6. Непрощенный барон (1/1)

Когда они вернулись в зал, на месте был только Клод. Он сообщил, что барон поднялся к себе, ?не в состоянии выносить напряжения между ними?. Должно быть, он имел в виду игнорирование его мистером Фантомхайвом: тот все еще был сердит за то, в каком свете пьяный барон выставил их компанию.Но Михаэлис припоминал и тот факт, что барону не запрещали пить и даже как будто поощряли. Возможно ли, что все это устроено было нарочно?За весь вечер Себастьян не проронил ни слова, более того, сохранение молчания трансформировалось в наиприятнейшую муку, которая стала как бы напоминанием о произошедшем. Одним своим процессом молчание связывало Михаэлиса с господином Фантомхайвом: происходило некое таинство, о котором знали лишь двое.Существование, тянувшееся, как темный, скрипучий и дымящийся поезд, вдруг стало подконтрольным и, чем более осязаемым,?— болезненно, благодаря господину?— тем более дарящим облегчение.Будучи рядом со своим источником страдания, прелестей и решений за него, Михаэлис ощущал в себе силы выдержать не только очередной день, но и заряд энергии сделать нечто большее. Роскошь пульсирующей радости растекалась по венам, сердце ухало, как скомканная птица, падающая вниз от бесконечного-конечного перелета.Михаэлис думал, что его состояние бросается в глаза, ему хотелось уйти в тень, чтобы где-нибудь позади господина тихо переживать свое внезапное счастье, но заметил перемену лишь Клод. Он подобрался вплотную, обдавая смешанным ароматом табака и горячего древесного парфюма.—?Что произошло?Но Себастьян, как и обещал, не мог произнести ни слова. И это публичное выполнение приказа придавало ему особый вкус: расточительная въедливость глаз паучьего мужчины и его неучастие, сладкое, как слегка забродивший плод.—?Я к вам обращаюсь,?— сказал Клод, его взгляд паучьими лапами ощупывал скулы и рот мужчины, чьи уголки губ были подозрительно приподняты. —?Ясно. Проглотили язык от счастья.Он оставил Михаэлиса в покое, и тот, наконец, смог довольствоваться своим неприметным присутствием подле господина, сопровождая его повсюду словно тень.Фантомхайв и несколько джентльменов играли в бильярд до часу ночи, пили ликер. Клод не играл. Он никогда не делал того, что делал Фантомхайв, и Михаэлис догадался, что это противоречит неким правилам между господином и подчиненным.К двенадцати ночи вернулся барон с бледно-малиновым лицом и глазами унылой охотничьей собаки. Видимо, сон не шел отлученному. Все суетился около господина, маячил, пытался шутить и всячески хвалил.Тошно стало даже Михаэлису, но если господин мог игнорировать его существование, то и он сможет. В тоже время отчаяние и тщетные попытки мистера Кельвина приносили удовольствие от осознания: ?Я не он, я?— хорошо справляюсь?, а также понимание, что никоим образом Себастьян не хотел бы оказаться на месте отлученного.Одно унижение способно приносить удовольствие, а уже другое?— на коленях, игнорируемое?— невыносимые боль и страдания. Михаэлису достаточно было представить. Он оказался удивлен тому, как скоро и крепко привязался к Фантомхайву, этому загадочному и особенному юноше. Настолько ли Себастьян был отчаян, что с головой упал в этот синий омут? Или происходящее и правда носило некий волшебный подтекст?Одно точно известно?— произошло чудо. Себастьян воскрес, и больше ни одной мысли о попытке покончить жизнь самоубийством не возникало.Утром, прежде чем Себастьян позавтракал, к нему отправили слугу: мистер Фантомхайв вызывал к себе в номер.Как стало известно впоследствии, Фантомхайв редко вставал до десяти, предпочитая вести ночной образ жизни. На часах было семь.Предчувствие закралось внутрь, как и странная мысль: ?А если господин скажет, что все кончено, я не подхожу или же сделал что-то не так??У них?— играющих в странные игры людей?— должны быть какие-то правила. Пока Михаэлис умывался и облачался в костюм (в бутоньерку он пристроил нераскрывшийся бутон пиона: хотелось выглядеть хотя бы немногим лучше, чем обычно), он прокручивал в голосе основы договора, но на ум ничего не приходило.Сиэль сидел за маленьким обеденным столом, в кремово-белом халате из шелка, который был расписан синими восточными узорами: верблюды и Тадж-Махал. Волосы были слегка сбиты после сна, но это только добавляло своего рода очарования: Сиэль не стремился брать идеальной внешностью, то ли потому, что не считал ее орудием, то ли потому что знал?— его красота прощает многое.—?Хорошо спали? —?поинтересовался он, не отвлекаясь от газеты. Легкая интонация воодушевляла: тяжелый груз свалился с плеч, Себастьян понял, что позвали не за плохим.—?Как убитый,?— признался Себастьян. Едва он, в третьем часу ночи, попал к себе в номер, как упал на постель и заснул. Ему ничего не снилось, но сон был оздоровительным и глубоким. Он выспался за каких-то три часа и ощущал в себе заряд бодрости и еще больше?— желание идти и быть полезным для господина. А кто бы мог подумать, что после стольких лет бессонницы,?— несколько ночей к ряду. Изумительно.—?Одолевали тяжелые думы, или было некогда?—?Я не запомнил. —?Себастьяну хотелось поделиться своими внутренними открытиями, поговорить о сути происходящего, но смутное подозрение, что этот порыв поспешен и внесет дисгармонию, остановил. Лучше сохранять молчание. Наблюдая за тем, как ведет себя с господином Фаустус, можно было догадаться, что?— молчание между ними естественно, если не считается одним из условий.Именно в этот момент Сиэль поднял голову. Вглядевшись в лицо раба, господин усмехнулся, точно поощряя за верное решение помолчать. Он словно уразумел обо всем, что делается в голове другого: что его волнует, что им движет, чего он хочет. Или вернее?— что для него станет лучше?От одной этой догадки, Себастьяну вдруг захотелось припасть к ступнями Сиэля, выразить, что тот может распоряжаться им, как хочет и как считает нужным. Ноги господина были босы и прелестны в своей беззащитности, особенно аккуратной формы пальчики, смотрящие в пространство, сгущающееся в жадном, трепетном и темном силуэте мужчины. Молочно-белые, капризно-тихие, на них так и представлялся какой-нибудь уродливый черный жук: с шипами, уподобляющимися цветочно-веточным. Морская, свободолюбивая пена и грузная естественность бытия (коряга, водоросль, труп чайки, останки корабля). Принц и его личное, ручное чудовище, и один как будто может без другого, но?— как это приятно, знать, что он все же с ним.Из размышлений вывел приказ:—?Намажьте тост маслом и джемом, только черничным, и налейте кофе. Без сахара.Внутри все приятно натянулось: во внутреннем взоре мелькнула вчерашняя арабская кобыла, которая била копытом о землю конюшни, чувствуя, что ее простою пришел конец.Беря в руки нож для масла, мужчина подумал, что не имеет понятия, как правильно мазать маслом хлеб для господина. Как подавать кофе? Вдруг и здесь имеются тонкости?А как можно иначе намазать маслом хлеб? Простое становится сложным, когда за тобой наблюдает кто-то особенный.Видимо, это читалось на его лице, так как синие глаза озорно сверкнули, совсем как у мальчишки:—?Просто сделайте это. Я вас не съем даже за неловкость. Хотя… Нет. Все же я предпочту не вас, а тост с маслом.На фразе ?Я предпочту не вас?, разум опередил конец, и в груди расплылась колючая стылость.?Я предпочту не вас, а кого-то другого?.Но это был кусок хлеба. Это была шутка.Себастьян закончил размешивать сахар в чашке и сделал шаг назад. Разумеется, он не смел сесть без разрешения.Тем временем господин неторопливо пользовался результатом действий добровольного раба. И чтобы он ни делал: вонзал ли зубы в хлеб, перелистывал газету, глотал кофе, все это происходило под знаком особого очарования.Себастьян снова испытывал счастье: оно поднималось из центра груди и расцветало, как жаркое соцветие, возможно, внешне находило выход в бутоне пиона. Но, нет, нужен огненный, пылающий цветок. Возможно, роза?—?Встаньте на четвереньки,?— донеслось сквозь призму пульсирующей радости. Ветер заколыхал цветок.Себастьян не думая опустился вниз. Пушистый ворс ковра, аромат кофе. Михаэлис все еще не чувствует ни голода, ни усталости, как будто все чувства, ориентированные на его собственные потребности притупились. Организм функционировал во благо внешним потребностям избранного. Принца с океаническими холодными глазами.?Я безумен, совершенно безумен,?— голос разума еще где-то был слышен. —?Что я делаю??Ничего плохого. Точно не умираю. Я не умираю, и это точно.Я живой.Возможно, как никогда раньше.—?У меня после вчерашней прогулки ноет нога,?— произнес юноша. —?Подойдите ближе, напротив. Нет, чуть дальше. Вот так.На спину поставили вытянутые ноги. Давление оказалось легким, но вызвало тяжелую бурю эмоций. Себастьян вновь ощутил себя благодарным и вместе с тем стойким. Сама непоколебимость проявлялась в нем, и то, что спало годами, зашевелилось в сознании: так после затяжной зимы, в своем логовище, просыпается от спячки зверь.?Так лучше?,?— заметил Сиэль и продолжил пить чай своими очаровательно маленькими глотками из своей маленькой и до безобразия хрупкой чашки.Все происходящее было настолько естественным. Чудовищным стало бы обратное: не случись эта встреча.Себастьян огляделся, насколько позволяло положение: в окружении Фантомхайва различалась сплошная хрупкость. Это и стеклянные колбы с засушенными цветами и жуками, и коллекции бабочек, и узоры на одежде, тонкие ленты на шее. В дверном проеме спальни, на рабочем низком столике лежала металлическая тарелка, в ней различалось застывшее и знакомое изваяние. Холмик смерти. Зеленый монах.В дверь постучали: грузный, быстрый стук, так слуги не стучат.—?Войдите.Это был Кельвин и при параде. Видимо, он давно проснулся, а возможно, что и не спал. От него пахло одеколоном, волосы были уложены назад, сверкали от геля, и сверкали золотые запонки.—?Это я! —?с порога объявил он, так как входную дверь отгораживал широкий выступ стены?— ее занимал комод с книгами, видимо, привезенными Фантомхайвом с собой. Но уже по одному дыханию и шагам было понятно, что это барон.Внутри Себастьяна екнуло, и он бы непременно подскочил на ноги, дабы не смутить ни себя, ни барона своим двусмысленным положением на полу, но Фантомхайв ног своих не убирал, и что-то подсказало: раб должен пересилить свою боязнь предстать в вопиюще постыдном свете и остаться подобием Атланта.Кельвин проник внутрь, привнося в безмолвие принца насекомых и уродов, какой-то своей оголтелый и бесцеремонный шум.Кельвин был возбужден, Себастьяну подумалось, он плакал, так как глазные яблоки имели ярко-красный, желтоватый цвет и сверкали, как у бешеного барсука. Кельвин не обратил никакого внимания ни на Себастьяна, ни на его занятие, точно кроме господина в комнате никого и не было.—?Мне сказали, вы уже встали, и я пришел сразу, не мог уже дождаться, а вы знаете, насколько я терпелив, но даже не смог… Ради всего святого, простите меня! Я не займу много времени, я знаю, понимаю, вы заняты. Я лишь на минуту. Ровно на минуту, позволите? Сиэль поворочал ногой, Себастьян же нашелся в создавшихся условиях: уставился в высокое зеркало в спальне. В его отражении была видна ровно половина от Кельвина, изредка мелькала золотая запонка и куцые блики на каштановых волосах. За спиной Кельвин держал в руке коробочку.—?Что у вас? —?спросил Сиэль. Не понятно было: видел ли он вещь или спрашивал просто так. Кельвин переступил с пяток на носки и обратно. Как гигантский скромничающий карапуз.—?Хотел преподнести вам кое-что… еще вчера, но не нашелся удобным случай.Кельвин передал Сиэлю коробочку, кажется, она была обшита бархатом, в таких могут быть драгоценности. Сиэль открыл ее.Кельвин лепетал нечто вроде: ?Ручная работа, для вас, под цвет ваших глаз, волшебное?.—?Красивая брошь в виде птицы. Топазы, сапфиры,?— заметил Сиэль. Себастьяну на мгновение показалось, что господин описывает подарок для него, так как учитывает неудобное положение, стоящего на четвереньках.У Кельвина лоб и виски вспотели, он громко дышал, напоминая о кузнечных мехах.Поразительно, как один юноша способен заставить волноваться взрослого мужчину. Видимо, господин Фантомхайв не прощает большие промахи. Видимо, на кону…—?Это феникс,?— пояснил Кельвин. —?Символ возрождения и бессмертия.—?Бессмертен, как ваша… преданность? Любовь?—?И то, и то! —?спохватился мужчина. —?Вы знаете, как я к вам отношусь! Я ради вас… многое… вы…Ступни заелозили по спине. Кельвин напоминал больного сумасшедшего, сбежавшего из палаты.?Как и я?,?— усмехнулся Михаэлис, напоминая, что он стоит в качестве диванной ножной подставки, но это был только голос разума, в груди все оставалось каменным и собранным, морским и плывучим, горячим и цветущим. Что-то неустанно трансформировалось, перетекая из одного ментального состояния в другое.Себастьян понимал Кельвина, но все же находил в нем некую несостоятельность по отношению к господину. И дело было не в возрасте, а в образе мышления и форме подношения… Кельвин был пошл. Грязен.А Принц оставался чист, даже в их обществе.Брошь, подаренная бароном, в качестве извинения, должна была быть красивой и… дорогой.Раздался хлопок: коробочку закрыли.—?Брошь красивая. Сразу и не догадаешься, что все же женская. Вы собирались везти ее своей супруге, за то, что она родила вам дочерей, не так ли?—?Вы гораздо более заслуживаете ее. Я ей куплю другое!?Хоронит сам себя?,?— подумалось Себастьян.—?Не люблю, когда пытаются замолить подарками. Подарите лучше своей жене, уверен, ей подойдет. Забирайте своего феникса, пусть он будет служить символом вашей возрождающейся любви к ней. А затем возвращайтесь домой и живите ради своих дочерей. У вас еще есть шанс стать им хорошим отцом.Себастьян не видел еще настолько потерянных лиц. У Кельвина все лицо вдруг поплыло и осело вниз: всеми своими рыхлыми морщинами, складками. Старая скала рассыпалась под действием воды.Раздался грохот, это он рухнул коленями вниз.—?Вы не хотите иметь со мной ничего общего? Умоляю! Я провинился, да! Но я больше не буду! Ни капли в рот! Как же я без вас? Пожалейте! Вы?— мое сокровище! Я так долго искал вас!—?Встаньте с колен и прекратите унижаться.—?Может быть, дело в моей семье? Думаете, они отнимут меня у вас? Я брошу их! Только скажите! Одно ваше слово!—?Вы мне все противнее и противнее. Ладно, слушайте мой последний приказ. Возвращайтесь к семье и забудьте обо мне. С сегодняшнего дня вы не мой раб. Вы свободны.—?Как так?.. Как?—?Немедленно. Вон. Не злите меня, барон. Не заставляйте Себастьяна вышвыривать вас за дверь.—?Как же… Сиэль!..Кельвин продолжал что-то бормотать, но все же в нем остались остатки гордости раба?— так как он ушел. Только долго топтался у входной двери, дышал громко, жалобно, рыба, выброшенная на берег. Хватал воздух ртом, все, о чем-то скулил. Выглядело мерзко.—?Я еще вернусь… может быть, вы передумаете…Наконец, дверь скрипнула и хлопнула. Снаружи раздались удаляющиеся шаги.Сиэль сказал, что остатки кофе остыли. Он бросил газету на диван, та упала. Себастьян протянул руку.—?Оставьте,?— бросил юноша и убрал ноги. —?Вставайте.Себастьяну стало жаль, что их завтрак прервали, и былая атмосфера нарушилась. Себастьян поднялся на ноги и оказался близко к Сиэлю. Сиэль задрал голову вверх, на его лицо, теперь, после сцены с бароном, он казался на удивление хрупким. Стальной тон куда-то исчез.—?До двенадцати вы свободны, я намерен читать у себя, а после встретите меня у двери.Себастьян чувствовал, что лучше не задавать никаких вопросов. Не сейчас.—?Да.Сиэль всматривался в его лицо так, словно имел право делать это сколько угодно и как угодно. Себастьян не ощущал неловкости.—?Какая ваша любимая книга? —?спросил Фантомхайв.—??Портрет Дориана Грея?.—?Ваша мать достаточно уделяла вам внимания, как думаете??— Не могу ее осудить в этом.—?Она любила вашего отца? Они любили друг друга?—?Она вышла замуж не по любви.—?И кто из них был мягким?—?Никто.—?Тогда кто проигрывал?—?Оба проиграли и были несчастны в браке. Мне так казалось…—?Потому, что верите в любовь?—?Возможно, я не прав, и брак их устраивал.—?Вы довольно чувствительны, не так ли?—?Никоим образом не могу себя таким назвать. Скорее жестковат.—?Настолько ?жестковат?, что мир вам не мил, а жизнь повергает в пучину страданий и отчаяния? —?губ Сиэля коснулась мимолетная улыбка.—?Вы не даете мне времени на то, чтобы собраться и ответить.—?Я так поставил. Оцените свою внешность.—?По общепринятым стандартам приемлема. Посредственна.—?Все еще не хотите использовать выигранное желание?—?Пока что нет.—?Ладно. Можете задать мне один вопрос.Все происходило так быстро и именно сейчас, возможно, нарочно. Но вопрос, как ни странно, родился сам собой еще во время первого глотка кофе.—?Вам больше нравится ловить насекомых и умерщвлять или наблюдать за живыми?Вопрос, кажется, удивил. Сиэль тихо усмехнулся:—?Зависит от насекомого. Но особенно редкие экземпляры я отпускаю, хотя знаю, что вы подумали наоборот. Меня интересует не редкость, а моя собственная заинтересованность. С виду мне может приглянуться самый посредственный экземпляр, но ведь я могу раскрыть в нем огромный потенциал… В этом суть. А вы когда-нибудь коллекционировали, Себастьян?—?Не интересовался.—?Вот лгун. У вас в коллекции, как минимум, одно разбитое женское сердце. Как вам его вкус?—?Я…Сиэль опустился в кресло и положил нога на ногу. Даже глядя снизу вверх, он смотрел все же сверху.—?Хотите корректно дать понять, что я перехожу черту,?— сказал он,?— но я могу говорить, о чем угодно, и вам это нравится. В качестве поощрения можете поцеловать мою ногу.Себастьян замер. Сиэль снисходительно улыбнулся:—?Ну же, я знаю, что вам нравятся мои ноги. Вы как мой первый богомол: тот всегда начинал жрать добычу не с головы, а бедер. И все вымаливал, вымаливал… Дайте еще, дайте еще! —?Он неожиданно посмеялся, немного зло, а затем склонил голову набок, разглядывая раба:?— Я шучу, Себастьян, не смущайтесь, я не вижу плохого в том, что вам нравится, тем более, вы заслужили.Когда это было произнесено вслух, Себастьян испытал странное облегчение. Он уже давно смотрел лишь на белые, стройные ноги, выглядывающие из-под полов шелкового халата.Он мог грезить о них наяву, как бы сквозь явь, с гулком сладостью осознавая, что происходящее?— сон или реальность?— невыносимо близки.Мужчина склонился на одно колено, обхватил тихую ногу рукой, приподнял и припал губами к заветному: кожа была прохладной и дарила ощущение миролюбивого, снисходительного одобрения.В момент поцелуя Себастьян был уязвим. Кажется, этого и требовалось. Сиэль подцепил его лицо рукой и поднял на себя.—?Вы мой, Себастьян Михаэлис. Скажите, вы это чувствуете?—?Остро.—?А какая большая разница от нашей первой встречи, верно? —?это юноша уже прошептал, как будто страшный секрет. Себастьян согласно моргнул:—?Тогда пойманным оказался богомол.Молящийся монах.Сиэль усмехнулся и отпустил его лицо: ?Идите?, Себастьян отвесил поклон.?Он разовьет во мне потенциал. Расправит крылья. Вылечит лапы. Возможно.Или раздавит каблуком?.