Тридцать седьмая притча: Скорбь молодости (1/2)

***

Далеко-далеко, примерно на равном удалении от Цитадели с Чертогом, в местах, которые принято называть непризнанным рубежом, стояла хижина – слишком грязная для конца света.

И лета.

Крыша у хижины была соломенная, дымовое отверстие – простенькое, глинобитное, и всё строение будто бы свидетельствовало о своей давней заброшенности.

У таких домови́н в глухом лесу всегда злой умысел. Их не строят для уставших крылолётчиков, в них не поджидают у накрытого стола и даже спасаться от погони в подобных хибáрах – себе дороже. Тем не менее, из трубы́ вился уютный дымок, чем окончательно разрушал миф о забытой Шепфой избушке.

– А если он не придёт? – У говорящего с самим собой покрасневшие глаза, губы в трещинах. Живот у него вздулся, потому что в округé с месяц ни оленя, ни кабана, ни захудалой козы. Но в последнее время голод перестал истязать плоть, прижился и стал соседом, с которым идёшь рука об руку. – Нет, нам приказано ждать, значит будем ждать!

Здешнее зверьё шкурами чует, кто скрывается в ночи́. Чует и старательно обходит стороной. Одна-две перелётные утки не в счёт, это ему на зуб, червячка заморить, а так-то он с июльского обеда не обедавши.

С путешественниками ещё хуже. Самая оконечность Вдовьего лéса – опасная, нелюдимая. И нет вблизи ни села, ни хутора, ни, тем более, приграничных скитов, кипящих жизнедеятельностью, чтобы мочь себя прокормить.

От этих полуголодных дум ему стали сниться яркие, удивительные сны, каких не бывало прежде. В тех жир капал с умасленных пальцев, и он уверен, жир этот был человеческий.

Однажды он проснулся и долго нюхал свои бугрáстые руки, а под конец не выдержал – стал облизывать. Представлял всякое, но, в основном, плоть ребёнка. Та – вкуснее прочих, сладкая, молочная. С тысячу лет назад он бы устыдился, что вообще о таком помышляет: «Бессмертные могут есть мясо животных, а животные – могу есть мясо Бессмертных. Но Бессмертные, жрущие себе подобных – это омерзительно».

А сейчас, ничего, привык, примирился с новой формой своего бытия, принял эту ипостась.

Вчера почти возликовал, услышав бреющий драконий полёт: «Он вернулся! Как и обещал, вернулся!». Но то был случайный незнакомец – мелькнувший чересчур высоко, чтобы успеть расправить задубевшие крылья и перехватить добычу.

Об этой, миновавшей его опасности ничего не подозревал и наездник в облаках. Думы Самсона, гнавшего Рогача в верхнюю столицу, были заняты дóбытой информацией, а фантазия уже рисовала повышение по службе.

Не зря.

– Ты думал о карьере в малом Совете, архангел? – Впервые за многие летá Эрагон принимает в личных покоях.

– Прошу прощения, но не буду скрывать, Ваше Святейшество, думал. – Мужчина по-строевому прищёлкнул штиблетами. Предложение сесть на стул он проигнорировал – слишком чистеньким и беленьким казалось всё вокруг. Лишь Самсон с дороги выглядел, как перекати-поле. Неудобно оно.

– Я замолвлю за тебя словечко перед главнокомандующим Гавриилом. Скажу, что ты – нужный среди престолов человек.

У Эрагона бессонница уже вторую неделю. С тех самых пор, как в глубинах Ада прогремела скандальная свадьба, он не сомкнул глаз.

Это вызов?

Открытая конфронтация?

Демонстративный щелчок по носу, потому что дьявол может?

При всей свои любви к прегрешениям есть кое-что, что Сатана всегда чтил, как иные чтят отца и мать.

Правила. Законы мироустройства.

Ведь многие из них брат когда-то сам и «мироустраивал».

В этой каморке метр на метр ему дышать нечем, но приходится терпеть. Щель между досками открывается обзор на происходящее в доме.

Кроули мертвецки пьян. Напиток, который все стали называть Глифтом, сделал своё дело: ещё четверть часа назад ангел был участником разговора, а теперь свернулся в кресле и иногда всхрапывал.

Зато Сатану с Мамоном ничего не могло вывести из строя.

Под радостное улюлюканье они вскрывали пятую кварту, которую притащила смазливая девица. На теле – лишь украшения, доказательства легкомыслия.

Их дарят за горячие ночи, уверен Эрагон.

– Ты видел, какую они стали делать мебель в Арсе? – То, что оба товарища тоже сидят за столом обнажёнными, определённо никого не смущает. Наверное, это не впервые, когда они устраивают оргию, чтобы потом говорить о разном.

Но злит не нагота, а мысль, что Эрагона не зовут, не берут на подобные мероприятия, хотя он – ровесник Кроули.

«Почему этот спермобак вхож, а я – нет?», - ангел думает, от него было бы больше прока. Глифт ему не по вкусу, а к утехам плоти он равнодушен. Значит сможет сконцентрироваться на важном и не даст скатиться встрече в рядовую попойку.

– Останусь. – Без всяких вопросов умозаключает девица. Её имя, вроде бы, София, но все зовут просто Софи. – Как же вы оба расцвели… - она тянет это, змеёй опускаясь у ног Сатаны и подобострастно целуя раскаченную голень.

– Не туда целишься, девочка. – Его старший брат покровительственно чешет дамочку за ушком, но не сильно той увлечён. Несмотря на каменную эрекцию, вальяжно раскинувшийся на стуле, он не даёт Софи приблизить свои размалёванный рот к паху. – Их наместник из первородных Запада, Мамон, и ни хуя не хочет слушать про слияние.

Да и сливаться пока не с чем. Они заполучили согласие «детей» Мýрсии, Барáха и подмяли под себя провинцию Скопá. Два убыточных, полуголодных региона, в одном из которых вечно холодно, а в другом – сплошной песок. И только Скопá, расположенная центрее, да имеющая выход к Гневному морю, служила слабым, но козырем.

– Если они делают такую мебель в Арсе, значит освоили лесопилки, - Мамон пролил несколько капель Глифта, засмотревшись на телодвижения Софи. Девушка устала елозить на дощатых полах, встала на корточки, отклячила задницу и преданно взирала наверх. – А если освоили лесопилки, значит там есть разработчики ископаемых. И это значит, что…

– …обнаруженные в Пустошах месторождения могут функционировать.

– Всё так, друг мой, всё так! – В ответ салютуют кубком. Плохоньким, вытесанным из древесины и затянутым в железные скобы, будто в костлявую ладонь.

Сатана знает, Мамону те шахты с копями, как соловью – лето, как влюблённому – прекрасная дама, как ребёнку – леденец. Они ему снятся по ночам и мерещатся за каждым поворотом.

Это Сатана хочет власти в её чистом, первозданном виде, а Мамон чувствует могущество, богатея и разживаясь скарбом. Он – жаден, но жаден по-хорошему.

И оба уже давно поняли: такие, как они, двигают прогресс юной цивилизации.

– Предложите этому наместнику меня. – Чирикает девчонка, скользя ладонями по мужским ногам. С каждым движением её рýки поднимаются выше.

– Эээ, чего началось-то? – Мамон едва не поперхнулся Глифтом, разыгрывая изумление. – Ты и твои подружки что, нам изменяют?!

Хихикающая Софи выдаёт себя с головой. Ей по вкусу чужая театральность.

– Я? Вам? Никогда, миленькие! – На карачках, как была, она переползает к Мамону и начинает неистово сосать и без того стоящий член. – Так скучала, так скучала, аж есть не могла!

– Бля, да! Давай, отлично… - на своём стуле вечный соратник его старшего брата расползается жилистым телом, щурится от удовольствия. – Ты же не против? – Короткий кивок в сторону Сатаны, который выглядит тем, кто не заметил исчезновения.

– Подложить бабу – годный план. Но не с ним, не с этим князьком моржовым. – На столе обнаруживаются пергамент и перо, и Сатана быстро начинает что-то чиркать. – У каждого наместника сыщутся свои слабости. В Мýрсии холодно, голодно и я родился именно там, поэтому они побежали под знамёна единого государства, стоило только пригласить. Но на тех, кто побогаче и по-независимее, нужно найти альтернативную управу. Одних – купить, других – запугать, третьих… - ему хочется произнести «убить». Иногда он об этом думает. Не зло, а с некой неизбежностью. Звери, населившие леса и горные хребты, убивают не только дичь, но себе подобных, и никто не ропщет на природный цикл, видя в том норму бытия. Значит придёт пора смертей якобы Бессмертных. Они уже начали размножаться, и те из Первородных, кто взрослеет-стареет быстрее прочих, берут себе в спутницы женщин, нарекают их супругами и обустраивают домашние очаги. – Однако этого недостаточно.

– М-м-м… да, недостаточно-о! – Мамон крякнул, нехотя отрывая кудрявую головку Софи от своего внушительного достоинства и повернулся к товарищу за столом. – Нужно, чтобы хотели стать единым царством. Чтобы стремились попасть к нам – от самопровозглашённого князя до последнего крестьянского сына.

– Чего у них нет? Да ничего у них нет. – Сатана будто сам с собой говорит, не переставая водить пером по бумаге. – А тут мы. С заявлением «Мы дадим вам всё». Потому что Отец чтит нас больше других. Это Он говорит с вами нашими голосами.

– Друг мой, я не гожусь.

– Куда ты не годишься? Софи, он – негоден или всё-таки негодник?

– Посмотри на меня!– Улыбчиво скривил рот Мамон.

– Избавь меня от такого сомнительного удовольствия в присутствии дамы. И без твоей прыщавой хари есть, на кого посмотреть, - Сатана осклабился, благосклонно скользнув глазами по девичьей фигурке.

Облизывать члены София бросила, встала с пола, опёрлась локотками на столешницу и теперь заинтересованно поглядывала то на одного, то на другого, млея от таинственности атмосферы.

– На моей прыщавой харе, - хохочет Мамон, - написано, что я мать родную продам, окажись она у меня. Может к лучшему, что с матерью не сложилось. Моё имя не станет ни восклицательным, ни нарицательным. Но ты – совсем другое дело. Ты – не просто Первородный, ты –Первый из Первых.

«Любимейший из сыновей», - думая это за стеной, Эрагон больше не завидует статусу своего брата. Раз Сатана – его семья, значит и сам мальчишка носит ту же корону.

– Мало одного меня. Нужно величие.

– Так пусть носуха пошьёт тебе камзол с золотой искрой, друг мой, я слышал, ты недавно пожалел и приголубил Ноáдию. Дождалась-таки своего звёздного часа!

– Совет свой себе посоветуй, - оба беззлобно отмахиваются от дружеских тычков. – Вот, смотри.

– Что там? – Девица любопытничает, тянет шею в сторону свитка.

– Город.

– Какой из городов? – Мамон покрутил пергамент, пытаясь сообразить, что за место изображено на бумаге.

– Его ещё нет. – Здешние поселения – тощие и куцые. И могут называться городами лишь формально. – Это совсем новый город, который нам предстоит построить. Помнишь те скалы в устье Метатрона?

– Которые нависли над рекой грудями малышки Софи?

– За ними есть равнина, упирающаяся в Горы Основателей. Журские пахари не суются туда, потому что Метатрон полон русалок. А лететь через хребет никто не рискует, опасаются драконов.

– Но есть кое-что, чего они не знают… - голос Мамона стал загадочным и весёлым.

– Но есть кое-что, чего они не знают, - глумливо, тон в тон, ухмыльнулся Сатана, - например того, что в тех местах сидят наши драконы. – Вслушиваясь в речь, Эрагон мотал на несуществующий ус: это будет город мечты; город, какого ещё не видывало их измерение, с высокими изящными зданиями, с ажурными мостами, летящими через каналы, с Санктуарием с таким огромным куполом, что тот упрётся в небо сусальным золотом и заслонит собой солнце. Полный того, от чего любой случайный путник придёт в религиозный экстаз. – Я знаю только двоих, кто может такое спроектировать.

«Это брат про Скифу с Церцеей», - сообразил блондин в закутке.

– Только где нам их найти? Минуло уже несколько тысяч лет с тех пор, как сладкая парочка свалила из Озёрного края и больше никто, никогда о них не слышал.

– Значит нам нужно поговорить с теми, с кем, обычно, разговор короткий.

– О ком ты?

– О низших. – С сознанием дела добавляет Сатана. В глазах плясала такая чертовщина, что его воодушевлением можно было разжигать костры. – Это же так логично. Раз никто из ныне живущих Бессмертных не видел Скифу с Церцеей, надо отыскать их на мёртвой территории! На проклятой земле!

Нелепая сцена, от которой разит будущем всего мироздания. Два половозрелых, взведённых быка и девица, что склонилась к столу и аппетитно сверкает влагой.

Эрагону кажется, в летописях об этом никогда не напишут.

Или не кажется: точно не напишут.

По крайней мере он приложит все усилия, лишь бы не рассказывали – не позорили доброе имя его брата. Того самого, что хлопает Софи по заднице и тут же притягивает на колени.

– А мне местечко в вашем могущественном граде найдется? – Щебечет девчонка, сжимая руками свою до бесстыдства большую грудь.

– Самое лучшее, - горячо выдыхают на ухо.

Недовольно мотая головой, Эрагон вылезает из укрытия на свежий воздух спустя полчаса. Всё, что следует дальше, ему неинтересно, такое он уже видел.

«Странно, что они называют это «Закрепим договорённость», - ему казалось, заключая сделку, мужчины жмут друг другу руки. Но всем в мире рукопожатиям Сатана с Мамоном явно предпочитали толчками фаршировать девичье тельце одновременно.

Нынешним поколениям невдомёк, как зарождалась Империя: начало всех начал давно перекроено в преданиях – кое-какое слово Эрагон всё-таки сдержал.

В описании величайшего стартапа с трудом отыщешь имя Сатаны.

Летописи умолчат, что он был первым созданным Бессмертным – в каждом древнейшем свитке, в любом заскорузлом пророчестве дьявола потеснили Скифа с Церцеей.

Пусты и архивы, в тех не наткнёшься на эдемский план, заляпанный синим пойлом и соками девицы Софи.

Когда, спустя проведённые в бедламе сутки, Сатана воротился в их с блондином дом, младший пытался считать, что мужчина чувствует и чем закончился тот диалог.

Но ответов не получил. С некоторых пор старший брат научился топить чужую эмпатию в глобальном: ярость, влюблённость, радость – за общим полотном не разберёшь деталек.

А потом Сатана пропал.

Естественно, с Мамоном и Кроули.

Эрагоном в той команде по спасению мира не пахло.

«Блондинка, остаёшься за старшего. Вернусь через две весны. – Под пальцами пляшут буквы, но парню кажется, там личинки копошатся, и каждая вот-вот проест плоть. – Если выйдет так, что не явлюсь через две весны, станешь самым старшим. – В голове всплывает ухмылка брата – когда-то она казалась ему оскорбительной, но сейчас Эрагон в ужасе, что ему предстоит как-то жить без этого кривого оскала. – В конце концов, ты всегда об этом мечтал. С.».

Пройдёт целых две весны и ещё полгода, когда его заметно возмужавший, обросший, как уличный бáку, братец воротится в компании Скифы с Церцеей.

В момент встречи будущий Верховный Советник впервые ударит его.

Кулаком в глаз.

И никакой магии.

От неожиданности старший брат застыл в дверях, а потом лихо, по-разбойничьи улыбнулся:

– Ладно, ты прав, у меня ни стыда, ни совести.

– Мне пришлось врать Отцу, когда он навещал нас в эти годи́ны. – Эрагон вытянулся, отрастил длинные, бабьи волосы и стал похож на паразитáрный гриб из тех, кто прикипает к стволу могучего дерева – не отдерёшь.

– Уверен, ты прекрасно справился. Ты умеешь лгать. Ты, как и я, чтишь правила, даже если эти правила тебе не по душé. Я попросил тебя остаться за главного, ты сделал. – И надо признать, за это время их избушка обзавелась новыми ставнями и стала на редкость опрятной. – Чистоплюй! – Он бросает это комплиментом и тут же приземляется за стол. Кажется, тот впервые украшен скатертью, а по центру блюдо с десятком подрумяненных куропаток. – Дофафываюсь, фто мефя не фдали, но… - без раздумий Сатана хватается за одну из тушек, жадно вгрызаясь в мякоть.

– Мне не нравится лгать. И я терпеть не могу правила. – Младший сел на противоположную сторону и уставился в свою тарелку. На той – неаппетитный натюрморт давно начатой трапезы: размазанные овощи, остывшая дичь. – Но если мы не будем следовать правилам, все станут равняться на нас. И тогда начнётся хаос.

– Рад, что ты это пони… - старший проследил за взглядом, которым Эрагон буравил его ладони. – Ну что? Чего ты уставился? Да, руки у меня грязные, но с этой грязью мы давно сроднились.

– Жир. Он на скатерть капает.

– Ох, простите покорнейше, сударыня-хозяюшка, что привёл ваши тряпки в негодность.

– Слева есть тарелка и приборы.

– У тебя свидание?

– Что?

– Ждёшь в гости девицу?

– Нет.

– Ладно, зайдём с другой стороны. – Он двусмысленно гоготнул. – Парня?

– Нет.

– Тогда для кого ещё одна тарелка, блондинка?

Лицо младшего из недовольного превратилось в удивлённое:

– То есть как это для кого? Для тебя. – Пауза. Пока та длится, Эрагон мерно расправляет края салфетки. – Ты сказал, что вернёшься через две весны. С тех пор, как вторая весна миновала, я всегда накрываю ужин на двоих.

Узнав всё, что требуется, он спроваживает Самсона.

Думает, ретивый служака исполнителен, его точно следует забрать к себе у Гавриила. Проявил находчивость, а потом перепроверил: узнал про Долину Смерти не только от своего брата, но и окрестные деревни пошерстил.

Местные все, как один, подтвердили офицеру догадку, которая давно крутилась у Эрагона в уме – застойный, болотный край не выпускал из своих тенёт не только мертвечину; он, как огромный сом, подсасывал всё, что было утоплено на побережье.

Это сейчас в Филе не отыскать берегов, но во времена Многовековой войны имелось своё течение.

Выходит, Сатана узнал об этой особенности Долины сильно раньше?

И Советнику несложно догадаться, кто тому нашептал.

– Лилит.

Логично, что девчонка, выросшая в Верховодной и имевшая кучу претензий к захоронению, всё вынюхала задолго до Исхода. А уж с той Гаврииловой объяснительной о Гласе Метатрона, что и Совету, и всему миру известна, дьяволу не составило труда сопоставить одно с другим.

Его таракан на посылках, секретарь Рондент, опередил Цитадель примерно на год.

Что ж, раз у заклятого братца всё так удачно складывается с «Всадниками Апокалипсиса», пришла пора напомнить тому о верховенстве закона.

– Отис! – Визгливо, по-женски, серафим рявкнул на неприметную дверь. Призыв сработал, впуская древнего, похожего на сморчок адъютанта. – Перо и чернила. Как напишу депешу, снеси её в голубятню. Почтовых и нарочных не тревожь, отправь с моей птицей. Да шуму не наводи, Отис. – В последнюю фразу Эрагон вкладывает добрую долю секретности, чтобы настроение тут же передалось старику.

Раз Сатана считает, что мальчишка на западе опасен настолько, что стóит презреть юстицию, самое время свидеться в тесном семейном кругу.

Им есть, что обсудить.

Им есть, чего поделить.

Им есть, кого сделать жертвенной овцой на заклание.

Советник скрепляет конверт чарами, с непроницаемым лицом смотрит на адрес «Ребекка Уокер, Цитадель, палаццо Гея д’Оро» и точно знает, это письмо ей сумеют переправить.

Прямиком в Ад.

***

Черти рубились в карты. Самодельная, вручную расписанная колода металась на колченогий стол.

Оказываясь внутри, Уокер делает сразу три неутешительных вывода. Во-первых, тут низкие потолки. Во-вторых, подвал борделя «Братья и сёстры» – сомнительное место для молодой леди, могла бы бросить ей Саломея. В-третьих, стоило ей спуститься в помещение, как тут же, словно по команде, все игроки повернули чёрные головёшки в её сторону.

«Ну и ладно. Не слишком отличается от чилл-аута «Богемии», - она вспомнила ночной клуб на задворках Принстона и остро улыбнулась.

– Чего изволите-с? – Чёрт с красными рогами и россыпью таких же алых пáпул на лице ловко втянул соплю.

– Привет. Мне нужен ваш товарищ по имени И.

– Рме кожил ущтюмна И?

– Ке шкаю! Я еро жеромкя ке цимет.

Между собой стайка чертей тут же начала перекрикиваться на незнакомом Виктории наречии, от чего мысль, некогда донесённая Миртой «Так откуда ж я буду понимать твой язык, раз никогда его прежде не слышала и на Землю не спускалась?» вдруг обрела форму.

– Мамзеля, - подавились второй соплёй, - чёрт И не тут, а там. Когда придёт, незнамо. Но явитси, куда денетси.

Вики прикинула, который сейчас час, подумала-подумала и уже решила:

– Тогда я подожду его здесь. Никто не против?

Возражающих не нашлось. Черти пожали плечами и растеряли всякий интерес к девчонке. Вот если бы покупатель какой, что за их товаром охотится… тогда да, тогда другое дело, обхаживали бы со всех сторон. Потому что товар в их подвальчике отборный – разлитый в жаропрочные стекляшки и булькающий огненной зеленью, - это всем в столице известно.

– Я присяду. – Ни к кому конкретно не обращаясь, Виктория поискала ровную, чистую поверхность, не закопчённую гарью, не нашла таковой, вздохнула и встала прямо напротив стола.

На тот вновь металась колода.

– Химера! – Говорливый вскрывается двумя картами. Одна – зелёная, с изображением клевера, растущего из драконьей черепушки, другая – с голой женщиной, восстающей из туманного болота. На демоницу дама походила только крыльями, зато чешуйчатый хвост и птичьи когти делали из неё узнаваемую рептилию.

– А-яй, брат! – Самый круглолицый из компании недовольно харкнул себе под копыта, скидывая пару. – Лцоя цшята!

Большинство слов ей непонятно, но некоторые стали звучать в ушах с переводчиком. Наверняка и «химера», и «брат» произносились на чертовском наречии, но языковая пелена потихоньку-полегоньку спадала.

Пока девушка следила за игрой, заметила, что правила ничем не отличались от Техасского Холдема. Прикуп, правда, был в целых шесть карт и названия у комбинаций – свои, местечковые, но суть одна.

– Лады, девки, - дядя Джо без удовольствия затушил сигарету и помахал рукой, будто это могло разогнать смрад на просторной кухне. – Слушайте и мотайте на… свои золотые кудри, - со стола исчезают ви́ски, чайник, молочница и печенье – набор вчерашнего холостяка, чья благоверная впервые за семь лет отправилась в отпуск с подругами. Вместо них Джордж Уокер достаёт колоду новеньких, хрустящих карт, - Техасский Холдем – самая популярная версия покера в мире. И каждый, рождённый в Техасе, должен уметь в него играть.

– Но Вики не из Техаса! – Тут же брякнула старшая из кузин по имени Сьюзан.

– Да, - поддакнула вторая дочка дяди Джо – Кимберли.

Ей в отместку Виктория двигает под столом ногой: пусть не корчит из себя лучшую подружку, раз, чуть что, подпевает своей жирной сестрице.

– Но у неё наша кровь, - важно и пьяно гудит дядя, - а кровь – не водица! – Карты разложены на столе рубашками вниз и теперь Джо указывает на некоторые из них, - веер, вольт, оверхэнд… Для истинного ковбоя эти слова – не пустой звук. В Холдем играют колодой из пятидесяти двух карт. Без джокера, без пятого туза в рукаве, без балды и без идиотских вопросов. Основная идея любого покера – собрать наилучшую комбинацию. Я начну с сáмого низа. Комбинации нет и смотрят на наивысшую карту на руках. Потом, конечно, пара и две пары, сет, он же – тройка, стрит, флэш, фулл-хаус, каре, стрит-флэш, флэш-рояль. Правда вытянуть последний, как слетать на Луну, но с Луной шансов больше. Ну что, сыграем, девки?

Стоять, смотреть и ничего не предпринимать по версии Уокер было сáмой бездарной тратой времени. Поэтому, последив за азартной мясорубкой ещё с четверть часа, она подала голос:

– А я могу с вами сыграть?

Чёрт в «крапинку» оживился, словно только того и ждал.

– Если есть, что поставить, то чего нет, когда так.

Как на зло в карманы старого-нового камзола она не удосужилась переложить достаточного количество монет и уже отдала, всё, что наскребла, носильщикам паланкина.

– Сгодится? – С руки слетает один из браслетов, подаренных матерью этим летом. Жуткие золотые кандалы с мифриловой резьбой.

Глаза чертей радостно загорелись.

– Эта игра называется «Тиран», мамзель, - говорливый аж с места своего сдвинулся, уступая то Виктории, - и в ней нужно собрать карточки с картинками. Ась играли прежде?

– Нет, не доводилось.

– Тогда смотри, мамзеля… - упуская детали, чёрт раскинул колоду и наглядно продемонстрировал, какие существуют комбинации. Здешним флэш-роялем оказался набор карт во главе с тем самым Тираном – огромным бородатым мужиком с десятком крыльев, рук, ног и членов. – Если попадётся вот энтот и пять его жён – Химера, Фурия, Медуза, Нага и Сцилла, - то выиграешь всё и у всех.

Закончив с ускоренным мастер-классом, черти сбились в кучу и зашушукались. Из того, что Вики смогла понять в их тихом гуле, обсуждали, что же ставить на кон супротив такой дорогой цацки, как у неё.

– Мамзель из знатных Домов, - один из рогатых дёрнулся к шкафам, утопленным в стенах, и достал оттуда мерцающий от свечей сосуд, - значит наш товар ей может пригодится.

– Это что, колдовской огонь? – Она поражённо уставилась на ядрёную, незаконную зелень, булькнувшую в стекле.

– Причём самый отменный. – Не без гордости улыбнулись черти.

Когда в руках у Уокер оказалась первая из карт, она нахмурилась. Когда прилетела вторая – поджала губы. На третьей – тоскливо заозиралась по сторонам, будто ища помощи.

На столе тем, временем, возник прикуп. Открывая тот один за другим, каждый чёрт считал своим долгом внимательно посмотреть в лицо соперницы. И лицо не подводило, выдавая разнообразие эмоций – от лёгкого непонимания до полного смятения.

– Вскрываемся? Есть кто пас?

– Минуточку! – Вики суетливо постучала ладонью по столу. – А это в прикупе Сцилла и Медуза, верно?

– Так. – Протянул говорливый. – И ещё Нага, королева ламий.

– И они – три жены Тирана, так?

– Э-э, так, госпожа, три жены.

– А другие две жены – это Химера и..?

– И Фурия.

– А Фурия – это такая дама с крыльями летучей мыши?

– Так.

Полностью удовлетворённая ответом, Виктория просияла:

– Тогда я играю дальше.

– Пас, - тут же скинул карты один из чумазых.

– А-яй, и я! – Присоединился к нему сосед.

Лишь самый говорливый не сдавался, но и игру не продолжал. Тянул время, недовольно тряс чубом, поглядывал на лоснящуюся от удовольствия Уокер, расчёсывал свои наросты на челе и что-то обдумывал.

– Эх, ваша взяла, мамзеля. Пасую!

– Новичкам везёт, - браслет перекочевал обратно на руку, а сосуд с колдовским огнём она не без опаски придвинула к себе.

– Тирана собрала, мамзе… - но договорить чёрту не дали.

Двери подвала с грохотом распахнулись и на пороге возник И, тащивший на спине большой, размером чуть ли не с него самого кóроб, замотанный в холщу.

– Малáя, ты?! – От изумления он едва не выронил сундук. – Не вздумай с ними играть! – Парнишка грязно заплевался на своих сородичей. – Нехристи! Разводилы! А ты? Пойдём, ну. В коридор пойдём, а то эти обдерут, как липку, поговорить не дадут.

Успев перемешать всю колоду, Вики не стала ждать второго приглашения, поблагодарила новых знакомых за партию, вцепилась в кислотное зелье и поспешила на выход.

– Стой, мамзель, - не унимался старший из картёжников, - Тиран, так?

– Тиран, Тиран, - долетело в ответ прежде, чем И с Уокер скрылись в коридоре.

– Выходит выиграла ты у них, малáя? – Впрочем, ответ и без того был ясен – колдовским огнём мерцал в девичьих руках. – Когда у тебя снова придёт Тиран, не сообщай об этом всему миру, ну.

– Когда у меня в следующий раз по-настоящему придёт Тиран, я именно так и сделаю, - светло, добро, ласково ухмыльнулась Виктория.

Ведь по версии дяди Джо самым главным в Техасском Холдеме были не карты, а умение блефовать.

***

– Жить будет. – Уверенно произнесла Наама, закончив с Ади. – Только ты больше ему не наливай, Мимз, я сняла с него хмель, но та хрень, которую вы употребляли…

– Чёрный ладан. – Дочь Мамона улыбнулась жутковатой, тёмной улыбкой, окрашенной алкалóидами. – У меня ещё осталось. Будешь?

– Спасибо, - Наама отрицательно потрясла белокурой головой, украшенной сотнями кос. Заплела их на лето, а теперь думала, что так и полетит в Школу. – Я не ценитель. – Она зыркнула в сторону, словно ища кого-то, кто мог помешать. – Но вообще хорошо, что мы встретились.

– Угу, - Мими не вслушивалась. Уже давно упустила нить разговора и пыталась захватить стоящий перед ней кубок ртом и осушить тот без помощи рук. – Буль-буль! – Хрюкнула на дно посудины и, естественно, обрызгала щёки.

– Слушай, ты давно видела Каина? – Наама присела на диван плечо к плечу.

– М-м-м, свадьба считается?

– Уокер и Люцифера?

– Нет, блять, я про брачный союз зельевара Феодота и Вельмы по прозвищу Портовая Дырка!

– Не кипятись, - блондинка отмахнулась от угашенной соседки. В эту, в последнюю ночь перед массовой академической «депортацией» наследников, порядком успевших надоесть своим Домам, всё всегда выходило из берегов. И Мими традиционно возглавляла цунами. – На свадьбе я тоже его встречала.

– Тогда не знаю. Спроси Адель, вы же с ней подружайки – не разлей вода! – Ей надоел трезвый, приглушённый голосок Наамы, и демоница рявкнула, угодив по больному. Никакие Наама с Адель больше не подруги. – А-а, ты понятия не имеешь, где Адель.

– Вроде того.

– Ну вот и ответ. Каин пропал, а в «Мятежном соске» только одна рыжая жопа, - в качестве демонстрации она приподняла ногу и пнула Ади, завалившегося на лавку в беспокойном сне, - никаких Адель на много вёрст вокруг. И…к… и когда вы успели посраться так, что ваши с ней корабли разошлись в нашей адской гавани?

– Мы не срáлись, - тут же вспыхнула студентка. – Просто оно само сошло на нет. Другие времена – другие интересы.

– Ага-угу, так и скажи, что притёрлась к старшеньким типа Ости и тут же сплавила подружку детства, - ни единой претензии, дочь Мамона всего лишь рассуждает о фактах, как, порой, рассуждают о таблице умножения.

Но Наама всё равно обиделась, зверски уводя кубок у Мими из-под носа.

– Если уж кому-то читать мне нотации, то точно не тебе! Ты слила нас с тех самых пор, когда «старшенькие» сочли тебя достаточно взрослой оторвой, чтобы звать на свои тусовки.

Отчасти правда. Всего пять лет назад она, Наама, Адель и ещё несколько девчонок плюс-минус одного возраста шастали по кабакам, подобным этому, как единый организм.

И каждая была в курсе горестей и радостей сотоварки.

– С вами стало скучно, вы мне надоели, - соврала дочь Мамона.

– Ну коне-е-ечно, - её собеседница вскочила с лавки и зло плюнула Мими под ноги, - или ты просто поехала крышей на своей якобы скуке, и теперь, чтобы было не скучно, тебе каждый раз приходится повышать градус. «Папочка, купи мне галеон на день рождения, я хочу пригласить туда всех-всех своих друзей!», - она спародировала чужую пронзительность. – Дальше – больше! Влюбиться в Принца Ада? Подружиться с непризнанной новенькой, потому что подружка – интереснее прежних?

– Ревнуешь меня? – За плевок Нааме следовало вмазать, но заправленная опиумом Мими боится проиграть этот бой.

– Не рев-ную, не пони-маю, - прошипели в ответ. Демоница склонилась к темноволосой макушке и заговорила так, чтобы слышала только дочь Мамона. – Раньше тебе хотелось все богатства мира, но ты быстро поняла, твой папаша купит тебе всё, что не попросишь. Поэтому ты принялась ставить перед собой задачки со звёздочкой – те, что ни за какие ливры не решить. А сейчас и этого мало. Ты, как Барáхская Бездонная Глотка, сколько в тебя не запихни, всё равно не насытишься. Уже не представляешь, как ещё выпендриться и что ещё себе позволить! – Бывшая подруга сделала шаг назад. – Знаешь, будь я – из простаков и покажи мне кто твой обычный день, не задумываясь бы последовала за Мальбонте. Потому что, когда он говорит о прогнившей знати, он говорит о таких, как ты!

– Ну и пиздуй! – Вскипела Мими, вопя в удаляющуюся спину. – Вали, никто не держит! Соберёшь в его лагере с десяток новых половых болячек, тупая крыса! – Она остервенело откинулась на лавке и заговорила, ни к кому конкретно не обращаясь, - как блевать на моём корабле от Глифта двухсотлетней выдержки, так Наама – первая, а теперь…

Что «теперь» демоница не решила. Уставилась на спящего товарища, зачем-то вытерла рукавом заляпанный стол, лишь потом замерла и погрустнела – последняя ночь в Чертоге должна была стать эффектными проводами лета, а превратилась в поминки.

«И никаких рыбы и меморáла!».

Хотя несколько часов назад вечер рисовался прекрасным. Из тайника своей матери Мими украла склянку Чёрного Ладана, а пока разводила тот в серебряной фляжке, успела попробовать на язык.

Приход от концентрата не заставил ждать, буквально через четверть часа, стоя под душем, дочь Мамона почувствовала сильные руки на своих бёдрах, а по светлым волоскам на тех определила, что мерещится ей её славное, доброе, зефирное благородие.

Мгновение спустя на грудь легли ещё одни ладони – тоньше, длиннее, с обветренной желтоватой кожей, лишённой волос: «Саферий!», - останавливать нашпигованную наркотой фантазию она не стала.

Где один, там и двое, хотя бы в мечтах.

Затем последовал ужин у Матильды. При всей своей шумности кормила громоподобная мама Ади от души, а Глифта наливала столько, словно они – ровесники.

Дальше их с рыжим только и видели. Только и видели в пяти кабаках разной степени непристойности, пока, невменяемые, они не оказались в «Мятежном соске», где растеряли весь свой бодрый флёр.

Сейчас, пластаясь на лавке, Мими чувствует себя ужасной старухой. Тёткой Астартой. Живым трупом. Таким, которого впору по Ахерону без огненных стрел сплавлять.

Она сама зажжёт посудину силой собственной апатии.

– Ты даже не представляешь, что я узнала! – До слуха донёсся женский голос. Закашлялся сизым, туманным дымом лулавы́. – Только обещай помалкивать, дело касается королевского двора. – Демоница всмотрелась сквозь кальянный смрад, выхватила крупное декольте, тёмные, медные волосы и узнала Елизáздру.

И то ли от чужого тона, то ли от бурлящего в крови опиума дочь Мамона мгновенно отреклась от недавней тоски, ощущая невероятный прилив везения.

«Была бы в Чертоге лотерея, скупила бы все билеты!», - но лотереи не было, а старшая Вельзевулова дочь с незнакомой собеседницей были: сидели, трещали и не видели Мими, которая умела подбираться близко-близко и оставаться незамеченной.

***

Каждая из стен надсадно стонет на собственный лад. И в какой-то момент Вики начинает верить, перегородок больше не существует, границы – условны, они сотканы из живого, влажного, тягучего материала.

Сквозь тот в разнобой воет оргия.

Сразу за изголовьем две девицы с господином постарше. Они врут, что они – сестрички, набивают себе цену, ловко сосут. Коротко стриженные, с крыльями цвета печной золы. Стройные, как кипарисы, загорелые брюнетки.

Где-нибудь в Нью-Йорке Уокер бы решила, перед ней – француженки. Лёгкие, звонкие, в изящных украшениях. Они не напрягаются, радуются жизни и пока не затюканы бордельным бытом. Никаких шрамов на теле.

А заглядывать в душу тут не принято.

Справа какая-то адская свистопляска. Виктория не рискует считать, сколько там мужчин, однако уверена, женщина в соседнем кабинете в гордом одиночестве. Она – не юная, но вполне себе молодая. Пышные формы, крепко сбитые ноги, чёрные кудри до пояса. Хороша собой. По здешним меркам – просто красавица. Ночь с ней стоит дорого. Дама ценится за любовь к процессу и за всё, что умеет.

Само собой, умеет многое.

Её гортанные вздохи перемежаются её же командами. Это она заведует парадом внутрь своего тела – управляет целым сонмом мужчин в городе, подмятом мужчинами.

Слева – пара. Две пары. Молодые юноши из Домов, успевших обрасти состоянием. Один изувечен при родах, ужасающе некрасив, но содержит роскошную мáтис. Девчонку-азиатку со сливочной кожей и сотней родинок на теле. Наверное, та совсем слабенькая Бессмертная, в роду которой уже десяток поколений, отсюда и россыпи веснушек. Любой другой побрезговал бы смотреть на родинки, но уродцу нравятся чужие болячки, неточности, ошибки природы.

Они примиряют его с собственным безобразием.

Второй тандем – попроще, из народа. Мещанский сын, отец которого был кузнецом, способным на фокусы с узумской сталью. Его подружка – даже не мáтис, а сбежавшая из Сили́сии чужая невеста. Не захотела под венец за того, за кого сосватали, и теперь выживает, как умеет. Вся она – в синеватой дымке опиума и почти не чувствует, как её тело двигают-толкают, насаживая на член.

Азиатка успела заплести ей две косы, а теперь просто нависает над подругой на корточках и расчёсывает локоны пальцами. Иногда склоняется ниже, находит рот в клубах эйфории, оставляет крепкие, не девичьи засосы на шее и терпеливо выпячивает попку – ждёт своего некрасивого кавалера.

У сáмой двери туалет. Не тот, общественный, в котором доводилось бывать, а крошечная кабинка. Платный вход никак не меньше сотни ли́вров. Над нужником висит местная мазня, заключенная в оббитую тканью раму. Если сдвинуть картину в сторону, будет дыра в стене и отличный вид на комнату с командиршей и её добрыми мóлодцами.

В этой тесной комнатушке торгаш с Островов Презрения. Толстый и смешной. Пыхтящее недоразумение. Своего стручка он давно не видит за круглым, «беременным» животом. Страдает «зеркальной» болезнью, но обожает подглядывать. Его пугают усечённые языки собственной Родины и не нравятся женщины. Поэтому он тут: следит за распятой между накаченными телами проституткой, покорно принимающей пять стволов сразу, но не слишком ей заинтересован – его внимание направлено на мужские задницы.

Те пляшут вокруг женщины в унисон.

Самый крупный из любовников оккупировал распахнутый рот до бульканья. Но задохнутся шлюхе не дают, отстраняются, действуют слажено.

Влагалище – анал – горло.

Своими холёными ладошками, щедро облитыми пахучим маслом, дамочка дрочит ещё два члена и уже не может стонать. Её губы молчаливо заняты, лишь тело порождает десятки звуков. Эта женщина сейчас – сама природа, мать-земля, из которой все вышли и куда все уйдут. Она превратилась в бесконечный, пульсирующий комок наслаждения, в космос, в Чёрную Дыру и Огненную Бездну разом.

Никто не выберется из неё, она – не отпустит никого.

Приходится тряхнуть головой, чтобы прогнать порождённый чужими стонами мóрок. В комнате ни рукомойника с водой, ни окон – впустить ночные дождь и ветер. Зато отчётливо пахнет сгоревшими богами.

Здешний грех опрокинул любые алтари, стащил вниз статуи древних всевышних, разбил им головы.

– Что ж, этот графин хотя бы не разит алкоголем, - примиряется с реальностью Виктория, щедро отхлёбывая. Она хорошо помнит про афродизиаки, но полагает, что смерть от жажды страшнее недотраха.

На вкус вязко-розовое пойло цветочное, чуть сладковатое. По языку оно стекает медленно, успевает раскрыться терпким букетом. Это почти вкусно, решает девушка, и, не удержавшись, присасывается снова.

«Отвлекись, займись чем-нибудь полезным в своём ожидании», - упорно свербит в голове.

И тогда Уокер хватает книгу, подаренную Вóлаком.

«Речь о человеческом достоинстве» иллюстрирована портретом самогó философа Джованни – мыслителя эпохи Возрождения, автора первого гуманистического трактата, извечного врага католической церкви, смело рассуждавшего о правах и свободах.

– Извините, синьор Мирандóла, что знакомиться нам приходится в подобном месте, - нетрезво икнув, Вики отвешивает давно усопшему итальянцу импровизированный поклон и старается не слушать песнопения тел по сторонам, - но поговаривают, вы считали, что люди равны – от набожного богача до языческой потаскухи, так что сам Шепфа велел!

С каждой новой страницей малоизвестный на Западе философ рисовался Непризнанной славным малым. С одной стороны на Мирандóлу наседала Папская церковь во главе с Бóрджиа, с другой – зашоренное, едва вылезшее из Тёмных веков общество. Однако Джованни удивительным образом фартило, учёный муж умудрялся крутиться между молотом и наковальней и оставаться целым.

Лишь в 1488-ом году итальянец бежал от Инквизиции во Францию. Где и был, по пути, схвачен в плен.

Впрочем, даже заключение для Джованни не продлилось долго. Из темницы философа вытащил Лоренцо Медичи – фактический правитель всесильной Флоренции. Труды Мирандóлы вдохновляли многих, и могущественный покровитель не остался в стороне.

Опуская всю красноречивость трактата, суть учения сводилась к простой формулировке: «Человек – есть центр мира. При рождении тот не обладает ни ангельской сущностью, ни злым нравом, ни особой природой статуса, ни смертностью, ни бессмертием, и должен сформировать себя сам. Высшее счастье, дарованное каждому человеку, владеть тем, чем он пожелает, и быть тем, кем захочет».

Ужасно смело по тем временам.

И абсолютно очевидно для «Вики Уокер из Голливуда».

– За подобные помыслы в Империи половину населения в Ад сослали! – Неудивительно, что Вóлак увидел сходство и то ему понравилось.

С богохульной неприязнью к Многовековой войне она захлопнула книгу и вновь пробежалась глазами по рисунку. Внутренний недо-художник подсказывал, картина выполнена кем-то из итальянских портретистов. Не слишком известным, точно не Рафаэлем, но стиль похож.

На обложке – мужчина в профиль: красная баррети́на на голове, густые волосы, умный нос. Вероятно, тот считался красивым, куда важнее – смышлёным.

Собеседник, с которым не соскучишься.

Вместо заголовка типография оттеснила зóлотом имя-фамилию философа и ничего лишнего. «Джованни», как было принято, прописали на христианский манер – данным мыслителю при крещении именем «Иоанн».

И, все вместе, буквы складывались в короткое, ёмкое «И. Мирандóла».

«Интересно, зачем сторонники латыни меняли латинские имена на другие латинс…», - но как следует обдумать вопрос Вики не успела.

Внезапно тело подвело, а одежда стала давить. Теперь каждый звук, каждый шорох за стенами девчонка разбирала громче прежнего.

Да и сам бордель перестал быть обычным зданием. Слишком промок от афродизиаков, стекающих с портьер. Отсырел от женских бёдер и мужских стволов. Превратился в единый óрган, в сердце мира, в ту самую вишенку на торте, без которой пирог остаётся постной булкой.

Сейчас она кожей чувствовала, что публичный дом дышит, живёт, мочится, совокупляется, кончает, облизывает пересохшие губы и требует продолжения.

Течение жизни вне шторма. Голое, хорошо смазанное удовольствие.

– Чёрт возьми, да что со мной происходит?! – У неё ничего не болит, но ей жарко и физически плохо.

Липко.

На свои тонкие сосуды, ползущие под кожей, блондинка смотрит, как на неродные. Они вздулись, бурлили, чего-то жаждали.

На ощупь, трясясь, как в лихорадке, она тыкается в шёлк штор, которым всё тут оббито, и находит прожорливое зеркало.

В отражении кто угодно, только не Виктория. Наркоманка, нимфоманка, алкоголичка в третьем поколении. Но её кожа, её волосы идеальны.

Они едва ли не светятся.

– Охр-еть, какая я красивая… - у неё заплетается язык, сбивается дыхание. Ещё никогда она не хотела себя и секса так, как хочет сейчас.

– Жаль, что ты об этом догадалась. – Повело от голоса. – Мы пытались скрывать всем двором.

Девок хватило на минуту. Не успели они растанцеваться, как на столе лопнул графин.

– Какого дьявола?! – Взвыл Артемиус. В костлявую коленку угодило стеклом.

Вопрос был риторическим, не требовал ответа. Сразу вслед за графином один за другим стали взрываться бокалы.

– Ай-яй, нехоро-о-ошо! – Казáль затрубил, как трубят корабли, прибывшие в гавань. – Кто это тут колдует?

– Провокация, господин! – Патрон заозирался. – При всём уважении, милорд… - он повернул голову в сторону Люцифера, но не обнаружил на диване ни сына Сатаны, ни его сподручного – сына Бельфегора.

– Где именно справа? – Чуть дальше от стола, замерев в проходе атриума, Балтазар ловит взгляд своего товарища.

– Справа, у главного входа. Думаю, за ширмой. – От открытия приятно лихорадит. Он знает, ошибка исключена. – Прикажи её схватить и запереть в какой-нибудь приличный кабинет. Ничего не объясняй. Ключ принеси мне.

– Она же – Принцесса! Люций, ты ебанулся?

Королевич улыбнулся как тот, кому отвесили комплимент:

– Скажешь, я приказал.

Уокер схватила прикроватный ночник, дёрнула, с грустью поняла, что тот привинчен к тумбочке намертво и перевела взгляд на чудодейственный напиток богов, даровавший ей красоту, монструозное либидо и отвагу.

– Я развожусь! – Она метнула в демона посудину.

– Это со мной что ли? – Графин подрезан на подлёте чарами.

– Другого мужа у меня нет, но обязательно будет, Люцифер!

– Хуй у тебя в заднице будет, Непризнанная, если ты не расскажешь, что делаешь в «Братьях и сёстр-рах»! – Рычит, поглядывая за её пасáми.

Впрочем, сокрушить все стёкла мира его жена больше не пыталась, пожалела цветастое убранство. Вокруг так много красного, атласного, розового, дешёвого… немудрено, что ей нравится.

Ключ повёрнут до упора. И, надёжности ради, сын Сатаны запечатывает дверь магией.

– Отвечай, что ты здесь делаешь!

– Славно проводила время, - её тряхнуло от косматой ревности, от нездорового жара, - но не так хорошо, как ты!

– Некоторые рабочие встречи проходят так, как они проходят.

– С блядями на ручках?

– Ты не дала им шанса, перебив хрусталь на нашем столе, дура!

– Я целилась в твоё лицо, урод!

Он не двигался, продолжая стоять напротив, но всё вокруг Люция потемнело зловещим контуром.

– Говори, что именно ты тут делаешь. – Очень тихо. С шипением. С треском. Напоминая вынутый из печи клинок, который положили остывать в колодец. – В такой час, в таком месте, в таком наряде.

– Забирала сундук для выращивания Чёрных драконов, обыгрывала чертей в Тирана, целилась по потаскухам магией. Выбери правильный ответ!

У неё тик правой руки. Катарсис злости.

Вики думает, больше никого нет, все умерли или ушли – свалили из борделя, покинули город.

– На меня смотри. Быстро. – Не успела опомниться, как в щёки впаяли ладонь. – Сам узнáю! – Имейся у собственничества симптомы, оба уже покрылись бы зудящими пятнами.

– Подавись!

«Не дождёшься», - он прекрасно плавает в отсыревших радужках. Глубоко. Долго. Он бы трахнул её глаза в глаза своими шлюшьими ресницами, но сначала вытрясет все воспоминания.

«Ты, Люцифер, форменная блядь!», - напоследок она подсовывает свежий кадр: дьявол, диван и две тёлки, что стремятся взять Карфаген его коленок.

– Я к ним не прикасался, они ко мне – тоже. – Смягчаясь, мужчина убирает руку. Потом словно передумывает, кладёт пятерню на шею, нежно касается приподнятых в хвост волос. – Можешь сама посмотреть.

Но этого не требуется. Вики знает, он не лжёт: вживую лицезрела, как стриптизёрши только начали танец в метре от её благоверного, а добраться до ног она им не дала.

У неё там, в холле, от ярости всё кровью налилось, включая сундук. Дальше – как в тумане.

«Ты где нашла-подсосала столько чужой энергии, чтобы устроить свои Хирасиму и Нагасаки?», - в целом, Люций в восторге.

– Потому что не успел. – Она вывернулась из его ладони. – ЛИ!

– Предлагаешь отстреливать каждую шлюху, танцующую поблизости?

Вики оживилась:

– А можно?

– Уокер, дай женщинам выполнять свою работу.

– Зона отчуждения вокруг тебя в пару миль и могут хоть вагиной на городские шпили садиться!

– Я бы посмотрел. – Ëрничает. Подзуживает. Скалится.

– Не видела ничего подобного, пока сюда добиралась, зато встретила капитана Вóлака. – Она просияла ответочкой.

– Если ты хочешь, чтобы вечность капитана Вóлака была длинной и счастливой, милая, - его улыбка стала больше прежнего, - тебе лучше не встречаться с ним наедине.

– Если ты хочешь, чтобы я не встречалась с капитаном Вóлаком или другими хорошенькими демонами наедине, милый, - но рот Виктории шире и в эту игру её не обыграть, - тебе следует не забывать на твоей работе про молодую и красивую жену.

«Ты меня доведёшь. Я из-за тебя кого-нибудь грохну!», - но у неё тон гадюки, а он на такое падкий.

– Будем считать, мы – квиты. – Люцифер притянул Вики под люстру, утыканную огáрками, и внимательно рассмотрел. – Это я велел тебя тут запереть. – Спасал. Но не столько её, сколько бордель – от Непризнанной.

– Догадалась.

– Как?

– Не знаю, - театрально взмывшая бровь, - то ли сердечко подсказало, то ли голос твоего братана, шепнувший на ухо «Непризнанная, не дрейфь, твоё Высочество сейчас явится» натолкнуло на мысль.

Источник света точно за макушкой Люция, и теперь у мужчины нимб. Парафиновый светоч, усыпавший ковку.

– Нимб военного положения… - тихонько бормочет Вики.

– Что? – Чёрт, он успел забыть, она же налакалась. – Опять пила?

– Пьющая женщина – горе в семье. – Палец с важностью взмыл вверх. – Поэтому я ушла из дома, чтобы никому не досаждать своим алкоголизмом.

– Я про здешнюю помесь виагры с лимонадом.

– А-а-а, это адское пойло меня не берёт.

– Это поэтому ты стояла у зеркала с твёрдым намерением саму себя выебать? – В ответ склонились. К скуле, к шее. С шумом втянули воздух своими животными ноздрями: «Блядью пахнешь», - то, что нужно.

– Я нашла яйца твоей матери, если вдруг ты упустил это в моей башке, Люцифер.

– Чувствую несостыковку в формулировке. Лилит считалась суровой, но всё-таки женщиной.

– У неё был дракон по кличке Кали́псо – Чёрная дракониха. Во времена Многовековой войны она понесла от зверя твоего отца, отложила кладку, но высидеть не успела, погибла.

– Да-да, поэтому я застал тебя в казематах пару дней назад.

В опасной близости, под жирным, восковым светом, когда вокруг всё – бордовое, пурпурное, разлинованное полками с дилдаками и плетьми, Люций решает, они в страшно романтическом убранстве – надо пользоваться.

И сам вскидывает её ладони на свои плечи.

Они не танцуют.

Но это только с виду.

– Ага, правда в ту ночь я её не нашла. – Под его рубашкой двигаются мускулы. Так отчётливо, что Виктория думает, она хочет зачать, выносить и родить ему детей прямо здесь.

Особенно – зачать.

– Ума не приложу, что могло тебя отвлечь.

– Ну, знаешь, все эти члены с девять дюймов длиной, служившие шлагбаумом на моём пути.

– Если я разрешил тебе побегать за мной с линейкой, это не повод болтать об этом на всех углах.

– Слишком поздно, Люцифер. Я уже заказала баннер два фута на двести футов на ярмарочную площадь.

– Придётся перекрасить его в ночи́. – Он бы разместил там саму Уокер. Ноги Уокер. Верхом на себе. Но слишком занят её нарядом. – Что на тебе надето?

– Чем не угодил мой камзол?

– А это камзол? Думал, защитная плёнка. Потяни за ползунок, сними верхний слой, эксплуатируй. – Люций гладит лацкан одним-двумя касаниями и резко дёргает вниз, срывая пуговицы. – К чёрту камзол!

– О да, явился и спас – лишил последней надеж… одежды! Всё дело в сюртуке, именно из-за него меня чуть не зарезервировали в соседние кабинеты. – Она его хочет и провоцирует.

– У-у-у, - напускная строгость, закамуфлированная улыбка. Вики думает, надо добавить ему на нос очки, и тогда у неё «встанет» на сурового ментора. Интересно, кинк на тестостероновых ботаников существует? Даже если нет, она его только что придумала. – Смотрю, местное зелье по традиции не подвело. Сколько ты выпила?

– Не знаю, было скучно, за стенками сильно шумели, я боролась со злом, а не пыталась примкнуть к нему! – Парадно-выходная Виктория стои́т ровно. У парадно-выходной Виктории торчащая грудь и соски́, способные сверлить бетон. Но другая, скрытая за фасадом Уокер мнётся глиной, касаясь его ширинки.

– И сказано в Писании том, что скрывающий свои преступления не будет иметь успеха. А кто сознается в прегрешениях, будет помилован, ведь высшая награда – покорность, Непризнанная. – Его хриплый бас заполняет кабинет. Теснит воздух, льётся в уши, проникает сквозь кожу и забирается под леггинсы.

– Ты меня что, искушаешь? – Конечно искушает, иначе б не облизывалась.

«Сделай это ещё раз, и я вобью тебе в глотку… кол. Осиновый кол, Уокер. У меня в этом борделе с осени гештальт не закрыт, из паршивой форточки поддувает».

– Всего лишь спасаю твою заблудшую душу. Сокрытие греха – само по себе грех, поэтому покайся и сознайся, чего ты на самом деле от меня сейчас хочешь, и тогда мы обойдёмся без искушения.

Она хочет, чтобы он снял рубашку.

Влезая ему под вóрот, она порвала ткань.

– Сам напросился. – Пусть либо трахнет её как следует, либо она сейчас его изнасилует. – Если ты не вставишь в меня… зарядного устройства, я согрешу коротким замыканием. Или ворвусь в любой, соседний кабинет – вдруг там напряжение по сети лучше?!

– Никто не откроет, я их всех предупредил. – Рубашка рухнула в ноги. Туда же слетели её липкие, стянутые второй кожей штаны: «Выискалась тут, царевна-лягушка», - Люцифер не упустил шанса сдёрнуть те вместе с трусáми. – Тебя надо остановить, как чуму, Уокер. Пусть я один пострадаю. – Он ни на секунду не сбавил накал искушения. Перекатывал букву за буквой, разливался пламенем.

«Этот кабинет мной оплачен, могу делать с тобой всё, что захочу», - мысль такая красочная, что приходится двинуть бёдрами, подталкивая к кровати.

– Твой член мне в ногу упирается.

– Это трейлер. Скоро врублю кино. – Теперь не просто искушает – флиртует, заигрывает, ведёт. – В кадре никогда не покажут, как красотка воет раком и чавкает упругой дыркой, но на этой съёмочной площадке режиссёр восемнадцать плюс. – Словно под увеличительным стеклом блондинка смотрит на кончик его языка, разящего магией, и бесстыдно представляет всякое. – Видишь, как просто? Дар действует всегда. На всех. Он искуси́т влажную, липкую, изнемогающую девчонку, перебравшую афродизиаков. Он сведёт с ума толпу, которая станет рукоплескать. Он сгубит от желания, если я продолжу, не дав тебе удовлетворения.– Приземляясь на постель, Уокер выгибается, выпячивает лобок, подтягивает и широко разводит ноги: разделяй, разделывай, властвуй. – А захочу, подействую даже на мужчину, будь он трижды традиционен. – В последний момент демон перехватывает её руки, устремлённые к клитору. – Но-но-но, не так быстро. Дар – это искушение, искушение – это я.

В преувеличенно красном свете она – магнолия в пик цветения: белая кожа, розовое нутро, сияющие брызги.

«Блять, Вики, ты, как лесной пожар. Который экономически невыгодно тушить, но я всё равно спущу на тебя всё до капли», - мозг живо нарисовал её, растянутые членом щёлки, и брюки с бельём Люций скинул за секунды.

– Желанием можно даже убить, если постараться. – А он – старательный – сам эдемский змей позавидует. – Давно забытая пытка – смертельно сладкая. – Низкая, обволакивающая хрипотца. Где-то в его гортани расстреляли всех в округе котов, отныне те – не живые и не мёртвые, но муштруют её мурчанием. – Ты почти даёшь то, чего так желает жертва, почти идёшь в руки, чтобы раз за разом ускользнуть. Не позволяешь ей ни тебя коснуться, ни себя. Говорят, этим можно свести с ума. – Он не проверял. Пока – нет. – Ослепительно неёбанная Непризнанная… ай-я-яй, как ты умудрилась очутиться в столь неловкое положение? Я слышал, ты недавно вышла замуж, а теперь лежишь, течёшь подо мной в адском блядушнике, и за тебя уплачено.

– Отче наш!

– Ничем тебе больше не поможет. – На этот раз он был к этому готов. – Не стоит взывать о помощи, если представляешь, как все фаллические предметы этого кабинета оказываются внутри тебя.

– Много болтаешь, сын Сатаны!

– Отец всегда говорил, по-настоящему светский молодой человек может поддержать беседу в любой ситуации.

– А другой бы давно трахнул! – Огрызнулась, вновь приглашающе дёргая навстречу бёдрами.

– Так может нам поискать «другого»? – Кивок на стеллажи. – Признаю́, слепок с горного тролля несколько превосходит меня размерами.

«Но нет, тебя этим не провести, ты никогда не спутаешь игрушки с хером. Ты, Уокер, хуй, ткнувшейся в твои складки, даже мёртвой отличишь. Скажи, ты уже зависима от нашего секса? Внезапно, в разгар тупого бабского вечера в одном из салонов, ты ускользаешь в сортир, чтобы прикоснуться к себе, представляя, что это мои пальцы?».

Он думает, он сейчас страшноватый, красный: замерший сверху с лицом, что постепенно наливается кровью.

Маньячина вне времени.

Убийца без адреса.

– На колени, Непризнанная. – Сам помогает, сам сгибает. Такой самостоятельный. – Хорошая-хорошая девочка, - поощрительно поглаживая по бедру.

– Мне не нравится твой тон. – Бессовестно врёт блондинка. У неё чувство, словно её спеленали и обездвижили.

– Но нравится мой член.

– У всех свои недостатки. Так совпало-ох! – Едва успевает договорить и тут же оказывается лицом в матрасе.

– Замолчи-и-и…

У него ноль идей, почему он ебёт свою жену, как преступник.

По щелчку пальцев в руки падает масло. То самое, которое на Земле называют лубрикантом. Оно должно разить клубникой или ананасами, но пахнет Уокер.

Он, наверное, проспал, когда имперская секс-индустрия наладила производство смазки с ароматом Непризнанной.

Но, честности ради, их сложно осуждать.

Брачная ночь загнана до взбитых простыней-сливок.

Горячие пальцы сжимают челюсть, вползают в рот, тянутся в глубину глотки. Вдруг там вакуум, вселенский хаос, эпицентр Большого Взрыва, и Люцифер обнаружит-нащупает собственный конец, истязающий девичью задницу?

Виктория где-то под ним, на самом дне, способная только течь и всхлипывать. Такая гладкая, красивая, громкая – никогда прежде она так не стонала.

– Ты ещё и кон-чишь… - он сбивается с ритма. – Бля, как же туго… Тебе не больно? Нет, тебе не больно… - в её распахнутый рот летит плевок, туда же угождает язык. – Ты меня укусила?

– Блятьблятьблять… - она – на повторе. Десятичасовая версия. Были бы соседи – вызвали бы копов. – Потрогай меня!

Дабы Непризнанная не зазевалась, её игривый, анально-карнавальный хвост перекочевал во влагалище. Он ей так и сказал, глядя в ошалевшие глаза-тарелки «Чтоб не скучно было».

Вики смотрела на него, как на чокнутого.

Но на такого чокнутого, который знает, что делает.

Теперь он лапает её. Ласкает клитор, долбит развесёлой пробкой, сношает хером – ни разу не смешно.

Им вообще не до смеха.

А сегодня – ни разу не жених.

Скорее, грабитель с большой дороги.

Солидный, насмешливый, тщательно-опасный. Рассматривает, как красиво приоткрыты её малые половые губы и как гостеприимно член обтянут влажной, слизистой кожей.

Люцию нравится в этих гостях.

Одна бровь приподнята, нижняя губа слегка оттопырена, рот кривится в довольной ухмылке, словно вспомнил сомнительную шутку, чтобы тайком ту пересказывать.

Галантный преступник.

– Ну же! – Уокер сама двигается назад, до предела насаживаясь влагалищем на ствол с таким дивным шлепком, который похож на музыку.

– Цыц! – Он притормозил, сжав её ягодицу и отодвинулся ровно наполовину, готовый слюной закапать вид снизу – вязко-розовое, нежняцкое. – Мы в борделе, Непризнанная. Значит я трахну тебя так, как чаще всего трахают здешних шлюх!

Воздух ледяной, а она горячая. Частями тела нарушает пожарную безопасность, где не пощупай. Раскалила собой каждую из татуировок и стискивает головку хера с усердием второгодницы, поклявшейся не завалить пересдачу.

«Обожаю, мать твою! – Большой палец правой руки входит в тесное кольцо мышц. – Не сжимайся, ты – моя! – Он думает это или реально говорит? – Я тебя хочу двадцать пять на семь, на все триста шестьдесят градусов, Вики Уокер, - другая рука сбагрила запястья, сдавила-стянула их узлом у неё за спиной. – Не шевелись, не двигайся, не дёргайся, я тебя буду!».

Она любит это всё – лишённое пуританской добродетели и вежливого торга. Уокер – из тех баб, которых либо, помариновав до осоловелости, берут, либо не успеешь моргнуть в своих реверансах, а она уже на другом конце – света и не только, - шлёт тебе новогодние открытки «Милый друг, ты слишком долго моргал, с праздничком!».

С ней иногда полезно вот так, по животному, без экивоков, не смыкая глаз.

Она это любит. Любит и только больше распахивается, проникая в организм, как бактериальная угроза, чтобы что-то в нём перестроить, перекроить.

«Поздравляю, Люцифер, теперь в твоей цепочке ДНК изменения…», - одна лишняя, непризнанная хромосома, и он – ебучий дельфин, купающийся в её смазке.

Два пальца.

– Б-о-ж-е-е-е-е… - Вики вцепилась зубами в подушку, спряталась в темноте. В ту приятно выть. – Да-да-да-а-а!

В первый раз, перед брачной ночью, она паниковала, смущалась, а потом как-то плюнула. Если Люций жаждет её трофейной задницы, а она – мечтает ту вручить, то анальный секс не для стесняшек.

Хочешь чпокаться в отверстие выше, чувак?

Ты настроен по-взрослому.

Возвращаясь к Мими в термы и продолжая девичник, Вики делится своей идей свадебного подарка.

– И бантик не забудь, о древние бо-о-ги-и! Добро пожаловать на самую тёмную сторону магии, Уокер! – Дочь Мамона орёт, как раненная. Подстреллянная хохотом. – Настала пора рассказать тебе о действительно толковых заклинаниях. С привкусом чистоты и анестетика!

– Что-что-что? – Уокер усердно тёрлась мочалкой, камуфлируя свои красные щёки. Пунцовее, чем принято в банях.

– Такие чары тоже существуют. – У Мими загорелись глаза и, перехватив лю́фу, она влезла на бортик и принялась тереть плечи сокурсницы. – Что естественно, то не безобразно!

– Я бы поспорила про естественно. – Ей щекотно, а к невозмутимости голой демоницы Вики давно привыкла.

– Раз имеется дырка, будет и спрос. – Обдавая исходящим от волос лавандовым запахом, подружка склонилась ближе, - к тому же, ты останешься в восторге, инфа – сотка. В общем, был у меня один целитель…

Она давно на спине – в мыле без мыла, умасленная, впускающая на всю длину. Не стонет, надсадно кричит от скользких, тесных движений.

– Вижу, ты научилась урывать своё удовольствие… - взведённый. Такой, что пот ручьями. Красиво закусанные губы – он её приподнимал, притягивал, насаживал, она сама те искусала. Глядя на него, Уокер видит порнографию. Ничего любительского, сплошной хардкор, кадры с гэнг-бэнг пати, где член чередует её щёлки: влагалище, задница, наоборот – сучий набор ингредиентов. Люцифер ей так и говорит, - сука-а-а… моя сука… блять, Непризнанная, в следующий раз я поимею тебя в три ствола!

Он не хочет прикасаться к ней местной амуницией. Всё якобы стерильно, но его бесят цвета, формы, диаметры, они – не для его принцессы с хуем в заднице, поэтому демон примеривает себя.

«Найду мастера, который сделает точный слепок. Несколько!», - идея такая симпатичная, что задача перемещается в самую верхушку списка дел. Потому что Уокер не из тех, кто готов ждать-висеть на линии.

За пару тысяч лет в сознании Люция укрепилась мысль, все его подождут, не запыхаются. И трон подождёт, и рабство, и Царство, и любая из баб дождётся.

«Но не ты, только не ты. Тебе либо всё и сразу, либо побежишь дальше – в мир, населённый другими членами… ещё не взятыми крепостями…», - от близящегося экстаза трясёт. И Уокер не отстаёт: любезно извивается, протекает, ускоряет процессы.

Утыкается своей маленькой стопой в мужской лоб, совершенно потерянная сейчас в пространстве. Захлёбывается его именем.

Сгусток эндорфинов, пропахший лубрикантами.

Укусить её за ногу, оттянуть кожу, найти ямочку по центру – ткнуться зверьём, языком, всем.

Когда он добирается до пальцев, он облизывает каждый, достигает большого, захватывает в плен и в рот, чтобы обглодать до начинки.

Непризнанная со смертным наполнителем.

Премиальный вкус капающей карамели.

Три звезды Мишлен за её оргазм.

***

Свет появляется внезапно, обрастает чертами лощённого облика – влажные губы, испарина на каменном прессе, прищуренные ресницы – кокетливая игра в поддавки.

Утыкаясь в его ногу, Ости гудит:

– Я сейчас умру-у-у…

– Я передам твоей матери, что перед смертью ты сосала лучший хуй в своей жизни. Пускай порадуется. – Задохнулся Люцифер.

Его бы стукнуть сейчас или того хуже – цапнуть за яйца, но в своём удовольствии он – беззащитный и потрясающий, - такой, что толком не оскорбишься.

А ей нужен этот видок в изголовье кровати.

Демоница перекатилась на живот, уставилась на мужской профиль и была готова пританцовывать – так хотелось потрогать.

– Не выйдет, ведь тебя я заберу с собой!

Пальцами она потянулась к губам, прикрыла глаза и… ничего не обнаружила. Люций так споро вскочил с постели, сверкая своим подтянутым, литым всем, словно тут не перина, а ýгли.

«Ну и проваливай!», - поскребла в поисках злого остроумия, не нашла и продолжила рассматривать бронзовеющую от загара спину, пока в спальне соизволили одеваться.

Херов небожитель, с которым природа была чересчур щедра.

Жаль, что Люцифер об этом в курсе.

Она слышала, есть такое выражение «предел мечтаний». Которое слабо передавало смысл. Если есть предел, значит за его границей пролегает нечто, о чём не выйдет даже пофантазировать, потому что такого не бывает.

Люций – ровно такой.

Каких не бывает.

– Ости, ты есть хочешь? – Эротичные косточки, светлые брюки. Они из льна и смотрятся гораздо дружелюбнее носителя.

– Мы же обедали пару часов назад. – Она старалась следить за своим питанием. Не начни она однажды пропускать ужины, в её младшей школе никогда не было бы года, когда все вокруг только и шептались «А дочь Зепара сильно изменилась за лето…».

– За крабьей грядой есть отличная таверна, я жрать хочу. – Бесхитростная улыбка малолетнего разбойника. – Это ты тут лежишь… сидишь… - он уставился на всё ещё голую молодую женщину в своей постели и лениво потянулся к ремню, - впрочем, лежи, Ости, лежи…

И дружелюбные брюки рухнули на пол.

Люциферу это шло – всегда шло. Вызывающая беспардонность, которую он так легко переключал на светский лад: здравствуйте – спасибо – пожалуйста – ща въебу, зубов не соберёшь.

Его разгон от «Сударыня, в этом платье вы очаровательны» до «Дрочи себе, я хочу видеть» был минимальным, он – великолепным.

Пьяный мозг подбрасывает слово – органичный, и Ости кажется, это самое подходящее определение: Люций просто был тем, кем был, поэтому она его обожала.

Как могут обожать грозу в мае.

Или ясное морозное утро в январе.

Саму естественность.

– Тебе скучно? – Она без ýмолку шептала ему всё, что знала про здешнюю знать. Или про те из Домов, кто, как и они с сыном Сатаны, пожаловал в Лит на выходные.

– Не больше, чем вчера. – Он выдавил улыбку.

Правда не ей, а дочери Аваддона.

Она их постарше на сколько-то там сотен лет и этой осенью выходит замуж. А сейчас проводит уикенд с почтенным семейством – мать, отец, сама невестушка. Пышные формы, короткие волосы. Дамочка из тех, кто любит пахать на Земле, и упаковка соответствует.

Ости склоняется к уху, проводит носом по заострённому кончику, чувствует, как ему нравится, и выдаёт: