Глава 3. Ализариновый крик. (1/1)

Я видел, как происходит трансформация. Ужасно смотреть, как меняются лица твоих солдат, понимать, что они могут не вспомнить тебя на следующий день; это как меч в грудь. Но те, кто сумеет пройти через это, станут почти неуязвимы. […] Напоминай им, чтобы они распространяли лириум. Он растет от одного нашего прикосновения. Наш маг говорит, что он намного сильней синего. По его словам, это как кружка для эля, полная бренди. Спустя две ночи он сошел с ума: орал и пускал пену изо рта. Пришлось запереть его в сарае. Кодекс – Dragon Age: Инквизиция. Мелькор сидел спиной к нему за рабочим столом – похоже, читал очередной эдикт. Картина, знакомая до боли: лампы подсвечивали золотом его точеный профиль. Крупные распущенные кудри, подколотые с висков, змеились по спине. Все – в ярких теплых мазках разноцветного света. От витражных дверей на балкон и Сильмариллов в железном венце на подставке. Майрон потянул это мгновение. Запомнил секунду, пока они еще были живы. – Иди сюда, – голос Мелькора прозвучал ворчливо. Он взмахнул рукой, повел плечами, распахивая воротник рубашки пошире. – Будешь пропадать – решу, что ты трус, обманщик и лицемер, – Мелькор склонил голову к плечу привычным жестом, их жестом. Требовал оставить на шее или щеке приветственный поцелуй. ?Нет?.Майрон не шелохнулся, глядя на него: такого красивого, что в груди стискивало. Даже колючий шепот в крови как будто взял паузу, пока он смотрел на Мелькора: простого и теплого, слишком похожего в этот момент не на одно из начал целого мира, а на обычного живого мужчину. – Посмотри на меня, – он заговорил тихо. Мелькор раздраженно встряхнул кистью, распространяя аромат духов, холодный и плотный, как благовония и кожа на морозе. Отложил в сторону перо с чернильницей. – Посмотрю я потом. Я скучал по твоим губам, так что поцелуй меня, а потом говори что хоч... Слова оборвались на середине, когда айну обернулся и наконец-то увидел выражение его лица и поднятую руку без перчатки. Взгляд черных глаз встревоженно скользнул по ладони и лицу. – Что случилось? Он слышал беспокойное недоумение в голосе Мелькора, когда тот поднялся из-за тяжелого резного стола, сделал шаг навстречу. И остановился, когда Майрон отступил и жестом показал не приближаться. Страх до сих пор стискивал майа изнутри. Сам вид изуродованной руки казался ошибкой, нелепой случайностью, но худшее, что он мог сделать – обременить своим ужасом и гневом еще и Мелькора. Поэтому следовало говорить спокойно. Времени на страх у них не осталось. – Не подходи ко мне. Не обнимай, не прикасайся и тем более не целуй. Я не должен был приходить, но не решился сказать гонцу. Он видел, как ожесточился взгляд Мелькора, как окаменело его лицо. – Что именно ты не решился сказать? – голос зазвенел с металлической резкостью. Майрон покачал головой и подтянул рукав повыше. – Вот это, – он повернул руку так, чтобы Мелькор увидел их, крошечные красные наросты в месте крысиного укуса. Тонкие иглы кристаллов, проросшие между большим и указательным пальцем – еще твердые в живом теле. Вены на внутренней стороне его предплечья потемнели и набухли – будто кто-то очертил их кистью по золоту кожи. Глаза еще не покраснели, но он знал, что и это случится скоро. И если дойдет до худшего – он хотел принять смерть не от чужой руки. По крайней мере, попросить о милости убийства до того, как превратится в безумное чудище. Если бы болезнь каранглира можно было обезглавить так же просто, как предателя… – Видишь? Руку свело пульсацией боли, и Майрон с шипением выдавил воздух между зубов. Мелькор смотрел на него, напряженный и – этого он мог даже не спрашивать – напуганный. То выражение лица, которое слишком легко истолковать как брезгливую надменность, но он читал страх по широко раскрытым черным глазам и губам, упрямо сжатым в тонкую ниточку. Майрон сглотнул, и сам слышал, как хрипло и чуждо звучит его голос в этой прекрасной комнате, обставленной роскошно и мягко. Он пытался думать только о необходимом. Не чувствовать, давить животную панику, которая все еще по-звериному бесновалась в каком-то уголке его души. – Послушай меня. Я убил Энгвара. Бросил его голову в расселину. Но каранглир… – он покачал головой, заставляя себя произнести отвратительную правду. – Это не минерал, это болезнь. Передается через кровь, через укусы крыс. Думаю, что и через воздух, если вдохнешь пыль. Я закрою Фелуруш и Хабр. Послежу, чтобы никто не вышел. Постараюсь уничтожить все, что найду, пока еще буду в своем уме. ?Вот и все?. Он не видел другого выхода и объяснял это Мелькору холодными, жесткими, нарочито короткими фразами. Они имели дело с болезнями раньше, и правило было общим – изолировать зараженных, сжигать тела, уничтожать источники заразы. И даже если бы погибли два города в глубине – у всех остальных, у армии, у Мелькора, у майар с верхних уровней – останется шанс. Он сам бы убил всех, не раздумывая. Сразу. Но Мелькор аж вскинулся в ответ на его слова – оскалился, сверкнул глазами, стиснул пальцы на локтях скрещенных рук. – Что это значит? – голос айну прозвучал резко и требовательно. – Вот это твое – ?в своем уме?? Майрон примирительно поднял раскрытые ладони, медленно сморгнув. <i>?Мы ждали?. ?Мы спали?. ?Нет. Пошли прочь?. Он не знал, как объяснить Мелькору это чувство кипящей в крови отравы. Размытого разума, будто бы шепчущие за стенами твари пытаются занять твой дом и перестроить его под себя. Грызут и терзают, скребутся в дверь, колотят в нее. ?Да и не нужно. Он без этого понял раньше всех, что эта гадость съедает тебя не с тела, но с разума?. Они, стоявшие за дверью, теперь прислушивались к каждому его слову – и они же наказывали за попытки противиться, за нежелание стать таким же. Слиться с их проклятым роем. Голову жалило навязчивым гулом, густой вибрацией, заглушающей любую здравую мысль. Низкие текучие ноты без ритма.– Когда оно в твоей крови, ты сходишь с ума. Оно общается. Обещает тебе все. Такую силу, о какой ты и не мечтал, – Майрон тяжело вздохнул, потирая виски пока еще здоровой рукой, но это не избавило от путаницы в мыслях и боли. – И… стирает тебя. В порошок. Все, чем ты был. А потом растет из тебя, пока не умрешь. Разрывает изнутри. Я слышу эту песню у себя в разуме. Шепот за закрытой дверью, который скребется ко мне. Мы… они… они и есть каранглир. Один разум. Одна кровь. В голове… все противится, когда я говорю, что этот камень нужно уничтожить. Я помню только твои слова, что ты ему не верил. Значит, так и было правильно.Мелькор зашипел сквозь зубы и принялся отрывисто расхаживать по комнате взад-вперед. Глаза у него разгорелись огнем от ярости. ?Прости меня?. Все же при виде него – такого – у него осталось, чему болеть. Осталось, за что чувствовать себя… даже и виноватым. Майрон встряхнул головой, когда виски снова сдавило вспышкой гудящей боли, а рассудок скрутило темнотой: воющим шквалом дикого хохота и звериного рева. ?Оставьте меня в покое! Я вам не принадлежу!? Краем глаза он успел заметить, как Мелькор сделал к нему шаг, приподняв руку – и тут же отступил, словно одернув себя, что не должен прикасаться. ?Молодец. Все правильно?. Тьма в рассудке слегка отступила, и он постарался этим воспользоваться – будто пробежать через поле, пока лучники готовятся дать следующий залп, поэтому заговорил отрывисто и быстро, отбрасывая всякую сентиментальность. Сосредотачивался на самом важном, что должен услышать Мелькор, пока в разум не вернулась ревущая свора. – Я должен попросить тебя об одном, – на этот раз голос звучал твердо. Он смотрел Мелькору в глаза, золотые от злости. – Созови их своей волей, потому что можешь. Даже крыс. И убей нас всех, без остатка. По-настоящему. Эта болезнь, эта скверна – поражает дух. Меняй фана – все равно останется. Меня убей последним. Сам. Когда убедишься, что больше не осталось ничего и никого.Мелькор как окаменел, слушая его – даже не моргал, не шевелился. Просто смотрел, будто змея перед броском, напрягся всем телом. Как бывало за секунду до того, как он мог выплеснуть такие потоки гнева, что смели бы города. И выплюнул, броско и холодно, одно-единственное слово: – Нет. Майрон не стал подавлять вздох. ?Конечно, он упрямится. Чего я ждал??– Да, – прозвучало металлически непреклонно. – Я не верю в исцеление. Не вижу пути. Поэтому убей нас всех, без остатка. Что делать с майар – знаешь. Запрети всем заходить в Хабр и Фелуруш, и на территории поблизости. Закрой рудники. И что бы ни случилось – не смей трогать каранглир. Ты обязан остаться здоровым.Он не дрогнул и не удивился, когда все накопленное Мелькором за время их разговора рвануло с силой лавины. Мелькор чеканил слова с такой вызывающей яростью, что будь они материальны – оставили бы выжженные следы даже на камне. – Я понял, Майрон. Хочешь залечь на дно, в дыру, отползти умирать, как обреченный, пока я разгребаю все, что тут произошло?! Вот этого? Он ничего ему не ответил. Только чуть-чуть улыбнулся. ?Не сердись, душа моя?. И увидел, как Мелькор будто бы разом растерял весь гнев. Сдулся. Прикрыл глаза, массируя их кончиками пальцев. Опустил руки в нерешительности, и Майрон вновь поймал взглядом это его оборванное на середине, такое привычное движение – первый шаг навстречу перед объятиями. Он не торопил его. Мелькор обхватил себя ладонями за локти, задумчиво куснул губу. Походил взад-вперед, между постелью и рабочим столом, бездумно глядя по сторонам тем взглядом, когда ничего не видишь, слишком сосредоточенный на собственных мыслях. А когда выдохнул, повернулся к нему и заговорил, голос звучал убийственно спокойно. – Хорошо. Возвращайся и делай то, что должен. А я сделаю то, что должен. Но умрешь – сам тебя достану из небытия, чтобы убить. В огромной пещере под Фелурушем было темно. Единственный свет, пронзительно-багряный, как красные звезды, они принесли с собой. Они были уверены, что балрог никуда не делся. Остальные жили дальше и глубже, или наверняка покинули свои расселины, торопясь пожаловаться королю, но самый упрямый, Лунгортин – остался. Энгвар чувствовал его присутствие. Чужак в их владениях, огромная сладкая жизнь, дышащая такой мощью, что ее высвобождение подарило бы каранглиру невиданные доселе скорость расти и власть поглощать. Они бы разрезали его фэа на маленькие кусочки, пропитали им кристалл, а затем собрали обратно, прекрасное чучело в оболочке балрога. Средоточие мощи, способной одолеть и… нет, больше не Аран Эндор. Мелькора. Он заставил себя и всех остальных назвать его по имени. Покатать на языках эту сладкую простоту, упиться тем, как умалилось значение одной-единственной личности, когда с нее срывают все огромные прозвища и пышные титулы, и остается только имя. – Лунго-ортин! – Энгвар раскинул руки, оплетенные ализариновыми пластами кристаллов, и насмешливо позвал майа. Как Лунгортин любил смеяться над ним в былое время! Они все видели и слышали это!?Ты не устоишь перед нами. Не устоишь же??Они больше не боялись балрога. Не боялись ничего, потому что переполнились силой, способной свергать не только королей, но и поставить на колени целый мир. ?Целый мир, полный песни. Целый мир, принадлежащий нам?. Каранглир помог восстановить фана не за дни, но за считанные часы. И пусть голова стала лишь подобием прежней, пусть глаза видели мир в красном зареве, пусть волосы превратились в кристаллические наросты – Энгвар не просто остался здесь, но даже преуспел. Тар-Майрон полагал, что смог казнить его, и тем подарил самый лакомый кусок в их маленькой гонке – время. И они решили воспользоваться этим. ?Да?. Раньше никто не хотел оказаться в обиталище балрога, потому что боялся его жара и темноты, такой густой, что парализует душу и разум. Но сейчас им всем, армии Энгвара, его братьям и детям, требовалось пространство. Агарглиру, его алой песне, тоже требовалось пространство, и он собирался его получить. Он уже отобрал дом балрога, принеся сюда кровь и крыс, и красную мелодию: там, где раньше воздух трепетал от нестерпимого лавового жара, теперь выросли чарующие кристаллы, и самый большой высился среди остальных, блистательно ярких, будто трон. Пока что – твердый и темный. Пока что – не испивший живой крови. Пока что – не вкусивший живой души. Энгвар стоял посреди гигантской пещеры, с настоящей армией за спиной, мерцавшей сотнями алых глаз – мужчин, крыс, женщин и детей. Свод тонул в кровавом мраке, и майа вновь расхохотался, подзывая балрога. Будто пьяница, что требует от жены выглянуть в окно. – Эй, Лунгортин! Я не вижу тебя! Мы стоим тут, трусливая корова! На этот раз балрог их услышал. Появился из расселины в глубине – огромная тень, едва ли не раза в два выше самого Энгвара, обдал жаром и запахом угля. Огненные глаза пламенели во тьме, как щели в горне. Лунгортин усмехнулся – резкий и злой смешок, будто бы осыпалась каменная глыба. – Аран Эндор узнает про твои глупости, Энгвар, и раздавит тебя, – низкий рокот его голоса отдался глубоким эхом. ?Да неужто??Энгвар услышал, как армия за спиной глумливо загоготала над словами Лунгортина, опьяненная силой и собственным бесстрашием. ?Не раздавит, Лунгортин. Ибо он слаб и не смог дать никому из тех, кто стоит со мной, всего, что они хотели бы. Они больше не червяки под его ногами. Они – армия?. – Как же он узнает, Лунгортин? – Энгвар говорил, и его голос терялся в эхе сотен глоток, что ревели и шептали то же самое – единые, будто пчелиный рой. – На его теле зреет опухоль, а он боится ее удалить!Слова прокатились по пещере разноголосой волной, перемигиванием красных точек глаз в темноте. Тело балрога очертилось во мраке сильнее – огненные прожилки зазмеились по рукам и плечам, по черным латам, выращенным из тела. Добела раскаленными полумесяцами сверкнули рога.– Ты не знаешь его, Энгвар, – голос Лунгортина не резонировал с окружающей пещерой, звучал столь же ровно и естественно здесь, как рокот лавы. – Он бьет только один раз, зато наверняка. Что ты сделаешь со своей властью? Повесишь Тар-Майрона и напьешься его крови? Ты как был тупым ничтожеством, так и остался. Энгвар ощерился, показав зубы, и вслед за ним оскалился каждый орк в армии. – Ты сам – трусливая корова, Лунгортин. Сидишь здесь, пока я занял твой дом. Балрог слегка пошевелился, пожимая плечами. – Мне наплевать на твои игры, Энгвар. Мой дом – повсюду в этих жилах, – Лунгортин фыркнул. –Тангородримом ты подавишься. Кишка тонка. Machanaz узнает об этом, открутит твою тупую башку, и на том дело кончится. Солдаты за спиной засвистели и загоготали. – А может, ты сам попробуешь? – Энгвар развел руками и покачал венцом алых кристаллов на голове, выросших причудливой короной, наползающей на багрово сияющие глаза. Они знали, что нужно успеть до того, как балрог призовет на помощь жар и лаву, которая может хлестнуть из бездны огненным фонтаном, оставив невредимым только Лунгортина. Выигрывали время трепом для лучников и солдат, не вооруженных ничем, кроме крюков и цепей. Балрог набрал мощь, и стены пещеры сотряс низкий рык: темноту прорезала вспышка огненного света, громыхнувшая, будто эхо грозы. Щелкнул пламенный бич. Чудовище, все время донимавшее их насмешками, бросилось атаковать, и они ждали именно этого – ярости, которая побудила бы Лунгортина уверовать, что он расправляется с дразнящими его ничтожествами, не имеющими представления о сражениях. ?Ты глупец, Лунгортин?. Энгвар почувствовал, как орки за его спиной бросились врассыпную, имитируя ужас и бегство. Побуждали погнаться за ними. Прикидывались лакомым куском для любого хищника. Лунгортин заревел, с одного удара срезав с десяток орков и сотни крыс огненным бичом. Двинулся вперед, замахиваясь по новой: тяжело и размеренно, будто ожившая гора. Рванулся за беглецами, приблизился к огромному шипу каранглира, торчавшему посреди пещеры, что когда-то занимал. Прямо в ловушку. Мысли роя давно слились в одно: Энгвару не пришлось объяснять, как делать железные луки и хорошие стрелы из металла – орки подхватили его мысль и сделали их сами, начинили острия каранглиром, вырванным из крови бывших соратников, даже собственных детей и женщин. Лунгортин увидел их слишком поздно: когда лучники уже оттянули тетивы к щекам. Все решили доли секунд – на балрога обрушился целый шквал ядовитых красных выстрелов, и замах бича вышел неловким, увядшим на середине без инерции силы огромных рук. Рев, исторгнутый огромной глоткой на этот раз, пропитался болью и гневом. Лунгортин принялся отряхивать и обламывать древки стрел, будто не понимая, почему в него стреляют, не осознавая, что делает лишь хуже. Энгвар ощерился, глядя, как песня разъедает дух и тело балрога. Через разум, общий для всех, каждый услышал, как каранглир пропитывает музыку, влитую в духов при сотворении мира – меняет ее, лишает ритма, подчиняет себе исподволь. Преображает и возносит, делая чем-то новым. Могущественным. Прекрасным. ?Вперед!?Лунгортин бросился на лучников, но его удары стали столь неповоротливыми и неуклюжими, что лучники, за исключением лишь нескольких, разбежались. И продолжили осыпать балрога ядовитыми стрелами, которые вонзались в лицо, в шею, в плечи – везде, где могли достать. Одна из стрел попала в левый глаз, и огненный свет стал ярко-красным, а огромная тварь издала сладко мучительный вой непонимания и боли. Энгвар сам возглавил вторую часть нападения-ловушки. По-кошачьи мягко принялся кружить вокруг балрога, раскручивая цепь с железным крюком. На острие, защищенный железной сеткой, был примотан шип каранглира, чтобы не расколоться от удара о плоть. Единственное оружие, опасное для майар, цепляющее дух так же крепко, как тело. Они окружали Лунгортина с двух сторон, синхронные подвижные тени с крючьями. Энгвар чувствовал, как остальные повторяют его движения, набирают силу бросков, пока ослепший на один глаз балрог вопит от боли. Крюки они швырнули одновременно со всех сторон. К силе их рук добавились те, кто прежде бежал, рассыпался по краям пещеры – без всяких команд и понуканий каждый из орков понимал, что делать. Они зацепили его крючьями. А затем потянули балрога навстречу огромному шипу каранглира, пока еще спящего и прочного. Энгвар чувствовал, как огромная тварь рвется из рук, больше не чувствующих боли, но Лунгортин допустил ту же ошибку, что и Аран Эндор. ?Ты один. Нас сотни, тысячи. Крюков – десятки. Что ты можешь против силы тысяч? Что он может против силы тысяч??Он видел, как балрог уставился на шип единственным зрячим глазом, будто догадываясь, что его ждет. Заревел с такой яростью и болью, что пол под ногами дрогнул. Лунгортин разорвал две цепи на руках, пошатнулся по инерции – и начал падать, потеряв равновесие. ?Да! Но ты скоро прозреешь и будешь видеть ясно. Обеими глазами, обещаю! Как мы все?. Огромный кроваво-багровый шип каранглира, пока еще спящего и прочного, пронзил сияющее тело Лунгортина насквозь, всадился под грудину и вышел со спины. Его кровь, сверкающая, как нутро гор, полилась из пасти, и гневный вой сорвался на бычий визг первобытного ужаса. А Энгвар почувствовал, как это сознание, безгранично огромное, начинает биться в их руках – пока одичавшее и непокоренное, но уже ставшее частью армии, частью всего каранглира. Невиданной силы сладкая душа, напитавшая своей кровью сердце горы, что связывалось с каждой крошечной мелодией в теле любого зараженного. Каранглир получил свое – о, и не кого-то вроде него. Он заполучил дух балрога, которого они теперь смогли бы воссоздать заново. Восстановить по памяти. Разломать его кости, растереть в пыль прежний дух, переплавить в могучего ручного зверя. Продолжение их самих. А первоначальную силу души Лунгортина они теперь могли разделить на всех, словно роскошное пиршество. Гигантский кристалл заалел, поначалу несмело, будто робко принимая кровавое угощение, но ему потребовалось немного времени, чтобы грянуть пылающей вспышкой, озарившей солнцем всю пещеру. Лунгортин шевелился, но перестал реветь и выть – балрог изумленно качал гигантской рогатой головой, будто в поисках той боли, которую должен испытать, когда в его груди зияла дыра. Энгвар ловко взобрался по пластам каранглира, наросшим вокруг шипа, и подобрался ближе к балрогу. Посмотрел в глаз, бывший незрячим, а теперь подернутый ярким алым сиянием – и улыбнулся. – Ты слышишь ее, Лунгортин? Ты слышишь музыку? ?Созови их своей волей, потому что можешь. Даже крыс. И убей нас всех, без остатка. По-настоящему?. Мелькор старался не думать об изуродованной руке Майрона, хотя в памяти то и дело вставала эта потемневшая кожа и распухшие суставы, пульсирующие изнутри багряным светом. Будто там, в костях и мышцах, шевелилось что-то живое. Тошнотворное зрелище, когда та же рука когда-то перебирала твои волосы и ласкала шею. События последних нескольких суток казались ему бредовым сном, который начался в Фелуруше и не хотел заканчиваться. Где-то в его воображении существовала другая, правильная версия событий, когда он увидел тупых овец вместо обещанных Энгваром солдат, счел выходку майа шуткой идиота, после чего казнил на месте и вернулся к себе. А потом государство под вулканами зажило бы своей жизнью – бесконечная вереница новых целей по подготовке к битве, которая наконец-то прорвет осаду. И скандалов, вносивших то экзотическую перчинку, когда сплетни напоминали пошлые в безвкусице и потрясающие в абсурдности истории, то удушливую вонь – в зависимости от виновников событий. Вместо этого он теперь глотал пыль на главном форпосте перед Хабром. То ли пугал, то ли воодушевлял всех майар на этом дне своим присутствием: даже заставил Лангона изумленно выпучиться от обычного отсутствия брезгливости. Остался из любопытства и нежелания пускать на самотек все, что касалось каранглира: даже потребовал носить в его личную зону форпоста все эдикты. ?Можно подумать, я наделен исключительной свободой выбора?. Кроме того там, за воротами, все еще оставался Майрон. Он едва чувствовал его присутствие, но…?Но пока он здесь – значит, не все потеряно?. Каменные валуны и ежи, собранные из железных прутьев, перекрывали дорогу, что пронизывала весь Ангбанд: тянулась через Хабр и спускалась в Фелуруш. Форпост возле Хабра оборудовали просто и наскоро: перекрытия на дороге, огороженные жилые места, создающие иллюзию личного пространства, и две железных вышки, где сидели караульные лучники. И никаких орков. Только майар. Он не думал, что история с одним никчемным кристаллом может обернуться непрекращающимся бредовым ужасом. Заражение и… гибель ли? – Лунгортина – ударила по его разуму, словно вопль в тишине. Балрог, обманутый Энгваром, ревел так, как может орать любой, кого в прямом смысле разрывают на части. После, словно этого было мало, провалилась идея Майрона. Может быть, попробуй он раньше созвать зараженных, или не трать они время на выяснения, что задумал Энгвар, у него получилось бы. Но вместо этого… Мелькор слишком хорошо помнил, что случилось, когда он привычно попытался прикрыть глаза и сосредоточиться на всех, кто жил под Тангородримом. Как он нащупывал нити их жизней – мужчины, женщины, дети, животные, чудовища – рой неясных разумов, закрытых друг от друга и совершенно беззащитных перед ним самим для любого приказа, если это потребуется.Тогда он впервые почувствовал зараженных: то, чем они стали. Тех, кто напоминал угасшие угли во мраке – чудовищная плотная масса, связанная между собой, будто осиный рой, который обладал собственной музыкой. Не его мелодия творения, нет, но нечто столь искусно чуждое, что вводило в заблуждение майар, и не могло обмануть его. Он точно знал свои ноты. И этот рой, закрытый извне, не слышал его. Он приказывал – и будто бы кричал из-за стекла. Пытался влить собственную силу – и та рассеивалась во мраке без отклика. Даже Майрон не успел узнать худшее. Каранглир отсекал души орков и майар от его воли. Взращивал чудовище прямо на теле огромного государства, питаясь его силами. И змею следовало душить в зародыше. ?Но как сражаться с тем, чья сила возрастет с каждым зараженным??То, что Энгвара можно только убить, он понял с первым нападением на форпост. Когда из щелей, в обход дороги, хлынула целая орда зараженных орков – вперемешку мужчины и женщины, даже подростки. Мелькор хорошо помнил, что тогда было. Зараженные действовали единой ордой, которой кто-то командовал точно так же, как и он сам – командирами на поле боя. Они ударили с тыла, где никто не ожидал нападения, и застигли форпост врасплох. Не боялись ни боли, ни оружия, и продолжали идти вперед даже с отрубленными руками и стрелами в глазницах. Лезли, будто кто-то гнал их кнутом. Майар ударились в панику – некоторые без доспехов, некоторые без оружия, некоторые боялись каранглира и думали, что их дни будут сочтены даже если подойти к зараженному. Пришлось брать ситуацию в свои руки. Он порадовался в тот день присутствию Ашатаруш как никогда: верхом, в Железном Венце, вооруженного Грондом, его просто не могли не заметить. Он скомандовал лучникам стрелять без остановки, пока не закончатся стрелы – и в первую очередь по крюконосцам.Больше всего боялся, что его или Ашатаруш зацепят таким же крюком, как Лунгортина, потому что видел их в месиве перекошенных лиц – цепи, мелькающие алыми кругами, когда гарпунники раскручивали их для броска. Он метался, уворачиваясь от крючьев, и выписывал галопом такие повороты, что в поло можно выпускать одного против команды – достаточно хладнокровно, чтобы жопа от седла не отлипала. И не затыкался ни на мгновение: кричал, требуя от майар поднимать поживее их задницы, высмеивал все, что мог увидеть в зараженных и Энгваре. Заставлял их сделать то единственное, что порой отвлекало от паники даже его самого. Начать издеваться над врагом. На что Мелькор никогда не жаловался, так это на голос. Он знал, что каждый солдат и каждый лучник прекрасно его слышит. ?А если слышал еще и Энгвар – ушами этих тварей – только к лучшему?. Однажды Энгвар из АнгбандаХотел отомстить страшной карой Тар-Майрону,Но весь был секретЧто красный дублет Не сошелся на Энгвара заднице! Он смеялся, сочиняя эти нахальные стишки, пока сносил головы – и бил. Гронд, подпитанный силой заточенной в оружии живой души, раскалывал черепа, словно яйца. Пылал в его руке, излучая густое мертвенно-лиловое с прозеленью сияние, будто собираясь взорваться вспышками молний. И майар форпоста начали давать отпор – песнями силы и оружием. Его это не остановило. Ашатаруш даже разок встала на дыбы, позволяя ему покрасоваться и голосом, и красивым замахом Гронда, и затоптать очередного нападавшего. Все тот же Энгвар из АнгбандаРешил собрать себе армию,Но шпион был к себе строгИ признаться не могЧто завидует алому цвету плаща! Ядовитая кровь, мерцающая красными кристаллами, пятнала Гронд и сапоги по колено. Ашатаруш храпела и роняла пену, они повалили несколько кожаных перегородок форпоста, уворачиваясь от крючьев, перепрыгнули через поваленный обеденный стол и затоптали зараженного вместе со стопкой эдиктов. А потом он запел. Призвал молнии, сплел жар и холод – и пещеру перед форпостом озарили жгучие лиловые вспышки, вызванные чудовищным перепадом температур. Тогда-то и выяснил это. Зараженные едва замечали песни силы майар, но от его песни они взвыли. Буквально.С первой вспышкой молнии и раскатами грома в замкнутой пещере нападающие начали хрипеть, падать на колени, кричать и раздирать себе головы – и их добивали. А некоторые просто бежали. Бой оказался куда короче, чем устранение последствий. С день они прибирали лагерь, ставили заслоны по периметру, вычищали зараженную кровь огнем и известью, отмывали Ашатаруш, сжигали окровавленную одежду и тела. Убирали трупы зараженных.Он не занимался тяжелой ручной работой, но его присутствие вносило достаточно живости и организованности в дела майар. Кроме того, большинство запомнило его дурацкое скабрезное сочинительство пополам с убийством, поэтому смотрело теперь со странной смесью уважения, ошеломления, страха и неверия. Мелькор до сих пор придирчиво оглядывал щетки кобылы, ее плечи и копыта, чтобы убедиться, что Ашатаруш осталась невредима. Лангон говорил, что лошадь разнесла дверь собственного денника, укусила конюха, лягалась так, что задние копыта летали выше ушей – и успокоилась, лишь когда ее собрались привести сюда. Все дни Ашатаруш проявляла невиданное терпение, не лязгнув зубами ни на одного солдата в форпосте. ?Чудеса, да и только?. По большей части Аша фыркала, храпела, гугукала и шаталась за ним, словно огромная собака, которой нужно сунуть нос даже в карту шахтовых проходов. Мелькор полагал, что кобыла понимала происходящее на собственный лад и беспокоилась, если ее не окажется рядом в нужный момент. Сейчас форпост жил своей жизнью. Лучники наблюдали, сидя на вершинах башен, кто-то затачивал оружие, но без доспехов и клинков майар больше не ходили. Он сам тоже перестал расставаться с Грондом – молот всегда тяготил пояс, вдетый в петлю. Сегодня было неспокойно. Майар выглядели притихшими и настороженными. Нападений не случалось уже пару дней. Он подписывал эдикты, пытался ощупать разумы зараженных орков, чувствовал непривычные ярость и сопротивление – и занимался лошадью. Когда Мелькор явился к наспех оборудованному деннику Ашатаруш, где та спала на мягком черном песке, кобыла топталась и похрапывала, переступая из угла в угол, будто не находя себе места. Увидев его, издала взбудораженное ржание и вскинулась, будто желая встать на дыбы.– Эй, – он вытянул ладонь через ограду денника. Ашатаруш мгновенно ткнулась носом и шумно фыркнула, пачкая его перчатку. – Что с тобой такое? Мелькор погладил кобылу по носу, пытаясь прислушаться к собственным ощущениям. Как бы странно то ни звучало, но своей лошади он порой доверял не меньше, чем шахтерским птицам. ?Что за…?Он понял, почему Ашатаруш беспокоилась и топталась. Даже открыл денник и выпустил лошадь, если придется вновь сесть на нее. Один из солдат, что нес заготовки для стрел в большой связке, остановился поблизости и уставился на него – глаза, видневшиеся из-под шлема, выглядели голубыми, как лед Хелькараксэ.– Аран Эндор… – Мелькор покачал головой, обрывая обращение. – Наизготовку, – он говорил громко и певуче, чтобы его было слышно по всему лагерю. – Что-то движется. Он чувствовал это. Будто бы прямо под ними, где-то в недрах горы, копошилось огромное слепое пятно. Точно такое же, как раньше – среди пораженных болезнью орков. ?Но почему…?Что-то огромное бурлило прямо рядом с ним. Приближалось. Будто в ответ, Тангородрим под копытами Ашатаруш дрогнул, кобыла испуганно захрапела и подалась на свечку. Мелькор удержал ее за повод и сел верхом. ?На всякий случай?. Он беспокойно оглядывался, видя, как лучники берут оружие наизготовку, но… Тангородрим дрогнул еще раз. Ашатуруш заржала, приподнявшись на дыбы, и издала почти человеческое беспокойное ржание, сравнимое с визгом и метнулась в сторону так, что он едва успел удержать равновесие. Майар закричали, метнулись за его спину – скорее инстинктивно, чем сознательно. Это не спасло их, когда скала прямо посреди лагеря просела и раскололась, выбрасывая наружу камни и пыль, словно маленький Тангородрим или кротовая нора, и в воздух ударил целый фонтан крыс.?Как? Откуда их столько?? Мелькор никогда не видел такого. Не мог даже вообразить. Но эти твари били из-под земли, словно грязь, тушки переворачивались в воздухе, бились друг о друга, верещали, бились хвостами и цеплялись голыми розовыми лапами. Их глаза горели красным, изуродованные и изломанные красной дрянью тела торчали из шкур, и он впервые в жизни не верил собственным глазам, глядя на это полчище. Ему казалось, что такого количества крыс просто не могло водиться под Ангбандом. Ашатаруш испуганно заржала, не понимая, как выбираться из западни, где они оказались – на пустой полосе между Хабром и Фелурушем. Ему оставалось только смотреть, как крысы заполонили все вокруг в мгновение ока, словно насекомые – он не успел даже взять первые ноты, когда твари погребли под собой тот десяток майар, что охраняли форпост. Они хлестали, словно ползучая слизь или битумная река, налипали на вышки с лучниками, на вещи, и просто погребали под собой майар, которые пытались отбиваться оружием или песней, но… Но руки и языки им отгрызали прежде, чем они успевали ими воспользоваться. В ушах остались только их визги боли и отчаянные вопли майар, которых крысы сжирали заживо вместе с духом, имевшим силу. Не оставляли ни капли: одни лишь обглоданные дочиста скелеты, рядом с которыми он больше не чувствовал даже присутствия майар, утративших плоть. ?Да что же это такое? Что это за твари, которые поедают тело вместе с душой??В тот момент последнее, что он делал – это думал. Скорее поддался инстинкту, собирая вокруг себя крупицы силы, что были в воздухе – и пещеру озарила ледяная вспышка молнии. Полчище рассыпалось, разбилось на кучи. ?Грязные твари!?Он отпугнул их еще одной молнией, с треском разорвавшей пространство пещеры – и вновь крысы разбежались едва ли на мгновение, но так и не исчезли. Ашатаруш заржала и дернулась, поднимаясь на дыбы – так испуганно, что ему пришлось подвзять повод на длину едва ли локтя. ?Твою мать!?Мелькор искал взглядом хоть какой-то выход, хоть маленькую лазейку, где можно проскакать, не натолкнувшись на полчище. Ее не было. Крысы обступили его целым ковром, уставились сонмищем красных точек в почти полной темноте. А потом перемигнулись, выстроились – и глаза замерцали волной, будто они не собирались нападать. Они смотрели, и Мелькор мог поклясться, что слышит, как полчище хихикает. Он зарычал, собираясь смести их всех, метнуться вперед в броске последней отчаянной ярости, потому что его гнев уж точно был способен разметать стаю обыкновенных грызунов. Но крысы, едва заметив, как Ашатаруш роет копытом землю, запищали и разбежались, будто волна. Оставили его посреди ошметков уничтоженного за мгновения форпоста и белых скелетов, валяющихся на камнях.