Тридцать четвёртая притча: Расхититель гнёзд (2/2)
«Как мы здесь очутились, Непризнанная? Почему?».
Люцифер нашёл её в библиотеке – мирную, спящую. Это соседствующие характеристики, они работают только в паре.
Уокер окружила себя стеной из книг, и по корешкам показалось, что она читает всё подряд. Ему знакомо это состояние: он тоже занимался подобным в январе, в феврале, в марте, оклемавшись от ранения. Занимал себя чем угодно, чтобы не свихнуться.
Чтобы просто не думать о том, о чём думается.
Будить не стал, где-то на пороге библиотеки растеряв свою злость. Такая она была маленькая, красивенькая и неудобная на полу, среди книжек – слишком неподходящая, не уместная к интерьерам дворца, неестественная в своей эмбриональной позе, что только на руки взять и обратно отнести.
Когда положил в кровать, долго ещё пялился, в основном на макушку – хотелось влезть туда, добраться не столько до памяти, сколько до мыслей, перерыть-ощупать каждую: «Я совсем тебя не знаю, Уокер, это сводит с ума. И никакой подорожник из стрипсов со «Сплетницей» не спасает, не помогает в узнавании. Никакой твой лёгкий тон не примиряет. Скажи мне уже хоть что-нибудь. Не отшучивайся, не скрывайся, не беги от меня. Мы можем воевать с врагом, когда знаем, что враг есть. Но с кем я должен сразиться в твоей башке, если оба мы делаем вид, что у нас полный порядок? Только взгляни на нас. Охуеть, какие мы – красавчики, какая искусная подделка для толпы. Сын Сатаны и дочь серафима. Молоды и горячи – блядские лица с блядских обложек! А что брак попахивает беззаконием, так это ничего, даже интереснее, пикантнее и даёт простор для сплетен».
Демон думает, он мог родиться слепым, глухим, немым и оставаться в счастливом неведении. Не встречать Уокер, не видеть её, не слышать, не пропасть без вести. А потом понимает, нет, не помогло бы, у него не было шансов на спасение, он должен был в ней увязнуть.
Она настолько не в его вкусе, что он просто меняет вкус.
Глянь, Люций, какая сумасбродная, наглая, чудаковатая девица весло украла и куда-то тащит? Некогда объяснять, хватай её и тащи в берлогу!
Если вдуматься, дела у него шли неплохо, но только до шестой, верхней строчки. В ту Люцифер, как ни вглядывался, не разобрал ни слова.
С тем же успехом в руке можно было держать ужа или ежа – вышло б эффектнее. Он – выхолощенный, в кресле, с волосами, мокрыми после фехтования, - чуть прикрыл ресницы и внимательно смотрит на ежа.
Ëж охуевает вместе с присутствующими.
В библиотеке толпа первокурсников под предводительством Геральда. И явившись сюда читать, сын Сатаны решил, он не станет слушать их трёп.
Неудивительно, что только этим и занимался.
– Свитки и книги с черномагическими обрядами – хищные вещи. – Учитель усилил голос и теперь тот подвывал в каменных стенах. – Но здесь, в Дилигéнте, вы не найдёте таких, которые могут покалечить вас физически или ментально. Что, Мими? Оставить травму в душé? Какой-какой открытый гештальт? Закрой его, дочь Мамона. Осень на дворе. – Педагог буркнул под нос, - начитаются своей психологии… - и сразу же продолжил, - со времён Хартии Повиновения «злые» рукописи строго протоколируются и хранятся либо в Запретном хранилище Цитадели, либо в личной библиотеке Владыки. Вам, студентам, изучать тёмные искусства предстоит по переписанным изложениям, не способным нанести вреда.
– Ага, - хмыкнула Моника, - и когда на меня нападёт враг, я ему просто продекламирую сто десятый параграф, не способный нанести вреда!
– Молчать. – Громыхнуло под потолком. – Противостоять в бою можно массой легальных средств, например…
– Народным танцем! – Поддакнул кто-то из записных шутов.
– Или парочкой анекдотов!
– А то и…
«Бла-бла-бла! Лекция, что вышла из-под контроля после первого, бездарного смешка», - от дебильного гогота замутило. В иные времена Люций бывал ему рад: не в его природе отрицать священное право сорвать чужой урок. Но именно сегодня блеющий хохот портил пастораль – отвлекал внимание от него, вальяжно утонувшего в тени, и дарил одобрительные взгляды здешним клоунам.
«Срочно. Нужно. Что-то. Сделать», - в голову не пришло ничего лучше, как шумно хмыкнуть из своего троноподобного лежбища.
Как по команде несколько девичьих голов повернулись в нужную сторону, облепив его фигуру глазами. Сын Сатаны равнодушно-скучающе потянулся в ногах и почти расслышал этот писк – да, он в курсе, как он хорош, оплата презентационного материала ожидает на выходе, трусáми мы не принимаем.
Помладше ему нравилось проделывать этот номер просто так, как коту нравится тереться о дверной косяк – потому что может. Но сейчас, хоть он никогда себе в этом не признается, имелась цель.
И «цель» ни ухом не повела, ни башки не повернула.
«Повести ухом», «лезть из кожи вон», «заигрывать бровью»… какого хрена эти присказки всегда связаны с плотским и телесным? Высшие они существа или кто?
В какой-то момент Люцифер задумался, а не перегнул ли он с театральщиной. Но вот они, живое доказательство из поплывших девиц, что намеренно, чаще нужного, шмыгают мимо.
И нет у тех никакой шкалы оценок актёрского мастерства.
И каждая готова прямо тут вручить свой «Оскар».
«Ликвидация магазина конфет со вкусом женщин, - прогундел внутренний голос и мерзко поинтересовался, - как думаешь, она вообще в курсе, что ты тоже в библиотеке?».
Вместо ответа зазвучал вопль Геральда:
– Уо-окер, положи это! Немедленно бро…
Шумный хлопок энергии прервал учителя.
С дальних стеллажей попадали книги.
К несчастью, ни одной Непризнанной не пострадало.
– Это Рука Воров, - Мими вздёрнула соседку с пола и благородно перетряхнула сумку в поисках салфеток, - защищает летописи от похитителей. На, вытрись, Золушка, вся рожа в саже!
«Не стирай, Уокер, тебе так больше идёт. Соответствует твоему происхождению», - мстительно подумали из кресла.
– Что ж. – Геральд закончил ликвидировать последствия магии, - поблагодарим Вики Уокер за наглядную демонстрацию защитных чар. Именно их мы сегодня с вами будем проходить. Работаете в парах. К концу занятия вам нужно сдать заколдованный Рукой Воров предмет. Да, Мими, любой. Да, румяна подойдут. Да, можно и тушь. Да, и гребень сгодится. Зацелованный портрет профессора Фенцио? Да пожалуйста! – Закатив глаза, мужчина рявкнул, - и, упреждая дальнейшие твои расспросы, которыми ты тянешь время, дочь Мамона, сразу подытожу: заколдовывай, что хочешь – зонт, пояс, куртку, плащ-палатку, карманного дракона или пару шахт, завалявшихся в твоей торбе. Мне всё равно!
Звенящий звук отвлёк от мизансцены. В паре метров от Люция грудастая девица с копной коротко стриженных волос поднимала с пола кулон, презентуя свой лучший, поясничный прогиб.
– Ой, прошу прощения, - она мурлыкнула, картинно хлопая глазками, - я уронила, - чтобы тут же метнуться обратно, к группе.
В любой иной ситуации он бы поставил за эту жопу семь из десяти. А сейчас и не рассмотрел толком, отмахиваясь от назойливого, свербящего в голове «Жаль что не та, не другая».
С той, с другой, ему и его фантазии хватило полуденной ванной.
Коза Уокер даже не догадывалась, что испортила старшекурснику всё мытьё отменным нытьём. Сначала прыгала-скакала под веками, а потом решительно из-под них ускакала, оставляя со стояком в мыльной воде.
Пришлось как-то подлатывать собственный Олимп, на котором не было места непризнанным.
Под ледяной водой, злой, возбуждённый, мрачный – Люцифер яростно тёрся мочалкой и думал, что ни разу не похож на розового поросёнка в пенных пузырях.
И всё это – какое-то дикое свинство, и сам он – свинья.
Трансляция?
Дело в ней?
Нет, этот дар так не работает. А, конкретно в её пустоголовом случае, он вообще никак не работает.
Только, какого-то Лешего, чёртов поцелуй до сих пор печёт щёку.
Парковка, пригород, прокатная контора.
Пиздец, в этой истории всё должно начинаться на «п»?
Пахнет сортиром и помоями. Ну вот, опять это «п». И антураж – ни разу не роскóшество.
Когда он назвал ей адрес отеля, она завертелась юлой, исполняя диковатый, триумфальный танец, а потом накинулась. И последнее, что он запомнил, её горячий, восторженный взгляд и губёхи дудочкой: «Спасибо! Спасибо огромное!».
Дальше сплошные фрагменты – разлетающиеся на куски обломки галактик.
Демона затапливает чужой не-энергией: Непризнанная «сосёт» отовсюду, до чего может дотянуться, а выборка на Земле не велика – тянет из цветочков-лепесточков. Они не имперские, но их тоже создал Шепфа, значит есть «божья искра».
Щека плавится, тает, он начинает думать, он – как тот, потопленный в лаве киборг-убийца из второго «Терминатора», старого популярного кинодерьма у них, у людей.
И вот уже не остаётся никакой холёной кожи. Была, да вся вышла. Теперь там ощутимое клеймо, чёрная метка, химический ожог до кости.
Утыкаясь в книгу, Люций снова, якобы невзначай, проводит ладонью по лицу – ему не стыдно. Это всё подлая рука-предательница, раздутое эго, плохая погода за окном, внезапная аллергия на пыль и влияние всех, прочитанных у папаши черномагических свитков – настоящих, а не этих, школьных, воняющих фальшивкой.
С самого детства он слишком избалован выбором без выбора. Немудрено, что на женщин это тоже перекочевáло. Про него ходит слава плохиша, нахального ловеласа, что переёб академию вдоль, затем – поперёк, и теперь ни один сэндвич на завтрак не обходится без чьего-то разбитого сердца. И основания, наверное, есть: ему тоже было семнадцать по земным меркам лет, когда женщина хороша уже только тем, что она – женщина. Но не сейчас, не в двадцать шесть, не с этим налётом «каков он злодей».
Потому что.
Откровенно говоря.
Люцифер никогда не считал себя злодеем.
К нынешним годам его симпатии давно известны. Он любит кофе, утопленный в молоке; любит, когда мышцы гудят после спорта; любит упругие, крепкие, женские бёдра; любит длинные волосы – те удобно мотать на кулак.
Он без ума от запаха летней кожи – однажды они были вместе с Ости в Лите, и та загорела за какие-то пару дней. Поцеловав её шею, на несколько мгновений он уверился, что влюблён.
Ему недостаточно быть успешным, ему нужно быть лучшим: это касается всего – учёбы, Крылоборства, секса.
Он терпеть не может всех, кто жуёт сопли – иди и делай или не манди. Его папаша, вероятно, эффективный, мотивационный оратор, раз сумел посеять своё «Если ты справился с задачей плохо, значит ты с ней не справился». Это отлично сочетается с собственной Люциферовой ленью: лучше сразу сделать хорошо, чем потом сто раз переделывать.
Он знает всё о собственных, скрижалями прописанных на подкорке вкусах: перечень из кучи пунктов не сочетается с Вики Уокер – слишком высокой, худоватой, бледноватой, остролицой, с порнушными губами и въедливым хохотом.
«Ты точно не привлекаешь меня, как женщина, но ты – женщина. И чем-то, мать твою, я всё-таки привлечён!», - ответ барахтается на поверхности – простой, дешёвый, пластиковый, как уточка в ванне.
Непризнанная лишена пиетета. Не просто явилась со своей дерьмовой Земли со своими дерьмовыми догмами о «демократии, равенстве, братстве», но ещё смеет тем следовать.
И с сáмого начала, с сáмых заводских настроек, с сáмой базовой комплектации она ко всем относится одинаково. И у неё, без шуток, по-настоящему все равны.
Люций в блаженном ужасе: оказывается, так было можно.
Он видел, как она здоровается с обслуживающим персоналом, что пять дней в неделю торчит в Школе, а не в Журе, отмывая их толчки и душевые.
Он видел, как она развернулась в коридорах и пошла обратно, лишь бы только открыть Каину дверь в аудиторию, когда тот тащил стопку книг, превышавшую его собственный вес.
Он видел, как обомлел его товарищ и не смог ни вякнуть, ни буркнуть дурацкого «Спасибо». Видел и прекрасно того понимал: лет пятнадцать назад непризнанных было принято гнобить, сейчас – просто не замечать, но Уокер не оставляла шанса её не заметить.
Стало невыносимо грустно за мироздание в целом, за Чёрных драконов, что исчезли с лица Империи, за каждого сироти́ношку, оставшегося без отца с матерью, и за себя в частности.
Вот за себя – особенно.
– Что читаешь? – Он не сразу замечает безвкусное платье, переваривая её пришествие. Но потом оценивает и одёжку. Римская тога? Наряд для беременных? В любом случае, это тоже не в его вкусе. Беленькое, молочненькое, с блестяшками. И кто на такое позáрится?
– Не донимай меня, я не буду заниматься благоустройством твоей половой жизни в стенах Школы, Уокер.
– Отлично, потому что я как раз согласовала своё участие в гэнг-бэнг пати, куда ты не приглашён. Так что читаешь, Люций? – Она не стала ждать, тыча этими своими пальцами в корешок.
– Тебе какое дело? – Книжку он, конечно, дёрнул. Выходит, что сильно, раз Мисс Жабий Рот пошатнулась, делая крохотный шажок навстречу. Потом отложил «увлекательное» чтиво, вспомнил всё, что знал о контроле, додумал всё, что мог о нём не знать, откинулся в кресле, ухмыльнулся, провёл рукой по волосам… блять, он бы и полы тут вычистил, если бы уборка гарантировала спокойствие. – Ты прилипла, чтобы что? О чём-то поговорить?
– Ну конечно! – Девица просияла. – У тебя есть рот, у меня есть рот, они созданы, чтобы общаться. – После такой формулировки думать о «Способах простейшей коммуникации от Древнеединства до нынешних времён» расхотелось окончательно, мысли лезли не те. – О тебе поговорить хочу.
– Обо мне?
– Ну да.
– А кто ты такая, чтобы говорить со мной обо мне?
– Я та, кто знает, что такие парни, как ты, очень любят, когда им сосут.
– Что?.. – Он уверен, ему послышалось. Он полагает, это лихорадка – редкая и земная, распространённая плебейской девкой по всей округе. Он почти согласен сходить в больничное крыло и пожаловаться на галлюцинации.
Но всегда остаётся это крошечное «почти».
– Что «что»? – Виктория недоумевала. – Говорю, ты – из тех парней, кто любит поговорить о себе.
– Непризнанная, пять минут диалога, а он до сих пор бессмысленный. Скажи, ты всегда такая?
Она – само очарование:
– Такая милая?
– Такая тупая.
– Сам дурак. – Без малейшего намёка на обидки. – Ладно, кое-что в этом мире стабильно, например твоя агрессия. Никогда не переобуваешься.
– Рад, что помог тебе укорениться на твоём дне пищевой цепочки. Свободна.
Сейчас она вернётся к своему курсу и всё образуется. Главное – верить и ждать. Примерно так в далёком детстве гувернёр рассказывал ему о принципе образования кристаллов.
Не поверил.
Не дождался.
Наклонилась Уокер сначала низко, а потом близко, посчитав, что одного низко недостаточно, и заговорила таким ужасным, таким горячим, таким дружеским шепотком точно в ухо, что он почувствовал, что сейчас умрёт. Прямо тут умрёт, в рассвете сил, красоты, молодости, а почему, от чего, сын Сатаны сам не знает.
– Пока Геральд вышел, - «Трахнуть тебя в этом кресле под аплодисменты сокашников?», - спаси нас пожалуйста, - «Поставив раком?», - мы не знаем, с чего приступить к выполнению задания, Люцифер. Не подскажешь, какую взять литературу, чтобы… - он не слушал, но всё слышал, занятый подлокотниками. К тем прилипли пальцы. Если Непризнанная приблизит губы ещё на дюйм, они коснутся его мочки, и тогда та тоже пострадает. Сначала щека, теперь ухо… Выходит, девица постоянно на него покушается.
Но когда она заканчивает.
Когда чуть отстраняется, сиропно-заискивающе заглядывая в глаза.
Когда от неё не исходит ни намёка на похоть.
Он благоволит своей внезапной шизофрении и полной потере вкуса. Копирует движение, выдыхает в девичье ухо, и шепчет тем же заговорщицким тоном:
– А что мне за это будет, Непризнанная?
У неё хитрый прищур, чуть поплывшая кайма стрелок, беспечные, бессмертные черти в радужках: ей не страшно, не робко, не кокетливо – ей нормально. Это не нормально. На его месте может сидеть любой другой, знакомый ей старшекурсник, и суть задачки для неё не изменится.
«За всю группу пиздюков пришла попросить, только гляньте».
– Слава и почёт, Люций… слава и почёт!
– Найдёшь про Руку Воров в «Истории магии», неудачница.
Ни строчки не отыщет.
Но демон он или кто?
Будет уроком.
– Вот спасибо, добрейший из дьяволов, - вытягиваясь в полный рост, она снова лучезарный объект. Сгусток радиации. Жёлтый «гигант», отравивший лучевой болезнью. Ухо у него горит, и – мужчина уверен, - вот-вот отвалится.
– Запишу в своё резюме.
– Кстати, - Вики развернулась, но в последнюю секунду зыркнула через плечо, - если делаешь вид, что читаешь, не держи книгу вверх ногами. На моём месте могла быть та, ради кого ты пришёл сюда красоваться, а это фиаско, братан.
К своему великому счастью, Люцифер совершенно не умеет краснеть.
И отсутствие этого навыка продолжает служить во благо.
– Ваше Высочество, хотел сказать, - секретарь неловко мнётся, семеня следом. Они производили опись в восточной оружейной и теперь направляются в западную. – Вдруг у вас есть какие-то ваши дела, связанные с торговлей теми товарами, что интересны мне… - он лавирует в аккуратностях и заканчивает скороговоркой. – Хотел-сказать-что-это-может-быть-причиной-для-беспокойства!
«Только этого ещё не хватало», - ладно, Люций знает правило снежного кома. С горы катится снежок, который к подножию превратится в лавину.
– Что слышал?
– На улице Падших есть одна лавчонка, где торгуют земными гаджетами…
– В курсе.
– Хозяин тамошний откуда-то осведомлён, кто учредитель.
– Один учредитель?
– Да, молодой лорд, прозвучало ваше имя.
Что Торендо – опарыш, которого давно следовало раздавить, королевичу известно. Он вышел из доли ещё в начале лета, а размозжить серафимскую башку хочет с тех времён, когда узнал, что советник – педофил.
По тем же причинам не опасался мести: Торендо не рискнёт молоть языком, с кем конкретно вёлся бизнес, потому что яйца этого извращенца в руке у царевича.
Выходит, ошибся?
«Что изменилось? Почему ты не зассал рассказать обо мне?», - есть только один верный ответ: тот, чьи свидетельские показания о серафиме-извращенце Трибунал мог счесть надёжными, уже не сможет их дать.
– Я решу этот вопрос.
– Милорд, я…
– Благодарю, Рондент. – Отрезал Принц.
– Я просто хотел сказать, что это замечательная торговля! – Такое живое, искреннее лицо у советника Люцифер видит впервые. – И не в моей компетенции доносить какие-то случайные пересуды вашему батюшке, - заканчивает сияющий, как монета, Рондент.
– А почему камеры пусты?
В своём полуподземном шествии они очутились в казематах, в народе именуемых королевской тюрьмой. Когда-то, на заре Нижнего мира, этих темниц хватало, чтобы держать всю, распоясавшуюся шваль. Но государство росло, плодилось, размножалось, вместе с ним росло число преступников.
В конце концов, на втором из Кругов был возведён воистину масштабный огрызок исполнительной власти, где мотали срок за существенные нарушения. В сидельцах – не только местные, туда же свозили подсудимых из Верхнего мира. Но это пока Цитадель не обзавелась собственной «Бастилией». Эрагон ещё прилично продержался, делая вид, что в Раю – сплошные штиль и безмятежье, что там не крадут ливры, не зажимают девок и не втыкают кинжал в пьяном угаре.
– Так амнистия, молодой лорд. По случаю вашей свадьбы.
Ах да, виртуозная мистификация гениального шоураннера. Отличный повод осчастливить пройдох, не заплативших налоги, да мелких воришек. Иных в подземельях дворца не держали.
Никому не нужно соседство убийц и предателей с монаршей семьёй.
И в первую очередь это не нужно самóй семейке.
– Несколько часов назад я общался с леди Наги́рой, они с Её Высочеством вернулись во дворец к семи вечера.
В ответ – сухой кивок.
«Спасибо, Рондент, но не от всего сердца, - Принц коротко глянул на часы – обычные, земные, бессовестно дорогие там, в её Нью-Джерси, среди Улисс Нардинов и Ролексов. – Срань какая! Почти десять…», - он поджимает губы в полумраке и хочет от самого себя отмыться.
Но всё ещё меньше, чем бегать с криками «Кто-нибудь видел мою девчонку?».
У «вдруг» есть традиция – случаться внезапно, вдруг.
И сейчас это «вдруг» тоже происходит без предупреждения.
В месте, где подземелье расходится в три стороны, Люций, не веря ощущениям, замирает. Нет, никаких ошибок, Уокерскую энергию он различит даже после смерти, поэтому твердит себе «Хватит таращиться в ту сторону, не привлекай внимания».
Если пойти прямо, они окажутся в оружейной, но по-настоящему смертельное орудие притаилось слева, и Принц мгновенно принимает решение.
– Советник, произведёшь вторую опись самостоятельно.
***
Виктория Уокер не читала всё подряд, но уверенно создавала видимость. Чутьё подсказывало «Не демонстрируй свои пыльные, антресольные находки, иначе они отберут у тебя то, что ты уже себе присвоила».
Целый ларец, заполненный амбарными книгами в кожаных переплётах.
Каждая – исписана убористым, женским почерком.
За эти дни Вики почти привыкла, что в строчках у «С» смешной, задиристый хвост и что Лилит обожала рисовать на полях.
То, что дневники принадлежат её, сгинувшей в неизвестности свекрови, стало понятно с первого предложения. «Этот ревнивец, посланный мне в мужья, невыносим, он приставил ко мне своих соглядáтаев. Думаю, когда они зазеваются, я прирежу их на грядках», - и не захочешь, вычислишь автора.
«Вот так внезапное родство душ!», - присвистнула Непризнанная и больше уже не отрывалась от летописей, не могла перестать читать, тратила на это всё свободное время.
Но дневниками книги, конечно, не были.
Не в прямом значении слова, не тем блокнотом с розовым пони, что водился у Виктории в юности: «Дорогой дневник, почему всем нравится Эдвард Каллен? Он же стрёмный!».
Сотни страниц испещрены идеями, реформами, чем-то тем, чему подходила формулировка «технологии, опередившие время»: подвесные сады, корабль на воздушной подушке, система каналов, способных остудить горящие земли, здания-гнёзда… всё больше погружаясь в мир Лилит, Вики вдруг поняла, что должны были чувствовать первый авиатор, первый инженер, первый архитектор, наткнувшиеся на свитки Леонардо Да Винчи.
Знаменитый итальянец определённо родился не в свою эпоху, но мечтал широко, смело. Не мог реализовать и четверти своих идей, зато, века спустя, его чертежи со схемами вдохновят сотни учёных умов и толкнут технической прогресс вперёд.
В школьных учебниках о матери Люцифера писали мало, с заметной ненавистью: «кровожадная воительница», «безумная и беспощадная главнокомандущая Легионом во времена Многовековой войны», «опасная и верная своему мессиру демоница», «порочный суккуб», «Хранительница Блуда», «инфернальный, падший элуантроп в своей второй ипостаси» и ещё с десяток нелицеприятных эпитетов.
Но, зарываясь в записи глубже, Непризнанная обнаруживала совсем иную Королеву – всё ещё слишком юную, чтобы связать себя узами брака, не готовую к материнству мечтательницу; учёного-первооткрывателя, агрария-любителя, мореплавательницу-фантазёрку.
Когда у тебя всё не то чтобы плохо, но ни шатко, ни валко в стоячей воде, узнать, что ты такая – не одна, сродни́ откровению. Поэтому нет ничего необычного, что, разбираясь в словах-чертежах, ныряя в формулировки-концепции, у Непризнанной случилась ментальная близость.
Или, говоря по-простому, полный, душевный «мэтч».
«Я как будто спойлер к грядущему читаю, - в какой-то момент осознала девушка, - с заведомо известным финалом…», - которого она не хочет.
Не себе.
Не ему.
Не им.
Вчерашняя ночь в Тáртаре закончилась ничем, но это как рассудить. Да, сундук она не нашла, но познакомилась с И и договорилась об услуге. Он разыщет ей жаропрочную «люльку», а она заплатит ему за помощь.
Уокер и чёрт условились встретиться на городской ярмарке вечером тридцатого августа. Это значило, у неё есть ровно два дня, чтобы найти содержимое для огнеупорного сундука.
В записях Лилит смутный намёк – то, что нужно, припрятано в катакомбах. Но с катакомбами проблема, они извилисты, велики́, а, местами, захламлены.
План подземного «города» тоже достался «по наследству» по чужой материнской линии. Исходя из дневников, аналогичный, составленный Рондентом чертёж имелся и у Сатаны.
Впрочем, припомнив карету на июньском Балу, студентка сделала вывод, катакомбы заброшены, подзабыты дворней, ими не пользуются.
И уже решила – этот зелёный свет загорелся для неё.
Она начала с входов, обозначенных во дворце. Из пяти лишь два оказались рабочими.
Чуть позднее был обнаружен спуск в казарме гвардейцев.
Ещё один сиял крестиком в Холле Привратников. Впрочем, идти в курильни Виктория не рискнула: Королевский холм – не просто «конюшня» с драконами, они живут в чреве горы, как в естественной среде обитания, сносят и высиживают кладки, размножаются, а к чужакам проявляют агрессию.
И пока Непризнанная не знает, где в столице можно найти ядрёную, словно баблгам, урну для праха, куда её упакуют после такого похода внутрь скалы, она его откладывает.
Да и чести много – помирать сразу после свадьбы.
Она не даст недовольным дочкам знатных Домов повода возликовать.
– Дамы, вы слышали, что Аграфене, наследнице Салáра, смогли восстановить лицо в столичном лазарете? – Рэджина решительно хлопает крышкой рояля и задаёт тон сплетням. Все они в салоне Кари́нды, вдовы какого-то Унгáра. Но хозяйка не любит это имя и просит называть себя «Ми́стрис».
– Аграфена – супруга одного из фабрикантов. Богатые, но не родовитые. – Тут же подсказывает Наги́ра. У неё дикторский шёпот – чётко, быстро, по делу.
– О древние моши! А что слушилось с бедняшкой? – Шепелявит одна из старух. Впрочем, молодых больше и бабка выделяется.
– На неё напала субантра в Пустошах. Объела ей нос и уши. Муж и брат уничтожили тварь, но дама была совсем плоха – на грани.
– Какие страсти. – Елизáздра сидит на противоположной стороне полукруглых диванов, которыми заставлен крытый, зимний сад. Дымит опиумным кальяном, хотя тут его называют «лулавá», с ударением на последний слог – душное безобразие душных тёток. – Небось лекарь Каземир «чинил» девчонке личико?
– Он самый, Елиза. Откуда знаешь?
Рэджина переглядывается с танкером в корсете, как добрая приятельница. Наверное так оно и есть. «Елезалезла» – в каждой светской бочке затычка, а мать покойного Винчесто из тех демониц, которые молодятся, водя дружбу с юностью.
Но открытием было не то, что все эти женщины прекрасно друг друга знают, а отсутствие дружеских, известных Уокер лиц. Она до последнего верила, что увидит на «крыссовете» Мими, только дочерью Мамона тут не пахло.
– Леди Виктория, - улыбается Наги́ра, видя, как её подопечная раздосадована, - ваша подруга никогда не посещала и не посещает подобных мероприятий.
– Почему?
– Потому что у дочери Мамона нет нужды заработать очки влияния, заполучить ценного союзника или удачно выйти замуж. У неё есть самое громадное состояние за всю историю Империи.
– А я здесь ради какого пункта?
– Полагаю, третий уже не актуален, - подмигивает демоница, - так что ориентируйтесь на первые два.
Не было и Матильды, хотя хороший, женский трёп мама Ади уважала, а вот её саму – не все и не везде.
– Матильду вы встретите на других, схожих вечерах, но не у Кари́нды, - Наги́ра – энциклопедия знаний. Скабрезных, полезных и не очень. Пожалуй, надо будет выяснить, как, проживая в Ци́бии, можно быть настолько осведомлённой о делах столичного серпентария.
Прежде, чем разродиться ответом, Елизáздра манерно выпускает синеватый дым в потолок:
– Каземир наблюдал мать моей сестры с драконьей болезнью. Славный малый. Увы, из народа.
– И как это мешает его таланту врача? – Несмотря на упреждающий тычок Наги́ры, промолчать Виктория не могла, да и не хотела.
– В общем-то… - и снова этот дымный смрад, - …ни чем не мешает, но шансы передать дар наследнику или наследнице равны нулю. Магия крови. Будете проходить на старших курсах, Ваше Высочество, - старшая герцогова дочь источает равнодушную уверенность.
– Какая интересная тема, - теперь говорит Наги́ра. Возможно, только для того, чтобы Уокер не продолжила дуть на тлеющие ýгли. А, быть может, она и сама не согласна с этой мясистой каракатицей. – Если не ошибаюсь, в последних исследованиях, сделанных вашим супругом, Рэджина, кровное наследование дара стои́т под больши́м вопросом.
– Погодите-погодите. Дети наследуют энергию, и чем мощнее та у родителей, тем больше её концентрация в потомстве, - в полемику вступает ещё одна дама.
– Всё верно, Яшма, но дар – не энергия, - улыбнулся хозяйка салона, - моей энергией все городские печи топить можно, а дара как не было, так и вряд ли проклюнется.
– Дар – вещь индивидуальная, непредсказуемая. С моим супругом я согласна, - Рэджина подхватила мотив. – Может потому он и называется «даром»? То, что тебе даровано случайно, рандомно, без всякой логики или этой… как её… Ваше Высочество, как это у вас называется?
– Генетика?
– Точно, без всякой генетики! Дар может совпасть с дáром кого-то из родителей, а может вылезти спустя лишённые дара поколения. Он может быть редким, но бесполезным, - в качестве доказательства демоница меняет цвет обивки дивана, на котором полусидит, - а может стать самым верным помощником.
– Свой дар. – У Елизáздры всё ещё спокойное лицо, но голос скрежещет, - я унаследовала от своей матери. А вы уж верьте, во что хотите, Принцесса, - в Уокер летит неприязненный взгляд.
– Пóлно ссориться, гусыни, - прошамкала бабка, - не для того я приташила сюда свои кости, што с самого утра ноют от этой шортовой жары, штобы вашим ядом ушинать! – С отнюдь не старческой прытью женшина достала из корсажа потёртую колоду карт. – Время гаданий-предсказаний!
– Только не это… - Рэджина возвела глаза к потолку и, словно извиняясь, шикнула, - если что, она не в своём уме.
– Всё верно, - зателеграфировала Наги́ра у другого уха, - это архидемоница Астáрта, сестра Прозерпи́ны, тётка вашей подруги. У неё душевная болезнь, однако сейчас она выглядит… лучше, чем обычно. Временами её рассудок яснеет, но бойтесь, когда Астáрта начинает говорить про погоду, это признак обострения.
Молодость, которая должна была течь в Астарте, как текла в её сестре – матери Мими – оказалась вытоптана под чистýю и перемолота в прах.
От женщины остался только остов, как от сгнившего сарая, на который набросили кожу-тент не по размеру. Серые лоскуты, морщинистые швы, траншеи из дырявых пор.
Королевская компаньонка не преминула сообщить «Организм в таких тяжёлых случаях тратит энергию на исцеление, вот и стареет, но не от всего мы способны исцелиться», однако Уокер и так поняла, что причина угасания Астарты – её болезнь.
– Штош, Принцесса, теперь ты меня увáшь! – Старуха тасует карты с ловкостью шулера и презирает этикет. – На шениха гадать не буду, не проси, - она ощерилась дёснами, брызнула хохотом, - поэтому давай на шелание!
– Увáжу. – Виктория села к бабке за стол. – Что мне надо сделать?
– Вопрос мысленно скаши, на который ответ ишешь, и руку мне свою дай.
Она оказалась последней, кому решили явить «магию» карт, и до Уокер всё шло неплохо – шутки, сплетни, имена, пошлости. Как-то так могли выглядеть материнские посиделки с соседками, проживи её мать подольше и умей она дружить.
– Загадала. В смысле, вопрос свой задала, - следуя указаниям, Непризнанная кладёт ладонь на колоду, и Астарта тут же роняет ту ворохом, цепляется пергаментными руками за чужую пятерню, выжидательно смотрит вниз.
Сначала ничего не происходит, но потом одна из «рубашек» переворачивается и…
– Сирена! Как шуствовала, не зря колено моё скрипело от влашности!
– И что это значит? – Под цепкими, костлявыми пальцами старухи, ладонь Уокер начинала потеть.
– Погоди, Принцесса, рано! – Следующая карта практически выпрыгнула навстречу. – Шорный дракон, матушки-батюшки! Давненько я его не видела! С тех самых пор, как, на весеннюю оттепель лет эдак семьдесят назад, свалилась с мигренями.
Недюжинной силой архидемоница стискивает руку, пытаясь окропить той колоду, и смотрит на третью карту – молчаливо, задумчиво, без пояснений.
Тех и не требуется.
Рисунок предсказания прост и не затейлив.
Смерть.
Вики отчётливо помнит, сначала в неё воткнулись бабкины когти, а через мгновение раздался этот страшный, пронзительный вой: «Сирену в попутчики возьмёшь, верхом на Чёрном драконе свою смерть найдёшь!».
Сирену в попутчики возьмёшь, верхом на Чёрном драконе свою смерть найдёшь.
Сирену в попутчики возьмёшь, верхом на Чёрном драконе свою смерть найдёшь.
Сирену в попутчики возьмёшь, верхом на Чёрном драконе свою смерть найдёшь.
– Надеюсь, они больше меня не пригласят. – В паланки́не с Наги́рой, выслушав извинения ми́стрис – «Ваше Высочество, как хозяйка салона, я прошу прощения за эту ситуацию и надеюсь, что маленькое недоразумение останется между нашим тесным, дамским кругом!», - она потирает разодранную руку. Ждёт, когда заживёт.
– Леди Виктория, - улыбается женщина, - боюсь, теперь вас станут приглашать абсолютно везде. Вы привнесли в пресыщенный, скучный, не сулящий ничего нового вечер приключение, а такое дорогого стоит.
– Но Кари́нда попросила сохранить историю втайне!..
– И именно поэтому к рассвету о ней будет говорить весь Чертог.
Наги́ра права, она – магнит для неприятностей. Когда решётка пронзительно жвакает забрáлом, Уокер не успевает удержать эту створку.
– Великолепно! – Руки впиваются в прутья, дёргают с пустой надеждой, автоматом складываются в заклинание – понятно, что смысла нет, это темницы, тут должно быть нечто солиднее школьного «Сим-сим, откройся». – Просто замечательно. Застряла в карцере. Никто не знает, где я. Дверь захлопнулась. Вокруг ни души.
Девушка присела, исследуя замóк: бездушный, по ощущениям лишённый магии механизм – такой с одинаковым успехом можно купить хоть в Кеттель-Белле, хоть в Бостоне. Выходит, решётка захлопнулась не под влиянием волшебства, а под собственной тяжестью, скрытого в петлях доводчика или случайного сквозняка.
– Эй! Есть кто-нибудь? – Подумалось, раз был сквозняк, могли быть и люди. Слуги, например. Почему нет?
Вдруг в Чертоге очень любят проводить генеральную уборку карцеров в десять вечера, а она не в курсе этой славной традиции. Будут конкурсы – «Поймай последнюю пылинку», «Отдели сено от соломы и зубы от костей», - финалистам даётся собрать сет из отрезанных в пыточной пальцев и ушей и уйти по коммуникациям.
– Ключ! – Вслушавшись в тишину коридоров и ничего не услышав, Непризнанная решила действовать самостоятельно – просунула ладонь между прутьями, щёлкнула пальцами в призыве, хотя чуда не ждала.
Не-ожидания оправдались.
«Камеры точно стоя́ли пустыми, но связок с ключами здесь нет или те меня не слушаются. Однако, если замóк механический, я могу попытаться открыть его сама», - однажды она уже делала так на ранчо дяди Джо, желая освободить быка, запертого в стойле для забоя.
Где-то подсмотрела, что понадобится шпилька, раздобыла ту и принялась колупать.
Сломались и шпилька, и замóк.
Увы, всего лишь сломались.
Не открылись.
– Выше нос, Вики Уокер, это опыт. Сейчас ты мудрее. Сильнее. Смекалистие. – Осматривая острóг, блондинка сама себя подбодрила. – Но для начала тебе нужна «шпилька». – Вряд ли в подобном месте завалялся саквояж голливудского стилиста, а карманов у неё не было. Было только быстро ставшее грязным платье и карта катакомб. Это с ней Виктория заблудилась, - долбанная дама в беде! – Она пнула бочку в углу, слишком поздно понимая, это не бочка. Внутри неприятно чавкнуло и разлилось вонью. – Дерьмо собачье! Или не собачье. Ладно, что тут можно использовать? – Избегая прикрытого бочонком отхожего места, студентка прощупала нары, развернула набитый соломой матрас в таких отвратительных пятнах, что лучше не думать об их происхождении, и добралась до стен – странноватых даже для Преисподней. Кладка, сплошь покрыта узелками-пáпулами – набухшими, точно прыщи. Каждый подобный «чирий» соединялся с другим «капилляром» и не понятно, что это… - ты – штукатурка или ты – растение?
Она сбросила с ноги́ красный башмак с мыслью «Мими, прости».
– Модель «Мэри Джейн», Уокер! Наденешь этот каблук на кружевные носочки и тебя трахнут, настаивая не снимать ни туфель, ни носочков! – Дочь Мамона презентует ей земные трофеи в своей скромной девичьей спаленке на три помещения с анфиладой и статуями.
– Хоба! – Вики пробила каблуком один из наростов, предусмотрительно встав сбоку. У настенного декора был слишком животный облик. Ей показалось, тот запросто мог плеваться кислотой. – Мать твою! – Чтобы отодрать туфлю от камня, студентке пришлось вцепиться двумя руками. Вслед за подошвой мигом потянулась склизкая, красноватая субстанция, а в каблуке засиял шип с пять дюймов в длину. – Так это ты не отдавал туфлю, хм-м.
Она посмотрела на стену, посмотрела на шип.
И поняла, что их свела судьба.
Колючка выглядела здоровенной, крепкой, но безопасной – жало, что покинуло шершеня. А ещё та неплохо гнулась. И если надавить-надоить себе таких штук с десять, Виктория попробует использовать шипы в качестве отмычек.
Сказано – сделано.
Пять минут спустя, по-турецки усаживаясь у входа, она сама над собой шутит «Не сложится с браком, станешь портнихой».
От ночного факела мало света и, выпуская пальцами пару зеленоватых огоньков, заплясавших вокруг головы, девушка принялась за дело.
Первый шип входит в замочную скважину ровно: ей нужно подобие слепка, чтобы придать отмычке форму. Второй она сгибает, поглядывая на первый, но терпит неудачу – жало с хрустом ломается. На третьем скрещивает пальцы – не магии ради, чисто на удачу: «Два дюйма вверх, теперь диагональный наклон и сразу поворот вправо. Отступ в полтора дюйма и аналогичный поворот влево. Осталась макушка, её следует закруглить, чтобы…».
– Одна тут отдыхаешь?
Сосредоточенная, ничего и никого не замечающая, она вскрикнула, дёрнулась, подскочила на коленки и выпустил край шипа, что так старательно, миллиметр за миллиметром, пыталась согнуть.
– АУЙ! – Игла распрямилась, вонзаясь в палец.
– Это какое-то новое слово для заборной живописи, - Люцифер настолько ошеломлён зрелищем, камерой и Уокер в камере, обложенной ядовитым плющом, словно ромашками, из которых та вот-вот станет плести венок, что не сразу видит кровь на ладонях. – Дьявол, Непризнанная. Что с твоей рукой?!
«Красивая. Красивая. Красивая… Как чужая жена, красивая!».
– Ты меня напугал и ещё спрашиваешь?! – Со зверским выражением лица блондинка выдернула острие из кожи и тихонько заскулила.
– Дай руку.
– Ой, иди к чёрту. – Она в контуре света, а хищник скрывается в тени. Не видно Вики ни волнения, ни тревожной, хмурой морщинки, проложившей себе путь промеж бровей. Она только представляет своего мужа – по очертанию до нахальности широких плеч, по пылающему взгляду, адрессованному сверху вниз.
– Быстро, я сказал. – Люций опустился на корточки и она снова пискнула, но уже не из-за травмы.
Зелёные фонарики Уокерской магии сами прилипли к решётке, подсвечивая мужское лицо. И как то не представляй, не живописуй в фантазиях, реальность всё равно бьёт под дых: кто-то когда-то нёс котёл неотвратимой красоты и разлил, на той земле пророс Люцифер, а больше никому ничего не досталось.
– Не веретено, не усну на сто лет… - она бубнит с предыханием, но тянет ладонь между прутьев.
– Там яд, овца! – А потом происходит оно – то, от чего ей становится плевать на смертельность любой отравы. Он дёргает её запястье, почти прибивает к решётке телом и кладёт девичий палец себе в рот – безымянный, татуированный, по-хозяйски помеченный драконом.
Прикусывает и тянет из раны кровь.
– Я… Ох… - ну яд и яд, ничего страшного. Тоже мне, нашли проблему!
Если отравление сулит такую реанимацию, Виктория ещё не раз готова сюда заглянуть.
– Я заблудилась, а дверь захлопнулась.
– Тьфу! – Буквальное «тьфу», а не «тьфу, Непризнанная, что ты несёшь?». – Как ты себя чувствуешь? – Он выпускает руку, встаёт, отступает во тьму.
– Решительно говорю смерти «Не сегодня!», - она отзеркалила его движения.
– Яд не летален. Как антидепрессант, только наоборот. Укол ядовитого плюща действует на каторжников удручающе.
– А твой отец точно дизайнер интерьеров? – Вики всматривается, выжидает. Её супруг достанет из кармана ключ? Может, отыщет тот в коридоре?
– Не всё, что уродливо, бесполезно. – Судя по голосу, королевич и с места не сдвинулся. – Здесь нет вентиляции, не считая выгребных ям. Плющ отвечает за фотосинтез и чистит воздух.
– Люций! – Дрогнула. Зазвенела, что-то подозревая.
– Да, м-и-л-а-я? – В безжалостно-бархатном тоне расцветают акры «ядовитого плюща». – Какие-то проблемы?
– Ты собираешься меня выпустить?!
– А как ты здесь очутилась? И, говоря «здесь», я имею ввиду подземелье, а не эту, конкретно взятую камеру.
В мерцании огоньков его жена складывает руки – по киношному, с вызовом. Переигрывает. Босая на одну сторону, если не считать – ути-пути, только посмотрите на них! – беленьких кружавчиков-носочков: «Наметился прогресс, теперь ты ходишь в одном ботинке…», - но, как ни крути, носки отвлекали.
– Мне кажется или в твоём голосе сквозит враждебность?
– Враждебность – всего лишь сублимация моей сексуальной энергий.
– Теперь понятно, почему ты терпеть не можешь Дино.
– Эта сладкая пастилка слишком хороша для меня, - притворный вздох, фальсификация равнодушия. – С клоунадой закончено? Отвечай, м-и-л-а-я.
– Выпусти меня, и я буду говорить с тобой всю ночь, весь день и так до самого обеда, потому что в обед у меня назначено благотворительное откры…
– Бла. Бла. Бла. – Резко. Близко. И ни следа былого, ледяного спокойствия. Люцифер примкнул к двери, молниеносно пропустил руку сквозь прутья и дёрнул её к решётке. – Выпущу тебя.
– Прекра… – Девчонка взвизгнула.
– Выпущу тебя после того, как мы поговорим. – Глаза в глаза. – М-и-л-а-я.
Её лицо он хватает ладонью – рассматривает с любопытством: «Гадкая-прегадкая жёнушка…», - гневный взгляд, грозовой перевал, серая хмарь-хтонь из-за Тиморского шельфа.
– Я не буду плясать по твоей указке!
Смятые пальцами губы.
Полнокровные.
Порно-кровные.
– Жаль, я думал мы разучим румбу. Но раз с ней не срослось, то отвечай на мои вопросы, Уокер. Просто на том основании, что ты – моя супруга.
«И кто ты – сегодня? Ведьма на костре Инквизитора? Олень-оборотень на царской охоте? Чёрт из табакерки? Таинственный карлик из-под земли? – Мать ему каких только сказок не рассказывала. – Какую примеришь роль?», - интерес сменяется злостью, та граничит с возбуждением.
– Отвечать на вопросы не равнó отчитываться о каждом своём шаге! – Хватку он ослабил. Чувствовал, как в одной руке приятно заворочались её обманчиво тонкие челюсти, а в другой – загудела стиснутая талия.
Не забывал и про остальное:
– Клёвые носки, Непризнанная. – Это тихо-тихо, точно в губы. Он мог бы их сожрать. – Куда ты в них таскаешься?
– Посмотри на нас! Со свадьбы всего-ничего, а ты уже хочешь пристегнуть ко мне браслет для отслеживания перемещений, а я – мечтаю отсюда сбежать!
– Цепь. Это должна быть цепь, - улыбаются только правая сторона лица, Люцию не до шуток. Смутно, распалённым сознанием, ему думается, этот зáмок уже слышал подобные разговоры.
– Убери. От меня. Лапы.
Теперь черёд Вики, что жадно суёт руку между прутьев, впивается в мужской загривок. Горячая шея, загорелая кожа, мягкие лохмы – личина-обманщица: всё самое прекрасное в природе всегда убивает.
«Лапы» не сдвинулись ни на дюйм. Ему претит сама мысль, что он вырос, отрастил те самые «лапы», а лапать своё, законное, принадлежащее только ему, должен исключительно после согласования.
Где-то на третий день брака Люцифер понял, в чём дело. Виктория Уокер, дочь серафима Ребекки, отныне пирог, поделённый на множество кусков. Из кулинарного шедевра ему достанется ровно на два укуса: первый – глянцевый, парадно-выходной, декорированный ягодами и кремом; второй – голодный, ночной, торопливый, да на утро крошки слизывать.
Имелись ещё совместные завтраки – но те и близко не Капитул, где любовью можно было мазать тосты. На этих завтраках за равноудалёнными концами стола он ловил её взгляд, почти читал в нём «Наша жизнь теперь всегда будет выглядеть так?», и думал, что впервые не знает ответа.
Она завела привычку вставать из-за стола и откланиваться первой, а потом выходить из столовой и рассеиваться по Чертогу.
– Не уберу. На хуй. – Голову он ей запрокинул, всматриваясь в глаза.
– Очень взрослое поведение, Люций! Так и вижу, как твой папаша премирует тебя за… Скифа с Церцеей! Прекрати лезть в мои воспоминания, чудовище!
– А есть, что скрывать, Непризнанная? – От рычания к змеиному шипению рот в рот. Иначе б не подставляла тот так славно, сверкая американским оскалом.
– Мне нечего скрывать! – Девчонка взвигнула, полоснула по шее ногтями, - но мне не нравится, что тебе не нравится наш дерьмовый брак, хотя я всё… блять, абсолютно всё, делаю хорошо!
Ни одного забега голышом во внутреннем дворе, никаких попыток открыть бесплатную пирожкóвую, ни единой экспрессии с чипсами, и у Саломеи до сих пор не развился глазной тик.
Домоправительница даже прониклась к ней странным, молчаливым уважением после того ночного разговора. Или, может быть, наоборот поставила крест, как на профнепригодной.
– В том-то и проблема… - теперь шипение становится шёпотом, в котором заблудилось искушение. Не фигуральное, а буквальное. Он задействовал дар, чтобы что? Завершить ссору оргазмом? Практика последних дней показала, что анальные трещины срастаются, а пропасть непонимания – нет. – Экзамен сдан, едва отгремели свадебные фейерверки, но только не для тебя. Ты всё ещё на войне, прёшь к победе, ведёшь себя «правильно», думая, что твоё «правильно» – правильное «правильно». И теперь у меня один вопрос, милая-милая Уокер, а на ком я женился?
– Сколько эротической патетики! – Её ожидаемо затопило похотью. – Знаешь, Люцифер, в трудах философа Юнга мелькала идея, что всё, что ты предъявляешь другим, адресовано себе. Соринка в чужом глазу виднее. Но что с твоим бревном, лучший ученик академии? – Она распаляется, думает про свой скверный вкус, про любовь к чужим психологическим расстройствам, где всё его должно принадлежать ему без всяких «мы – зрелые люди, у нас партнёрские отношения». Считает, это явно семейное, ей один ларчик на антресолях подсказал. Полагает, что никогда не мечтала о свадьбе, но этот день у неё всё равно украли. В конце концов, начинает винить мужчину перед собой. И, окажись тот менее привлекательным, Виктория лучше справлялась бы с ролью прокурора. – Но не волнуйся, я тебя не сдам! Не встану на табуретку на очередном приёме и не сообщу, что ты чего-то не умеешь – например, отпускать обстоятельства. Просто хочу быть той, кто лет через триста скажет «А-а, ну этого парня я ещё со Школы знаю, совершенно не удивлена, что свою четвёртую жену он повесил, с жёнами у него никогда не складывалось!». Если, конечно, тебя не прикончат раньше! Потому что о Якобы Великой Войне с Якобы Великим Бонтом, ради которой мы режем нашу любовь о брак, все будто позабыли! – Полная решимости, Вики дёргается, - а теперь пусти меня и я заночую в темнице, здесь мне сáмое место! Не буду мешать твоему единению с граблями собственного отца. Корону ты ещё не заслужил, но ошибки уже унаследованы!
Он полагает, он был достаточно терпелив, а теперь не будет.
Вот и перекручивает Непризнанную, вжимает в себя, в прутья, всмятку – извините, так задумано, сцена согласована, никаких дублёров.
«Крылья, спина, задница… какая же ты – задница, Уокер! Мы же вот-вот вымрем, как мамонты, с нашей ячейкой общества, которая откинулась, толком не просуществовав», - но «умирать» тут, сейчас, с ней, выглядит великолепным, взвешенным решением.
Люций открывает в себе доселе невиданный оптимизм, когда задирает её подол спереди.
– Манеры, - хлипкая преграда в виде трусóв – в те он запускает ладонь, - то, чему ты никогда не научишься. – Она вертится, но хочет его. Выдаёт себя поясницой, сладкой ломотой, откляченными бёдрами. – Впрочем, это я как-нибудь переживу, Виктория. Как пережил то, что моя репутация трахнута связью с Непризнанной. Как пережил то, что теперь мне предстоит всем всё доказывать по десять раз, вместо одного, - он вскрывает её, вспахивает, думает про сироп, про Септентирский мармелад, про хрустальные башмачки, про клитор, добирается до тесно сжатых мышц, чувствует нервозное, самóй ей ненавистное желание. – Поэтому меня совершенно не пугает, что у нас… - внутрь по умасленному, где тесно даже одному пальцу. Но он умеет в неё, вот и добавляет второй, вбивая слогами, - …не-до-по-ни-ма-ни-е. – Брюки натянуты, сквозь ткань стояк трётся о неё, о решетку, о мысли «Тихо-тихо, тс-с-с, ради тебя я лично приручу дракона и ещё не раз публично обосрусь. А если дракон откажется возить тебя, а толпа – не станет о нас судачить, я скручу драконью шею, а этих чёрствых до романтической агонии тварей велю казнить, родная…». – Меня удивляет, что ты не хочешь его решать!
Свободной рукой демон сгребает макушку и накручивает волосы, лицом к себе дёргает – запрокидывает, сворачивает, громко смотрит.
«Что? Больно? Да пусть уже больно, блять! – Ему же больно, а она клялась, что и в горе, и в радости, и всё то прочее, что идёт по умолчанию. И ему поклялась принадлежать. – Но не телефонировать тебе о каждом чихе, баран», - Уокерским голосом.
Если вдуматься, она не так уж и не права с его призрачным безумием. Нет никаких поводов ревновать, нет никаких причин вести себя, как ублюдок, нет ни одного конкурента – никакого Динозавра, капитанчика с напомаженными усами, экс-бойфрендов со сраной Земли или даже сутулого уёбка, дышащего с запада, но, тем не менее, конкуренция есть – везде, со всеми, сразу.
Королевича словно лишили личной, эксклюзивной, персональной Вики Уокер, распылив ту по сторонам.
И, как и Непризнанная, Люцифер тоже не знает, что делать с их браком, за что цепляться, вот и цепляется к привычному, к знакомому: «Где ты была?», «Почему так рано покинула постель?», «Какого хéра я не в курсе всех твоих перемещений?».
– Просто скажи, что страдать по ней гораздо драматичнее, чем быть вместе! – Старая пластинка, внутренний диалог.
– Я люблю быть спокойным.
– А она – нет. Она – зелье в сосуде, а у зелья всегда тысяча форм, и каждый раз оно принимает новую, чтобы выбраться из застéнок.
– Со временем ей понравится быть довольной и счастливой.
– Себе не ври, ей уже наскучило то, что ей уготовано. А со временем ты проснёшься и обнаружишь рядом с собой женщину, которой ты опостылел, потому что всё, что ты можешь ей предложить – тоскливое, вязкое, муторное.
И хорошо ещё, если она проснётся рядом с ним, а не на другом краю света – теперь-то демон знает, такое случается даже с королевскими особами. С ними – чаще прочих.
Отец не выгонял Лилит.
Тем более не убивал.
Это мамаша мастерски, ха, разбила бате сердце.
Уокер слово в слово сказала пару дней назад «Тоскливо, вязко, муторно», а он ей ответил «Это краткий спойлер женского быта при дворе», хотя намеревался отшутиться, бросить что-нибудь вызывающее, пошлое или вызывающе-пошлое, утонуть в её загривке, потом зарыться между ног. Но вышло убогое «Знаешь, я тебя не предупредил, чтобы ты не сбежала со словами «В рот я вас всех ебала».
– Не хо-чу. – От рванно насилующих пальцев у Вики заплетается язык, сбивается голос. Между ног растекается лживое, терпкое, разящее её желанием. – Не хочу. – С трудом собираясь, студентка настаивает, едва ли ногой не топает – мол, всё только так и никак иначе. – Твоё «пошли поговорим» сводится к «доложи», а я не хочу. – Но, пожалуйста, пусть не останавливается: они прекрасно могут не ладить друг с другом, блестящие от секса. – Скифа с Церцеей… просто продолжай! – От прутьев, впившихся в тело, саднит. И ей грязно, зверино, туго. Третий палец проникает с заметным усилием, на шее расцветает укус, заставляя раненно крикнуть. Её муж не говорит ей ни слова, ни чем себя не выдаёт, как невидимый чужак за спиной, пользующийся её положением. Раздел на сайте для взрослых, когда девчонка застряла в очередной дыре, выставив на обозрение попку, а ту нахально юзают. И её слишком мало, а его слишком много, но смазка решает – убедительно струится по ляжкам. – Я… почти… Я сейчас! – Упадёт? Кончит? Сбежит от него? У Люция миллионы вариантов и её влажный, высунутый язык перед глазами. Непризнанная расинхронизированно лижет, кусает, целует всё, до чего дотягивается. Щека, скула, уголок губы, его собственный язык, в ответку чертящий на ней геральдические линии. Странно, что решётка цела, а не рушится от его эрекции, хотя он был отличным сыном и супругом эту неделю и не так уж многого просит, блять! «Исчезни, на хуй, и дай мне её… Дай мне в неё!», - пизда ему. Этой пиздой несёт повсюду. Демон не думает, как он её согнёт, как поставит, оказавшись в камере. Сейчас хватит любой розовой дырки с её инициалами, он выебет Уокер хоть на полу, хоть на нарах, хоть усаживая на вонючую, дерьмовую бочку. Запихнёт в её рот свои губы, самого себя, мысленно даст соизволение сосать это всё, есть «Жри, сука. Я же твой Бог? Хавай тело Христово!». И у Виктории тот же набор картинок перед глазами, где всё внутри тянется липким, пунцовым, траханным. Она заводит ладонь за спину, суёт меж прутьев, нащупывает его член под плотным хлопком. Плотное – плоть. Полированный чёрный камень. Она видела такие штуки в сувенирном в Калифорнии. Ей нужен этот ствол, чтобы застрелиться. – Ох, блядские бесы, почему это всегда срабатывает…
Срабатывает, не сбоит. Выжимка бытия. Скандал со вкусом сюжета. История не случится, если героя не отравить, а на красотке не разорвать наряда.
Но скандал – это даже хорошо, скандал – не «окей».
У скандала вкус ёбли.
А у ёбли – здоровых компромиссов.
Впрочем, идти на них та, не самая приятная, но неотъемлемая часть Люцифера не собирается.
Ему надо, ужасно её надо: пóедом, целиком, не запивая. Вот и жуёт Непризнанную, обсасывая до белизны. Дрочит ей своими пальцами, трётся о её руку, почти доводит начатое до конца и…
Заканчивает одним махом:
– Раз мы не можем ни поговорить, ни договориться, нечего и ебаться. Я – не твой дилдак, который достают по праздникам, сладкая.
Мужская ладонь исчезла – недовольная, на саму себя гневная, - с мокрыми, упругими звуками исчезла, оставляя её нóги, бёдра и всё, что между, опустошённой: она – не хочет общаться, он – хочет знать о ней всё, а с виду – всего лишь самые счастливые на свете новобрачные под соусом «Потеребонькать в тюрячке» – газетчиков бы сюда, они такое обожают.
«Дорогая редакция, в курсе ли вы, что в союзе Люция, сына Сатаны, и Вики Уокер, дочери серафима Ребекки, в глубине души, положа руку на сердце, заявляя со всей ответственностью, идти под венец не хотел кто-то одна?», - у его супруги чересчур вздёрнутый подбородок, чересчур расправленые плечи, чересчур много независимости.
Так пусть наслаждается своим собственным обществом.
Никто её больше не держит, и от неожиданности Непризнанная едва не падает носом вниз. Спасается широким шагом, метнувшись к стене, увитой плющём. Яростное лицо прячет, не поворачивается, только на бутоны пялится.
Уже на бутоны, не на «нарывы».
Находя полезное в уродливом.
– Добро пожаловать в дивный мир отличий между терминами «неудобная девчонка» и «неудобная жена». То, что тебя когда-то радовало, теперь огорчает, а через двести тысяч лет ещё послужит мотивом преступления! – Тряхнуло то ли от возбуждения, то ли от злости. Чёрт-блять-чёрт, она за всю свою жизнь столько не злилась, сколько за эту неделю во дворце. – И что теперь? Возьмёшь и оставишь меня тут, Люцифер? – Тишина. – Люций?!
Когда Уокер оборачивается, она считает, её раздразнили бизнес-классом, меню с десятком касалеток, где и рыба, и курица, и омары, а потом вытолкнули в иллюминатор.
Плюнув в лицо «У нас овербукинг, дуй за борт!».
Коридор был пуст.
Люцифер не стал её ждать, не стал слушать и не оставил парашюта.
Он просто ушёл.