Тридцать пятая притча: Грех (2/2)
– Спросила бы у этого тюбика, почему он пишет тебе, а не своей жопастой Грейс! – Хихикает Хлоя. Вот она – вылитая копия Джины.
Хотя Лора полагает, тоже самое говорили и про неё.
Но только те, кто не знал отца.
– Девочки, прекратите копаться, быстро в машину!
Сёстры поравнялись с Палмер и, не повернув головы, со всех ног бросились к матери. Погодки четырнадцати и пятнадцати лет: всегда слишком дружные, чтобы секретничать с кем-то ещё.
Ни кто такие Ганьоны, ни куда конкретно направляется семья, студентка не имела понятия. Жизнь продолжалась: ничто в ней не напоминало и не оплакивало утрату годичной давности, а святой долг кладбищенского «чекина» попахивал типичным «для галочки».
Лора подтянула сползшие плечики своей мысленной мантии-невидимки. Решила, всё в норме, она в норме.
Теперь Палмер – настоящий тайный агент, секретнее не бывает.
Никто не узнает её, она – не расстроит никого.
И не существует ни единой причины, чтобы через пару-тройку лет даже этот поминальный пит-стоп сошёл на нет.
Впрочем, на подъездной дорожке девушку всё же встретили. План Нотр-Дама-де-Неж встретил, а вместе с ним и монитор, где можно было «пробить» нужную могилку.
«Раз тут, то на фотку свою посмотрю», - решила студентка и быстро обнаружила координаты в современной части кладбища.
Когда исторические мавзолеи, мрачные склепы и скорбящие херувимы с трогательными надписями «Навсегда в нашей памяти» и «Никто не забыт и ничто не забыто» уступили место простеньким надгробиям, а вековые платаны сменились на моложавые дубки, она очутилась на месте.
Но очутилась там не одна.
– Хоть поговорим, - пробасил постаревший, но всё ещё узнаваемый отец – худой, жилистый, с редкими, светлыми волосами, - а то эти шумные бабёнки даже подойти не дадут. – Он уселся на лавочку под деревом, нависшим пушистой лапой, и не знал, куда девать ладони. – Не хочу встречаться с твоей матерью, штучка. Рассказывай давай. Как твои дела? Целый месяц не виделись…
В тот день Лора Джин Палмер сделала сразу три вещи – потёрла удивительно мокрые, в миг потерявшие фокусировку глаза, нырнула за памятник, как настоящий, близкий к провалу шпион и навсегда лишилась своей мантии невидимости – незапоминаемости.
– Как твои дела, штучка? – Интересуется отец, пока Лора неумело насаживает червя на крючок. – Давай научу.
– Я же девочка, па-а-а, - гундит она. – Я их боюсь!
– Ты – не девочка, ты – шпион, та ещё штучка, - смеётся Феликс Палмер. – Представь, что это твоё секретное задание – заморить червячком рыбку покрупнее, - его пальцы ловко обращаются с удилами, - но закинуть удочку недостаточно, нужно быть бесшумной и бесплотной. Невидимкой, понимаешь? Рыба – она умнее нашего будет. Всё видит, всех слышит. Пока мы болтаем с тобой, никакая форель не приплывёт, поэтому сиди тихонечко, следи за поплавком.
И Лора сидит, следит, прирастает к пластиковому кругляшку взором.
Одно из самых чудесных воспоминаний детства – те голубые озёра, та первая, лично пойманная плотва и красно-белый поплавок на поверхности воды.
Потом, умаявшись на жаре, они с отцом ныряли к каменистому, разукрашенному лазурью дну, а когда выныривали, Феликс – сам по себе, а дочь – ухватившись за его шею, девчонка визжала от радости.
Ей тогда было шесть.
Примерно с тех пор они и не общались.
Ту, другую, никому неинтересную Палмер июльское письмо Астра ошарашило бы. А нынешняя вскрывала конверт, как данность – естественно о ней помнили. Отправитель, может, и неожиданный, но с ней уже успело случиться слишком много всего, словно не для неё написанного.
Поэтому Лора пришла к единственно верному выводу: где-то напутали тексты, поменяли роли и проебался костюмер.
Великий сценарист перетасовал колоду героев и героинь.
И отныне её крошечное камео из массовки обрастёт плотью.
Следуя неведомому сюжету, Палмер отправилась на свидание в Кеттель-Белль. А то, что это именно свидание, стало понятно в первую ночь, когда она переспала с Астром, самолично вторгаясь в его номер.
К тому моменту, проведя полдня вместе, Лора успела пересказать старшекурснику события «Моби Дика», несколько частей «Индианы Джонса», первый сезон «Полового воспитания» и пять сезонов канадского «Тёмного дитя».
Ох уж эта сексуальная сила кинематографа!
– Чёрт, Палмер-р-р! – Энди рычит, распахивая двери на тихий стук, и втаскивает девчонку в комнату. – Я уж думал, не явишься, - он выдыхает это в теплоту кожи, действуя быстро. Закрывает замóк, а другой замóк, который служит молнией на её платье, наоборот раскрывает, - время два, мы договаривались на полночь, - на нём только бóксеры, и будь ткань менее эластичной, порвалась бы от стояка.
– Мисселина просила помочь, - Лора изображает самый честный взгляд, хотя в глаза в их старых-новых отношениях, где её грязно имеют, особо никто не всматривается.
Раньше явиться она не могла. Сосалась с Астром, да кое-что видела. О чём даже Геральду успела доложить, но уже без всяких поцелуйчиков.
– Врёшь! – Маджески плюёт на платье, толкая однокурсницу к столу и пластая по тому животом. Сейчас его устроит просто задрать подол, сдвинуть бельё и хорошенечко вставить.
Когда казённая мебель начинает неровно долбиться о стену, студентка прикусывает губу, чтобы не заорать от мигом накрывшего удовольствия. Не того, что оргазм, он будет после, потому что Энди постарается. Но того, что сродни́ самодовольному удовлетворению: она всё отлично обстряпала.
Ей двадцать три, и у неё есть славный, взрослый, противозаконный по здешним меркам парень, с которым приятно поболтать. С другой стороны, у неё есть умело трахающийся бывший, по которому она сходила с ума, читала заговоры и чуть ли не к «бабкам» бегала.
И оба её хотят.
Ей двадцать три, и она никогда не была на подобных ролях.
Но тут ей уже нравится – тут о ней помнят.
***
Ночь не была ни тихой, ни злодейской, как оно случается в летописях – шумела, пыхтела, бренчала скарбом, драконами и повозками. Лагерь, покидавший некогда гостеприимный от ужаса Эдем, выдвинулся в путь, звеня каждым сочленением.
Шли пешком, летели на крыльях и тварях, шуршали колёсами бричек и телег. Уходили одиночками и компаниями, новоиспечёнными любовниками и целыми семьями, не имевшими за душой ни ливра и оставившими в прошлой жизни буквально всё.
– Уходи и ты, мастер, - Айша посылает кроткую улыбку своему мужчине и проверяет ножны. – Догоню войско в пути.
– То есть как это?.. – Он опешил. Думал, они полетят вместе, верхом на справном Зеленосбруе. – Со мной поедешь, командирша.
Эти дни с ней выдались сказочными. Да, местами легенда выходила мрачноватая, но такая уж в Империи жизнь – молившая о вивисекции. Впрочем, Бонту не на что жаловаться: судьба послала ему короткий отрезок времени вместе с Айшей, когда он прекрасно ел, прекрасно спал, дышал, смеялся, чувствовал. И, воротившись со Хребта, он всё ещё добр и благостен.
– Задержусь я, мастер. Вместе с отрядом задержусь.
Мальбонте резко мрачнеет:
– С ликвидационным?
– С ним самым, - в её глазах заплясали черти. Вдруг стало понятно, что в первую очередь Айша – воин и демон, который не привык обсуждать приказы начальства. – Не беспокойся обо мне, в Эдеме мы быстро закончим, - с городской насыпи она рассматривает пустеющие от люда стены. Или не стены, а то, что тех осталось – пережившее свой мятеж задолго до их армии.
На полной зачистке настоял Саферий, хотя, по уровню жестокости, идеи следовало принадлежать Торендо. Правда сребробрысую моль не было видно уже несколько дней – серафим отбрехался от переезда коротким посланием «Пока не могу прибыть. Моего человека убили. Встретимся там, где договаривались. Всё в силе».
– Зачем нам вырезать этих подвальных крыс? – Древняя столица нашпигована швалью: калеки, беглые урки, невесть кем изувеченные простаки, изгнанные из своих жилищ – под полуразрушенными крышами и надкусанными остовами зданий место находилось каждому. – Мы их и без того затрахали. – Во всех смыслах. – Но они не сдали нас соглядатаям Небесного Войска.
– Эта грязь не сдала нас, потому что стала жировать за счёт лагеря, - спокойно пояснил эгзульский мэр. – Быстро привыкли к рабской, но сытой жизни, а сейчас, когда мы покинем расположение, они останутся недовольными, вновь никому не нужными – не удел. Нет существ страшнее, чем те, на которых всем плевать. – Бóльшая часть столичных обитателей всё равно метнулись под знамёна их лидера, а меньшая… ну что ж, с ней придётся распрощаться. – Подумайте сами, мастер, мало ли кто и что из них слышал. Мало ли какой девке очередной лучник сболтнул лишнего. Лучше перестраховаться.
Смертоносность чужих слов рисуется иллюзорной.
Мальбонте уже убивал, уже казнил, но это были единичные случаи. От того и засели в памяти. А теперь, когда Саферий говорит, что надо покромсать с тысячу, хороня́щихся по погребам человек, цифра ровным счётом ничего не значит.
Возьми одну-единственную шею, сверни её голыми руками, и ты запомнишь. Прикажи убить тысячу, десятки тысяч или миллион – будет всё равно.
Число – абстрактнейшее из мерил: чем оно больше, тем черствее твоё равнодушие.
Корабли, угнанные в Капитуле, давно отправились по Плату туда, где им следовало ждать остальных. Сплавлялись ночью и, конечно, лишились парочки единиц флота. Одну галеру переломало на водяном пороге, да и усосало вниз. Другую – в пучину утянули русалки.
Никто из новоявленных капитанов не докладывал о потерях, которые, наверняка, были. И это чужое, размеренное спокойствие перед смертью въедалось Малю под кожу: «Случайные жертвы – побочка выздоровления нации. Чем больше их гибнет, тем больше ты смиряешься с некоторыми неизбежностями».
Сегодня в мезонине Девушка С Именем – сама любезность и рада болтать:
– А у тебя земные книжки есть, Джеймс Бонт?
– Есть, - он с удовольствием отрывается от её домашней работы и начинает загибать пальцы, - христианская Библия, исламский Коран, иудейский Танах, Трипитака, Веды, Дао дэ цзин, Байан и Лунь Юй.
Её сливочный от блеска рот презрительно изогнулся:
– Понятно, ничего интересного. – Виктория поболтала ногами, сидя на подоконнике. – А земную прессу ты когда-нибудь читал?
– Вообще-то мне нельзя… - теперь Бонт не сводит глаз с её коленок, - но пару раз профессор Фенцио был ко мне благосклонен и оставлял один интересный журнал… как его…
– «Пентхаус» что ли? – Она расхохоталась, видя, как по-детски пухлые щёки парня мигом затапливает румянцем.
– Что-то про время. – Буркнули в ответ.
Правда и «Пентахус» – скрыть-то не вышло! – ему знаком.
– А-а, «Time». И чего ты там читал? – Уокер начинает придирчиво рассматривать пленника башни. Ему бы подкачаться, не сутулиться и научиться летать, и ничего такой выйдет.
Только она бы его переодела, чтобы прекращал выглядеть, как пустившийся в бега древнегреческий Диоген.
Смешно это – обычно «древнегреческий» говорят и думают в форме комплимента: «древнегреческий Аполлон» или «фигура древнегреческого бога». А тут – ни намёка.
Диоген жил в бочке и его тело постепенно хирело – руки и ноги стали тонкими, торс заквадратился, лицо потяжелело, шея, наоборот, укоротилась.
Глядя на Бонта, девушке кажется, следующая тысяча лет под замкóм проделает с ним тот же фокус.
– Читал, как у вас на Земле стали ездить магические автомобили. Без всякого топлива. – Он чеканит, как прилежный ученик.
– Это Тесла, - она сдержала ухмылку, - электромобиль, который питается от магического электричества.
– Ну да, - юноша не заметил иронии. – Ещё читал, как в большом американском городе рухнули две башни.
– Башни-близнецы. Всемирный торговый центр. Это был теракт.
– Мне очень жаль, - на мгновение ему показалось, что она погрустнела, уставившись сквозь стекло.
– Эм. Ладно, окей, спасибо.
– Трагедия произошла в твоей стране, погибло много людей, это всегда грустно!
– Угу. – Виктория продолжила пялиться в окно, но теперь в голосе забурлило недовольство. – Мне было два года, я ничего не помню о событиях одиннадцатого сентября.
– Там такой кошмар! – Он охнул, как заправская плакальщица. Вдруг подумал, что сейчас сможет растрогать её до слёз печальной страницей истории, а потом и пожалеть, мягко поглаживая Вики по хрупкому плечу. С тем же намерением встал из-за стола и приблизился к подоконнику, пока она не смотрела. – В статье писали, всего умерло две тысячи с лишним человек, а пострадали десятки тысяч!
– Фу, завязывай, Джеймс Бонт! – Яростно выплюнула в витраж Уокер. – Люди умирают каждый день. И пока это не касается лично тебя, большинству людей всё равно, где, кто, сколько. Чем больше погибших, тем ниже вовлечённость.
– Вовле… что? – Далеко внизу, точно под окнами, был виден школьный двор, в котором ему всегда хотелось побывать.
– Если на Мисселину завтра упадёт горшок с гигантским крокусом и размозжит ей голову, что ты подумаешь?
Он хмурится, распахивая свои жукастые глаза:
– Что это ужасно несправедливо и что такая хорошая и добрая женщина не заслужила подобной участи!
– Вот именно. – Процедила блондинка, соскальзывая с подоконника и обходя юношу по кривой. – А если на всю академию возьмёт и рухнет крыша, потому что случилось землетрясение?
– Я… ты говоришь кошмарные вещи, Вики Уокер! Я ведь и тут буду думать о вселенской несправедливости и неизбежности жертв!
– Неизбежность – ключевое.
– Ну да, неизбежность. – Малец не понимает, куда она клонит.
– Неизбежность – это то, что воспринимается, как должное. Плохие вещи случаются, беды приходят, горе всегда где-то по соседству с радостью. Самолёты падают, поезда сходят с рельсов, машины летят в кювет! – Подскочив к своему пальто, блондинка зло срывает то с плечиков и натягивает на себя, не позволяя Бонту ей помочь. – Убери руки! Мы знаем, если город смоет цунами, погибнут толпы. И, в некотором смысле, это примиряет нас с действительностью. А кирпич на макушку или шальная пуля пьяного наркомана – нечто из ряда вон. Повзрослей уже наконец! – Вылетает за дверь и орёт, не боясь быть услышанной архангелами. – Ты – в плену, но не в темнице. Ты – в башне со всеми удобствами. Попробуй читать не только сказочки!
– Прости! Блин, прости меня, я не думал, что это тебя…
– Ой, отвали, а! – Виктория срывается вниз по лестнице, напрочь забывая, что её эссе и конспекты остались на столе.
«Великорослая деточка! Теперь сиди и чувствуй себя виноватым. Катайся на эмоциональной карусельке и пиши мне работу!».
Да, не сдержалась.
Да, не проконтролировала себя.
Но этот противозачаточный прыщ до оскомины утомил.
А внутренний двор, на котором она срисовала Опасное Отродье в компании каких-то демонов и демониц, подкинул дров в её костерище.
«Я сейчас тебе напомню, что я тебе больше не принадлежу, сатанинский выблядок!», - удачно, что, покидая территорию башни, Уокер замечает Донни и тут же его окликает. Громко так, показательно и не застегнув своё пальтишко на рыбьем меху, скрывающее платье короче, чем терпение Фенцио.
Она знает, Люцифер услышал её голос. И ухом не повёл, но как-то нервозно дёрнул крыльями. А вот чего Вики не знает, так это того, что высоко-высоко, в окнах мезонина, Бонт замер третьим лишним, складывая картинку воедино.
Вдруг понимая, к чему было её яростное представление.
Но хотя бы в своих сентенциях про человеческие потери непризнанная не солгала. Для кого-то смерть становится рутиной, обыденностью, а то и профессиональным достижением.
Едва последняя, кряхтящая колесом повозка покидает Эдем, город мигом укутывается непроглядной темнотой. Больше нет разбросанных то тут, то там огоньков, вокруг которых зиждился военизированный быт.
И куда не глянь, нигде ни следа жизни – со всеми её преступлениями.
Но Бонт не спешит улетать, кружась над столицей. Поэтично думает, это сама царица-ночь взяла ластик и подтёрла за ними улики.
А потом представляет чёрную, смоляную Айшу в непроглядной тьме: она сольётся с этой пеленой, становясь невидимой, и никакая самозащита и без того обескровленных неудачников не коснётся её гладкой кожи.
Наконец, крылатая махина набирает обороты. Ездок дёргает вожжи и направляет дракона на юго-восток. Он увидел всё, что хотел: темноту, предгрозовую тишину и мёртвый блеск вспыхнувших факелов.
В этом свете, вооружённые длинными, острыми ятагáнами, люди шли убивать.
По счастью, это были его, Мальбонте, люди.
***
В тот день, после сватовства, прибыв в Чертог уже за полночь, они заселялись в дом, предоставленный в пользование. Строение красиво назвали резиденцией, но резиденцией оно, конечно, не было. Казённый угол, обветшалое жилище, следы былой роскоши и сад – заброшенный, от того и диковатый, что кричит чужими разговорами и, кажется, помнит больше, чем люди, снующие по его дорожкам.
Что угодно, только не резиденция.
Виктория решила, это сделано специально: щёлкнуть по носу, указав на новое место, поселить подальше от столицы, сослать на окраину и, тогда, быть может, про них с матерью станут меньше болтать.
– Смотри на него. – Шепчет Ребекка у дверей, недовольная жилищем настолько, насколько пленница может быть недовольна острогом в чужом краю. – Но смотри внимательно.
– На Люцифера? – Можно подумать, Вики хоть на секунду переставала это делать.
На фоне суетливой дворни и гард, приставленных соглядатаями, мужчина казался до зависти спокойным, расслабленным. Приказы с ленцой, короткие кивки, идеальная осанка. Иногда, в пол-оборота, она ловила его ответный взгляд – прищуренный, вызывающий и что-то ещё.
Быть может, «Ни о чём не жалею»?
– Нет, на Матвея. У него новый нагрудник. Страсть, какой блестящий! – Фыркнула мать.
– А? Что?
– Смотри на своего жениха и запоминай, как он себя ведёт в той или иной ситуации.
– Вот те нате! – Дочь крякнула очень в духе своего папаши – провинциально и простовато. – Так у нас тут минута славы успешной, замужней дамы, а я и не сообразила. И зачем мне запоминать его реакции? Чтобы угождать с полуслова, мамуль?
Ребекка не пытается спорить. Разворачивается к тому, что теперь станет домом, и хмыкает:
– Затем, что, однажды, это может спасти жизнь. Тебе, ему или даже вам. Тут уж как карта ляжет.
«Слежка» длится не меньше получаса, принося странное удовлетворение. Она действительно набила руку в скрывающих чарах, иначе бы Люций давно учуял её энергию.
У огромного, вмиг опознанного как магический, стола он точен, сосредоточен. У него лицо мужчины, который занят делом, и осанка того, кого учили держать спину с вызывающей гордостью ещё в утробе матери.
Когда Люцифер касается фигурок на волшебной карте, под пальцами пляшут всполохи огней, а схематичные просеки и чащобы, вырезанные в камне, гудят под защитной сферой, ничуть не уступая своему реальному, полномасштабному собрату.
Удивительно плотоядная флора и фауна, населяющие Вдовий лес, по рассказам Мими всегда служила отличным стимулом облетать тот по касательной.
Но про хищные рощи и тайные тропы Виктория не думает, рассматривая своего мужа, как галерист рассматривает картину. Сейчас королевич – человек вне времени. Не он мудрствует с расположением войск в зале совещаний, а комната крутится вокруг него, а с той – и зáмок, Чертог, Вселенная.
С таким же успехом Принца Ада можно попросить перейти от магической карты к макету Гарден-Стейт, и всё равно будет органично: «Роскошное жильё для роскошных господ», «Товар лицом», «Ипотека с шестью нулями».
Девушка прикрыла глаза, представляя его в чём-то непредставляемом, невозможном. Может быть, душевая в квартирах вроде той, куда можно втиснуться только боком, или кухня нью-йоркской мансарды под крышей в Бушвике.
Подобные студии не предполагают кухонь: те, кто придумывал метраж творческой конуры, уверовали – их обитатели питаются алкозельцером и непомерными амбициями.
Но Виктория всё равно видит, как он наливает в кружку кипяток, нехотя согласный на кофе из дрип-пакета: «А растворимый растворился в сортире, Непризнанная». На часах четыре вечера или четыре утра – не так уж и важно. Вряд ли у них получается спать в вечно неспящем городе и на собственной «игле» электрических разрядов.
Они бы много говорили.
Ещё больше – целовались.
И она бы предложила кинуть его рубашку с мускусными подмышками в автомат в цоколе. А он? Он бы расхаживал по этажам – со своим надменным лицом, с подвижными бровями и идеально голым торсом, - на зависть консьержу, про которого ходят слухи, что он – из этих, просто скрывает.
«Глядя на тебя, скрывать выходит с трудом», – закусанный вздох ночного работника она то ли слышит, то ли ловит подкоркой сознания и, в целом, понимает паренька-гея.
Несоразмерность красоты завораживает.
Он мог бы оказаться её странноватым, агрессивным, сексуальным соседом с верхнего этажа с ежемесячной арендой по цене донорских почек. Тем, про кого говорят, «Да он дома не ночует», «Непонятно, на что живёт» и вообще «Ходят слухи, в его морозильнике лежит мёртвая молдавская проститутка».
Хотя такой кондо точно был бы не по карману Виктории со стартовым отцовским капиталом. Но если представить, что в Квинсе была распродажа квартир точно напротив элитного комплекса, а Пол Уокер согласился ввязаться в ипотеку вместо дочери…
Вики считает, она заприметила бы Люция в первую же ночь. Трудно не заметить того, кто выходит курить на общий балкон в два пятнадцать. Совершенно голым.
«Я буду не один, Непризнанная, хотя те брюнетка и рыжая вряд ли могут считаться полноценным человеком даже в сумме – тупы, как пробки», - ехидно шепнул внутренний голос.
Она думает, штат Нью-Йорк гарантировал ей право на ношение оружия. А уж получить разрешение и воспользоваться пистолетом за девушкой не заржавеет.
– Привет. Ты бы пил кофе из дрип-пакета?
– Твою мать! – Маскот флотилии звенит эмблемой, падает на пол, наносит увечье плиточному рисунку. Там птицы и змеи с потёртыми «мордашками», теперь те покрывает сеть паутин-трещинок. – Уокер, тебя не учили подкрадываться со всей почтительностью?!
– Думаю, мы будем проходить это на втором курсе.
– Давно стоишь под дверью? – Он о чём-то догадывается, исследуя её взглядом. Не упускает ни одной детали. Ни единой пуговицы на летнем сарафане.
– Лучшие тридцать минут в своей жизни.
– Опять это сталкерство… а ведь про нас и так сплошь слухи ходят.
– Хотела написать в «Огонёк», что это был просто секс, но теперь они принимают доносы анонимных источников лишь с видео-подтверждением.
– Ну проходи, раз не можешь от меня оторваться. – Ой, только посмотрите, звезда в благости. Люцифера даже можно назвать довольным, хотя минуту назад он стоял хмурый и сосредоточенный.
Блондинке начинает нравится, что она ему нравится.
Снова.
– Расскажешь, чем ты занят? – От вида зачарованной карты приятный, мурашечный зуд. Тот самый, который ни с чем не спутаешь – добро пожаловать в мир волшебства и магии.
Этой конструкции она касается рукой, двигаясь по периметру в сторону мужчины и чувствуя под ладонью жар камня, гулкое вибратто земли, массивы гор, щербатые ущелья, проймы водоёмов… а потом и ткань рубашки – тёплющую от его кожи.
– Чтобы что? Чтобы ты посоветовала королевскому зáмку, как расположить войска? – Люций замер, находя в происходящем уйму идиотского очарования. Во-первых, не хотелось сбивать игривый настрой Непризнанной. Во-вторых, да кто он такой, чтобы лишать себя её касаний?
– Ну, знаешь, раз в год и палка стреляет… Если нападение случится, то куда они пойдут?
Её ладошка, перехваченная его пятернёй, теперь прижата к торсу, как раз там, где располагается солнечное сплетение. И, помолчи они с полминуты, Вики сумеет посчитать пульс, каждый удар его сердца. Может, даже с собственным нутром совладает, а то все óрганы, как на зло, принялись звенеть и трепыхаться от внезапной близости.
– Им нужны корабли.
– Разве Бонт уже не получил свою эскадру? – Почему-то она произносит это тихо. Не из страха перед грядущим. Не перед надвигающимся ощущением неизбежной войны. А потому, что говорить полушёпотом сейчас, здесь, с ним наедине, кажется чем-то самым правильным.
Они достаточно повоевали в минувшую неделю, а вчера наладили худой мир и теперь заслуживают свой кусок пирога с патокой. Или медового месяца. А если никакого месяца у них нет, то хотя бы этого вечера, когда факелы заметно померкли, исполосованные их чарами, а в óкна вползает тёмная, августовская, ленивая ночь – прелая и пахучая.
Последняя в этом году.
Так устроена жизнь, даже вечная, уверена Уокер. Стóит на мгновение почувствовать себя счастливым, и та не замедлит призвать к порядку.
– Это всего лишь торговые и рабовладельческие суда, ты сама их видела. – Он тоже снижает тон, подыгрывая ей. – Примерно через полчаса будет очередной совет адмиронов. Хотим понять, куда именно войска грязнокровки двинутся за военными галеонами.
– А какие есть варианты? – Просто лежать и чувствовать его сердцебиение её рука не согласна и начинает небрежно перебирать там пальцами, цепляется за пуговицу, танцует лёгкое, невесомое.
Вчера, после долгого вечера в тюрьме, засыпая с ним едва ли не в ванной, она обещала всё рассказать тридцать первого августа.
И до тридцать первого августа оставалось семь часов.
– Тебе они не понравятся.
– Я догадалась, что Чертог входит в этот список. Другие города?
– Лепорт. На севере Верхнего мира.
– И это всё?
– Считаешь, мало? – Он щурится. Как от солнца щурится. Не ёрничает, а заигрывает, будто игнорируя суть беседы. У них не тот разговор, где важен смысл; всё дело в полутонах, в волшебных пузырьках.
– Значит они могут напасть как на Ад, так и на Рай.
– Угу. Из приятного: адская армия сильнее, а ландшафт сложнее. С одной стороны, уродливая география нашего государства работает нам на пользу, мало кто рискнёт пойти через Пустоши или пробираться сквозь Вдовий лес…
С другой: когда-то его отца это не остановило.
– Но войска Бонта могут сделать минус своим плюсом? Никто не знает, что происходит в тех же Пустошах, верно?
Чуть ранее она слышала эту мысль от Нагиры, а теперь хочет выпендриться, присвоить знание себе и получить порцию похвалы. Даже ласки.
«Чёрт, Люций, я безумно хочу быть тобой обласканной!».
– Смотрите-ка, царской невестке без году неделя, - демон по-доброму хмыкает, - а уже нахваталась. Да, Уокер, всё, что творится в Пустошах, остаётся в Пустошах. – Кинув короткий взгляд на лунные стрелки, украшающие изрисованную римскими цифрами стену, он вздохнул и выпустил её ладонь. – Присядь.
Вики ничего не оставалось, как забраться в ближайшее кресло.
Не без удовольствия сбросив с себя сандалии, она поджала ноги и спросила:
– Ты бывал там?
– Раза три. – Его пальцы схватились за вещь, в которой блондинка с ликованием распознала транспортир. Да, странный. Да, магический. Возможно, из какого-то живого металла. По крайней мере, со своей позиции девушке кажется, что деления на том постоянно сменяют друг друга. Но, тем не менее, это был самый настоящий транспортир. – В первое же посещение решил, что Кругам Ада следовало размещаться именно там.
– И два последующих твоего мнения не поменяли?
– Зришь в корень, дражайшая супруга.
На карте, под действием транспортира выросла полусфера. Вся в огненных, мерцающих пылинках – ядрёно-красная, как принято в этой части Империи. Уокер и раньше замечала, что огонь у ангелов синий, лишь изредка с жёлтыми крапинками. Зато демоническое пламя бликует всеми оттенками спелой бузины.
Замечать замечала, но не придавала значения.
– Если я стану демоном после повторной Инициации, мой огонь будет так же крут, как твой, дражайший супруг?
– Положим, не так же, - вот теперь он бросает реплику с заметным ехидством, - но ты ведь про цвет? Красный, да. Мы любим красное, - сдерживаясь от шутки про цыган, Люцифер продолжил, - впрочем, у нас не было выбора. Когда случился Исход, энергии обрели оттенки. Демонам досталось всё самое тёмное, насыщенное, лишённое…
– …невинности!
Посмотрев через плечо, он с интересом изогнул бровь:
– Хотел сказать «лишённое стерильности», но мне нравится, куда ты клонишь. Клони дальше.
– Люций, насчёт минувшей ночи… - она попыталась скрыть стыд. Вышло на «троечку».
– Что с ней не так, кроме того, что я не выспался, таскаясь за своей супругой по темницам?
– Ровно об этом я и хотела поговорить! – Его реакция служит приглашением не делать из мухи слона, и этим приглашением студентка радостно пользуется, подскакивая сзади. – Раз я согрешила, - обдаёт дыханием промеж крыльев, - раз не дала тебе выспаться, - ведёт своими руками по спине снизу вверх, - то я и искуплю вину, - и, цепляя рубашку, вызволяет ту из-под ремня.
– Это единовременная акция или… дерьмо, продолжай! – Ей кажется, его тело гудит, как гудят огромные, опасные штуки вроде атомных станций или гигантских, утыканных электровышками дамб.
Когда её пальцы влезли под одежду, когда заскользили по обнажённой коже, угол транспортира изменил наклон, рисуя чудаковатую фигуру.
«Плевать! – Люцифер решает, чертежи могут подождать, а Непризнанная – нет. И в этой мысли кроется глобальная несправедливость. Виктория никогда не будет ждать. Ни его, никого. – В конце концов, можно расставить войска вот такой, занятной пентаграммой. Назовём его «Гамбитом Уокер», будем показывать в музее воинской славы… Блять, милая, где ты научилась так давить своими пальцами?!..».
– Знаешь, как мне в детстве говорили? – Для удобства он чуть склоняет голову и вслушивается в бормотание. – Крис-кросс, яблочный соус, паучок уполз за волос. Если ты не ляжешь спать, будем в поезд мы играть… - хаотичные движения обрастают логикой: крест, параллельные прямые, скольжение вдоль шеи к макушке. – Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы, ехал поезд запоздалый…
– Рубрика «У сороки боли́» в прямом эфире?.. – Слова звучат растопленным маслом, а факелы в зале полностью меркнут. Теперь сияет только стол, да разгораются пламенем татуировки.
– Почти, но это не отец, это мать напевала, когда укладывала спать. – Она продолжила, не в силах оторваться от его спины, от его кожи, отстраниться от зáпаха. – Льётся соус на пути… Машинист, стоп-кран крути! – Он идеальный, вновь убеждается Вики, когда под руками лишённое любых неровностей полотно и ходят ходуном сочленения мускулов. – Чтобы стадо не явилось, соусом не подавилось, - теперь она зигзагами порхает вниз, там, где расположилась поясница, - я сама его слижу… жу-жу-жу…
В её детские годы это «жу-жу-жу» было весёлым, щекотливым. Ребекка обычно щипала дочь за бокá, заканчивая массаж, и заставляла ужом укладываться в постель.
Но сейчас Уокер не до смеха. Она не заметила, в какой момент всё стало по-другому. Секунду назад его спина казалась пластилином под её ладонями, а теперь напряжена.
Сам демон тоже выпрямился, окаменел, чувствуя, что девчонка опускается на колени вслед за ладонями.
Первый выстрел летит в левую ямочку на копчике, туда она угождает языком – жадным, жарким, похожим на неврастеника.
– Уверен, твоя мать так не делала, - он глух, сипл и всё ещё стои́т истуканом, судорожно вжимая пальцы в кромку стола.
Но Виктория невнимательна и никого не слушает, занятая уже правой стороной поясницы.
Она обожает эти ямочки до фетиша, до исступления, до:
– Жила б тут…
Быстро развернувшись, он смотрит на неё сверху вниз: прекрасный ракурс, насквозь блядский; вид не с галёрки даже, царское ложе.
«У меня нет времени, - думает Люций. – Но только не для тебя», - думает и вздёргивает жену за запястья.
Под защитным куполом котлован горящих росчерков. Они тут и вода, живописующая побережья Нижнего мира, и Ахерон, простирающийся через всё государство, и Огненная Бездна. Пламенеющие чресла Ада. Танец костров. Неподвижный и бесстрастный на фоне поединка, что зарождается между парой в зале совещаний.
Вики – дракон, который хочет разорить эти поселения.
В своём воинственном запале она хватает Принца за вóрот и рвёт пуговицы, лишь бы целиком и полностью добраться до его кожи. До этой чёртовой, бесподобной, пахнущей металлом шкуры.
Вероятно, она ещё не определилась, с какими целями.
Но либо трахнет, либо освежует.
– Тю, мазила! – Люцифер вынудил её оступиться, вмазаться лбом в расписного Овна, зарычать от ярости.
– Так и задумывалось! – Не растерялась Уокер, окончательно лишая демона рубашки.
– Если хочешь меня раздеть… - тон игривого кота, влезшего в курятник. Пальцами Люций межует линию по её скулам, пока не замирает на подбородке и не приподнимает тот к себе, - …просто попроси, славная жёнушка.
– В задницу! – Она чуть не прикусила себе язык, пока это шипела, стягивая с него рукава.
– Да кто я такой, чтобы тебе отказывать.
Уокер успела издать невнятный мявк, как её тут же перекрутили, впаивая щекой в сферу стола. Мгновение спустя его руки оказались повсюду: от загривка до талии – промеж крыльев, по плечам, обжечь с боков, замереть на бёдрах.
Вчера они так и не потрахались, и пальцы смели дрожать, пока он задирал подол чистенького, пастеризованного платья.
Не шлюшьего, принципиального, с привкусом «матери Терезы» и вечерних молитв.
– Ты же не станешь заниматься со мной сексом в зале совещаний… перед совещанием?! – Непризнанная поворачивает голову и рассматривает сына Сатаны, мокро закусив губы.
«Губищи, губёхи… не стану, конечно! Как можно совать член в такую хорошую, белобрысую девочку… Потерпим ещё пару тысяч ночей, пока мои яйца не лопнут, а твоя…».
Но поздно.
Он ведёт носом, как гончая, взявшая след.
Чувствует, кое-кто в этой комнате – шлюха.
– Конечно нет, милая, - Люцифер оскалился с искренней, почти детской улыбкой, - это было бы неуместно, учитывая характер мероприятия.
– Супер, теперь дай мне вста… ОЙ! – Лямки белья на женских бёдрах ухнули вниз. – Прекрати, блин! Не сейчас! – Вики попыталась подняться, но её удержали за раздвинутые ноги – хорошо так, не по-христиански расставленные в стороны.
Окажись кто за окнами, выйдет полноправное медицинское обследование.
На стене напротив – огромная голова лося. Акт сентиментального дарения королевскому двору. Кто-то из советников хотел полизоблюдничать, а у папаши было хорошее настроение, вот и результат.
Вместо глаз зияющая пустота – в детстве Люций самолично принял решение выколупать стекляшки из глазниц, чтобы лось не подглядывал. Пропажу заметили, изготовили новые, он отковырял и вторые. За ними – третьи, четвёртые и так, вплоть, до девятой пары, пока его не поймали в совещательном зале с поличным.
Отец наказал хорошей взбучкой.
Но с той поры лося больше не истязали реставрацией.
Сейчас мужчина думает, это было показательно: смотри, я пропишу тебе оплеуху за порчу имущества, но мне нравится твоё упорство, граничащее с упрямством, баран.
В молочном, лунном свете Непризнанная – почти прозрачная, невесомая, тонкая льдинка, а не девчонка.
Опустившийся на одно колено, демон куда ближе к её промежности. И его дыхание она наверняка чувствует кожей.
Не может не чувствовать.
– Я не буду тебя трахать, Непризнанная, - упорствует царевич, - собрание вот-вот начнётся.
– Тогда чем ты там занят, м-и-л-ы-й? – Зверски чеканит Вики.
– Всего лишь собираюсь поцеловать свою жену в благодарность за массаж, как и планировал. – Ладони на ягодицах. Те он сжимает, оттягивает, едва ли не чертит носом инициалы от влагалища до самого копчика.
Очень тихо, на выдохе, Виктория мусолит:
– Губы несколько выше, двоечник…
Но в ответ лишь хмыкают:
– Всегда был слаб в анатомии, но, как подсказывает опыт, здесь меня страшно рады видеть, - и впиваются ртом, проникают языком, напрочь лишая голоса.
– Вед-дёшь себя так, - её коротит, троит; сама про себя Уокер думает, что она нестабильна, как та, кто только что вышел из комы, - будто бы впервые нашёл мой клитор.
– Пока тебе пели массажные песенки, Непризнанная, - мужские губы отрываются с влажным звуком, нехотя, - мне говорили, что если быть достаточно упорным и трудолюбивым, - кончик его языка снова нагло скользит по пульсирующей точки, - то клитор будет там, где ты захочешь.
Почти мгновенно за дело берутся пальцы. Сначала внутрь входит один, но к нему мужчина тут же добавляет второй.
– Но ты соврал, что мы не будем траха…ах!
– Формальности соблюдены. – Жадно втянутый воздух напоминает глоток. – Мой хрен при мне. И хрен ты что докажешь на Трибунале, Вик-то-ри-я.
***
За свою недолгую, но насыщенную при дворе службу Рондент привык к разного рода неожиданностям.
Ему доводилось выводить с собрания беременную Королеву Лилит, когда той стало дурно прямо в вазу эпохи Мин, мигом ставшую вазой эпохи Хрясь.
Ему было не привыкать заговаривать зубы просителям и купцам, которых требовалось помариновать по наушению Милорда.
Он не раз прикрывал зад малолетнего королевича, будь то краденные из погребов запасы Глифта или огромное распятие, которое Люций приволок в тронную залу, чтобы позлить папашу.
Поэтому секретарь обзавёлся полезной привычкой – лично проверять готовность зáмка перед каждым мероприятием.
Зрелище, открывшееся в комнате совещаний, ясно дало понять – зáмок пока не готов к мероприятию. Но, по прикидкам Рондента, минут через десять это должно было быть исправлено.
– Моё почтение, секретарь! – Как это часто бывает, в совете всегда найдутся ретивые, кто явился точно к назначенному часу.
– Здравствуйте-здравствуйте, господа! – Намеренно повышая голос, Рондент прикрыл створку, замирая сторожевым псом. Но прикрыл не до конца. Требовалось контролировать уровень готовности – крики одной девицы, приглушённые камнем стен, служили лакмусовой бумажкой. – Его Величества ещё нет, а Его Высочество сейчас крайне занят расстановкой и просили ему не мешать.
«Всё равно он уже вряд ли прекратит…», - не то чтобы советник придирчиво рассматривал сцену, но композицию оценил.
Локти и волосы Уокер были размётаны по картографическому столу, а ягодицы трепыхались в мужских ладонях. Грудь, больше не скрытая нарядом, подпрыгивала в такт. Поджатые в коленках ноги покачивались широко разведёнными.
Он хорошо запомнил, какого цвета у Принцессы бельё – то запуталось на щиколотке, да там и осталось, - и даже дал ему оценку «Недостаточно нарядное».
Всё остальное, связанное с прессом наследника, вколачиваемое в блондинку, Рондент предпочёл никак не характеризовать – у небожителей свои причуды.
«Да и батюшка ваш – пусть продлятся годы его правления! – никогда не брезговал неожиданными локациями для исполнения брачных обязательств», - Люциферу эта история наверняка известна. Как известна всему двору, каждой расторопной серве, каждому непокладистому слуге, лишённому языка. Почти двое суток Сатана гонялся за Лилит по Чертогу, пока не настиг точно в главном зале.
Рондент считает, это ужасно символично, что сына они зачали именно на троне.
– Так пусти нас на собрание, мы с Его Высочеством вместе покуме… - начал кто-то из архидемонов, пока чиновника не перебил слишком отчётливый, грудной, женский стон.
– Кха-кха! – Секретарь откашлялся, что есть мóчи. – Казначей Мамон на свадьбу подарили дивное полотно, господа. Некто Генрих Лоссов и его «Грех». Говорят, в прошлые столетия картина была исключительно скандальной, но я бы обратил внимание на игру… - и снова этот крик подстреленной, вожделевшей птахи, - …СВЕТА И ТЕНИ в мазках. Она справа от вас, господа. Как вам тонкая работа земного экземпляриста? Знаете, самые верующие из них до сих пор искренне полагают, что греховность заключается в соитии…
***
Люций впервые жалеет, что не умеет по-настоящему останавливать время. Он, наверное, сейчас комичен и эпичен, с этими, хорошо смазанными её вагиной губами и языком, что слизывает остатки; а ещё он – тот ещё лжец.
Понял, что обманет свою жену, едва Непризнанная кончила ему в рот.
Клейкий сок на пальцах. Воздух, пропитанный августовским сиропом. Напряжённые соски́ под платьем, когда она встаёт на кисельных, босых ногах.
Собирается одёрнуть подол.
В принципе куда-то собирается.
Не годится.
– Цыц, никуда не пойдёшь. – Он развернул её, резко усаживая на стол. С королевской небрежностью подцепил лямки сарафана и потащил вниз.
– Но как же совещание?
– Достаточно… достаточно! – Демон чертыхается, когда пряжка его ремня не послушалась с первого раза. – Времени достаточно, Уокер. – На часы он не смотрит, иначе начнёт суетиться. – Поэтому дай-ка себя сюда! – Её задница рывком поднята навстречу, влагалище упирается в освобождённый ствол, а ноги бесстыже разведены вверх и в стороны.
Она что-то говорит, складывает губы трубочкой-дудочкой, но что именно, не понимают ни Люцифер, ни сама Непризнанная.
– И помолчи-и-и, Мисс Америка… - он в ней и выдыхает рот в рот: язык вместо кляпа или проскýры на причастии.
«Давай, ешь, жуй, глотай, женщина, одержимая бесами…», - у этих «бесов» алеющие радужки и кровь на губе, которую она прокусила. Не разрывая поцелуя, не опуская ресниц, он думает про свою жену, как про пиявку, высасывающие любые соки, или как про мутанта. Как про создание, порождённое вне природного замысла – презревшего его.
«Хрупкая, химерная тварь с огромными, кроличьими зенками…», - сейчас, в агонии секса, её глаза разного размера – один полуприкрыт, второй, наоборот, слишком распахнут, - красивое, некрасивое, нравится.
Уокер сама находит опору. Хватает руками татуированную шею, прижимается мокрым, скользким от испарины лбом к другому – такому же распалённому. Ей ужасно неудобно на краю́ стола, но она готова терпеть любые лишения, пока его член внутри и полирует до блеска.
Тесно, что сдохнуть можно.
Вот и задыхается.
У них недолгий разгон – хорошо смазанный маршрут. От ангелоподобной, сероглазой блондиночки до хрипящей, текущей суки, повторяющей на взводе «Ещё! Ещё!».
Это её вторая, ебливая ипостась, на которую он молится. Да, обряд странноват – не все поймут, храмовники осудят, - но в древних языческих культах вокруг фаллоса вертелось многое.
А сейчас вертится Непризнанная.
Вики кажется, она слышит грохот вагонеток, восторженные вопли, в основном – женские. Смутно догадывается, кричит сама. Как на горке в парке развлечений, из которого убрали лишнее. Оставили только его руки, тело, эрекцию. Губы, которыми он впечатывается в ключицу, зубы, которыми прокусывает кожу.
Похабно-кроваво улыбается.
– Прости, Уокер… не мог устоять! – Люцифер не обижен и не зол, но растерял всё своё хвалённое самообладание. Похож на падшего ангела – по настоящему, без всяких «б», - бесконтрольный, мятежный.
Ещё похож на пьяницу в подворотне, который раздобыл заветное пойло. Похмелье нагрянет утром, а пока от предвкушения бутыль холодит ладонь. Туманит рассудок. Пропитывает своими соками ширинку его приспущенных брюк.
Чего он ей доказывает, трахая как в последний раз? У него нет подходящего ответа. Нет даже рандомного, сгенерированного случайным набором слов.
«Ебу тебя, как чужую, краденную женщину, которую на утро надо вернуть», - он её перекрутил.
Ссадил со ствола, потом – со стола, проигнорировал недовольное мычание. Непризнанная больше не могла ни стонать, ни шипеть, мусоля его шею, и только судорожно хныкала.
«Да дам я тебе, дам, не ной!», - смазанный шлепок по лицу. От него она вспыхивает. Включается. Активируется. Рычит. Становится животным.
Это устраивает.
Всегда устраивало.
В каком-то смысле демон – тот ещё зоозащитник.
«Санитар твоего ебливого леса, кикимора таёжная! – Он коротко смотрит на часы, пока прогибает, входит в неё сзади. На циферблате замерли стрелки и от них тянутся живые, скрученные из плоти и смазки нити. Вьются вниз и вверх, как пещерные наросты. Каракули порнохроники. Это могла быть надпись на звёздном небе, считает мужчина. – Что-то типа «Следующая станция – ёбнутся от оргазма», Уокер, но мы забыли пригласить оператора».
Алое на бордовом. Хлюп-чавк. Головка его хера настолько возбуждённая, что он с трудом вынимает ту из славно растраханной девицы.
– Вер-р-рни! – Где-то там, в самом сердце «Нижнего мира», распластанного под Непризнанной, она слюнями капает, давится ими, тонет в океане и сама становится водой, взбитой до пены. – Пожалуйстапожалуйста… ещё одну минуточку! Сукин ты сын!
По позвонкам поцелуи-бабочки. Касания крыльев.
Он почти ложится сверху.
Почти нежен.
Просто без нежности.
Изящные мослы, хрупкие косточки.
Ему всегда было странно, что она не ломается, не сминается глянцевой бумажной рекламкой под его весом. Но на этих костях вдоволь тоненького мяса. Однажды в академии Уокер нацепила на себя сотканный из кучи шнурков бондаж – хотела попрыгать на нём развратной соблазнительницей. Ну и получила то, чего желала. Не сразу конечно, сначала стояла по-собачьи, старательно беря за щёку и облизывая яйца. На ворсистом ковре под идеальным углом – чтоб задница и ляжки точно в зеркале напротив.
Шнурки на ногах перетянули филе, жопа – чуть покачивалась от любого толчка.
Он был вынужден встать, не только вставить.
Встать и взять за загривок. Членом вбиваться до гортани. Слушать булькающие звуки. И не сводить с отражения глаз.
Когда он кончил ей в глотку, его хрен не собирался опадать.
– Вчера ты заикалась о разводе, Принцесса Ада, - теперь Люций берёт её за шею. Не «под» и не по соседству. Просто смыкает обе пятерни и начинает ту сжимать. Использует, как рычаг – за неё же держится. – Никогда на него не рассчитывай!
– Мх-не дых-шат не кх-чем!
– Пусть тебя не вдохновляют чужие истории здешних разведёнок, - дóлбится всё быстрее, чувствуя, как близки они к финалу, - я тебя скорее придушу, чем отпущу. Поняла?
– Ид-хи на хуй! – Сиплым свистом.
– Не могу, там тобой занято, - он ослабляет хватку. Лукаво приникает к её ушку – то давно сгорело со стыда, а теперь чадит жаром. Но это на мгновение, чтобы снова вдавить в шею пальцы. Больно? Пусть больно. Больно всегда равно «живая». – Ты меня понимаешь?! Я не могу, не хочу, не желаю без тебя, Виктория! Нет таких условий, при которых я буду думать о разводе с тобой, родная. Их, блять, просто нет! Если ты изменишь мне, я убью тебя. Если ты предашь меня, я убью тебя. Если ты сдохнешь, я достану тебя из Небытия, хорошенечко выебу, выверну наизнанку, а потом ещё раз прибью и прикажу сделать из тебя чучело, возле которого стану трахать всех прочих баб несчастным вдовцом!
Никого он, конечно, не убьёт. Однако, думать сейчас, в ней, хрипящей от экстаза и асфиксии, именно так, особенно приятно.
Люцифер бы добавил «если ты меня разлюбишь» к списку бракоразводных намерений, но, во-первых, его невозможно разлюбить, это всем известно, а, во-вторых, эту мысль он всегда выгоняет вон, на мороз, пусть там корчится.
Остаётся вздёрнуть блондинку со стола, прибить к полу.
– На колени. Рот. Смотри на меня. – Речитативом. Хриплым телеграфом.
Уокер едва не падает, но распахивает глаза и высовывает язык – распухший и сухой. Траханное великолепие заключительного акта.
Сама тянет руки к члену, заставляет финишировать в пару аккордов.
У неё губы и подбородок, залитые его спермой: «Смешные, блять, молочные усы…».
– Чёрт тебя дери, Люций! – И она ругается, и облизывается.
– Извини, промазал, - нахально врёт демон: не промазал, так и планировал. Пусть отмывается от него, пусть провоняет им – меченная, конченная.
– Что это вообще было? – Вики быстро-быстро влезла в трусы и поправила лямки сарафана. – Игривое деструктивное настроение?
– Ебливое деструктивное настроение, - ути-пути, святая невинность. У Люцифера глазки мальчика-зайчика и улыбка сына Божьего, никак не наоборот. С таким лицом приглашают на проповедь и несут добродетели к пигмеям-людоедам, не опасаясь быть съеденным, ведь «мой Господь защитит меня». – Транспортир и циркуль, м-м-м! – Он обольстительно изогнул губы, - никогда не мог устоять!
Почти сразу мужчина напрягает слух, ещё раз коротко смотрит на часы и матерится.
– Что случилось?
– Там, за дверью, собрание пенсионеров, жаждущих моего молодого тела!
– Как?! И они тоже?! – Она подыграла, притворно охнув, и улыбаясь своей идеальной пастью.
– Ничего не поделать. Чертог стóит оргии.
– Тогда не буду вам мешать, - хихикнула Виктория, узнавая фразу «Париж стóит мессы», - и уйду по коммуникациям! – Распахивая окно, она становится дикаркой. Ужасно симпатичная девица, собравшаяся улететь.
В последний момент демон всё-таки перехватывает её за руку:
– Уокер.
– Да? – Обернулась и пропала, потому что смотрели на неё снизу вверх тем особым взглядом, от которого внутренности скрутило жгутом. – Да, Люций? – Вышло писклявенько.
– Нет, ничего, - он заухмылялся. Гадский гад, безбожное чудище. – Просто хотел сказать, что ты – очень красивая.
– Нравлюсь тебе, да?
– Самую малость.
Она положила ладонь ему на макушку и вдруг потянулась навстречу:
– На полшишечки, угу.
– Рад, что тебе приходило это в голову.
– И в голову приходило, и не в голову приходило… сегодня всем досталось. Много наших полегло! – Ну что это за рыцарское посвящение у круглого стола? Девушка склоняется ниже, ощущает запах его потных после секса волос, проводит там носом, достигает щеки, а потом впечатывается в скулу поцелуем, даже не видя, а чувствуя, как этот вальяжный котяра сияет. – Просто хочу сказать. Ты. Тоже. Мне. Очень. Нравишься.
***
Судьба оказалась не лишённой чувства юмора злодейкой.
Когда, по возвращении с совещания, Сатана видит мигом опознанный камзол в чреве коридора, когда замечает длинное, тёмное полотно волос, струящееся вдоль лица, когда свет ночного, единственного факела бликует от пуговицы, перешитой взамен утерянной, он решает, он либо сошёл с ума, либо умер как-то совсем не так, как сулило ему зеркало.
Он слышал, покинутые любовники иногда представляют подобные встречи. Мол, она явится незвано, а он… что ж, он будет идеален и при параде. Ведь, сколько верёвочке не виться, кто-то кому-то должен что-то доказать. Может, «смотри, какой я стала» или, наоборот, «смотри, кого ты потеряла».
Он слышал, брошенный рассудок придумывает сотни выигрышных сценариев. В одних – прописнóе равнодушие, в иных – случайный трах, в третьих – прощение.
Он слышал, этим фантазиям отдаются полностью, пока не отболит. Слышал, но никогда не мечтал, не думал – не хотелось.
Откуда-то знал, со своей первой и единственной женой он не встретится, как и знал то, что Лилит жива, здорова и доплыла туда, куда стремилась. Не было у него ни писем, ни доносов, ни сведений, но была чуйка, которой верилось.
Почему же сейчас чутьё подвело, а глаза не обманывают?
– Добрый вечер. – Из темноты кабинета Король шагнул в полном спокойствии, а едва захлопнул рот и вгляделся в замерший силуэт, нахлынули эмоции. Кулаки сжались, глаза налились красным и разобрало такой живой, такой молодецкой яростью, что он вынужденно хватается за барельеф на стене, иначе шарахнет в дамочку столпом энергии и сотрёт в порошок. Мраморный лик под ладонью крошится, а по волосам-змеям, некогда расходящимся вокруг Медузы Горгоны, бегут трещины. Да и плевать! – У меня всего один вопрос. Как ты посмела сюда явиться?!