1.3. "Хрупкий Рай" (в ролях: Данте Харрис, Эмма Тарино, Ева Скай) (1/1)

***Тяжело осознать, что прошло всего двадцать минут.В баре, занимающем половину первого этажа Бишоп-Мэнора, как и в любом порядочном питейном заведении, нет часов. Но Александр носит свои. Отцовские, если быть точным. И в последний раз он на них смотрел, когда Ева лениво и снисходительно ругалась на него за вопросы про скандинавскую литературу. "Ты как самоуверенный парень" — фыркает Ева двадцать минут назад. Русский язык сам по себе витиеватый и запутанный, а её перевод получается совсем двусмысленным. Но Саша — Александр, поправляет он себя, Сашей он в этой жизни уже вряд ли станет — билингв, и он сразу понимает, о ком она говорит. О тех ребятах, которые видят тебя в футболке с логотипом "Айрон Мэйден" и, не утруждая себя приветствиями и представлениями, требуют назвать пять их песен. Суть в том, что неважно, настоящий ты фанат или купил футболку потому, что угловатые буквы, скелет с Юнион Джеком и состаренный драный хлопок будут хорошо смотреться с твоей джинсовкой. Ты никому не обязан ничего доказывать — именно это Ева ему пытается донести на сломанном "Белыми Русскими" английском. Предварительно по-снобски поинтересовавшись, что он думает о Достоевском, потребовав объяснений и сведя к нулю все свои последующие аргументы.— Любишь читать? Сколькими способами Один добывал мед поэзии? — хмыкает Александр, качая головой и босиком шлепая до своего крыла. — Чтоб тебя. Ева, все-таки... Нет, Ева классная. Классная, долбанутая, противоречащая себе и противная — это такое интересное сочетание. За прошлую неделю, от легендарного знакомства в столовой до этого маленького корпоратива по приглашениям, Александр успевает в этом убедиться. У неё своеобразное чувство юмора. Она осуждает всех, кто ей чем-то не угодил — но не поливает грязью, а так, предупредительно пинает комок земли куда-то в их направлении и тут же об этом забывает. Ева не злопамятная, и у нее, несмотря на "Полагаю, они делают генетических уродцев и не могут подойти к телефону" нет никаких предубеждений насчет Данте и Элизы.Такая вот женщина. Недостаточно прогрессивная для Запада, недостаточно сдержанная для Востока, зависшая где-то посерединке со своими галочками в планере и твидовыми жакетами.Александру хочется на неё злиться. И он злится, но, несмотря на саднящую шею, не может оформить претензию словами. Дойдя до лестницы, ведущей в его крыло, Александр замирает на месте и вспоминает, как с ним в первый день пыталась флиртовать Марта. "Представляете, солнечная сторона!"Это значит, что Ева живет в холодном западном крыле. Он не хочет думать, почему его это так задевает — в конце концов, на дворе весна, он злится на Еву и не собирается иметь с ней ничего общего. Но подниматься к себе кажется верхом лицемерия. Александр опускается на ступеньки и с трудом пропихивает руки в холодные мокрые рукава рубашки. Ткань с готовностью липнет к коже. Вздрогнув и дернув плечами, он бросает на пол ботинки, а потом поднимает их двумя пальцами — указательный в один ботинок, средний во второй — и бросает их ещё раз. Огромные часы в холле показывают, что время совсем еще детское: короткая стрелка подползает к двенадцати, длинная — к четверке. Он раз за разом бросает на пол свои ботинки. Ему нравится траектория, которую они описывают, и стук, с которым набойки на каблуках сталкиваются с дубовыми досками. Обувь не переворачивается в воздухе, но Александр уверен, что если подкрутить кисть и дернуть запястьем порезче, когда выпускаешь задники ботинок, то они вполне могут...— Эй, — кто-то смеется, и Александр мысленно благодарит за то, что смеются не ему в лицо. От такого унижения он не отмылся бы. — Эй, все в порядке?— Ты отбилась от своего... Стада, хочет сказать Александр. Но он не станет так явно грубить. За неделю он сказал Элизе слов десять, включая четыре сегодняшних — ей попросту не предоставилось шанса испортить впечатление и сделать Нильсену что-то плохое. Так что надо искать компромисс.— ...От своего Данте.Элиза не начинает, заикаясь и заламывая руки, объяснять, что Данте вовсе не её. Становится понятно, что она пьяна. Александр, не двигаясь, сидит на первой ступеньке. Элиза выжидает несколько секунд и, до глубины души оскорбившись на полное отсутствие реакции, цыкает и взмахивает руками. В своем нежно голубом шуршащем платье Элиза жутко напоминает кэрролловскую Алису.Она, конечно, красавица, этого не отнять, но Александру лень на неё долго смотреть. Ему ничего не стоит перевести взгляд от фигурки, венчающей перила лестницы, на Элизу; но она с таким упорством качается из стороны в сторону, так упирает руки в бедра и так явно злится из-за того, что ей не уделяют положенного внимания, что Александру в монастырь уйти проще, чем не поиздеваться над ней. Поэтому он рассматривает огромный отполированный шар, покрытый тонким слоем лака для дерева, и с большим вниманием к деталям вырезанную ворону. Александр все ждет и ждет того момента, когда шар, как цирковой мячик, куда-нибудь укатится, а деревянная ворона раздраженно каркнет и улетит искать новое место для отдыха. Ради интереса он щипает птицу за хвост, пытаясь выдернуть в качестве сувенира перо. Но пальцы соскальзывают, и он огорченно стучит босой ногой по полу. Ворон две, справа и слева от лестницы. Несмотря на симметрию, это отвратительное архитектурное решение, потому что птицы, повернувшись друг к другу спинками, сидят хвостами внутрь и провоцируют несчастные случаи.В попытках отвоевать положенное ей внимание Элиза резко опускается на корточки. Те пять минут, которые она качалась маятником туда-сюда, не проходят бесследно. По инерции Элизу заносит вправо, и она едва не насаживается виском на вороний хвост. Александр резко выбрасывает руку вперед и хватает Элизу за волосы. Только сейчас Нильсен замечает, что у Элизы в левой руке бокал с чем-то розовым и, судя по запаху, клубничным. Коктейль почти полностью выплескивается на деревянную статуэтку, и капли с тихим стуком срываются на ступеньки. Кромка бокала для мартини обсыпана осколками красных шипучек, в мутной жиже плавает долька то ли апельсина, то ли грейпфрута, и Элизе... Явно очень хорошо.Она хихикает, игриво, по-кошачьи трется щекой о его ладонь и преступно недооценивает серьезность ситуации.— Ты зна-а-аешь, — тянет она, еще раз хихикая и хвастаясь своими аккуратными винирами, — Данте там такое вытворяет! Ну, в баре. Слышишь же? Элла Фитцджеральд, Элла Фитцджеральд, оп — Скулбой Кью, оп — снова Элла. Я просто так её люблю, ужас просто. Александр приподнимается на локтях, поворачивает ухо туда, откуда едва слышно доносится музыка, и медленно кивает. Мощный бит и лишенный цензуры текст перетекают в плавные, щемящие аккорды на фортепиано. Диджейского пульта Александр в баре не заметил, так что, наверное, самый странный мэш-ап современности Данте принес на флэшке. "Angel Eyes", как становится понятно ближе к припеву, взяли в живом исполнении. Скорее всего, с какого-нибудь юбилейного концерта.— Такое в "Хрупком Раю" с ним и Эммой Тарино было, и то только в режиссерской версии, — с видом шпиона, выдающего государственную тайну, делится Элиза.Александр даже близко не понимает, о чем речь и не может точно сказать, как реагирует на все происходящее. Но одно точно: мэш-ап отвратительный и не делает чести ни Элле, ни Куинси. У него ноет шея, першит в горле, и он то ли скорбит по убитым в зародыше отношениям с Евой, то ли злится на неё, то ли... Вообще-то, он много чего чувствует, но на детальный разбор уйдет слишком много сил. Он весь день ничего не делал, напился, почти переспал с девушкой и напоролся на покушение на убийство — типичный день шведского недобизнесмена.Он устало падает спиной на лестницу. Как минимум три ступеньки врезаются ему в позвоночник, Элиза опять переливчато смеется и по-кошачьи на него наползает. Она садится Александру на бедра, пуговица за пуговицей застегивает мокрую рубашку и, выдав тихое "Фу", вытирает пальцы о свою юбку.Ему противно. Серьезно. Так Ева себя чувствовала? Какой-то придурок с отставанием в развитии, понятия не имеющий, через что она проходит, забирается на неё сверху, и—Нет, не так. Ева чувствовала себя хуже, потому что Элиза хотя бы настроена доброжелательно.— Пойдем пить, Александр! Ты должен со мной пойти, Данте же ждет! — канючит Элиза. Какие у Александра могут быть обязательства перед Данте, остается загадкой.Она находит его ладонь и, не встречая сопротивления, сплетает их пальцы. Запоздало Александр вспоминает, что молчание или несопротивление, технически, засчитывается за согласие, и закатывает глаза. Но Элиза жуком переползает вбок, подталкивает его под лопатки и, забросив на плечо его руку, дотаскивает до бара.Это лучше, чем подниматься в пустую комнату, опять раздеваться, лезть под одеяло и до утра сверлить глазами лепнину на потолке. От одной мысли хочется пустить себе пулю в лоб. Александр не может сейчас находиться в одиночестве — но, хвала всем богам, ему и не приходится. В баре его почти сразу подхватывает Данте и настойчиво сует в руки треугольный бокальчик с чем-то зеленым. — Это что?— Мятный ликер, шоколадный, водка и шоколадка сверху.Когда пальцы отказываются сжиматься на ножке бокала, Данте Харрис, обладатель нескольких Эмми и одной премии "MTV", матерится и на весь бар орет, что Александр — не мужик, раз отказывается пить с ним "Кузнечика".Александр не то, что мужиком, он человеком себя не чувствует.Несколько часов его накачивают алкоголем, и наваждение начинает понемногу спадать. Александр понимает, что нечего жалеть Еву. Нечего о ней думать. На слова надо отвечать словами, и... Что он, что-то ужасное сделал? Посмотрите, какой монстр. Не любит трахаться, предварительно помолившись и уложив женщину в миссионерскую позу. Подумаешь, любит в пределах разумного покусаться и подраться перед сексом. Ну просто моральный урод.— Я же вообще ни в чем не виноват! — Да! — выбрасывая в воздух сжатый кулак, орет Данте. Он не знает, о чем речь, но ему и не нужно.— Я здесь жертва, — опрокидывая очередной шот, хрипит Александр. Горло дерет так, будто его царапают изнутри десять взбешенных кошек. — Жертва алкогольного отравления! Шутка, шутка. Держи еще один. Он здесь жертва. Еву и поцеловали, и пообнимали, и про Достоевского ей рассказали — погладили все её литературные хотелки — а Александру чуть кадык не сломали.Это все в теории. По факту Александр не может отделаться от Евы, в попытках спрятаться от самой себя завернувшейся в свои плотные трикотажные шмотки. От Евы, забившейся в угол кресла. От Евы, явно успевшей проплакаться, пока он стирал рубашку, курил и тоже ревел. Но как было бы хорошо. Как было бы легко, имей он столько же такта, сколько у Данте, и столько же самосознания, сколько у Элизы. Как хорошо было бы быть несправедливо оскорбленным, и ни в чем не виноватым, и способным завтра сказать Еве, что они просто друг друга не так поняли.— Еще один! — визжит Элиза. Ни Фредерика, ни Аннет, ни Анны Попович здесь нет, но мутным взглядом Александр выхватывает четыре незнакомых молодых лица. Надо сказать, что они держат марку и по крайней мере пытаются выглядеть элегантно. — Это еще кто? — спрашивает он, закашливаясь и хватаясь рукой за горло. Ему кажется, что он царственно обводит рукой всех присутствующих, но на деле от барной стойки не отрывается даже мизинец.Данте просит быть конкретнее, и в итоге Александр понимает, что как минимум половина собравшихся снималась с мистером Харрисом в какой-нибудь мыльной опере, так и не вышедшей за границы Великобритании, или в фильме, наоборот потрясшем весь земной шар. Александр, кажется, даже узнает чьи-то губы — в тот самый момент, когда они мажут по его шее, а Данте, придерживая его за затылок, вливает в него очередной юнит алкоголя и не дает дернуться.На эту девушку он может посмотреть по подписке на "Нетфликс", а на того парня — увы, исключительно в комплекте с мечом, кольчугой и просто неприличными дозами компьютерной графики — на "Дисней-плюс".Несмотря на бесконечных "Кузнечиков", все, о чем Александр может думать, когда Элиза и Данте тащат его вверх по лестнице — это мокрые красные глаза Евы, в которых не осталось ни одного целого капилляра.***Нильсен просыпается на стуле, обитом жестковатой узорчатой тканью. Кто-то его не очень толково, зато старательно замотал в два пледа. Комната ему незнакома, но Александр, выкручивая на полную мощность свои навыки дедукции, в два счета определяет хозяина.На тумбочке, придавленные разбитым вдребезги айфоном последней модели, кипой валяются распечатки скриншотов с "Rotten Tomatoes" и "Метакритика", вырезки из "Вашингтон Пост" и "Лос Анджелес Таймс". Ради интереса Александр вытягивает из-под телефона кусочек бумаги и, пряча в кулаке зевок, начинает читать вслух.Он хрипит.— ...Несмотря на то, что... кх-х. Кх-хм-хм. Несмотря на то, что "Хрупкий Рай" вызывает в любом человеке, знакомом с логикой повествования, желание рыдать... — Александр сухо закашливается и морщится от боли во лбу и висках. — Восхитительная операторская работа, внутренняя драма Тиффани Брандт (Эмма Тарино) и, разумеется, глаза, татуировки, руки... И возмутительный, но местами даже притягательный отказ Билли Брандта (Данте Харрис) от самоанализа оставляют шанс на то, что фильм не выключат на середине.Три случайно выбранных ревью описывают по большей части не сюжет, а брови смазливой длинноволосой инженю. Сюжет состоит в том, что полтора часа бедная Тиффани мечется между двух зол, а бедный Билли не может сложить два и два.Вскоре Александр начинает всем сердцем презирать этот фильм. Его худшие подозрения подтверждаются, и теперь он абсолютно уверен: сценарист прочитал одну пьесу Ибсена, уверился в своей гениальности и пошел пешком покорять Голливуд.И это такая пощечина его вкусу. Александр любит Ибсена, и лучше бы всяким — он близоруко и озлобленно щурится на бумажку — Дэвидам Тарино не трогать его третьего по счету любимого драматурга.Телефона с бумажками и так достаточно, но ещё одна улика в пользу того, что комната принадлежит звезде современного кинематографа — по пояс голый Данте, вырубившийся на кровати аккурат напротив Александра. На какой-то короткий миг Нильсен думает залезть на одеяло, щелкнуть селфи и ненадолго сломать им интернет — но из джентльменской солидарности он даже не достает телефон. Интересно, что именно этот кусок обзора Данте решает вырезать и положить рядом с кроватью, чтобы читать перед сном. СМИ вдребезги разбили "Хрупкий Рай", не окупивший даже свой бюджет, но Данте, кажется, приятно быть тем, кто героически вытянет провальный фильм. В конце концов, претензии у критика были только к сюжету. Может быть, на Данте действительно кому-то приятно смотреть.Добрых пять минут Александр шарится по комнате, заглядывает в шкафы, под кровать и даже прощупывает одеяло вокруг Данте, но своих ботинок не находит. А жаль. Хорошие были ботинки, он в Швеции выложил за них кругленькую сумму.Нильсен опять садится в кресло, набрасывает на плечи оба пледа и с видом местного феодала, осматривающего владения, закидывает ногу на ногу.Ступни мерзнут. Александр сразу вспоминает занудства Рейчел по этому поводу: когда они ремонтировали свой домик, ей пришлось на несколько дней лечь в больницу. Александр, как ответственный товарищ и бизнес-партнер, постелил за это время паркет.Как только Рейчел это увидела, она, агрессивно цыкая и стараясь не делать перемотанной грудью слишком глубоких вдохов, вызвала целую бригаду парней. За два часа они отодрали доски, вынудили Александра выложить все его кровные и оставили их с Рейчел стоять на голом бетоне. Все потому, что ей нужен был теплый пол. Она якобы говорила сто раз, а Александр якобы не слушал — что, конечно, было чистой воды враньем. Но к хорошему привыкаешь быстро. В итоге Нильсен разнежился и принял как данность то, что по дому можно было ходить без тапок. И если бы он взялся составлять рейтинг жилищ по уюту, то спальни каменного, остывающего за ночь Бишоп-Мэнора оказались бы где-то между подземельями Тауэра и эскимосскими иглу. Александр просовывает указательный палец под браслет своих часов и задумчиво трогает выбитое на задней стенке корпуса "УН". Что делать, что делать. Босиком ходить нельзя, появляться в выделенных ему тапочках — выставлять себя на посмешище перед Евой (Евой и остальными). Из запасного у него только резиновые сапоги на случай внезапной рыбалки, а ботинки англичане шьют с тем же успехом, с которым выбирают премьер-министров. Так что в Патели-Бридж новую пару покупать — тоже не вариант.Остается только искать. Не могли же они исчезнуть бесследно. Если кто-то их выставил на улицу... Александр, ежась и морщась, на внешних сторонах стоп ковыляет к окну и с надеждой рассматривает серые предрассветные сумерки. Дождя ничего не предвещает, так что до поры до времени его ботинки даже под открытым небом в безопасности.Но надо спешить. Он на время конфискует у Данте два клетчатых пледа, закрывает за собой дверь и сбегает по лестнице на первый этаж. Лучшее, что приносит Александру это утро — относительную ясность сознания и ноль мыслей о Еве.Ну, может быть, одну или две. ***Даже прислуга еще спит. Большой холл кажется абсолютно пустым. Александр, уже не чувствуя ног, трогает пальцем пятно рядом с лестницей. Все его гипотезы подтверждаются: когда пролитые коктейли высыхают, они действительно превращаются в липкие сахарные ловушки для мух.В последний раз свои ботинки он видел где-то здесь.Или, может быть, в баре. Александр, остервенело шевеля большими пальцами, дошагивает до бара и, толкнув тяжелую дверь, готовится к худшему. Здесь полы не деревянные, а каменные.Следы вчерашнего маленького суаре? уже убраны. Ни пустых бокалов, ни осколков, ни гостей Данте, поголовно номинированных на "Золотую малину". Но, что самое удручающее, никаких следов его ботинок. Нильсен вздыхает и с силой надавливает ладонями на виски. От похмельной боли это не спасает. Ему нужна минералка, свежий воздух и таблетка Алка-Зельтцера, и...— Ева, — кашлянув в кулак, кивает Александр. Ева, развернувшись к нему спиной, обстоятельно запирает входную дверь, вжикает молнией на черной дутой куртке и, игнорируя вешалки, возится с крючками и маленькой петелькой на воротнике. Еще, кажется, не поздно сбежать.В положении Александра самое выигрышное, на его взгляд — притворяться, что Евы ниже шеи вообще не существует. Эдакая летающая механическая голова, работающая на Аннет и держащая с ним холодную дистанцию.Но рядом с Евой нет никаких отражающих поверхностей. Ничего, в чем можно его заметить. Так что Александр позволяет себе один очень сухой, безразличный и безмерно виноватый взгляд на её ноги, обтянутые черным спандексом. Guilty pleasure в чистом виде.Ева медлительно, с удовольствием сцепляет руки за спиной, сводит лопатки и разворачивается. Она зевает, сталкивается взглядом с Александром и вынимает из одного уха наушник.— Ева, — еще раз здоровается Нильсен.Он выглядит нелепее, чем школьник, с которого в коридоре штаны стянули. Особенно на контрасте с Евой: еще шести утра нет, но она уже цепляет на волосы свои металлические заколочки, одевается в монохромный черный и, судя по блестящему от пота лбу, устраивает забеги на длинные дистанции. Вчерашняя черная водолазка, закрывающая руки едва ли не до костяшек, черные леггинсы, черные кроссовки. Белые беспроводные наушники.Красно-зеленый и черно-желтый пледы вокруг его голых замерзших плеч, брюки с пятном от "Кузнечика" на голени, и сиротливо поджатые пальцы.Ладно. В конце концов, если каяться — то лучше уж заранее голову пеплом посыпать. Ева наконец пристраивает куртку у двери, бодрым пружинистым шагом подходит к Александру и уверенно жмет ему руку.— Мистер Нильсен, — широко улыбается она. С видом вечной ассистентки, которой двадцать четыре часа в сутки положено держать своего клиента в курсе дел, Ева обходит светлые диванчики и забирает со стола уже знакомый Нильсену планшет. Она прокручивает в руках стилус, машинально вбивая пароли и вычеркивая пункты из бесконечного списка дел на день. Александр чувствует себя персонажем ужастика, очень невовремя понявшим, что он окружен замаскированными инопланетянами. Одно неверное движение — и его распотрошат. Но пока он притворяется, что все хорошо, и не ведет себя подозрительно, он в безопасности. Ева заворачивает на кухню, и Александру не остается ничего, кроме как в недоумении плестись за ней. К тому моменту, как он приваливается плечом к дверному косяку, Ева успевает всыпать в шейкер несколько видов порошков из разных банок, залить все водой, как следует встряхнуть массу и соорудить себе протеиновый коктейль.Александр трет рукой шею и не знает, куда смотреть. В конце концов он смотрит на её руки — все еще с идеальным френчем, но с красными, искусанными до мяса пальцами. — Ева, — осторожно, боясь вывести её из равновесия, начинает Нильсен. — Ты в порядке?Она растягивает губы в своей протокольной улыбке, кивает и угрожающе тянет через трубочку протеиновый коктейль. — Белковый завтрак, я смотрю. Ну, это всегда полезно. Иногда кости укрепляет, иногда отношения... Надо поговорить.Александр всегда шутит, когда нервничает. Это уже переходит в разряд рефлексов. Ева вежливо приподнимает брови и поворачивает голову так, будто не расслышала, но в следующий раз такой ошибки не допустит. — Кхм, — у Александра некстати начинает першить в горле, и он скрещивает руки за спиной. Почему-то ему хочется подарить Еве машину и прилепить на лобовое стекло бумажку, где будет написано "Сама знаешь, за что".— Я могу начать.— Да, пожалуйста, — выдыхает он.Святая. Святая женщина.— Это не первый случай за то время, что я здесь работаю. ...Твою мать.Александр кривится, как от зубной боли, прикусывает щеку и сверлит взглядом шкафчики из беленого дуба. Сердце стучит, как после трех эспрессо подряд. — Но как это вышло... Нетривиально. Харрисы всегда что-то жертвуют бедным — особенно мисс Элиза. Она всегда покупает себе больше платьев, чем физически можно надеть. Ева запрыгивает на мраморную столешницу и смахивает уведомление с экрана планшета.— Но это очень богатая семья. Ветошь они обычно выбрасывают, — она ловит своими ненакрашенными сухими глазами взгляд Александра и понимающе подмигивает. — Я думаю, кто-то просто постеснялся сделать это лично, поэтому и оставили вот так.— Честно, я... Слушай, давай начистоту. Я не понимаю, к чему ты ведешь.— Прачка нашла какие-то обтрепанные ботинки, — расплываясь в улыбке, тянет Ева.Сучка. Сучка, она знает, что делает.— И? — сквозь зубы спрашивает Александр.— Разумеется, отдавать вещи в таком состоянии — это просто моветон. — В каком — таком?!— Я ужаснулась, — прикладывая руку ко рту, шепчет Ева. Рукав её водолазки сползает вниз. — Там что-то такое странное с подошвами...— Наждачка! Чтобы не скользили!— Хм, — Ева складывает брови домиком и булькает коктейлем. — Впервые в жизни о таком слышу.— Что ты с ними сделала? — Замотала в пакет. Отнесла в бак. Александр резко и коротко выдыхает, будто ему под ребро всадили лезвие. Он обходит стол, и Ева, оттопырив нижнюю губу, вытягивает шею, чтобы посмотреть на его красные босые ноги. — Мусоровоз приезжает через, — она, не церемонясь, поворачивает руку Александра к себе и сверяет время по его часам, — полторы минуты.— У тебя запястье стерто. На секунду Еву будто ставят на паузу. Кажется, если клацнуть у неё зубами перед носом, она и то не пошевелится. Потом она моргает, бортовой компьютер подгружает нужные файлы, и Ева неосознанно трет одно красное воспаленное запястье о другое.— Через одну минуту. ***Александр Нильсен, совладелец не последней по масштабам верфи, несется босиком через клумбы, кроет Еву всеми возможными шведскими матами и машет водителю мусоровоза. Несмотря на все старания, он все равно немного опаздывает, и пакет с ботинками приходится искать уже в кузове.Спустя десять минут копаний водитель теряет терпение и пытается взять с Александра денег за простой. — Пожалуйте, фан, пожалуйте!Александр сует мужчине банкноту в двадцать крон. Когда тот (вполне справедливо) замечает, что ему нечего делать со шведской валютой в Йоркшире, Нильсен роется по карманам и находит еще железный пятикроновик. Он едва сдерживает желание выбить мужчине монетой глаз.Плотный черный пакет снаружи оказывается уже залит каким-то прокисшим йогуртом... И если Ева так заставляет его извиняться — черт с ней, Александр готов в качестве исключения принять её условия. По крайней мере, она как следует завязывает пластиковые ручки, и внутри ботинки оказываются сухими и относительно чистыми.Все утро Александр занимается тем, что ездит из-за города в Патели Бридж. Он сдает свои драгоценные skodon в химчистку и, заявившись в обувной салон в своей самой дорогой рубашке, чистых джинсах и белых тапочках, подбирает там себе оксфорды. Разница со шведским качеством примерно такая же, как между Данте Харрисом и Энтони Хопкинсом. Александр обещает себе, что пожалуется на это Еве, когда приедет. Они заварят чай, выкроят несколько минут в её графике, и обязательно со вкусом поснобствуют. Может быть, она расскажет, что в Англии невозможно купить себе нормальное ципао или удобную шапку-ушанку. ...Ах. Точно. Он пропускает завтрак и слоняется по дому в жмущих неразношенных ботинках. По иронии, отпуск действительно начинает походить на то, что рекламировал Фредерик: пока Ева работает, Александр может спокойно пользоваться гольф-картом, ездить на нем по полю и щелкать пальцами, требуя свой виски-сауэр в десять утра.Но ему это теперь не нужно. Когда Ева переводит его в разряд знакомых и начинает отрабатывать на нем свою профессиональную программу — может быть, со слегка повышенным уровнем агрессии — Александр начинает понимать, почему с ней никто даже не пытается флиртовать.В своем рабочем режиме Ева просто никакая. Все, что она делает — односложно отвечает Аннет, выступает медиатором между ней и мистером Энтони Харрисоном, исписывает по две перьевых ручки за день и перекусывает сконами. Ближе к середине дня Александр перечитывает "Кукольный дом" Ибсена, расстилает на поле для гольфа украденные у Данте пледы и звонит Рейчел по видеосвязи. Она берет трубку почти сразу, и Александра накрывает волной ностальгии. — Какая у нас кухня классная.— Еще бы ты там что-нибудь готовил, — улыбается Рейчел. Она умудряется, не разрывая зрительного контакта, шинковать лук-шалот, пассировать что-то на чугунной сковородке и пересказывать все, что случилось с ней за неделю.Она ездила в гости к подруге и её парню. Этот сноб взял подаренную бутылку вина, сказал, что такое подойдет для особенного случая, и убрал его в ящик.— Но я-то знаю, — дымясь от негодования, ругается Рейчел. — Ты вот знаешь, что это значит?!Александр отрицательно мотает головой, с трудом пряча смешок. Он прекрасно знает, но Рейчел нужна возможность выговориться. — Да то и значит! Значит, ты купила дешевое дерьмовое вино, и я буду с ним, — она всаживает штопор в бутылку белого, нюхает выкрученную пробку и, отмеряя на глаз, льет вино в сковородку. — И я буду с ним готовить! А пить мы, августейшие особы, пить мы будем другое!— И откуда тебе это известно?Рейчел заметно тушуется и притворяется, что ищет в шкафчике пасту. Потом она долго выбирает между спагетти и феттучини, но в конце концов неразборчиво бормочет:— Ну потому что.— Ну почему? — хмыкает Александр. Он глубоко вдыхает и пытается понять, болит ли у него носоглотка. Давит уже не так, как вчера, но внутри все равно что-то чешется.— Мы же так же делаем, — стыдливо пряча глаза, признается Рейчел.***За обедом Данте ругается на Элизу: оказывается, из полутора часов его последнего фильма она видела только те отрывки, где появлялся он, и совсем не помнит сюжета. От нечего делать Александр, не смотревший "Хрупкий Рай" в принципе, плетет всякую чушь про кадры по третям, инноваторские композиционные решения и даже приплетает параллели с работами Кубрика. Данте остается в полном восторге.Чарльз Харрис снисходительно треплет сына по плечу и бросает испепеляющий взгляд куда-то вправо, в сторону Анны Попович.Александр в это время смотрит на Еву. Её зрачки моментально расширяются вдвое, и она вся подбирается. Ну просто кошка, готовая разодрать мышке когтями грудную клетку. — Вот! Пожалуйста! Я знаю, с кем на бродершафт пить!Ева выходит из своего транса, а Александр от неожиданности давится брюссельской капустой и не может вдохнуть дольше десяти секунд.— Ева, — обеспокоенно спрашивает Аннет. — Ты в своем резюме указала, что умеешь проводить прием Геймлиха.— Так точно, — кивает она. Аннет выдерживает паузу, прежде чем спросить:— И ты проведешь его на госте?Ева выдерживает точно такую же паузу, дует на ложечку с грибным крем-супом и отрицательно качает головой. К этому моменту Александра успевает спасти Данте.— Для протокола, я не пью на брудершафт с мужчинами.— Бро-дершафт, — зубасто улыбается Данте.Это кошмар во плоти.***Александр на ногах с пяти утра, на нем неудобные ненавистные ботинки, а Ева, трижды сославшись на занятость, отказалась с ним разговаривать. Где-то в половине пятого он, одолжив из библиотеки том со всеми сочинениями Ибсена, оккупирует беседку в саду. Двенадцать часов бодрствования (и не особо интересный фрагмент, в котором Нора Хельмер заворачивает новогодние подарки своим детям) дают о себе знать. Александр выключается, закрыв книгой глаза от солнца.Его будят глухие ритмичные удары: что-то тупое и не слишком тяжелое раз за разом врезается в землю. Александр осторожно открывает глаза, но книгу с лица не убирает.К ударам добавляется чей-то исступленный рык, переходящий во всхлипы и совсем уж нечеловеческие звуки. Как будто теннисистку заразили бешенством, и теперь она не пищит во время подач, а воет.Это Ева. Беседка, в которой прячется Нильсен, чисто английская. Со всех сторон кружевная, дырчатая, обшитая беленой рейкой и способная его скрыть только потому, что Ева слишком занята сама собой. Александр осторожно пересаживается так, чтобы видеть её, и снова лезет пальцем под циферблат часов.Ульрик Нильсен сказал бы, что он ведет себя, как мерзавец-шпион, и что эту женщину нужно немедленно успокоить. Но, во-первых, женщина херачит землю клюшкой для гольфа и разбрызгивает везде ошметки грязи и травы. Во-вторых, Александр умеет успокаивать редкие истерики своей матери. И все женщины, конечно, разные, но Оливии Нильсен нужно дать прокричаться и прострелить из лука все внутренние органы её воображаемого врага. Еве Скай, возможно, надо дать закончить партию в гольф.Обычно она управляется за час — у Аннет небольшое поле. Рабочий день Евы заканчивается в пять, сейчас (Александр скашивает глаза на часы) — уже девять.Она не могла провести здесь четыре часа. Но, судя по взъерошенным волосам, опухшему от слез лицу и трясущимся рукам, у неё действительно не выходит эта партия. Твидовый брючный костюм, который так не впечатлил Александра в первый день, кажется, висит на ней мешком. Это физически невозможно, потому что Ева не могла потерять в весе настолько много, но тем не менее. Особняк, горящий желтыми окнами, находится метрах в трехстах от поля. Если Ева сейчас закричит, её вряд ли услышат: Чарльз по вечерам включает свои пластинки, Данте с Элизой оккупируют звукоизолированный бар, миссис Сильвер-Харрис с Фредериком уходят... медитировать, за неимением лучшего слова.Александр вспоминает ободранную и обкусанную кожу на пальцах Евы, стертые друг о друга запястья и складывает, в отличие от персонажа Данте, первое, второе и третье.То, что Ева закрывает от него свой ебанутый внутренний мир, не значит, что его нет. Первую неделю, то ли из-за чистого везения, то ли потому, что между ними действительно что-то было, Александра в этот внутренний мир пускали.Теперь доступ для него закрыт. У Евы звонит телефон. Стандартная трель повторяется три или четыре раза. Ева криво ухмыляется, роняет мобильник на землю и, как в припадке, заносит над ним клюшку.Что-то заставляет её остановиться.— Да, — отвечает она, помедлив. — Нет. Я была в порядке! Восемнадцать часов, Эллиа, я была в порядке! — рявкает она.Кем бы ни был Эллиа, он на расстоянии заставляет Еву положить клюшку на землю, лечь на спину и раскинуть руки в стороны. Он задает какие-то вопросы, на которые Ева, выдавливая из себя по букве, отвечает либо да, либо нет. Спустя десять минут она выдает первое цельное предложение.— Не надо ничего выбивать, — фыркает она. — И какие там долги? Скажешь, на маринованной селедке разорился?...Хорошо. Некий Эллиа в курсе того, что Ева обижена неким шведом. Александр, как может, прижимается ухом к стене беседки, но с поля никаких звуков больше не доносится. Пока Ева не начинает хрипло, по-птичьи, подвывать песне Эллы Фитцджеральд.Вполне вероятно, что они поют вместе с Эллиа.Еще немного Ева молчит, а потом Александр едва не роняет с груди книгу. Если разговоры ни о чем с Рейчел, полудурок-Данте, коктейли, идиотские шутки с ботинками и английское общество, к которому Александр не то чтобы прикипает, но хотя бы приспосабливается — если все то, что было сегодня, это и есть тот самый хрупкий рай, то Ева заносит над ним свою клюшку для гольфа.— Я не могу так жить, — спокойно, с осознанием неизбежности происходящего, улыбается она. — Я не могу жить, пока она живет. Либо я, либо она.