому что в следующий раз, если такой будет, ни дорога, ни автомобиль на подобные жертвы не пойдут.Когда Фредерик не истерит, он водит предельно аккуратно. Александр от него такой бури в стакане не ожидает, и эта доверчивость выходит ему боком: Нильсена резко бросает вправо, а его висок сталкивается с оконным стеклом.Александр улыбается, возвращает свою голову на место и смахивает с плаща гипотетические пылинки. Он чувствует себя слоеным пирогом: футболка, водолазка, рубашка, свитер и плащ сверху. Это в Швеции можно обойтись чем-нибудь одним, но теплым — в Англии такой трюк не провернешь. Дождь и ледяной ветер здесь работают в тандеме, и если не замотаться по уши в хлопок, шерсть и прочие теплоудерживающие ткани, то схватишь простуду быстрее, чем придумаешь ответку Фредерику. — А ты себя ведешь как призрачный гонщик. Слабовато, конечно, но что ему оставалось? Счет шел на секунды.— Просто выслушай меня.— Я выслушаю, — спокойно кивает Александр. — И приму твою позицию к сведению. Но жениться в двадцать пять — это самоубийство. Как по книжке: социальное, ментальное, на десерт — доведение до самоубийства этой... Кем бы, в общем, ни была эта несчастная.— Плохие книжки читаешь, — хмурится Фредерик.Строго говоря, он не имеет права злиться. Это Александр должен рвать и метать: изначальный питч поездки в английскую глухомань — кармическое вознаграждение за успешно сданный диплом и закрытую практику. Фредерик обещает ему небо в алмазах, поле для гольфа и специальную машинку, сделанную единственно для того, чтобы ездить на ней от лунки до лунки, обещает общество приятных интеллигентных людей и возможность круглосуточно пить виски-сауэр. Несколько бокалов кого угодно превращают в открытого доброжелательного человека. Даже Александра — он, например, оказывается способен общаться с людьми, не читавшими Эдд и не знающими Снорри Стурлусона.Виски-сауэр, гольф, богема... Ларсен врет как может. А Александр, будто не Фредерик учил его тем же приемчикам всю сознательную жизнь, наивнейшим образом ведется на эти сказки.На середине пути он осознает, что его ожидает несколько другая картина. Унылые поля, сошедшие с акварельных почтовых открыток, жирненькие кудрявые овцы и кухня, застрявшая во временах Второй Мировой. Сконы, чай, пастуший пирог, овсянка — Великобритания колонизировала в свое время столько территорий, но так и не смогла себе украсть разноцветное фирменное блюдо. Все какое-то коричневое да серое.И, будто этого было недостаточно, в Йоркшире в то же время будут гостить Поповичи. Александр не доверяет русским примерно со времен Северной Войны, англичанам — со времен англо-шведской. Если смотреть по датам, неприязнь к Руси Матушке длится на век дольше, так что, теоретически, с кем-нибудь из Харрисов Александр мог бы и поладить.Но Фредерик пихает ему девчонку Поповичей. Причем так настойчиво и грубо, будто он — сутенер, а Александр — проститутка, работающая по шведской модели. — Третье, — идя на уступки, ворчит Фредерик. — Вещь сугубо опциональная.— К социальному и ментальному суициду претензий нет? Ты подтверждаешь, что я прав? — ехидничает Александр.— Нет. За окном Александр действительно видит пастуха и стадо овечек, и это становится последней каплей. Если Ева Попович вдруг поздоровается с ним, он собственноручно скормит её парнокопытным — а потом-таки достанет себе свой положенный литр виски и уедет на гольф-карте в закат.***К великому счастью Александра, его здесь никто не пытается окучивать. Его худшие догадки вступают в синтез с лучшими заверениями Фредерика, а то, что получается на выходе, зовется поместьем Сильвер-Харрис. Или Бишоп-Мэнором, как угодно.Здесь, на самом деле... Не так уж плохо. Он не признается в этом даже под дулом пистолета, но факт остается фактом.Некая Марта выделяет Александру комнату, стреляет в него кривовато накрашенными глазками и распоряжается, чтобы все чемоданы подняли наверх.— Солнечная сторона, — заговорщическим шепотом делится она.— Даже из щелей поддувать не будет? — зеркаля её сухую улыбочку и взволнованный тон, отвечает Александр.Кажется, Марта будет весь отпуск плевать в его кофе. Но какая разница — к тому же, если и жить в этом адском каменном отродье, то не с подветренной стороны. Перед тем, как ступить на порог, Александр снизу осматривает особняк, больше напоминающий средневековый замок, и с тоской вспоминает свой шведский загородный домик: сплошное стекло и дерево, панорамные окна, вид на хвойный лес... Хорошая соседка, опять же.Не забыть бы позвонить Рейчел и сказать, что все хорошо. Жаловаться смысла нет: она всегда все понимала по тону, и этот раз, надо полагать, исключением не станет. Александр распихивает по ящикам комода свои пожитки, спустя четыре пропущенных отзванивается подруге, и остаток дня проводит в кровати за книгой (не за Эддой, естественно, он не такой ура-патриот и не почитает Одина). Нильсен даже очки на нос цепляет — мало кто знает про его близорукость, но здесь не в этом дело. Александру двадцать пять, и он находит какое-то мрачное удовлетворение в том, чтобы чувствовать себя старым. Читать с включенным ночником. Поправлять сползающие с лица очки. Спать в пижаме, надевать на неё сверху халат, носить тапки... Не на каждый день развлечение, конечно. С другой стороны, некоторые банджи-джампингом занимаются. Это тоже своего рода подготовка к смерти.Так или иначе, Александр заставляет жутко недовольную Марту закатить ему в спальню столик с ужином и, сославшись на ужасную мигрень, не встречается даже с хозяйкой поместья. Окна его спальни выходят аккурат на огромное причесанное поле для гольфа. Здесь и правда все оборудовано для хорошей игры. Сияют крыши гольф-картов, вымытые недавним дождем. Чопорные мальчишки, от которых за версту несет колонизацией и социальным неравенством, подают клюшки и мячи худой высокой девушке. Она, такая же вылизанная рафинированная англичанка, как и всё вокруг, бьет по мячику так мощно, что её твидовый берет сползает с макушки на ухо. Она поправляет свою шапку, которая никогда и ни за что не спасет её от отита, одергивает серый пиджак и проверяет подошвы ботинок-оксфордов на наличие грязи. Англичанка, кажется, спиной чувствует, что Александр не читает свой маленький шведский детективчик. Уперевшись ладонями в поясницу, она разворачивается на сто восемьдесят градусов и методично прочесывает взглядом окна: слева направо, сверху вниз. Как будто читает тех, кто дома есть и тех, кого дома нет.Когда она сталкивается взглядами с Александром, они одновременно выгибают друг на друга брови и кривят рты.Надо сказать, что рот у девушки совсем не английский — Александр на секунду об этом задумывается, но отказывается сам себе пояснять, что это значит.Может быть, рот не английский, если проходит уже часа четыре, а он все ещё маячит перед глазами — красный, чувственный, раздражающий — и мешает читать.***Устраивать своему протеже взбучку — особенно если протеже такой великовозрастный, как Нильсен — для мужчины уровня Фредерика просто неприлично. Но он приходит будить Александра, прицельно швыряется в него таблетками от головы и напоминает, что через час подадут завтрак.— Не позорь меня перед Аннет, — вежливо просит он. Александр запускает ладонь в свои волосы, щупает прядь и выносит вердикт: жесткие и погранично грязные. До полудня дотянут, потом превратятся в завод по производству масла. Он чувствует себя ребенком, которого отец вывез на турбазу без интернета и приставки. Вообще-то, будь Александр действительно Ларсеном и будь Фредерик его отцом, все было бы куда проще. И веселее.Фредерик из тех людей, которые играют с сыновьями в бейсбол и жарят с ними стейки. Нильсен-старший, если учитывать, что "о покойниках либо хорошо, либо никак" — один из тех немногих, о ком действительно хочется сказать хорошо. И если бы Александр двадцать лет назад был занят тем, что жаловался на слишком большую бейсбольную перчатку или издевался над жидковатой бородой Фредерика, Ульрик Нильсен был бы жив.Но что уж там. Фредерик разводит руками, прикидывая свои шансы, и Александр закатывает глаза.— Ладно. Я помоюсь.— И побреешься.— А то что? Твоя бороденка не выдержит конкуренции?Старики — все равно, что дети. Фредерик щупает свой подбородок, уходит очень задумчивым, а Александр все-таки съезжает с кровати, по-пластунски доползает до душа и убивает в себе все намеки на трехдневную щетину. Не без жертв, конечно.Он полощет рот какой-то мятной дрянью, разрезает заблаговременно сунутые в кошелек пластыри на четвертинки и заклеивает ими порезы на щеках.Кто виноват, что Фредерик объявился, когда учить мальчика бриться было уже поздно.***— Есть, мэм.— Мистер Энтони Харрисон?— По расписанию завтра. Проверьте календарь.— Хм.Пауза затягивается, по фарфоровым тарелкам стучат ножи с вилками, и под этот нестройный аккомпанемент Александр заходит в столовую.Вчерашняя гольфистка-англичанка сменяет свой твидовый брючный костюм на твидовый костюм с мини-юбкой, и Александр мысленно восхищается её оригинальностью.Оказывается, она работает у Аннет ассистенткой. Пока хозяйка дома сидит во главе стола и разрезает пополам маленькую плотную скону, гольфистка стоит за её правым плечом. Все атрибуты на месте: деревянный планшетик, перьевая ручка, блестящие пластинки-заколки, удерживающие на месте её аккуратное каре.И вечерний макияж в половину девятого, разумеется.Александр по природе своей не доверяет тем, кто хорошо выглядит по утрам — то есть, нет, не то чтобы гольфистка хорошо выглядела. Она похожа на азиатку, закончившую Кембридж, купившую свою первую квартиру в девятнадцать и выплатившую ипотеку к двадцати двум — не женщина, а пособие по выживанию в капиталистической системе. Она выглядит безукоризненно со своей блестящей красной помадой, длинными тонкими бровями и острыми скулами. Это не то же самое, что "хорошо".Фредерик встает из-за стола, представляет Александра Аннет, а Аннет — Александру, и он, кажется, единственный, кому с утра правда хорошо и весело.Аннет уже на работе, её гольфистка — и подавно, оставшиеся члены семьи спят и видят, как упадут носами в серую безвкусную овсянку, а у Александра на щеках в общей сумме пять пульсирующих мелких ранок.Но Фредерик отдыхает душой и телом, и за него можно только порадоваться.— Моя ассистентка, — как бы между прочим кивает Аннет.— Ева Скай.— Александр.— Sasha, — дежурно улыбается Ева. — Будем знакомы.Херня это, а не англичанка. Может, твид, заколочки и высокомерность Александра и запутали, но этот акцент даже дихлофосом не вытравишь.Русская.Брови Евы еле заметно приподнимаются, и Александр выводит для себя ещё одну особенность: по её лицу вообще ничего не читается. Если не придираться, она ему улыбнулась. По-доброму? С намеком на скорое убийство? Хитро? Грустно?Непонятно. Ева улыбается никак.Она продолжает свой негромкий брифинг, Александр завтракает яичницей с беконом, пододвигает к себе большой стеклянный кофейник и искоса поглядывает на длинные русские ноги.Почему-то он всегда думал, что серые колготки — это для третьеклассниц. Но на роботе-Еве смотрится горячо, и Александр под её спокойным, ничего не выражающим взглядом чувствует себя роботом-Валли.В принципе, от существования Евы ему ни горячо ни холодно. Влюбленности с первого взгляда — не его профиль, а общением этот ходячий органайзер зацепить пока не сумел. Ради приличия Александр заводит разговор с неким Данте и некой Элизой. Он не знает, кем они друг другу приходятся, но Элизе надо научиться не так палевно трогать член Данте ножкой в балетке. Александр хочет спросить, как давно они спят вместе и спят ли вообще — может, это все разыгравшееся шведское воображение.— Как забавно. Элиза, вы смотрели "Балетные туфельки" две тысячи седьмого года? С Эммой Уотсон? — спрашивает он, подливая себе ещё кофе.Разговор постепенно сходит на нет, солнце робко показывается на полторы минуты и тут же прячется за тучи, и в конце концов Александр остается в столовой один.Ева тоже уходит, но вскоре возвращается. На её деревянном планшетике, как на подносе, лежит айпад последней модели. Она встает за правым плечом Александра, кладет сбоку на стол один планшет, потом обходит мужчину со спины и отточенным красивым движением двигает к нему айпад.Она нажимает на кнопку блокировки, вводит четырехзначный пароль, и на экране открывается YouTube. Как Правильно Бриться: Советы и Правила Бритья от Gillette.Александр так возмущен этой сукой, что ему даже сказать нечего. Она тоже все молчит и стоит, оперевшись бедром на стол и скрестив руки на груди.— Sasha, — задумчиво начинает она.— Александр.Ева морщится и мелко качает головой, как будто ей напоминают о чем-то очевидном и бесполезном.— Я думаю, мисс Элиза ебется с Данте. Александр разве что не крякает. Он собирает в кулак все свое самообладание, чтобы сохранить внешнее спокойствие, и подносит ко рту чашку с кофе.— Кто-то из них явно футфетишист.— Сестра и брат, — без осуждения замечает Ева. Может быть, в русском языке нет слова "сиблинги".Её твидовая пародия на юбку находится в сантиметрах от ладони Александра. И, кажется, Еве нравится смотреть на него сверху вниз.— А потом удивляются, почему в Англии такой страшный генофонд.— Я не из Англии.— Я не говорил про тебя.Ева, не размыкая рук, стучит пальцами с идеальным френчем по своему рукаву, и наконец-то улыбается не как робот. — У нас в России есть такая штука, — она проводит горячими пальцами рядом с кусочком пластыря на чужой щеке. — Левомеколь. Хорошо заживляет.От таинственного Левомеколя, как и от рекомендаций из видео, Нильсен отказывается. Ева опять работает и играет вечером в гольф, Александр опять читает в кровати.Они подчеркнуто не смотрят друг на друга, но Ева заканчивает игру в рекордное время, а Александр выглядит так презрительно и загадочно, как только может.***За неделю он осваивается в Бишоп-Мэноре. На первом этаже, например, кроме столовой и холла обнаруживается барная комната, в которой девушка с черной бабочкой на шее круглосуточно протирает бокалы. По утрам пить — моветон для всех, кроме членов королевской семьи, а так высоко Александр еще не вознесся. Или не пал так низко, с какой уж стороны посмотреть. Так или иначе, утром он сдерживается, а к вечеру, гладко выбритый, причесанный и готовый покорять ледяных девушек-андроидов, снова спускается в бар. Он здоровается со всеми собравшимися, отвешивает комплимент сконфуженной Элизе и заказывает у стойки виски-сауэр.Пока барвумен роняет каплю биттера на кубик сахара, заливает в шейкер виски, лимонный сок и взбивает сырой яичный белок, Александр ищет глазами Еву. Она общается со статной блондинкой преклонного возраста. Это Анна Попович, кажется. Они с Евой друг на друга похожи примерно так же, как виноград и изюм, и с чего тогда не-англичанка взяла фамилию Скай, непонятно.Первым делом Александр надеется на то, что это все-таки Skye, а не Sky. Вроде бы всего одной буквы не хватает, а как дешевит.Вторым делом он надеется, что Ева не замужем.Ему смешивают коктейль, потом второй, потом третий. Ева тянет из граненого низенького стакана бесконечный "Белый Русский", и они многозначительно перемигиваются. На Еве потрясающее черное платье китайского кроя. Круглый воротничок стойкой, длина до колена, разрез выше середины бедра, золотые драконы по всей спине.Александр не хочет так явно пялиться, но хрен с этим, он пялится. Ева холодная, циничная, и она выпила как минимум пять коктейлей, умудрившись при этом не захмелеть. Конечно, ему интересно.Она подходит к нему первая, упирается бедром в барный стул и опять смотрит на все, кроме Александра.— Что ты думать... Думаешь, — поправляется она, — о Достоевском?Александр взбалтывает в стакане свой виски-сауэр и допивает его одним глотком.— Депрессия мне нравится, православие — нет.— Поясни, Sasha.— Не буду. Что ты думаешь о Снорри Стурлусоне?Ева крутит указательным пальцем свободной руки и тычет им в потолок.— Рядом нет, но в мыслях постоянно. Дорогой мой Снорри.Александр выжидательно на неё смотрит, и Ева закатывает глаза. — Ты как неуверенный... Нет, — она быстро щелкает пальцами, пытаясь вспомнить слово. — Самодовольный парень. Умеешь читать? Скажи, как Один добывать мёд поэзии. Пошагово.Александр стучит донышком бокала о барную стойку и примирительно поднимает ладони вверх. Внешне по Еве не заметно, что она пьянеет, но она перестает думать на английском и механически переводит текст со своих загадочных русских мыслей.А еще у неё начинает хромать грамматика. Это почему-то кажется Александру жутко забавным, Еве кажутся жутко забавными его зажившие порезы на лице, и они... Отлично проводят вместе время. Александр редко может о ком-то это сказать, но ему действительно приятно общество Евы.Умной, где надо выебистой, где надо — сдержанной и безумно горячей Евы.Плевать, что он сам себе обещал отправить Еву на корм овцам. И плевать, что овцы — животные травоядные. Тогда речь шла о гипотетической Еве Попович, а перед Александром сейчас — вполне реальная Ева Скай.Они поднимаются в её спальню, потому что Ева живет ближе к лестницам. Их шатает, они смеются над своими больными вестибулярными аппаратами и шутят про печень и почки. Он держит Еву за талию и прижимает её к себе — разморенную, довольную и определенно согласную на продолжение банкета. Ева больше, чем согласна: она вставляет ключ в замочную скважину, стаскивает с себя каблуки и падает спиной на свою кровать.Она потрясающе красивая. Она хорошо выглядит — уже далеко не безупречно, но хорошо. Ей идет размазанная помада, которую Александр губами растащил куда только можно было — на шею, на запястья, острые ключицы и за уши; идут тяжелые ленивые ахи-вздохи, и идет выгибаться в попытках нашарить на спине замок платья.Ева, вообще-то... Такая красивая, что рядом с ней дышать неловко. Как будто с китайской картинки сошла. И она, несмотря на то, что умеет как следует выбесить, никогда не вызывала в Александре ничего плохого. Был интерес, желание взаимно друг друга подколоть, лениво или не очень поспорить насчет кино... Но никакой ненависти или злости. Даже раздражение — и то напускное.И в ретроспективе он, честно, сам не понимает, почему он такой безмозглый урод. Но он расстегивает ремень (и Еве, жадно глядящей на него снизу вверх, все нравится), перехватывает его поудобнее и заводит руки Евы ей за голову.— Зачем? — хитро, по-лисьи глядя на Александра, спрашивает она.Ей все ещё нравится. И он правда, правда не знает, почему у его рта нет прямого сообщения с мозгами, и почему он такой долбоеб, и откуда вообще это взялось.Но он целует Еву в лоб, возвращает ей улыбку и, поиграв бровями, хитро подмигивает.— Ну как, зачем. Сейчас я буду тебя насиловать.