Глава 2 (1/1)

Почему никто раньше ему не рассказывал, что золото умеет петь?Ласкающий, обольстительный, колдовской голос – едва слышный за переливчатым звоном монет, но различимый, свой, особенный. Монеты перетекали между пальцами, ручейком струились вниз. Огранённые камешки среди них подмигивали разноцветными искрами. Его окружало холмистое море, огромные мраморные колонны тонули в нём по колено. Если полуприкрыть глаза, покажется, что у него нет берегов. Склоны и впадины, впадины и склоны без конца. Кое-где округлую гладкость вспарывали угловатые края щитов, рукояти мечей, кубки, головы статуй – но и они не портили чудесного порядка.Вспоминалось, как когда-то, давным-давно, он с ужасом и жалостью смотрел на деда, очарованного этим немыслимым совершенством. Он ли это был? Тот глупый мальчишка, что он мог понять??О, зато теперь я понимаю?.Новая горсть монет, новый шелестящий ручей, новый куплет колдовской песни.Он уже потерял счёт времени, и это было хорошо. Тем меньше соединяло его с тем и теми, кто остался там, снаружи.Вначале было иначе. Тогда Торина глодал гнев. Он думал о Даине и его воинах, высчитывал часы и пройденные лиги. Скоро, скоро справедливость восторжествует! Воры и захватчики будут кусать пыль у ворот Горы, чьё сокровище намеревались отнять у законного Короля. Может быть, на пороге уже закипает битва! Перед глазами вставала глумливая усмешка эльфа. Сгущалась багровая пелена, в висках колотило молотами. Увидим, сможет ли бледноглазая гадина ухмыляться, подбирая выпущенные добрым гномьим клинком кишки!Сквозь кровавую темноту проступало лицо Бильбо, гнев менял качество. ?Ты не тот гном, которого я встретил в Бэг-Энде?. Единственный, кому он верил, как себе. Как он мог? За что? Гнойная рана, нарывающая болью.Нежная песня золота проливалась на неё каплями целебного бальзама. Она звучала без слов, но Торин знал, что, если постарается, постигнет великий смысл. Благие чары, будьте благословенны!В первую ночь – когда он ещё пытался отличать ночи и дни – он решил выбрать для сна один из жилых покоев. В каждом из них его ждали тела. Поодиночке или держась друг за друга, сохранённые почти нетленными в мёртвом воздухе. Слепые глазницы тех, кого он не сумел спасти, скрюченные пальцы, царапавшие камень в последней муке. Безгласный упрёк оскаленных ртов. Торин не мог этого вынести.Он вернулся в сокровищницу. Облюбовал углубление между двумя золотыми холмами, улёгся, завернувшись в мантию. Меч лежал рядом, чтобы можно было сразу схватить, вытянув руку.Сон проглотил мгновенно. Никогда в жизни Торин не спал так крепко и не просыпался таким отдохнувшим. Это было… странно. Сколько он себя помнил, у него всегда был чуткий сон. Ещё совсем недавно, в походе, сопение и храп товарищей часто мешали уснуть – и это после многочасового изнурительного перехода, когда все еле на ногах стояли от усталости! Но он удивлялся недолго. Сказал себе: всё верно, так и должно быть. Ведь я наконец-то вернулся домой!Он бродил по сокровищнице. Поднимал, разглядывал, гладил прекрасные вещицы, творение рук его народа. Увидев их, величайшие мастера эльфов и людей рыдали бы от восхищения и стыда за своё ничтожество.Моё. Это всё – моё.Потом шаги привели в тронный зал. Трещина протянулась по спинке трона, как шрам. Место, где был Аркенстон – ещё одна пустая глазница. От воспоминания о нём пробуждалась раздирающая боль. Бильбо. ?Я хотел отдать его тебе. Ты изменился?. Бежать, бежать от неё! К чудесным золотым холмам, к драгоценным вещицам.Они не предадут.Вот тогда он в первый раз услышал пение. Сначала показалось – оно доносится отовсюду. Потом прислушался, понял – нет, оно зовёт, хочет, чтобы он отыскал его источник. Закрыл глаза, позволил голосу себя вести.Когда открыл, увидел, что стоит на дне большой глубокой впадины. В ней было что-то… невыразимо влекущее. Золото не просто блестело, услаждая взор, от него исходило тепло. Он рухнул на колени, со стоном погрузил замёрзшие пальцы. Вдохнул, грудь затрепетала от блаженства. Захотелось ощутить тепло босыми ступнями, как песок на берегу озера в знойный день. Он принялся разуваться, спеша, дёргая ремешки. Одна пряжка оторвалась, упала, тут же утонула в золотой волне. Не жалко! Он отбросил сапоги. Кованые мысы клацнули, взлетели брызги монеток.?Смешно. Босиком я буду похож на хоббита?.Грудь проткнуло ядовитой иглой.Нет. Не думать об этом.Под сапогами были надеты толстые вязаные носки. Он стянул их двумя рывками. Взгляд на миг зацепился за дырки на больших пальцах, ровные, будто прорезанные ножом. За ними что-то блеснуло. Неважно. Он отшвырнул носки, не задумавшись.Тепло кутало, обволакивало. Песня манила, ласкала, трогала что-то внутри. Уйти оттуда было уже выше его сил. И зачем? Он наконец обрёл то, по чему тосковал всю свою жизнь.Мысль о еде посещала раз или два. Только мысль, без всякой телесной необходимости. Рассудочная память о том, что, когда так долго не ешь, положено испытывать голод. Думать об этом было скучно, и он забыл о еде.То и дело смаривал сон. Блаженный жар согревал, не обжигая. Зарывшись в золото, лежалось мягче, чем в детстве на пуховых перинах. А когда просыпался, бодрствование само походило на сладкую грёзу.Медленно водить ладонью, впитывая сияние и тепло. Поразительно, сколько золотой цвет заключает в себе оттенков, таких неуловимо разных. Чем дольше вглядываешься, тем их больше. Как прихотливо ложатся тени. Они живые, каждый миг меняются, извиваются, вот-вот прочтёшь загадочные письмена. Зачерпывать в пригоршню, смотреть, как между пальцами струятся драгоценные чешуйки… Чешуйки?Почему подумалось про чешуйки?Мысли спутались. Веки налились тяжестью. Свернуться в клубок и спать. Спать…А потом начался зуд.***Глаза распахнулись сами собой. Было светло как днём. Куда подевался ласковая баюкающая полутьма, в которой так сладко дремалось? Высоко вверху Торин увидел вырастающие из свода навершия колонн, золотые вены в зелёном мраморе, сверкающие, словно под полуденным солнцем. Кожа горела огнём.Вся сразу, спина, грудь, живот, предплечья, бёдра. Это была пытка, равной которой Торин не знал. Она сводила с ума. Ожог, пчелиные укусы по сравнению с ней – лёгкое дуновение. Кататься по полу, скрести, царапать, содрать до мяса – что угодно, лишь бы её прекратить!Как он завидовал змее, умеющей сбрасывать кожу!Торин принялся срывать одежду. Скорее! Что за тщеславная дурость – напялить на себя всё это? Долой, всё – долой! Слышался звук распарываемой ткани. Полетели клочки меха, мелькнул кусок родового узора на откромсанном лоскуте. Кольчуга! От кого он собирался защищаться здесь, в самом сердце прадедовских чертогов? По ушам резанул скрежет, брызнули во все стороны железные звенья.Дыхание свистело в груди, глаза выедал пот.Последняя преграда. Торин сгрёб в горстях ворот нательной рубахи, рванул. Ткань разошлась как мокрая бумага. Он посмотрел вниз.И замер.Кожа на плечах, животе и боках посерела и сморщилась как старый пергамент. Почему-то больше справа, со слепящей ясностью отметил Торин. В безжалостном полуденном свете блестели гладкой коркой какие-то язвы. Сперва показалось, они сочатся сукровицей. Нет, корка была сухой, запёкшейся. Пока Торин смотрел, по краям одной из язв побежали трещины, полоски кожи съёжились, завились наружу. Так скручивается кора на брошенном в костёр полене.За ними вместо алой крови проглядывала чернота.Цепенящий страх сменился исступлённой жаждой спасения. Что быстрее – возвращаться к завалу у главных ворот, разыскивать спрятанные в топорах каменных стражей рычаги, или спускаться по лестнице от тайной двери? Добраться до Оина, Гэндальфа, может быть, они ещё смогут…Гэндальф, осенила догадка. Откуда знать, что неведомая напасть – не его рук дело?Проклятый старик! Стакнулся с мерзавцем эльфом. Не добились своего силой, так решили выманить его коварством.Гордость окатила жгуче-ледяной водой. Нет. Торин оскалился. Не скажут про него, Короля-под-Горой, что он пресмыкался перед врагами на брюхе, моля о пощаде! Пока он жив, его унижением им не хвалиться.Не для того он отвоевал у дракона своё сокровище, чтобы теперь бросить его и сбежать.Как на чужую, Торин смотрел на собственную руку, которая ползла вперёд, вздрагивая и дёргаясь, уступая необоримой тяге. Вот нацелилась на расплывчато-серое пятно в верхней части живота, напротив рёбер. Пальцы коснулись, провели сверху вниз. Целый кусок полупрозрачной кожи, высохшей и ломкой как мёртвый лист, отделился и упал. Открывшуюся черноту рассекали бритвенно-тонкие, ясно различимые бороздки. Их рисунок казался знакомым. Новый тычок пальцем, новый омертвевший лоскут отвалился, обнажив то, что рождалось под кожей… чем бы оно ни было. Взгляд прикипел к пересечениям бороздок. Ответ лежал на поверхности. Глаза видели, ум до последнего не желал верить. Так несмышлёное дитя, угодившее в обвал, зажмуривается, зажимает уши ладонями, думая, что прячется от рушащейся горы.Что-то вроде одинаковых продолговатых ромбов, идущих ровными рядами. Их верхняя половина короче и слегка сглажена, нижняя – вытянутая, у?же и острее, формой напоминает готовый к удару наконечник копья. А ещё – стальные пластинки брони, которые приклёпывают к кожаной основе. Похожий доспех Торин носил в начале похода, вместе с прочим снаряжением Отряда он сгинул в темницах у Трандуила. На том, прежнем, были не ромбы, а шестиугольники.Нет.Он оборвал эти мысли.Хватит малодушничать. Протри глаза. Ты уже прекрасно понял, что это такое.Не наконечники и не пластинки.Это чешуя.