Эзги (PG-13, флафф) (1/1)

Ибрагим просыпается раньше всех, раньше всего дворца, и по малейшему шороху может определить время?— и от него же проснуться утром. Просыпается и в этот раз, скашивает глаза в сторону двери, но за ней лишь тихо переговариваются стражники. Ибрагим моргает, просыпаясь окончательно, и смотрит на повелителя. Как бы он не торопился с утра выйти из покоев повелителя, как бы не тревожился из-за лишних шумов, он позволяет себе одну маленькую вольность: всего несколько мгновений полюбоваться на повелителя, на то, как он спит?— и послушать его дыхание. Его дыхание Ибрагим любит слушать больше всего: в каждом вдохе повелителя, в каждом выдохе ему слышится музыка. Очень тихая, лёгкая, её можно спугнуть, если неосторожно повернешь голову?— но она есть. И если в дыхании повелителя Ибрагиму слышится флейта?— мягкая, нежная флейта, Ибрагим слышал такую ещё в раннем детстве,?— то в его голосе, в его смехе, в его ласковом хмыканье всегда звучит скрипка.И как удивительно, что на скрипке играет Ибрагим?— а её источником, её началом, началом всей музыки Ибрагима является повелитель. Когда повелитель говорит с Ибрагимом наедине, когда тихо спрашивает, когда в его голосе звучит любовь,?— тогда скрипка становится выше, тоньше, прозрачнее, словно весенний ветер качает ветви цветущих деревьев и подхватывает лепестки, не давая им опадать на землю. Когда повелитель смеётся, скрипка смеётся вместе с ним, и её игривость, её задор увлекают и Ибрагима. Но если повелитель гневается, если злится, если сердитость в его голосе мешается едва ли не с презрением, то скрипка звучит угрожающе, низко, грозится порвать собственную струну и ударить этой струной рассердившего её.Ибрагим любит и смеющуюся скрипку, и весеннюю, и даже сердитую?— самую малость, потому что и сердитую невозможно не любить, как невозможно не любить и самого повелителя. И каждый раз Ибрагим хочет записать эти мелодии, сыграть для повелителя, показать ему самого себя?— и каждый раз отвлекается, каждый раз погрязает в делах. Но скрипку?— скрипку Ибрагим продолжает слышать. Ибрагим любуется повелителем, а потом осторожно касается пальцами его щеки, стараясь не разбудить и не лишить повелителя с трудом отвоеванных спокойных часов сна. Повелитель часто спит плохо, и его кошмары тянутся с самой юности, и от этих кошмаров болит душа и у самого Ибрагима.Повелитель во время этих кошмаров ищет Ибрагима?— и успокаивается, когда его находит, это Ибрагим узнал ещё тогда, в Манисе, когда однажды ночью проснулся от того, что повелитель стоял рядом с его постелью, а потом большую часть ночи провёл, сидя рядом с Ибрагимом и рассказывая об отце. Отце?— и страхе, перемешанном с чем-то ещё, чему юный повелитель не мог дать определения, но чему позже дал определение сам Ибрагим. Повелитель тогда уснул почти у него на плече, и Ибрагим несмело обнимал его, пока не заснул сам. А позже Ибрагим сам предлагал ему ложиться рядом?— и уже не удивлялся, когда повелитель после тревожащих его разум снов обхватывал Ибрагима. Ибрагим и не просыпался толком, только сонно клал ладони на руки повелителя. Его и его руки он бы узнал из тысячи.Ибрагим ласкает щёку повелителя невесомо, и повелитель, не открывая глаз, поворачивает голову и целует пальцы Ибрагима.—?Уже уходишь, Паргали? —?спрашивает он, и Ибрагим довольно улыбается.—?Мне пора, повелитель,?— мягко говорит он, и повелитель, услышав в его голосе нежность, улыбается тоже?— и притягивает к себе Ибрагима. Ибрагим подставляет лицо под его тихие поцелуи и, пока повелитель касается губами его бровей, вдруг отчётливо видит начало мелодии. Мелодии любви, той любви, что дарит ему повелитель, что заключена в этих утренних поцелуях, что заключена в светлых и прищуренных глазах повелителя, и тогда Ибрагим целует повелителя?— а мелодия продолжается.За тот остаток утра Ибрагим успевает записать лишь тот отрывок, что услышал в своей голове. Когда он касается скрипки, то отчего-то волнуется, и этот волнение накатывает на него?— и тут же отходит, когда Ибрагим ставит скрипку на плечо. Эти несколько нот, эта неспешная, светлая мелодия оседает во всей комнате Ибрагима, на Ибрагиме, на ворохе листов, из которых Ибрагим в спешке достал чистый, на футляре самой скрипке, на столе, на постели и, кажется, остаётся и в самом воздухе, словно повелитель вновь с ним рядом, вновь его целует?— а Ибрагим вновь ощущает его тепло.Ещё одну часть мелодии Ибрагим слышит тогда, когда они с повелителем работают в саду, и повелитель, откладывая документы, встаёт посмотреть на Мустафу. Мустафа на другом конце сада пытается победить одного из стражников и никого не замечает вокруг, и Ибрагим гордо разглядывает воспитанника, почти сына?— а потом ловит взгляд повелителя. Солнце подсвечивает его глаза, разбивается на сотни маленьких лучиков, блуждает там, внутри, превращаясь в ласковый свет?— и Ибрагим замирает, зачарованный этой картиной, зачарованный тем, насколько они с повелителем едины в чувствах?— и насколько быстро стирается граница между ?почти сын? и ?сын?. Потому что Мустафа и вправду их общий сын, их любимец, и Ибрагим чувствует, видит любовь к нему в глазах повелителя?— а ещё видит в них любовь к нему, к Ибрагиму, и эта любовь служит продолжением мелодии?— мелодии семьи. Когда Ибрагим записывает и её, мелодия вдруг становится полнее, вдруг кажется роднее и ближе, и Ибрагим к мелодии семьи добавляет несколько своих нот?— и чувствует, что имеет на это полное право.Продолжения мелодия ждёт почти день: вечером они с повелителем расстаются, и Ибрагим приезжает в свой дворец и долго глядит на портрет повелителя, висящий в главной зале. Всё-таки Лука был мастером своего дела?— жаль, что мастером таким недальновидным. Ибрагим вглядывается в знакомые черты, в строгое выражение лица?— и ловит себя на совершенно влюблённой улыбке. И тут же её прячет?— но внутри всё ещё продолжает улыбаться, словно портрет повелителя?— источник света. Впрочем, и сам повелитель?— источник света, солнце, величайшее, ослепительное солнце, освещающее и путь Ибрагима, и его жизнь. Придавшее этой самой жизни смысл.Когда Ибрагим в первый раз увидел юного повелителя, то и помыслить не мог, что этот восхищённый его игрой юноша станет средоточием его жизни, станет тем, благодаря кому Ибрагим оживёт. Повелитель так старался его разговорить, несмотря на всю робость Ибрагима, так старался подружиться, что Ибрагим не мог не ответить. Повелитель восхищался его знаниями, восхищался его умениями, смотрел так, словно Ибрагим был самым главным сокровищем в его жизни, и Ибрагим постепенно открылся ему, привык, расслабился?— и не пожалел об этом, потому что повелитель взял его протянутую руку в свою и больше не отпускал.И вот это ощущение, это чувство единства, эту близость Ибрагим тоже записывает, мешает её со светом, позволяющим ему идти дальше, позволяющим ему жить дальше, и ноты прыгают, словно солнечные зайчики на лице повелителя, и Ибрагим, склонившись над листом, прикрывает глаза. Ему не нужно даже дотягиваться до скрипки, он слышит эту мелодию, слышит так, словно повелитель в шаге от него, словно стоит так, как любит стоять, словно держит руки на плечах Ибрагима.А последнюю часть мелодии Ибрагим ловит случайно, тогда, когда повелитель, решив посоревноваться в меткости с Мустафой, попадает прямо в глаз оленя, оборачивается?— и скрипка в голове Ибрагима играет так громко, что оглушает. Ибрагим жадно впитывает и пробивающийся через все слои статусов, титулов и возраста мальчишеский задор, и желание показать себя, и стремление произвести впечатление на него, Ибрагима. Повелитель глядит на него и с бахвальством, и с немым вопросом, и Ибрагим, конечно, отдаёт должное и его умению, и его стремлениям?— в особенности стремлению произвести впечатление. Повелитель хохочет в ответ на следующую за похвальбой шутку, едва ли не гарцует вокруг Ибрагима и пришпоривает коня, окончательно раззадорившись.Ибрагим срывается вслед за ним, стараясь не потерять ни повелителя, ни мелодию, а поздно вечером, вдоволь насладившись лаской повелителя, дописывает эту самую мелодию, шлифует её, задумчиво проигрывая в голове. И не замечает, как повелитель поднимается с постели и смотрит через плечо Ибрагима на лист.—?Что это, Ибрагим? —?повелитель наклоняется ниже, и Ибрагим добавляет ещё несколько нот: нот, отражающих негу повелителя.—?Позвольте вам сыграть,?— вместо ответа говорит он, и повелитель целует его за ухом?— тоже вместо ответа.Ибрагим глубоко вдыхает?— повелитель каверзно целует его ещё раз?— и тянется к скрипке. Играет он так, как чувствует, играет?— и весенний ветер мешается с солнцем, светом, смехом, мешается с радостью после долгой разлуки, с тишиной, мешается с улыбками, невысказанными словами, мешается со скачками, с лесом, со свистом в ушах, мешается с прикосновениями, мешается с любовью. И время?— время словно мешается с безвременьем, сливается воедино, становится одним целым, как становятся одним целым они сами, чтобы позже разойтись?— и снова встретиться. Ибрагим играет, и у него в глазах стоят слёзы, потому на кончиках своих пальцев он держит душу и сердце повелителя. Он заканчивает тягуче, спокойно?— и только потом поднимает глаза на повелителя.—?Ибрагим, что это? —?шёпотом повторяет свой вопрос повелитель.—?Это вы,?— таким же шёпотом отвечает Ибрагим. И улыбается.И тогда повелитель лихорадочно целует его руки, лихорадочно целует его лицо, плечи, шею, всё, до чего может дотянуться, всё, что не скрыто тканью, говорит, говорит, говорит о том, какой же Ибрагим великолепный и какой же бесконечно талантливый, а Ибрагим всё старается поймать его губы.От любви Ибрагим словно готов взлететь, как Икар, только Икар тогда упал, потому что его крылья расплавило солнце.Но крылья Ибрагима солнце не расплавит, только поможет взлететь ещё выше, поднимет к себе.Потому что любит.И Ибрагим от этой любви смеётся прямо в поцелуй.