Часть 3. Глава 3. (2/2)
Меня трясло. Мои руки и ноги, казалось, будто разрывались на части. Я не двигался, но готов был поклясться, что по обе мои стороны стояли палачи, что отрывали от меня мои конечности с плотью. Он меня видел. Стоило оказаться в родных местах моего дома греха я прочувствовал все то, что подавлял в себе, пока бежал. Пока мои мысли были заняты только сохранностью моего тела, я не мог даже предположить, во что выльется случайный взгляд Дэниела. Я не выглядел и даже не хотел казаться вменяемым - это был ужас. Мой первоначальный гнев облачился в Страх и приумножился в тысячу раз, затягивая меня все глубже.
- Все кончено. - построенная годами сеть, все было потеряно. Вы когда-нибудь ощущали разочарование от падающего карточного домика спустя часы долгой работы? Так представьте мое разочарование, когда этим карточным домиком оказалась моя собственная жизнь и судьба. Я не сидел сейчас на крыльце - я не видел Паркера. Я не знаю, знает ли он.
- Меня раскроют. - Моя мать узнает, что ее сын более не достоин стоять рядом с ней даже на коленях. Моя мать узнает о кресте, что я поставил на своем внутреннем человеке, которого она наказывала хранить. Она узнает, что я похоронил человечность, что, по ее словам, защитит меня в ее отсутствии. Моника взглянет в мои глаза сквозь решетку, но произнесет ли она, как обычно “Как прошел день?” или “Как себя чувствуешь?” – станет ли она вообще стоять рядом со мной, когда узнает, кто я такой на самом деле? Назовет ли сыном..? Подкинет ли, как раньше, Эрик мне мяч на улице, когда услышит новости по телеканалам? Когда узнает, насколько много я ему соврал. Ему. Тому, кто готов был принять любым.
- Он уже меня нашёл..! - Дэниел уже все рассказал. Он приехал домой и все рассказал - так я думал. Отчего все сложнее было успокоиться несмотря на уговоры и руки Диди. Мне было не до этого: ни до строгого голоса, ни до рукоприкладств - я будто выключился из этого мира, мог повторять себе лишь одну и ту же фразу “Мне конец”.
В этом ли был мой настоящий конец? Я считал, что именно так. Уже в тот момент был готов опуститься на колени и молиться перед любым, кто готов был меня услышать. Кто был рядом и достаточно безразличным, чтобы слушать.
Диди опустился рядом со мной на колени, держа руку на моей шее, когда я уже в который раз читал заученную сердцем христианскую мантру, будто оно как успокоительное сработало бы. Я хотел успокоения, что дарила мне церковь, что я получал от веры. От истинной и простой веры в чудо, в понимание, в Прощение. Я был готов отдать все, раскаяться в каждом из грехов, что сотворил за свою грязную жизнь. Лишь бы мне дали шанс исправить ошибку. Не дать Дэниелу разрешить все, что строилось… Снова одно и то же…
Я не справился.
Каждую ночь я в кошмарах моего редкого и непродолжительного сна видел его лицо. Искаженное страхом в моей памяти оно превратилось в улыбку - я бегал от этой улыбки. Я не хотел, но ползал под ним, словно червь, и каждый раз умолял себя проснуться. Избавиться от сожалений, от опасений - было моим единственным желанием. И чтобы оно не переросло в “избавиться от свидетеля”, я каждую ночь часами лежал в кровати, в лихорадке читая тексты матери. Если тебе страшно – молись. Я снова следую этому завету. Я хочу, чтобы внутри меня проснулась смелость, хочу, чтобы оно растворилось во мне, жила в чем-то другом кроме как в моих мечтах. Во мне самом не хватало смелости, этого тока в сердце, что отрезвляло.
Каждый раз, когда я смотрел на Дэниела, я видел не его страх, не его эмоции. Возможно, он даже не смотрел на меня в ответ, а я сам себе придумывал, перекладывая на него свои желания и фантазии. Мне многое мерещилось тогда… Излишне четко для моего плохого зрения, но не излишне странно для того времени - я не обращал внимания ни на что кроме своего существования, что с секунды на секунду могло оборваться.
Уговоры не могли на меня подействовать. Ничьи слова не успокаивали и не приводили в чувство, я везде видел свет моих последних дней. Каково это просыпаться, с мыслью о… выживании? Что все еще дышу, что отчего-то смотрю в большое и широкое окно, чувствую воздух улицы. При этом пугаться и подскакивать от каждого скрипа половицы, чувствовать слишком близко чужое дыхание – оно будто часы затягивало в воронку и засыпало сверху песком.
Я тонул однажды в своей жизни. Это, думаю, одно из первых моих воспоминаний: моя мать держала меня над чаном с водой и под молитву батюшки меня решила утопить. Но потом передумала, и все же вытащила. Наглотался я тогда невкусной водой на весь объем моих маленьких легких. Ощущения сейчас были те же. С каждой секундой в напряжении и рядом с Дэниелом, что поразительно долго молчал, становилось труднее дышать, тебя будто окунали в чан с водой и все не хотели вынимать, раздумывая над тем, а нужно ли это им вообще.
Поразительно болезное и жуткое ожидание.
Я сидел напротив него на ужине и не сводил напряженного взгляда. Вокруг, будто в быстрой перемотке, двигалась вся семья, но я смотрел только на него. Моя тарелка то пустела, то наполнялась, но я не сводил взгляда с его хлопающих глаз, подергивающегося уголка рта и то вздымающихся, то падающих бровей. Он видел Мой взгляд. Он знал, чего я жду. Но ответа он мне так и не давал. Да вот отчего? Я уверен, что ему было в удовольствие меня мучить, нравилось видеть, как я от паники и неопределенности погружаюсь в безумие. Как я постоянно вертел в руке вилку, как стучал по тарелке, но не ел – не было аппетита, как стучал об стенку моей комнаты мыском ноги не в силах заснуть, как искал его взгляд при любой ситуации, слушал каждую реплику, пережевывал потом ночами каждое слово в поисках намека, чтобы потом на утро снова получать новую порцию. И так шаг за шагом, пока… Не случилось этого.