Тридцать седьмая притча: Скорбь молодости (2/2)
– Ты с ней спал.
– С кем?
– А это не вопрос.
– Ревнуешь? – Глаза в глаза. Где-то за прижатыми к дивану крыльями его рука впивается ей в загривок, демонстрируя власть. – Не будь мещанкой.
– Иногда мне кажется, что я – всего лишь твой друг. – Причём, не самый близкий.
– Говоришь так, словно это – что-то плохое.– Он убирает ладонь, вновь теряя интерес к происходящему. – Большинству нравится думать, что они со мной дружат.
Люцифер не здесь, не с ней и, конечно, не её.
Он хотел есть, а, в итоге, едва расковырял стейк.
Красное на белом – воспалённый импрессионизм.
Нет, ей не нравится. Противна любая формулировка, где она – большинство, где она – его приятельница.
Всего лишь эта.
Чем чаще они пили, тем громче становился голос Дино.
– …неплохо плаваю… и если ты… то можно… найти пропажу…
Набор звуков больше не складывался в сюжет. Но Ости лакала Глифт наравне с белобрысым, а, значит, не нуждалась в переводчике с нетрезвого.
– Твоё предложение такое же тупое, как и твой меч. – Меч и впрямь был. Один из тех, которые хранились в академии, но лишённый казённой гравировки. – С тем же успехом мы можем попробовать выпить море, Динозавр!
Пауза. Удар. Гол.
– Бесишь.
От возмущения девица вспыхнула:
– Да что ты себе позволяешь?!
– Стараюсь не связываться с демонами. А так – всё себе позволяю. И не трогай мой меч, окей?
– Окей. – Она передразнила и вдруг раскатисто, по-сорочьи гоготнýла. – Удивительно, как быстро можно скатиться на самое дно. Предскажи мне кто, что я потеряю кольцо отц… кхм, своё кольцо в твоём обществе и в таком месте, я бы посмеялась!
Будучи пьяной, она не заметила, как её просверлили гневным взглядом.
– Слушай, а оставайся-ка ты одна со своей проблемой. – Он глянул ещё раз и встал. Пошарил по карманам. – Мне плевать, как ты меня называешь. Плевать, как ко мне относишься. Плевать, что обо мне думаешь. Я о тебе не думал все двадцать школьных лет и с удовольствием не нарушал бы этой традиции. – На стол легла пара ливров – достаточно, чтобы покрыть «банкет», состоящий из четырёх кварт и рыбы, фаршированной рыбой, к которой они не притронулись. – Ты мне несимпатична. Ты мне вообще никто. Ты мне не одноклассница, не родственница, не любовница, даже не подруга. Это я тебе нужен, чтобы расколдовать перстень твоего бати. – Выражение её лица сменилось на хищное. Наверняка собиралась рявкнуть, какого ляда он знает про папашу, но успела прикусить поганый язык: сама же сболтнула лишнего. – Расколдовать, Ости, а не сидеть и слушать, какой это для тебя позор – коротать время в моей компании.
– Я не то имела ввиду! – Гаркнула брюнетка и тут же закрылась, напоминая раковину. Сложила на груди руки, поджала густо разукрашенный рот.
Сразу видно, она не привыкла давать пояснения.
Сидеть в ракушке гораздо проще.
Моллюски обычно бесформенные, безопасные, а эта – сплошная геометрия: углы, пики, линии. Хотя идеальной накаченную Глифтом Ости не назовёшь. Она растрепалась за те несколько часов поисков, пока окончательно не стемнело, заветрилась от соли и перестала замечать затяжки на чёрных чулках.
– Нет, именно то. – Залпом Дино осушил посудину, вышел из-за стола, склонился и вдруг процедил с неподдельной ядовитостью, - учитывая твоё положение, я – твоя лучшая компания.
Когда Люций скользит по ней взглядом сразу после секса, демонице кажется, она выглядит блаженной. Кое-что она так и не научилась пудрить лоском.
Например, свой щенячий восторг.
– Чудесно. – Иногда, не часто, он говорит это. Адский джентльмен. – Пиздец, как всё это чудесно.
– Сегодня я не старалась. – У неё есть особый тон – хрипловатый, словно курила с рождения. Приходится напрягать связки, чтобы выдыхать этим взрослым, порочным голоском, но Ости давно заметила – Люцифер с него тащится. – Всё сам, всё сам.
– Что будешь делать в августе?
Сердце пропускает удар. И, не будь она закутана в волосы, как в фату, он бы наблюдал её розовеющие скулы.
Почему-то девушке кажется, демон не случайно это спросил. Они редко пересекаются на каникулах, так уж условлено. Никто этого не говорил, не озвучивал в простолюдинских формулировках «У нас свободные отношения», оно само витало в воздухе.
– Думала потрахаться с десятком-другим из Адского Легиона. Им сменили форму. Не могу устоять.
– Придётся сказать папаше, что идея с оскоплением офицеров была не так уж и плоха, - всего лишь изображает ревность.
Но ей плевать.
Плевать, что это просто игра, она и такому рада. Раньше он даже не хотел в той участвовать, а сейчас – хотя бы лицедействует.
– Ты слишком зависим от своего отца.
– А ты слишком зависима от моего члена.
Она решила, она не станет догонять белобрысого. Проспится, протрезвеет, что-нибудь да придумает. Без кольца Ости не улетит, но блаженному обмылку и его самолюбию она ничего не должна.
– Эй, номера на постоялом дворе сыщутся?
В сенях «Толстого лирника» шумит и воняет. Пока демоница шла к барной стойке, с ней пытались познакомиться: сначала пропахший дешёвым парфюмом купец; затем – облитое овсом недоразумение.
Никому из них не пришлось отвечать.
Хватило зыркнуть построже.
«Ты – нищая, а не беззубая! При тебе – твоя могущественная энергия, другие Бессмертные это чувствуют. – В сердцах она фыркнула. Сама про себя подумала, - рассуждаешь, как пьяная!», - но момент, когда хмель можно было снять, упустила и с буддистским спокойствием приняла ситуацию.
Да, она не трезва, потому что расстроена.
Да, у неё есть миллион причин для расстройства.
– А чего-ц не с хахалем? – Старуха за стойкой цви́ркает щербатым ртом. – Аль белые крылья леди не по вкусу?
– С каким-таким… - девушка тряхнула головой, осмысливая услышанное. – Мы порознь. Просто знакомые.
– Ну-ну, - бабка была мерзкой. Кривой-косой, будто вылезшей из страшной сказки. – Нумер шесть у меня остался. Это во флигелёчке-ц, вверх по лестнице и по леву руку до сáмого упору. Только это… - она пожамкала ртом и неприятно – уж лучше б ей этого никогда не делать! – улыбнулась, - …отхожего места… то есть нужника в комнате-ц нет. Во двор иди аль к знакомому своему. Он последний, приличный нумер забрал. – Старая сводница ковырнула в носу, а потом тем же ногтем подцепила медный ключ, - его комната – третья, твоя – нумер шесть, - повторила снова.
Маршрут до ночлега показался вечностью. Где-то кричали, а в сыром углу лестницы справляли нужду.
Брезгливо морщась, она поспешила выше. Никогда прежде демоница не бывала в настолько злачных местах.
Это в Чертоге все кабаки – на пересчёт и посетители – заранее известны: сплошь наследники великих Домов и приближённые. Зато окраина Лита – настоящая помойка; в основном здесь обитают местные или селятся туристы, которым не по карману виллы среди холмов.
«Тебе не по карману виллы среди холмов, - думает брюнетка, замирая у двери номер три. – Чего ж не свалил, обиженка?», - стало по-детски интересно, какие силы небесные заставляют Дионисия Оскорблённого терпеть близость Нижнего мира последней летней ночью.
Но, переборов нетрезвое желание узнать причину, она двигается дальше, толкает створки своего номера и тут же громко чихает: «Хотя в пору расплакаться…».
Пока взмывшие клубы пыли медленно оседали на пол, девушка в деталях успела осмотреть четыре квадратных метра и уже решила, что обойдётся без сна:
– Не хочу подцепить Волчью Проказу, - подушка на тощей, рассчитанной на одного кровати хоть и имелась, зато матрас отсутствовал: «Возможно к лучшему, - она заприметила кувшин с водой для умывания, принюхалась и проглотила тошнотворный ком – судя по зáпаху, посуду наполняли триста лет тому назад, - потому что, если сюда ещё и матрас…».
Чем ближе маячил конец их уикенда, тем радостнее ей казался Люций.
– …а потом они лизались, как лесбухи. – Она приканчивает свой салат, поданный слугами того имения, которое он арендовал, и поднимает глаза. Ожидает увидеть если не интерес, то хотя бы похоть. Шутка ли, тут история про Сансу с Гая́ной, которые проиграли поцелуй в Вагат и чуть не трахнули друг друга в рты, а он где-то витает. – Ты слушал?
Демон прикрыл глаза и подставил лицо солнцу. Завтрак сервировали на террасе, украшенной дикими, буйно-сливовыми цветами – грандиозными и хищными, - и Люцифер показался таким же.
Грандиозный.
Хищный.
Скучающий.
– Угу.
Она знала это «Угу».
Недолюбливала.
Изучила за годы знакомства сотню оттенков интонаций. И, к примеру, конкретно эту можно было дешифровать, как «я понимаю, что ты что-то мне говоришь, но упускаю детали».
А то и как: «уснул от твоей трескотни раньше, чем ты затрещала».
Или…
«Блять!», - ей противно, что она гадает на нём, как на кофейной гуще, желая угодить.
– Мы тут два дня, а не два тысячелетия, и у нас всегда хорошо получалось удовлетворять друг друга.
– И? – Не повернулся, не посмотрел. Та же поза, тот же излом губ, о который она разбивалась с дебильным упорством паршивой шлюпки.
– И какого чёрта ты начинаешь скучать раньше, чем закончатся выходные?!
Он ничего не говорит.
Не сразу.
Так и сидит, формируя густую, хоть трогай, тишину, как чёртов любитель чёртовых солнечных ванн. Вот она – главная дьявольская зазноба – Её Величество Солнце, облепившее, облапавшее его зóлотом.
– Прости. – Совершенно внезапное «прости». – Я просто знаю, чем всё закончится.
– Ты про Гая́ну с…
– Этот разговор. И сотни таких же. – Приятельский тон. Панибратская благосклонность. С тем же успехом на её месте может быть Балтазар или Молох. – Я знаю все эти разговоры, знаю, как мы проведём время до заката, знаю, что будет на ужин, и знаю, как трахну тебя ночью.
В ответ изогнули бровь:
– Люций, мы на отдыхе, люди тут на неделю вперёд знают, что будет завтра.
– Замени интерьер на Школу, итог останется тем же.
– То есть тоскливо тебе, а ответственность ты перекладываешь на меня?
– Мне не тоскливо. Но ты права, дело не в тебе. – Дело в нём: глупо было считать, что дочка того, кого посадили в каталáжку, вдруг сменит стяг аристократки на бунтарский, пиратский флаг. – Ты никогда не думала, что для нас, породистых щенят, слишком многое предрешено?
– Никак решил отказаться от наследования трона и отправиться странствовать? – Желчно выдали вопросом на вопрос.
– Нет! – Тут же вскипел Люцифер. – Но меня бесит тьма правил. И чем ты влиятельнее, тем больше к тебе доёбок!
– Ты – ребёнок. – В сущности, да. Первые сорок тысяч лет детства у мужчины всегда самые сложные. – Правила созданы, чтобы им следовали все. Если рыбе нужно направо, а её голова поворачивает налево, рыба угодит в сети рыбака.
– Говоришь, как папаша.
– Так он – не дурак, ты б прислушался!
– Так трахайся с Сатаной. В чём проблема?
«В тебе. Я мечтала о тебе так долго, такое непрожитое число миллионов лет, что теперь довольствуюсь статусом хуй пойми кого, Люций. Кто я тебе? За какую шавку ты меня держишь?!».
Она этого не говорит.
Никогда не спрашивает.
А почему, у Ости нет ответа: она же дерзкая, «бóрзая», иногда он так её и называет.
– Не указывай мне, с кем спать, чтобы потом не сидеть с недовольным лицом страдальца, которому наперёд известна пьеса. Плак-плак, хочу женщину-внезапность, кис-кис, хочу женщину-сюрприз! – Салфетка скомкана и летит в тарелку. Демоница встаёт, чтобы уйти. - И, кстати, ночью ты меня не трахнешь. Никак. Вот тебе сюрпри-и-из, неожиданный поворот сюжета!
Она с ним всё равно переспала – ближе к рассвету.
Вроде и слово своё сдержала.
И ярмарку тщеславия прикормила.
И дозу приняла.
«И рыбку съесть, и на хуй сесть? – Вкрадчиво поддакнул внутренний голос. – А помнишь, как он засунул в тебя…».
– Замолкни!
Сочетание Лита и Глифта – взрывоопасная смесь.
Ноль шансов спрятаться от воспоминаний.
Ости кажется, в те курортные выходные она впервые дозрела до мысли, что Люцифер – особенный. А у особенных и чувства проявляются по-особенному: выходит, не нужно ждать сердечного костерища, которое она сама в себе развела, с младых ногтей, регулярно подбрасывая в полымя поленья.
Просто это его максимум. Буквально всё, на что он способен, созданный для иных, великих деяний. И въесться чернилами дружбы в кожу его рук – уже достижение.
«А потом всё пошло по пизде».
По непризнанной.
Другие ж перевелись.
«Да втрескайся он в Мими, которой подтирал сопли, было бы и то честнее».
Но Люций – не такой сучий потрох, а особенный. Поэтому у него всратое бинго на барабане, десять из десяти: земная девка, дочка ненавистного серафима, тощая, блеклая ксерокопия, пробник женщины.
Ости до сих пор не присела – любая поверхность в номере вызывала отвращение. Поэтому просто стояла и думала, в чём ещё уличить Уокер.
Но так ничего и не придумала.
«Она идеально вписывается в твою картину мира, да? Непредсказуемая и дурная. Положившая на законы с правилами», - от непризнанной зубы сводит, в груди горит и мышечные спазмы посреди ночи, это когда подскакиваешь с мыслью «Где ты? С кем ты?».
Ости знакомо – она это проходила.
С ним.
Известные симптомы плохо купируются. И демоница не рекомендует снимать обострение алкоголем. В конце концов, у неё лекарский дар, и кое-что в медицине девушка смыслит.
– Убирайся вон! – Это не кому-то, а Люциферу, который воспользовался её пьяным состоянием, всплывая фотокарточками памяти.
– Эм. – Оказывается, она не закрыла дверь. Оказывается, на пороге замер учительский сынок. – Я придумал способ, как отыскать кольцо. И потому я ещё тут.
***
– Гоподи-и-ин, господи-и-ин… - скребутся под дверью. – Продлевать будете?
– Мать твою… - языком он чертит мокрую дорожку на её плече и с большой неохотой поднимается. – Молчи-и-и.
Предупреждение явно лишнее. Распластанная на животе, Уокер не может издать ни звука. Тяжело, загнанно дышит и заставляет любоваться ей, как произведением искусств.
Всеми в мире пиздатыми шедеврами разом из галереи ёбанных искусств.
Любить её сейчас легче лёгкого. В этой казённой постели она – даже не женщина, тем более – не человек, существо на порядок выше. Расхристанный пришелец закулисных миров, явившийся поработить Империю. Под её идеальной кожей тонкие, гибкие щупальца, как у глубоководных медуз: теми она давно пробралась сквозь поры и засела в мозгу.
В некоторых озёрах Нижнего мира живёт бактерия – простейший организм – кибýла. Совершенно безвредная всегда, кроме редкого момента солнечного затмения.
Стóит луне заслонить небесно-трупный апельсин, как у кибýлы начинается период гона, и тому, кто полез в водоём и наглотался воды, не повезёт, но не повезёт быстро – две-три недели безостановочной кровавой рвоты, а потом поминай, как звали.
Через носоглотку организм добирается до башки и превращает серое вещество в школьную баланду: «Овсянка, сэр!».
Природа кибýлы до сих пор не изучена. А здешние учёные путаются в показаниях: то ли Шепфе было скучно, то ли бактерия явилась из другого измерения.
Но из какого – чёрт её разбери.
Сквозь щель в двери царевич кидает несколько золотых, закрывает створку и улыбается шальной, немного дурацкой улыбочкой:
– Я только что снова тебя купил, - с привкусом овсянки во рту.
– Настоящий ромáнтик! – Садясь на постели, Виктория постигает суть трёх простых вещей: во-первых, движение далось непросто; во-вторых, сидеть немного больно; в-третьих, даже рассекая по кабинету голышом, Люций умудряется выглядеть деловито.
«Однажды я заставлю тебя надеть сандалии на носок, и если ты всё ещё останешься самым стильным, адская фашиониста, сдам на модные опыты!».
Додумать Уокер не успела. В дверь снова постучались, но теперь с явным вызовом.
– Высочество! – Голос Балтазар. – Подай знак, что жив.
– Ну м-а-ам, я надел шапку! – Дверь приоткрывается буквально на ширину ладони. – Случилось чего? Или ты зашёл осведомиться, как у нас дела, чтобы занести в свой дневничок наблюдений? Спасибо, мы кончили.
Сын Бельфегора закатил глаза:
– Казáль и его щенки всё подписали и только что, совершенно счастливые, покинули бордель.
Этюд с хрусталём посодействовал, пришёлся в кассу. Лесник ещё за столом уверился, от интенсивной дрочки под подушкой в его мальчишке проснулся дар, отсюда и перебитая посуда.
– Не надо. – Пока Люцифер раздумывал, не выписать ли своей жене премией по лбу за такое эффективное рвение в делах государственных, Балтазар попытался заглянуть ему за плечо. – Не надо, - ещё раз повторил Принц, демонстративно раскрывая крылья.
– Что «не надо»? – Кучерявый включил «дурочку».
– Не надо туда пялиться. – Такой хороший парень, такой надёжный друг. Оставить его слепым до конца дней было бы невежливо.
Невежливо.
Но не невыполнимо.
– Она… твоя жена хоть уцелела?
– Балтазар, привет ещё раз!
– Привет, Виктория Уокер. Если тебе нужна помощь, моргни два…
– Блять, иди уже! – Люций почти захлопнул створку, но в проём влетел мысок обуви.
– Короче! И тебя, и её точно видели. Узнали. – Демон понизил голос, - мадам умилилась, мол, какая прелесть, сумасшедшие влюблённые, очей очарованье. Только имей ввиду, хозяйка – не из тех, кто станет помалкивать. Продаст прессе на раз-два.
– Что я трахаю свою жену? Великолепно.
Нет, если вдуматься, это и впрямь отличная сплетня. Он просиял, зная, что новость непременно достигнет ушей грязнокровки.
– Что ты трахаешь свою жену в борделе.
– Хотим быть ближе к народу.
Когда дверь проходного двора запирается в третий раз, Люцифер чувствует взгляд – тем сладко, до истомы сверлят промеж лопаток.
Прежде он никогда не думал о себе, как о моногамном персонаже, способном привязываться псиной, а сейчас мысленно усмехается – он даже первый, подаренный отцом клинок не может выкинуть на проржавевшую свалку памяти, опасаясь, что тот попадёт в чужие руки и растеряет всю ценность под сальными отпечатками.
С год назад он панически боялся чувств – от тех было так жирно, что хотелось блевать. Прослыть пережравшим на ужине голодранцем, впервые допущенным к столу. А сейчас может тягаться с уродливыми гурманами из бульварных записулек.
Этих – хлебом не корми, клянись любить до гроба.
Ему всегда нравилась её нагота. До, во время, после – не так уж важно. Подходило каждое из агрегатно-жидких, струящихся состояний Уокер.
Поэтому поворачивается и разглядывает в окружении поруганных подушек и раскуроченных простыней. А ещё думает: сейчас она может быть любой – зелёной, пурпурной, оранжевой или празднично-белой. С юбкой мини или наглухо закрытой до пят. С ногами предельной худобы или толщины. С пальцами рук, напоминающими шишки или сардельки. С волосами, как шёлк, или как солома.
В данную секунду, в этой комнате, без одежды, она может быть какой угодно, он всё равно не сможет от неё не тащиться.
Ошибка выжившего.
Баг исходного кода.
Виктория-Непризнанная-Уокер.
Рассуждая о девчонке по осени до неприличия часто, он пытался разгадать природу своего желания пялиться, как разгадывают сюжет: «В любом говённом сценарии, в любом талмуде неизменно одно – если есть загадка, должна быть и разгадка, - но последней не было, хотя вряд ли кто-то в здравом уме мог назвать серафимскую дочурку таинственной особой. Из секретов у Уокер только цвет белья, скрытый под нарядами, - сочетаются ли трусишки с лифчиком или нынче ты – самодостаточная женщина, которой никому ничего не нужно доказывать?».
Когда демон прослышал про поцелуй с бляДино в Токио, он с полной уверенностью решил, отпрыск Фенцио должен заработать падýчую. Или стать эпилептиком. На крайняк – рядовые обмороки.
Вечный сокурсник и незадавшийся соперник рисовался тем, кто рухнет замертво, если нарушит правила.
А, стоило Геральду внести в их с Непризнанной траходром нотку пристального, директорского надзора, Люцию стало казаться, она флиртует с Маджески.
Он тогда впервые буквально помешался от ревности. Оброс тёмными кругами под глазами и мурашками при виде Уокер, которые добирались от копчика до сáмой шеи по приставным лестницам. Какими ещё города берут.
В своей осаде сын Сатаны провёл три недели, умудряясь красоваться перед ней, как чёртов бог.
Хотя хотелось шипеть и кольцами виться вокруг щиколоток: «Забери меня, целуй меня, люби ме…мэ-э-э!». Он бы раздвоил язык и плевал во всех ядом, а потом лизал бы её тем же языком – снаружи, внутри, наизнанку – не рискуя отравить.
«Зараза к заразе не пристаёт. Верно, милая?».
В одну из тех, ампутированных на первокурсницу ночей в поезде брюнет нажрался до глюков, раз вместо кустов ему примерещился поляк.
Рядом, нехотя, Непризнанная стягивала с себя одежду.
Люций тут же устремился в самую гущу растительности со словами «Дай сюда, пидр, у меня это лучше получается», а остановился только тогда, когда кулаки были порядком истыканы розовыми шипами.
Соплежуйское посмешище.
Ни разу не стыдно.
В общем и целом, торчку Энди ещё повезло, они не столкнулись нос к носу, всегда – лишь на публике. Хотя у дьявольского наследника имелись на пацана планы, он мечтал об ожерелье из пальцев непризнанного.
Бижутерия, конечно, выйдет дешёвая, но его химера такое носит.
– Это тебе.
– Это же человеческие пальцы! Ты отвратителен!
– Твои пластиковые клипсы из H&M куда отвратительнее!
А у Люцифера натуральные материалы и кастомное, индивидуальное производство с ювелирно-хирургической точностью.
– Значит ты можешь искусить не только девчонку, но и толпу?
Под ней мокрые простыни. Расцветающие бутонами подписи. Тиснение тел доископаемым следом. И если на планете не останется никого и ничего, матрас так и продолжит хранить своё мятое воспоминание.
Когда она была подростком, однажды, вместо бойскаутской вакханалии её отправили в католический лагерь. Вики там и поняла, что она – из неверующих. Как минимум, что её Создатель сильно отличается от того, в ком не сомневалась толстая, похожая на рыбу-каплю вожатая.
У тётки Клэр был взмыленный вид, как у свиньи, которую загоняют на убой, и такой же серо-розовый цвет лица. И больше всего на свете тётка Клэр любила проверять своих подопечных по ночам: «Спите на спине, девочки. Богу не угодно, чтобы вы спали на животах, девочки. Таким образом вы только искусите дьявола, девочки».
В довесок – никаких секретиков и интриг, потому что интриги равны непослушанию, а непослушание ведёт к бунту.
На третьем подобном обходе Виктория не выдержала. Спросила, откуда у Гóспода столько свободного времени, чтобы еженощно проверять постоялиц лагеря Святой Бернадетт в Нью-Гэмпшире.
Больше из Нью-Гэмпшира отцу никогда не присылали квот.
– Думаю, да. При желании-кхм! – Люций поперхнулся, когда, с гулким, утробным стоном, опираясь на коленки, она привстала и потянулась. – Вероятно, я давно это делаю, сам того не замечая. Тяжело быть красивым, знаешь ли… Чёрт, Непризнанная, уже готова повторно отработать таксу? – Не растерявшись, он оказывается сзади, приседает и выдыхает её точную цитату. Точно куда следует. – Жил бы тут. Пиз…децки красивое всё! – Широкий, бесцеремонный шлепок.
– Уф! – Рвано. Зверино. Она дёрнулась, распласталась грудью по кровати, но только больше приподняла бёдра. – Так что именно ты делаешь с толпой? Искушаешь всех вокруг?
– Не в этом смысле, Виктория. – Вмазало, как по венам. Она им воняет. До сих пор сочится спермой из задницы – распаханная, как свежеоткрытые земли. – Я – не самый общительный, - губами он вскользь прошёлся по складкам, а потом жадно всосал клитор, чтобы тут же выпустить. – И не самый дружелюбный.
– Высокомерный! – Его бандитскую, дорогущую ухмылку Вики нутром чует.
– Знающий себе цену.
– Провокатор!
– Всего лишь любознательный. – Теперь достаётся второй ягодице. – Ты себя видела?
«Я бы присунул такой тебе, даже будь я скопцом и евнухом, Уокер. У меня бы яйца заново отросли и хуй прорезался, лишь бы постоять на тебя», - то, что у него очередной стояк, Люцифер не скрывает.
Вытягивается во весь рост, резко двигает её попку к краю. Стволом чертит маршрут и профессионально, словно всю жизнь тренировался, размазывает влагу.
– Так мне другие рассказывали! Был экзит-пул, мы тебя не пригласили, прости! – Мелкая манипуляторша. Влажные зенки, голова в пол-оборота, расхристанные по постели волосы.
И у него появляется идея.
Само собой гениальная.
Иные в таких позах не рождаются.
– Иди-ка сюда!
Подтащить к себе – запрокинуть, засосать.
Целуется Уокер мокро, развязно. Она, наверное, брезговала помидорами. Сразу училась лизаться на арбузах, а теперь готова обглодать его до костей.
Тут же куда следует отнести.
Как следует перебросить через турник.
– А я всё думала, для чего эта, похожая на гимнастического коня, штука-а-а-ах! – Не рассусоливая, ей вжаривают ладонью по ляжкам. – Больно вообще-то! – Вики вспыхнула и затрясла свисающей вниз головой. Как на зло, крылья тоже тянули к полу и найти баланс у неё не выходило. Или ровно на это делались ставки при создании обтекаемого секс-снаряда привередливых господ? – Люций!
– Весь в твоём распроряжении. – Он явно вошёл во вкус, исследуя полки и вскользь водя рукой по члену. – В Верхнем мире был такой престол по имени Бартнотт, Непризнанная. Ничем особо непримечательный при жизни, однако прославившийся после смерти.
– И что он сделал?! – Она всё ещё крутилась, но больше от томления. Задерживала дыхание, как та, кто готовится прыгнуть со скалы. – Топил за множественные, частые оргазмы?
– Когда Бартнотт умер, в его сундуках обнаружили целое собрание сочинений о пользе порки. – С самым довольным видом демон прищёлкнул языком и выудил нечто, похожее на кожаную мухобойку. – Особенно, уверял престол, пороть полезно детей и женщин. Говорят, у вас кровь лучше циркулирует и сразу к мозгам приливает. Проверим? – Взглянул с самой похабной физиономией.
– Автократ! Диктатор! Домашний абьюзер!– Подыграла Виктория, предприняв очередную попытку встать на ноги.
Без особого успеха, без должного желания.
«Господигосподигосподи… в принципе, ты можешь сказать, что засунешь в меня руку, потом – вторую и, в конце концов, влезешь в меня целиком, чтобы носить по особым случаям… не факт, что я откажусь. – Очень быстро – так, чтобы он не заметил, - она облизывает распухший рот, а потом мысленно его зеркалит его фразочку. – Ты себя-то видел?».
– Формально, родная, - крохотное движение языка им зафиксировано, задокументированно и будет использовано против неё, - мы даже не дома. И я тебе всеку!
– Оковы тяжкие спадут, темницы рухнут – и свобода-а-а-АЙ! – От кожаного хлопка тряхнуло, как от разряда. – Я же выберусь и сама им тебя выдеру! И Бартнотта этого кишками на шлёпалку накручу!
– Это лишнее, пятьсот лет назад он откинулся. Неудачное стечение обстоятельств. – Теперь её задница алеет, и он не может не погладить место своего преступления. – Престол крайне неудачно шёл-шёл по своему имению и разбил голову о мраморный стол. Двадцать один раз подряд. – Не удержавшись, Люцифер склоняется и целует её бедро. – Говорят, в тот роковой день кроме жены в доме больше никого не было.
– ВОТ ВИДИШЬ! – Как умела, она повернула шею и выпучила глаза, - остановись, пока не поздно-о-о-ох!
Такое протяжное, сладкое «ох», после которого он не то, что не остановится, а всечёт ей с утроенной энергией.
– Даже не подумаю. – Ещё одна череда ударов. – Ты, кажется, хотела понять, как работает искушение инкуба. Очень просто. Вот! – Свистящий взмах. – Так! – Шлепок. – Ты не можешь устоять и позволяешь делать с собой то, чего желает другой. Это необязательно страсть, необязательно секс. Указ, требование, выступление на публику… - после очередной проходки паддлом у него что-то коротит под какофонию сладких, насилующих слух визгов. – Если цена известна, можно купить кого угодно! Голодный хочет стать сытым. Старый – молодым. Замёрзший – обутым. И только тот, у кого всё есть, не продаётся. Не просто так. Такого следует подкупать харизмой. Блять! – Отбросив шлёпалку, Люций впивается в плечи и рывком ставит девчонку на ноги. Смотрит, пялится, долбит в глаза. Те у неё поплывшие и решительные. – Я умею нравится. Слишком нравится. Понимаешь?
– Плевать. – Одними губами прочеканила Вики, впиваясь ему в рот.
На вкус – как власть.
Как лучший Глифт.
Лучше Глифта.
Безобразно дорогое вино – она таких не пробовала.
– Свихнусь от тебя, Непризнанная…
Постель никуда не исчезла. Удачно стояла, дожидаясь их впаянных друг в дружку тел.
Когда оба рушатся на продавленный матрас, внизу хрустят рейки.
– Мы кровать слома…
– Похуй.
Он просто вздёргивает её коленки вверх, путается в языках, прижимается ко лбу, плохо соображает и мало что контролирует.
Но зато вставляет – грубовато, на ощупь, плотно.
– Ну и кто кого искусил, сын Сатаны? – Виктория выгнулась. Безжалостно впаяла ногти в широченную спину. Оставила борозды, метки, засечные черты. Раз за время с ней отлично заплатили, так пусть побудут значками на память. Загаром из отпуска. – Теперь ты делаешь то, чего я хочу.
– Смотри. Молчи. – А он будет трахать. – Не закрывай глаза, Уокер!
Быстрые движения – дроч-контент с пометкой «Медовый месяц».
Ради приличия его глухо стонущая жёнушка могла бы распухнуть от спермы, становясь больше, но она – сбежавшая из кукольного домика Барби – гуттаперчевые суставы, стеклянный взор, охуенные глаза.
И ещё очень тесно.
«Такая тугая пизда…», - что ему кажется, никакая там не смазка, а чёртов суперклей, на который люди Земли привыкли лепить всё, что не приколочено – от бумажных змеев до ракетных турбин.
– Не останавливайся!
Словно Люцифер собирался.
Словно он вообще на это способен.
«Какого ты хорошего обо мне мнения…».
– Осталось выяснить, что за хозяйка ты на кухне, блять! Потому что со шлюхой в постели я уже разобрался!
Вбитые отрезки слов, рваное движение бёдер.
Вместо ответа Вики прижимается животом плотнее, обвивает ногами торс и кусает его за ухо:
– Еблан.
И с этим сложно спорить.
***
От неожиданности Ости взвигнула, приземляясь на косоногий табурет.
– Скифа с Церцеей! Тебя не учили не подкрадываться втихаря, кретин?
– Я стучался. Дверь отворилась.
– А как ты вообще меня нашёл?!
– Ости, ты серьёзно? – В голосе засквозили сомнения в её умственных способностях. – Спустился вниз, не обнаружил тебя за столом и обратился к хозяйке таверны.
– Ладно. – Каждый раз, стоило старшекурснице перебрать, она творила какую-то дичь. Сегодня белесый хмырь и без того стал поверенным многих её тайн – пора остановиться. – У тебя рукомойник есть? Эта карга и мне сообщила, что ты остался на постоялом дворе.
– Есть. – Дино впервые глянул на её комнату и недовольно качнул головой. – Тебе лучше тут не спать.
– Вот спасибо, без тебя бы не догадалась! Приглашаешь переночевать? Какая любезность!
– Приглашаю выслушать мой план. Одобришь – найдём перстень и закончим дело. Нет – отправлюсь к портключу.
И, не дожидаясь девицу, он вышел в коридор. Ости тоже не стала ломать комедию, поспешила следом.
Ночь во флигеле рисовалось дерьмовой перспективой – в таких номерах в добротных, приправленным криминалом историях никогда не ложатся спать, если не собираются быть убитыми.
– Сын заклинателя.
– М-м?
Комната ангела не блистала ни чистотой, ни уютом, но на фоне предыдущего местечка показалась дворцом.
– Я же тебя в твоём представлении обидела. Почему ты мне помогаешь? – Она уверена, дело не в деньгах. Он – бескорыстный дуралей, который давно мог зарабатывать своим репетиторством больше, чем имеет.
– Потому что вот такой я обычно парень. – Ничего не значащая фраза. Динозавр не хочет объяснять причину, но даёт понять – с ней причина не связана. И впервые в жизни Ости радуется – она для него никто, дело не в ней.
Ни в ком не дело.
– Хорошо. – Осмотрелась и приземлилась в кресло. Тут оно хотя бы было. Одно название, продавленные пружины, но мнило себя креслом. – Что ты придумал?
– В твоём кольце заключена энергия, а энергия – вещь осязаемая… - начинает Дино.
В ответ мгновенно взвились:
– Без всякой попытки тебя обидеть, сын заклинателя, ещё одной пространной лекции о сути чар я не выдержу!
Он нахмурился, так зло сдвинул брови, что гостье стало смешно.
– Маяк. – Спустя паузу.
– Что «маяк»?
– Ну ты же просила покороче, я ответил! – Вызверился, только гляньте. – Можно сделать маяк и найти с его помощью.
– Это как?
– Попой об косяк. – Мужчина отвернулся, приглаживая клочковатые кудри, вдруг дал понять, что тоже прилично пьян. Не так, как брюнетка, он же больше и выше, а закидывались они на равных, но балансирует на грани. – Аура в перстне схожа с твоей – значит тебе родственная. Мне нужна какая-то твоя вещь, которую ты носишь. На неё я наложу маячковую магию.
– О дьяво-о-ол! – От смеха у девчонки слёзы выступили. – То есть ты. Буквально. Просишь. У меня. Трусы́?
– Нет, - ужасно серьёзный дяденька. – Трусы́ не подойдут, если, конечно, ты не таскала их пару-тройку лет без сменки. Нужно что-то такое, что при тебе хотя бы год, а лучше – несколько.
– Жаль, - она встала, потроша сумку.
Кожаный ежедневник, носовой платок, переливающийся болотной зеленью флакон духов, изящная пудреница и целых семь крошечных тюбиков, которые женщины называют помадой.
– Жаль?
– Жаль, что я протрезвею и не вспомню деталей этого диалога. Иначе учиться нам с тобой до выпускного, взаимно ухмыляясь друг другу. На. – Она выбирает пудру. – Сама коробка со мной с детства, меняется только наполнение. Подойдёт?
Отец подарил шкатулку на первые школьные каникулы. Вручил со словами «Единственное, что осталось от наших первородных предков», которых он не знал. И его мать, бабка Ости, сгоревшая от Дурного Глаза задолго до своей внучки, тоже ничего не знала о прародителях.
А копни глубже, всё упиралось в Многовековую войну и Судную Ночь – голодное время, продлившееся не одно тысячелетие.
В нынешних баснях красиво слагают, мол, дым кровопролитной бойни между ангелами и демонами так сильно застилал небо, что солнце уже не могло согреть луга и пашни. Но это, конечно, полная хрень, пребывала в уверенности дочь Зепáра, большинство полей зачахли при бомбардировках колдовским огнём, а те, что уцелели, некому было возделывать.
Зато солнца имелось – хоть сгори заживо.
Солнцу плевать, война у них или мир.
У него своё расписание.
– Ты не поняла, - Дино возвращает ей пудреницу, - мне нужна вещь, которую ты носишь на себе, подолгу ту не снимая. Кулон или серьги, нечто такое.
На автомате она вскинула руки: нет, никаких украшений в ушах, она не любит их в жаркую погоду. На шее – лишь тонкая нитка мифрила с изумрудной каплей, но это не её цепочка, она принадлежит Кассиопéе.
Узнай мать, что Ости втихую стащила украшение, разобидится.
Кассиопéя терпеть не могла этого «дай мне свою диадему на июньский бал» в сытые, щедрые времена, а теперь – подавно не жалует. Ювелирки осталось мало, солидную часть мать заложила вместе с имением, но ту, что сохранила, бережёт.
Хорохорится.
– Я не на званный приём прилетела, - демоница разводит ладони, - и при мне сейчас ничего нет. Цепочка… она – новая, тебе не подойд… стоп! – Рука скользит по животу, чувствует солитер пирсинга. – У меня есть серёжка в пупке, которую я редко снимаю. Ей года два или вроде того, не помню.
Если быть совсем точной, пирсингу два года и восемь с неделей месяцев.
Вокруг её пупка выбито крошечное, радиоактивное солнце с лучами-щупальцами. Когда Люций подарил ей на именины посещение лучшего столичного экземпляри́ста, Ости быстро определилась с выбором.
Рисунок не похож на обычную, мыльную ерунду и качеством не уступает татуировкам Люцифера. Но солнце на теле Ости лаконичное, как план, лишённый вычурности. Нет там ни живописных линий, ни развесистой клюквы узоров, сплошь острота, где каждый луч, венчанный шипом, хочет проткнуть насквозь.
Спустя неделю после этого подарка демоница посетила термы и обзавелась красным аргайлом точно по центру.
– Да-да, снимай её, - обрадовался Дино и вдруг залился румянцем. – Ой, извини, я отвернусь. Или вый… мне выйти?
– Древние боги! – Ядовитый смешок. – Достаточно того, что ты отвернулся. Клянусь, я не собираюсь тебя растлить. Фенцио и Лилу могут спать спокойно.
– Лилу? – Он удивился. Почему-то думал, все в академии осведомлены, они давно расстались. И этой дьяволице впору знать, например, про Мими. Но Лилу?!
– Та женщина с идеально подобранным гардеробом из говна и перьев, с которой ты вылезаешь в люди, покидая берлогу своей святости. Разве её не Ли… ах ты ж! – Вместо того, чтобы раскрутить гвоздь пирсинга, она погнула основание, и теперь набалдашник не двигался ни в одну из сторон. – Фух! В общем так. Никогда не говорила этого белозадым, но всё бывает в первый раз. Мне нужна твоя помощь, сын заклинателя.
– Зачем? – Он не шелохнулся. Стоял истуканом и общался с ней спиной.
– Се-рёж-ка на-хо-дит-ся в пуп-ке, - медленно, по слогам, будто идиоту, прочеканила девушка, - а тут темно и нет зеркала, тебе придётся подойти и раскрутить её самому.
– Уверен, ты прекрасно справишься.
– Уверена, ты переживёшь вид моего белья.
– Ости, давай са…
– Слышь, Железный Дровосек! – Она рявкнула. Да что он там о себе возомнил? Во-первых, это просто помощь, демонице от него ничего не надо, о таком ей даже помыслить смешно. Во-вторых, Динуарий что, аскет с Гор Основателей и не хочет посмотреть? Вырожденец, честное слово! – Просто подойди сюда и отвинти этот ёбанный язычок с ёбанного винта! Обещаю, что не надругаюсь над твоим безвинным телом и не высосу из него душу!
– Ты просто пьяна. – Тем не менее Дино развернулся, подошёл, присел и скрупулёзно стал рассматривать, как устроена застёжка, не прикасаясь. – Протрезвеешь, будешь стыдиться и огрызаться.
– Мои словесные шпильки легко сломаются о твою могучую, безволосую грудь, воин, призванный сражать великанов, ха-х! – От его пальца, подцепившего камень, стало щекотно. – В конце концов, ты же сам сказал, тебе было всё равно двадцать с хуем лет. Ничего не изменилось. – Да, она пьяная. Это очевидно. Но Ости решает не останавливаться. Он же ей не муж, не сват, не брат, не парень, не чёртов друг – прекрасные вводные. – Иногда просто нужно танцевать так, будто никто не видит.
– В данный момент мне нужно, чтобы ты не двигалась, а не танцевала. – Вздохнули в районе пупка. Лобка.
Выдержке сына Фенцио могли позавидовать даже слепые. Но слепым он не был. Как и не был трезвым в той же степени, что и Ости.
Ну та Ости, у которой чулки строго до середины бедра, а потом такие штуки, которые их держат поясом на талии, и кружевные трусы, состоящие из треугольника спереди и, как он полагал, верёвочек сзади.
– Когда ты там кончишь? – Она помолчала, а потом хрюкнула, давясь своим грудным, раскатистым смехом. – Рассказать кому, не поверят… Спокойно-спокойно, Дино, рассказывать я не стану, это не в моих интересах, рáвно как и не в твоих!
– Ты согнула стержень, - ангел пришёл к неутешительному выводу. О других неутешительных выводах и реакциях своего организма на другой организм он предпочитал помалкивать. Глифт – слабое оправдание. А поведи его кто под Трибунал, там тем более не поверят, что чёрную гриву малышки Мими можно было спутать с копной Ости.
– Я в курсе, иначе не просила бы помощи!
– Я не могу раскрутить, пальцы толстоваты. Сюда б ещё одну девушку… - с наивным, виноватым видом, не понимающий всей двусмысленности, блондин глянул наверх и столкнулся с зелёными глазами.
В тех плясали десятки лун.
Каждая норовила расхохотаться.
– Ну-ну, не выкладывай все свои эротические фантазии разом, Диньдоний, кое-что следует приберечь к Рождеству, пусть твоя девушка тебя радует. – Не удержалась демоница, тут же отдавая указание, - попробуй чарами. Заклинатель ты или кто?
– Перед тобой портниха? Может, горничная? – Он и заклинаний таких не знает. – Тут кожа и пупок, застёжка внутри – ты славно постаралась. Ковырну магией, отрежу от тебя ломоть.
– Ломоть, попа… - она вдруг склоняется так, что кончики волос щекочут ему макушку. – Дионисий, из каких сказок тебя достали?
– Из сказок для взрослых. – В отместку Дино дёргает резинку чулка. Он хотел просто ущипнуть, но рука распорядилась иначе, перестав слушаться. – Замолкни и дай подумать.
– Что-о-о? А, впрочем, ладно! – Гнев сменился милостью. – Думай! Мне нужно моё кольцо, в любом случае. – И смотреть на него у своих ног Ости немножечко начинает нравится.
Динозавр – красивый, этого никто никогда не отрицал. Бедный рыцарь без страха и упрёка.
Она слышала, на первых старших курсах по нему сохла Лидия – демоница, закончившая академию пару лет назад. И слышала это от Сансы: порция гадостей – прикинь, на него Лидия запала – та, что из команды по Крылоборству, да-да.
Ости думает, Дино всегда нравился Сансе, с сáмой младшей Школы.
– Ты позволишь?
– Учёный муж дозрел? Неужели! Позволю что?
– Я могу попробовать зубами. – У него нет вариантов: или так, или никак.
– Ты – первый, кто задаёт мне подобный вопрос в этой позе. – Она прикидывает, когда ей в последний раз было так легко, смешно, весело и полагает, срок исчисляется годами. – Обычно зубы лишние, Ваше Преосвященство!
– Слышал, слишком много шуток про секс – признак его отсутствия. – Он сдвинулся, невозмутимо сжал бёдра девушки и повернул её к окну под яростный аккомпанемента выдоха. – Нужно больше света. – Большим пальцем Дино надавил на головку пирсинга. – Вот уж не знал, что такие, как ты, хотя бы на месяц остаются в одиночестве после расставания. – Уколол фразой и тут же прикусил кончик серьги, стараясь растормошить застёжку.
– Я б тебе ногу каблуком пробила, - зашипели сверху, - но ты выждал подходящий момент, Железный Дровосек! – Поэтому Ости мстительно впивается в кудри на вихрастом затылке – якобы что-то контролирует. – Со всем можно примириться, чтобы не разбазаривать себя по мелочам. – В районе живота приятное тепло чужого дыхания, и на брюнетку нисходит гневный, философский дзен. – И чай без сахара пить научишься, и всякие тефтели без соуса жрать. Кофе глушить крепкий – без молока, без сливок… ко всему привыкаешь, со всем свыкаешься, потом ещё и вкусным казаться будет! – Так и без своих, якобы безумно нужных людей, о которых она вчера скулила и вздыхала «Ах-ох, без них не смогу!», ещё как сможет. – Понял, любитель чая? – Брюнетка давно заметила, из всех напитков мира Динозавр благоволил именно чаю. Правда ответа не дождалась. Почувствовала, как давление на коже повыше пупка исчезает, а однокурсник поднимается с колен. Прямо с её рукой в своём загривке восстаёт во весь немаленький рост, словно это Ости постаралась – сдюжила вытащить гигантскую репу. – Ну что? – Сиплым шёпотом.
Перед глазами его губы, сжимающие серьгу. Ангел перехватывает цацку пальцами – широкие такие ладони, руки-лопаты для пáсочек, - но взгляда не отводит.
Почему никто не предупредил, что у него глаза цвета Глифта?
– Ну всё.
– Да, - соглашается девушка.
– Да, - кивает блондин.
И пирсинг звонко падает на пол.
Дино думает, паршивая была идея остаться, а теперь уже не сбежать, не сойти с дистанции. С сáмого начала встречи на губах Ости было чересчур много помады для «всего лишь деловая сделка», теперь он это исправляет.
– Мы пожалеем… - она отрывается, вздыхает, словно примирилась с неизбежностью.
– Так чего не остановишься?
Обоим не до ласк, поэтому вырез декольте он просто рвёт под оторопелым взглядом, до боли сжимает груди. А потом разворачивает девицу и пластает по подоконнику.
Чтобы в радужках завальсировали десятки лун.
– Сын заклинателя! – Этим воплем Ости предприняла попытку не совершать глупостей, а что бёдра сами качнулись навстречу, и задница упёрлась в его отличную-мои-поздравления-уж-от-тебя-я-не-ожидала-эрекцию, то это всё алкоголь.
– Заткнись уже, а! – Глухой, осерчалый, охуевший.
Потрудился задрать подол, сдвинуть трусы и на том спасибо. Когда он вставляет в неё, у неё чувство, что он кого-то наказывает, а она – очень хочет быть наказанной.
«Кривоват, пожалуй, но диаметр впечатляет», - последняя ясная мысль в её темноволосой голове.
Едва рывки превращаются в бешенные, он зажимает рукой женский рот. Потому что стонет Ости так, что поднимет мёртвого. Пальцы мигом соскальзывают внутрь, растягивая самые пышные, самые жадные губы, с которыми довелось целоваться.
В ответ невежливо кусают, благодарно сосут, сжигают предохранители.
Той же рукой, прямиком за челюсти, Дино прогибает женщину к себе и грязно насилует упругое тело – всё с наружной и внутренней стороны Ости круглое, твёрдое, тугое.
«Мими бы сказала «ебёшь, как чёрт», - подкинуло воспалённое сознание.
Но то он посылает на фиг.
А потом кончает, быстро, поспешно вынув, прямо на бедро, и вставляет в неё пальцы. Два, три. Доводит дело до логического завершения.
Ладонь во рту.
Пальцы между ног.
Он же спортсмен, он умеет в синхронность.
– Это всё? – Демоница не сразу встаёт с подоконника. Сначала свешивает лицо вниз, глотая воздух, затем сдвигает ноги, лишь после поднимается, заставляя подол соскальзывать вниз.
– Думаю, я должен извиниться. – Ангел ожидаемо замер в другом конце номера. Поди, сбежал туда, дождавшись её оргазма. А теперь стоит напуганный, заправленный, застёгнутый. До воротничка. – Обычно я – не такой парень.
– Я спрашиваю, это всё? – Её рука потянулась к поясу на одежде.
– В смысле?
– Блять, Дино, мы уже это сделали! Уже потрахались! Нам уже есть, о чём пожалеть! – Юбка упала на пол, а свою дранную блузку Ости зашвырнула на подоконник – тому не привыкать. – Поэтому немедленно разыщи пирсинг на полу и дай мне как можно больше поводов быть собой разочарованной.
Ночь будет длинной.
***
Портье приходит снова, просит денег. Лепечет что-то – типичное и восхищённое:«Ударная ночка, да?» или «Весь бордель судачит, в какой вы отличной форме, милорд».
Виктория готова клясться, он всем такое говорит.
Но чувствовать себя легендой мысль не мешает. Она – не живая и не мёртвая. С полыхающей задницей, с зудящим передком, полностью удовлетворённая и страшно большая – важная. Утекла за пределы кабинета, борделя, Чертога и теперь с неё примутся лепить бюсты, рисовать портреты в назидание.
Если война закончится их победой, её голова в школьном классе будет символизировать заслуги. Если проиграют – окажется артефактом мученицы: «Никогда не говори о властелине Мальбонте худое, а то с тобой случится беда, как с этой тётей».
Расширяясь до «тёти», она комкает простыню вокруг себя, обвивает плечи крыльями. Хочет съёжиться до нормальных параметров. До размеров обычной женщины.
И Люцифер это замечает:
– Расскажи мне то, чего я не знаю.
Он – красивый и голый.
В его случае это синонимы.
Лежит на кровати на животе, читая дневник собственной матери – те страницы, где Лилит писала про драконью кладку. Или дальше – с деталями откровенности.
У него отсутствует поднастройка «подглядывать за родителями неправильно», Виктория это многим раньше поняла. То ли, когда он легкомысленно сообщил, что её мать и его отец спят друг с другом, то ли когда вскользь упоминал других фавориток папаши, знакомых с детства.
– Она постоянно пишет про перепихоны с батей. – Он откинул чтиво и поднял удивительно невинные глазки. Хорошенький. Кого хочешь проведёт. – Такое ощущение, что после войны, пока возводили Чертог, им просто не хуй было делать.
– Если бы я писала о нас, я бы писала про секс. – Фыркает блондинка. – Если бы кто-то когда-то вздумал писать про нас, без секса было бы не обойтись!
– Не сцы, кавалер ордена второй степени имени Анального Досмотра, - макушкой он охотно потёрся о её бедро, - ходят слухи, анонимный автор «Серафима моего сердца» ещё тянет свою лямку, значит шансы у нас есть.
– Трилогия? – Пожалуй, никак не меньше.
– Да хоть собрание сочинений. – Меняет тему, повторяет запрос. – Расскажи мне что-нибудь. Что-нибудь с Земли. Что-то, чего я не знаю.
Люций догадывается, временами её одолевает поганое: мало пожила, бла-бла-бла. Думает там себе, двадцать один год – это никакие не мемуары, всего лишь выданная в метро брошюра на пару разворотов.
Заголовок «Осторожно, двери закрываются» венчает первую полосу, дальше – сплошные иллюстрации. Содержания минимум, а правила безопасности презентованы примитивной графикой, лишь кое-где хаотично воткнут текст: «Будьте внимательны, пользуясь эскалатором», «Не берите чужие сумки в местах общественного пользования и не принимайте их из рук незнакомцев», «О любых подозрительных предметах сообщайте работникам метрополитена».
И никаких больше вечеринок.
– Что? Что нужно рассказать? – Она куда-то отвернулась, рыская по постели.
– Что захочешь. – Ему всё интересно. – И я задницей чувствую, о чём ты сейчас думаешь. Бли-и-ин!
Уокер просияла: паддл в её ладони с размаху угодил пониже мужской спины. Такая счастливая, словно у неё не шлёпалка, а кубок по Крылоборству, который блондинка взяла и выиграла.
Выкрала.
– Я же говорила, что это больно!
– Я тебя сейчас сожру и начну с жопы!
– Таков день, таков путь. Астрологи объявили неделю высокочувствительных задниц, ягодичная эмпатия в рядах сатанинских сынов растёт.
– Откуда этот… - Люцифер поморщился, как тот, кому подали серебряные столовые приборы вместо золотых, - …мем?
– Компьютерная игра… классика жанра. И, Скифа с Церцеей, ты что, только что произнёс нечто на людском сленге?! Я не ослышалась? – Временами его девчонку одолевало поганое. Но сегодня точно были не эти времена. – Тянет на десять казней египетских и наказание на Третьем Круге Инферно.
– Как точно ты описала моё совершеннолетие, - позёрская морда – ленивая, сытая, наглая. Лежит и щерится своей белоснежной пастью прямо с её ляжек, на которых устроился со всеми удобствами, вползая под руку. Намёк – прозрачнее не бывает. – Рассказывай. Гладь. Действуй.
– Еблан. – Вики повторяется, но устоять не способна. И никогда не могла. С первого дня открытия, что центр управления настроением Опасного Отродья спрятался под шевелюрой. О чём другим просто не доложили. – Но только по бартеру. Моя история взамен на твою историю. – Под пальцами загудело, завибрировало – разом на всё согласное.
«Знай Ости, где надо чесать, не лизала бы тебе уши с таким усердием… фу! – В отместку она до боли сжала пряди волос. – Там же не только уши были… ФУ!».
– Как обычно дешевишь.
– Это ещё почему?
– Я опять поимел твою задницу, Непризнанная. – Мятежный с-кот. – После такого просят полцарства и пол дракона, а ты мелочишься.
– Цени меня, - тон снижен, словно они – заговорщики. – Цени, но знай: я лишь изображаю из себя простушку, а на самом деле коплю очки влияния для по-настоящему крутой просьбы-шизы, которую однажды озвучу тебе, отправляясь в свой крестовый поход против разума!
– О не-е-ет! – Он изобразил писклявый голосок, - только не проси меня купить одинаковые свитера для семейной фотосессии.
– Бабушка Вив? Перелогинься! – Заметив его недоумение, девушка принялась пояснять, - когда мне было три, мать решила устроить новогоднюю съёмку. – Что ж, вот и история. – Полиуретановая ёлка, пустые корóбки в ярких обёртках и мы – трое – в одинаковых пижамах и носочках. – Кажется, именно тогда рано начавший лысеть отец решил не останавливаться, в ноль сбривая остатки былой роскоши. – Фотограф была злая, затюканная бесконечным потоком «идеальных семеек», желавших сняться в интерьерах студии. Но на фоне Ребекки всё равно сама доброта. – Разряженный аккумулятор авто стал причиной вызова такси. А таксопарк в Нью-Джерси не просто так считался изобретением дьявола. Печка в машине индуса, с которым Уокеры опаздывали на съёмку, некогда точно была демонтирована из Ада, чтобы оказаться встроенной в видавший виды Ford Crown. И чуть раньше, чем настроение, у матери исчезают вся свежесть макияжа вместе с укладкой. – Я помню, что я расплакалась минут через пять. Ради кадра мама протянула мне подарок, но я возьми и разорви бумагу и кóроб, а там – ничего. Отец тоже не отставал: не плакал, конечно, - хихикает Виктория, - но смотрел на Ребекку матом и неистово чесал шею от колючей пижамы в клеточку. – Сама того не замечая, она начинает рисовать крестики-нолики, путаясь в его волосах. – Но какие-то фотографии нам потом прислали, а те были перенаправлены родне. – Сейчас Вики думает, таким образом серафим предпринимала попытку вжиться в образ добропорядочный жены и матери. Может, подглядела в сериале или просто сделала то, что было принято в обществе отчаянных домохозяек с Лейкхерст-стрит. – А через пару дней позвонила ба и стала задавать вопросы: «Получила ваши с Полом фотографии. А почему вы, как работники Fidex, вырядились в одинаковое? Не знала, что у тебя есть кресло-качалка! То есть как это, не твоё? А чьё тогда? И ёлка не ваша? Вы же её втроём наряжаете и улыбаетесь, как ненормальные! А муж и дочь точно твои? Уверена? Бекка, милая, у вас проблемы, да?» и ещё куча всего в подобном роде. Бабушка не распечатала, не повесила у себя ни единого кадра с той фотосессии. Зато два года спус-стя… - запинается Непризнанная, - …когда меня отправили в Алабаму на всё лето, на стене у Вивиан обнаружилась свежая фоторамка.
– Когда она приедет, ей не понравится этот снимок.
– Кому, дорогая?
– Маме, конечно, - шестилетняя Уокер фыркает, тыча пальцем в картинку над пианино, - она его терпеть не может. Всегда говорит, что вышла тут, как «какая-то стерва». – В свои годы Виктория лишь догадывается о значении слова. Но там точно что-то дурное, значит и интересное. – А ещё мама говорит, что папа в кадре похож на счастливого оленя, а я – верчусь и норовлю сбежать. – Их снимал дядя Джо. Дело было на ранчо, в прошлом июле. Выйти из дома казалось подвигом в плюс пятьдесят, но Вики прослышала, что старшая из кузин вечерами бегает на стройку в семи милях отсюда, и не теряла надежды выследить ту.
Отец рассказывал, на этой стройке, детьми, он играл со своим братом. А многим ранее там копался их папа, её дедушка.
В общем, стройка была вечной и существовала всегда.
Игнорировать стройку приравнивалось к нарушению традиций.
Вив успевает закурить, усаживаясь у окна. Незаметно промокнýть глаза платком.
В последние месяцы они вечно у неё под рукой, как свидетельство того, что мать из неё вылупилась никудышная. У хороших матерей дочки не погибают в двадцать семь, так шепчутся соседи.
Но шепчутся аккуратно – не то чтобы за спиной. Слишком свежа в городке, где никогда ничего не случается, история с клубничным джемом.
А джем в Алабаме любят.
– Это отличная фотография.
– Тогда почему мама считает иначе?! – Девчонка с вызовом уставилась на ба.
Внучка отказывается принимать факт Ребеккиной смерти. Она у неё «уехала», «спит», «дежурит не в свою смену» или «скоро придёт». Чем режет по живому.
Пол сухо информировал женщину по телефону: мозгоправ считает, это нормально, дескать, именно так детская психика защищается от травмирующего события.
И ни слóва, как защитить от травмирующего события взрослую.
– Ты, твой папа и Бекка на этом снимке такие, какие вы есть. – Выдыхает миссис Саммерс вместе с клубóм вонючего дыма. – А за кадром – целая история.
О том, как дочь в очередной раз не хотела лететь к родне мужа.
О том, как невыносимо жарко бывает в Техасе летом.
О том, как плохо сидит любимый, но налипший на тело сарафан.
– То есть маме не нравится, какая она есть? – Хмурится Вики.
– Думаю, твоей маме не нравится история, заблудившаяся в кадре.
– Почему?
– Потому что эта история оказалась не совсем такой, о какой она мечтала.
– Значит я и папа – это плохая история?! – Грозно рявкнули рядом.
– Нет, ты и папа – это прекрасная история, мамина лучшая история. Но одной хорошей истории Ребекке всегда было мало.
С того сáмого дня Уокер зарубила себе на носу – у каждой фотографии должен быть скрытый, известный лишь героям контекст, колышущий память.
А не фонограмма с однотипной нотой.
И в этом было гораздо больше смысла, чем в снимке с фотосессии.
Во всех пятидесяти двух, присланных фотографом снимках.
– Должна быть какая-то мораль. – Она не уследила за рокировкой. Но теперь Люций полусидел, а её голова покоилась у него на груди. И, вопреки их привычному «всегда», именно королевич сейчас размеренно перебирал светлые волосы.
– М-м-м… не ходить на семейные фотосессии? Не покупать family-луки? Никогда не слать фоток бабушке Вив?
– Я говорил с ней.
– С ке… что-о-о?! – Девчонка попыталась вздёрнуть подбородок, но её прижали, придавили рукой. К мерцающим татухам. К знакомой компании. – Когда? То есть, как это вообще могло получиться?!
– В тот день, когда спускался за твоим подарком, Непризнанная. Сложно было не узнать твою бабку. – Их всех ковали-закаляли в одном вулканическом жерле.
Люцифер уверен, речь про Ородруин.
– И как вы… в смысле, как она? О чём вы говорили?
«О тебе. Последний год – это топ один тем для разговоров со мной. С этого пьедестала почёта твои бесконечные, как у сколопендр, ноги умудрились потеснить даже Фенцио. Хотя старик подавал надежды – исправно гадил всем подряд, давая прекрасную почву для обсуждений».
Рассказывая о Вивиан Саммерс, Люций удерживает её макушку, не позволяя шевелиться. Уокер сейчас – его экзистенциальный ужас. Только наоборот. От чего-то становится важным, чтобы она ощущала тепло тела, удары сердца, а ещё не смотрела на него своими мокрыми глазами при упоминании родни.
Охуенными глазами.
– Какие-то такие у нас сегодня истории, Непризнанная.
– Угу, - тихо бубнят в солнечное сплетение, а потом замирают всхлипывающим комочком нежности. Он думает, он с этим как-нибудь справится, он не умилялся крошечным церберами на псарне, переживёт и сейчас. – Лю-ю-юцифе-е-ер… я так по всем ним соску-у-у-учила-а-а-ась…
Что ж, сын Сатаны хотя бы пытался.
А что не вышло, так не его вина.
Приходится подхватить свою сопливую жёнушку целиком и полностью и притянуть, баюкая, будто ребёнка.
– Не реви. Не то нос опухнет.
– Ой, отправляйся в жопу-у-у!
– Недавно оттуда, дадим ей отдохнуть.
– Ты – еблан.
– В переводе с женского это обычно значит «да».
С шумом утирая нос, Вики по ежиному фыркает и всматривается влажным, подбитым взором – смешная, нагая, умытая августом:
– Почему такие вещи я узнаю невзначай, походя?
– Почему я узнаю́ про найденные яйца Калипсо, предварительно потомив в казематах свою супругу на медленном огне?
– Потому что… - она моргнула и не нашлась, что ответить, - марамушто! Не знаю, хочу быть независимой. Хочу быть на своём месте!
В сердцах королевич сплюнул:
– Блять, Уокер, вот твоё место. У меня на ручках.
– Нет. В смысле, не только на них!
– А на чьих ещё ручках ты запланировала побывать? – Спокойный тон не спокоен.
– Быть на твоих ручках, - медленно формулирует девица, - прекрасная история. Но я не могу тянуть лямку вечности только на них одних. И мне нужны какие-то другие… какие-то дополнительные истории.
***
Каждый раз, когда Ребекка обнимает свою дочь, Сатана думает, этой матери такое чýждо, оно ей не идёт, не сидит на ней, тянется не по размеру.
Паучьи руки – обычно лёгкие и гибкие – ложатся неуклюжими плетьми, лицо уродует восковая маска обязательств, губы превращаются в линию. Будто распахни их старшенькая в приветственной улыбке, вся сцена треснет по швам.
А начнёт с её рта.
Похожая мысль роится и в голове Виктории. Объятья её матери – как езда на велосипеде. Если, однажды, ты поехал на велике, всегда сможешь оседлать его снова. Через годы, время, расстояния, независимо от накопленного опыта, сядешь и покатишь в закат.
Но «водить велосипед» Ребекка не умеет.
Вернее, ей просто не дали времени научиться.
– Собирайся. – Вместо приветствия. – Оденься в приличное.
– Отличная же простыня, мама. – Никуда дальше своих покоев Вики не собиралась. Не в ближайшие десять, а лучше пятнадцать часов. В зáмок они вернулись с рассветом, но с того рассвета едва миновало. – Я спать хочу.
– В колеснице поспишь. – Она думала телепортироваться до границ, а уж там в любом случае надо будет нанимать колесницу.
– Куда? Зачем? – У Ребекки что, приступ материнской любви, приправленной желанием устроить ей экскурсию? Нет, спасибо, давайте без давайте.
– Нам нужно прибыть в Цитадель, - сухо констатирует мать, закутанная в белую мантию по самый нос. – Чем быстрее, тем лучше.
– Эм. Ом. – Виктория удивлённо проморгалась. Что за ерунда? Безусловно Конклав будет рад двум отъявленным мятежницам, самолично явившимся под Трибунал, но разве… – разве мы не прячемся в Нижнем мире, чтобы меня не потащили на судилище?
– Ситуация претерпела изменения. Никто тебя не тронет. – По матери видно, спала та из рук вон плохо или вовсе не ложилась. Но бдительности не растеряла и тянет дочь в сторону, укрывая от любопытных ушей, - можно оставаться тут, ничего не менять и никуда не ехать. Врасти в эти обстоятельства, смириться с похеренной учёбой и стать декоративной, фаянсовой болонкой на чужой полке, пиратка. Со временем ты даже найдёшь такое положение вещей довольно удобным и пустишь корни, утрачивая амбиции. Ты можешь остаться, не спорю. Но что тогда останется от тебя?