Двадцать седьмая притча: Похищение дочерей Левкиппа (1/2)

***

Впервые за лето над Эдемом скопились тяжёлые, грозовые, предвещающие вечер и не предвещающие сухой погоды облака. И Бонт даже рад внезапным холодам – сегодня он сам должен был тренировать отряд личной охраны в старом городе, но у него никакого настроения и заусенцы, искусанные до крови.

Неделя, минувшая с нападения на Капитул, выдалась бессонной.

Сначала он не мог сомкнуть глаз в оккупированном поселении, вздрагивая от каждого шороха. Это его люди или тех давно вырезала подоспевшая армия и теперь дело за малым – за Малем?

Ближе к рассвету сон всё-таки настигал мужчину, но был коротким и тревожным, как у эгзульского пьяницы. В болезненных, липких сновидениях непременно появлялась Девушка с Именем, которая не обращала на него никакого внимания, седлая гигантского змееподобного дракона чернее ночи и страстно распахивая от вожделения рот.

Каждое утро из тех трёх дней, что они провели в Капитуле, Мальбонте вскакивал с кровати в поту и лихорадке, а ещё со стояком, которым можно было крушить каменную кладку, и ужасался, что возбуждён мыслями, как она – его собственная святая – трахается с другим.

Словно в отместку, он звал Айшу. Демоницу родом из Адских Пустошей: простую, темнокожую девчонку без образования, но крепкую и нахрапистую. Она была одной из тех, кто примкнул к ним ещё в Эгзуле, но в личный взвод гард попала недавно – то ли мечом хорошо владела, то ли сосала не только ему.

У Айши маленькое, плотно сбитое тельце, пышная задница, почти нет груди и тонкие руки, похожие на лебединые шеи. На фоне остальной кожи они особенно черны, поэтому она любит шутить – родители звали её «чертёнок». Но это тогда, когда были живы, совсем не весёлым голосом добавляет демоница. Их, жителей Пустошей, сгубил голод двадцатилетней давности, тогда и протесты были, и восстания, но Сатана быстро заткнул бунтовщиков.

Не в пример недавним, зимним событиям.

Ещё у Айши красивое лицо. Действительно приятное. Вефания всегда щедро малевалась, скрывая первые признаки тлена, а ещё тех болячек, которые неизменно настигают шлюх на жизненном пути. А Айше краски ни к чему, у неё яркие большие губы, которые кажутся кроваво-красными на чернокожем лице, чуть сплюснутый носик и глубоко посаженные, умные глаза. Голубоватые, но если не вглядываться, те покажутся серыми.

Этими глазами, сидя на острых коленках у самых ног, она смотрит подобострастно и влюблённо. Причмокивает, водит языком, знает, что делает, и не опускает взора.

Обычно Бонт концентрируется на её радужках, пытается перекрасить те в идеальный серый, но сбивается, прикрывает ресницы и наслаждается той, другой, кто пляшет под его веками.

Думая, что глубоко болен.

– Вики Уокер, я закончил, - мальчик в башне сияет, отрываясь от стола и свитков. – Клянусь, это эссе – всем эссе эссе!

– М-м-м… - она, оказывается, уснула в его постели и мычит это, взмахивая ладонью, мол, уйди-замолчи-не мешай.

Юноша не может сдержать порыва, не хочет. Тихо вскакивает из-за парты, подходит, приседает, оказывается так близко, что чувствует чужое дыхание. Её губы приоткрыты, на щеках едва заметный румянец, а от тела пахнет свечным воском и чистотой. Такая невинная сейчас, когда спит, что исчезло даже хищное выражение её лица, к которому он почти привык за минувшие недели.

На Виктории водолазка под горло и короткая, тёплая и уютная юбка в клеточку. В клеточку, как те тетрадки, которые она приносит в своём бауле – Бонт раньше таких не видел.

Он привык писать в свитках, здесь все так пишут.

– Это что? – Паренёк поражён разлиновке её блокнота.

– Что «что»? – Уокер только раскинулась на кровати, схватилась за очередной журнал на тумбочке и теперь бесится, что её отвлекают.

– Это… это такие письменные принадлежности? – Он поднял вверх конспект с Дауни-младшим в образе Железного человека. Ярко-красное пятно в одноцветности мезонина.

– Ну да, обычная тетрадка. – В ответ лишь плечами пожали. – А, погоди, ты же не бывал на Земле. У нас пишут в таких «свитках».

– Ты уверена… - юноша зачарованно листает тетрадь, будто перед ним божественные скрижали, - …уверена, что профессор Фенцио примет работу на таких листах?

– Нет, чувак, Посох-мэн не примет работу на листочке в клетку, поэтому я захватила пергамент. Но в тетрадке мои записи с лекций.

Целых полторы страницы мучений и с десяток замесов в морской бой с Мими в конце конспекта. Внезапно Бонт открывает именно там.

– Какие-то схемы? Никогда таких не видел…

– Ага, схемы! – Девушка с Именем прыснула – глухо и зловеще. – Схемы потопления вражеских кораблей!

– Это игра? – Что ж, он быстро соображает, она вынуждена признать. – Научишь меня, Вики Уокер?

– Если получу «отлично» у Фенцио, - ей почти удаётся скрыть снисходительность в своём голосе, - то научу.

Она не обманула, научила спустя три дня после памятного вечера, хоть и разнесла в «Морской бой» вчистýю. Но он всё равно бережёт эти крохи воспоминаний: они что-то делали вместе и она была возбуждённой, азартной, невероятно живой, а не просто его использовала.

– Я хочу как можно больше таких воспоминаний… - склонившись над спящей девушкой, его одолевают грёзы, если закрыть глаза, она проснётся и сама его поцелует. Потому что даже думать о том, чтобы коснуться её полнокровных губ, Бонту противно. Это как иконы облизывать или шедевры искусства пятнать. Выпачкать их слюнями, загадить микробами.

– Что?! – Резко сев, Уокер с оглушительной силой впечаталась лбом в лоб. – Ай, блин! Ты чего тут забыл, придурок?!

– Прости! – Сначала Бонт схватился за собственную голову, лишь позже замечая, как она трёт свою. – Больно? Дай посмотрю. До свадьбы точно заживёт! – На подкорке вспыхнул образ: белокурая женщина дует на его коленку и шепчет «Не плачь, малыш, до свадьбы точно заживёт», одаривая самой добродушной улыбкой.

И он старается.

Очень старается улыбнуться студентке так же.

– Ты закончил? Не вписал лишнего? – Наверное, для неё это ничего не стоило. Потому что Вики Уокер просто убирает свою ладонь, как бы адресуя своё «смотри и трогай, сколько влезет», и говорит исключительно по делу. – В прошлый раз этот седой огрызок спросил меня, откуда я знаю про спорадические вентральные образования, представляешь? – Изображают все: Виктория – тон Фенцио, Бонт – самое лéкарское выражение лица. С ним он щупает её лоб, словно способен диагностировать, вызреет ли там шишка. – Пли-из, не пиши того, чего не проходят на первом курсе. Мими спасла мою задницу, но мне не нужны лишние проблемы.

– Всё чё-тень-ко, - юноша повторяет её словечко, рассчитывая, что девчонка оценит, но она лишь хмыкает и вскакивает, намереваясь уходить. – Кстати, Вики, - сумеречно добавляет юноша, - если профессор ещё раз озвучит этот вопрос, - пока непризнанная накидывает пальто и сгребает свои бумажки в сумку, Бонт не сводит с неё взгляда и задумчиво жуёт губу, - ты можешь ответить, что про спорадические вентральные образования знают все.

У выхода еле заметно подавили зевок:

– Почему все?

– Потому что все знают Короля Ада и его семейку. И свои рога Сатана ни от кого не унаследовал и отпрыску не передал. – Вместо ответа она так сверкнула глазищами в полумраке, что его должно было прикончить молнией.

Но Бонт цел и невредим: он – Железный Человек, она сама над ним так шутила.

В качестве награды его затапливает порочным теплом удовольствия.

Прицелился, выстрелил и попал.

Выяснил, что сарказм греет лучше камина.

Спустя пару часов толстое, беременное хмуростью небо разражается долгожданным дождём, и Маль идёт в здание напротив, где расположилась часть войск.

Никаких лучников, копейщиков и мечников, там схоронены их ударные мозги. Строение только с виду разрушено былой войной, а подвалы уцелели. И Фарисей, которого он сам привёл в окружение, называет место важно, по-научному – лабораторией.

– Что ты делаешь, пилигрим? – Бонту не по вкусу чужое наименование. Он уверен, представляясь, слепой старик солгал. Поэтому гибрид дал демону прозвище, на которое тот прекрасно откликается.

– Записываю ингредиенты, которые понадобятся для Дурмана Тьмы, Мальбонте. – Словно в насмешку, Фарисей чеканит «имя» чудотворца.

Подобное панибратство отныне сходит зельевару с рук, свою ценность он доказал перед самым Капитулом, заставляя здешних бесов и парочку химиков-недоучек из армейских рядов варить колдовской огонь под его чутким руководством.

Да, у них были запасы.

Но этих запасов оказалось недостаточно.

– Не глядя? – Глумливо парирует Маль.

– Я слеп, но не разучился писать.

– Что конкретно сделает Дурман Тьмы? – Полукровке становится интересно. Он уже не раз слышал об этой, заключённой в сосуды магии, но жаждал подробностей.

– Парализует вражеские войска, - Фарисей не отвлекается, неровным почерком продолжает строчить в свитке. И от чего-то Бонт уверен – он писал точно так же задолго до своего приобретённого недуга. – Но не буквально. Дурман никого не усыпит, он заставит солдат не видеть угрозы, окутает в приятные тенёта апатии, убаюкает фатализмом «Некуда спешить, всё предрешено, ты ничего не изменишь, ты ни на что не влияешь».

– И все склонят головы?

– Благословенные чудачества! – Старик прыскает, отрывает незрячую голову от пергамента, будто что-то там контролировал, смотрит прямо перед собой. – Мальчик, ты так юн, так не опытен, но уже мечтаешь стать властелином мира. Знавал я нескольких Бессмертных куда старше тебя, но даже они… - он пожамкал ртом, от чего шрам, пересекающий лицо, углубился и натянулся, - …смогли договориться и поделить это измерение.

– Моя неопытность и мой возраст – мне на пользу. – Малю не впервой отбрыкиваться от обвинений в адрес молодости. – По крайней мере я не бронзовею, не видя дальше своего носа.

– Что ж, возможно ты прав. В любом случае, Дурман Тьмы подействует только на простых ангелов и демонов. Высших такой бормотухой не проберёшь. Часть из них – Первородные, - Фарисей как-то странно крякает на этом слове, - другие – насквозь пропитаны родовой энергией крови.

– Ты много говоришь о семейной магии, пилигрим, - в лабораторию заглядывает паренёк из полубесов, но, завидев Мальбонте, беседующего с зельеваром, спешно ретируется обратно. Гибрида вполне устраивает – после того, что он сотворил в Капитуле с некоторыми из тех, кого допрашивал лично, его не только обожествляют, но и побаиваются. Нет, никто не умер, по крайней мере – от его собственных рук. Наказание, предназначавшееся любознательной серве, распространилось на большинство пленников. И если Торендо прав в своём доносе, и на утренней заре Небесное Войско войдёт в бывший курортный раёк, их ждёт дивная инсталляция на одной из площадей. – Что тебе о ней известно?

– Не больше, чем тебе. Из твоих умных книг.

– Тогда давай сверим показания. – Бонт ловко двигает один из стульев, заставляя Фарисея напрягаться от скрежета. А ещё вынимает скрученную трубочкой тетрадку, как самый прилежный ученик.

Прилежный ученик и Железный Человек.

Мальбонте смотрит на обложку чужого, забытого конспекта, «чтобы ты смог сыграть в «Морской бой» с кем-то ещё». Забытого так же, как, в сочельник, она забыла своё обещание явиться, данное ему в башне.

«Я уже играю в «Морской бой», Вики Уокер. И на эдемском побережье теперь стоит моя собственная эскадра. Первая, но, поверь, не последняя», - стул гибрид подтаскивает к демону и усаживается, готовый слушать.

– Хорошо, расскажу. Раньше…

***

От в потёмках мрачного вида спальни на Уокер накатывает поразительное ощущение – это её комната. Не кампус, не конура на постоялом дворе, не навсегда сгинувший бельэтаж в Капитуле – ужасающе красивый, но всё равно не родной.

Странно, что именно здесь, в холодном, чужом доме матери, засвербило собственничеством. Дурная лепнина, богатые панели, изысканный вид на Гранд-канал – всё страшно далёкое, совсем не то, что девушке по вкусу. Но на спинке стула болтается рубашка, оставленная в прошлый приезд, а теперь постиранная и наглаженная, пахнущая франжипани, как вашингтонский дендрарий.

Совершенно точно водружённая сюда Ребеккой.

Ни один из слуг не повесит одежду на стул.

И в этом жесте – до невозможности простом – удивительно много земного.

Вики взглянула на часы – почти три ночи. Сна ни в одном глазу, а письмо Люциферу улетело около десяти вечера. Ей очень повезёт, если птица доберётся до Чертога хотя бы в следующие сутки.

Окна и двери, ведущие на полукруглый балкон, распахнуты, но оттуда, с улицы, вползает разве что ночь. Пахнет застоявшейся водой, рыбой и булыжной мостовой. Городские звуки смолкли, лишь в самом отдалении, у Драконьей базилики ещё клубится какая-то жизнь, светляками огоньков скрипят-мигают кабацкие вывески. Среди тех она различает слово «жена». Знает, что такой вывески нет, но всё равно вчитывается.

Это слово похоже на дешёвый неон.

Но Уокер не оплатила счета за электричество.

И надпись в голове быстро гаснет, мигнув на прощание.

Так бывает, если слишком много думать об одном и том же. Но совсем не думать у Вики не получается. Вернее, больше не получается.

Она полагает, как-то так к тебе крадётся взросление – самая большая уловка без единого шанса не попасться.

Над письменным столом висит хорошо знакомое полотно. Архитекторы, может, и технари, но мировую художественную культуру изучают. На холсте распростёрлось всё скандальное величие Мане – завтрак на траве. Почти фотографический свет мазков, лишённых теней, оживляет троицу на переднем плане – два франта и обнажённая женщина: мужчины настолько увлечены беседой, что не замечают свою визави, девушка – бесстыдно смотрит на Вики.

«Я всё про тебя знаю», – читается в глазах и улыбке.

– Даже я про себя всё не знаю, - Уокер смешно, что она произносит это вслух. Но звук собственного голоса наталкивает на идею. – Извините, месье Эдуар! – Перед тем, как взобраться на стол, Виктория адресует картине книксен, - но мне очень нужно разобраться с другим «французом», поэтому я подвину вас на вашей поляне!

Весной Геральд впервые учил непризнанных создавать защитные сферы, и Уокер была не так уж плоха. Но с одним условием: создать купол выходило, лишь трансформируя чужие чары, направленные на себя.

Огненный шар, посланный учителем, не удалось ни отбить, ни обуздать, но она хорошо справилась с импульсом, выпущенным из рук Палмер.

– Это всего лишь бытовая магия, тебе не требуется источник! – Пришлось потрясти пальцами прежде, чем приступить. Сфера ей не нужна, нужна защитная плёнка – тонкий слой на полотне, которое за мили разит подлинником. В Нью-Джерси она бы использовала полиэтилен, чтобы создать себе импровизированный кýльман. Но в мир, что населяют банши и Вендиго, целлофан не завезли.

Едва прозрачная синяя дымка замерцала вдоль старины Мане, Уокер переместилась за стол и перетряхнула рюкзак. Куча разноцветных стикеров, рейсшина, леска, огрызок карандаша… и, будь у неё ватман, стартовая амуниция архитектора была бы полной. Но ничего, так справится.

«Тридцать первое августа 2020-го, утро».

Выпускного у них не было. Принстон наравне со всем цивилизованным миром был прикрыт на карантин. Вручение дипломов, почётная линейка, не больше двух членов семьи в качестве гостей, обязательные сертификаты вакцинации.

Все ходили в масках.

Но только первые минут десять.

«Тридцать первое августа 2020-го, обед».

Бóльшую часть вещей, накопленных и накупленных за четыре общежитских года, Вики сплавила на гаражной распродаже. Ещё одна принстонская традиция, которую они с соседкой Марой с радостью увáжили.

К чему ей это барахло, когда, всего через месяц, она переедет в Нью-Йорк?

Осталось внести депозит риелтору.

Внести депозит и продать почку.

А лучше – две.

Впервые посмотрев цены на недвижимость в восточном сердце Америки, Виктория очень пожалела, что её организм не производит десятки лишних почек.

«Тридцать первое августа 2020-го, после обеда».

Остатки вещей сложены в сумку и в весёлый, повидавший Европу и Азию, оранжевый чемодан. Торбы убраны в багажник, геральдическая мантия сдана, монументальная коленка Джонатана Эдвардса стёрта на удачу. На дорожку Уокер всплакнула, прощаясь с Марой. С лучшей Марой Фулман, терпевшей её соседство с первого курса.

Конечно, это не навсегда.

Конечно, они поклялись встречаться каждую последнюю субботу месяца.

Но обеим понятно, у расстояний от восточного побережья до западного свои планы.

«Тридцать первое августа 2020-го, ранний вечер».

Про ремонт основной трассы она вспоминает у сáмой развязки, ведущей к эстакаде, и резко перестраивается в сторону 287-ой вспомогательной магистрали. Она хорошо рулит – чётко, уверенно, «по-мужски», так семнадцатилетней ей говорила инструктор Дженнет Кирби в школе вождения.

Дуа Липа разрывает колонки, пассажирское сиденье подмигивает новенькой, глянцево-чёрной рамкой диплома.

Виктория не стала отдавать регалию отцу, тот торопился на строительный объект, но обещал компенсировать псевдо-выпускной домашним ужином и кое-каким подарком.

Что-то подсказывало ей, батя готов инвестировать красивую сумму с пятью нулями в аренду жилплощади в Нью-Йорке.

«Тридцать первое августа 2020-го, всё ещё ранний вечер».

Наверное она не сразу заметила слежку, на вспомогательной трассе были и другие машины – ленивые и ползущие на фоне её серебристого корыта, с нежностью прозванного «бэт-мобилем». Лишь оказавшись на участке, где магистраль входила в лесной массив, явно проигрывая битве с природой, девушка почуяла неладное.

Чёрный минивен уверенно держал дистанцию, то сбрасывая на гравийной дороге, то набирая скорость вслед за Вики.

«Тридцать первое августа 2020-го, смерть».

Её Уокер не помнит, помнит лишь удар в крыло. Открытое водительское окно сначала спасает – голова мотается в воздухе без увечий, но бок пронзает острая боль.

Она орала?

Наверное, да.

Наверное, этот хруст – хруст её рёбер, смятых дверью.

Ещё она помнит, как вскинула глаза и силилась рассмотреть преступника, впрочем, без толку – стёкла в минивене были наглухо затонированы.

Последнее воспоминание – выкрученный руль в попытках избежать второго столкновения и огромный, массивный ствол сосны, который вдруг стал очень быстро увеличиваться в размерах.

За ним явилась темень.

«Араб у кебабницы».

Привычный каждому студенту Принстона продавец Раджаб слишком живо общался с незнакомым, пожилым мужчиной, вот Вики и решила, тот – его родственник. Характéрная внешность: чалма, борода… одним словом – приметный.

Многим позже она узнает лицо на портрете в Иране – лицо давно усопшего религиозного деятеля.

Но в тот день, подходя к фургончику, Вики оплачивает своё «как обычно» и вслушивается в чужую беседу в ожидании. В основном они говорят на английском, но, иногда, там проскальзывает чужое, незнакомое, певучее наречие – сирийский. Уокер известно, что владелец трейлера родом из Сирии – беженец времён войны. Значит, его знакомый тоже оттуда.

– Стоп! – Замерев с бумажкой в руках, Виктория елозит по столу, на который снова взгромоздилась.

Бессмертные понимают все языки и говорят на любом диалекте. Всеязыкая пелена этого мира впитана ими с рождения. Этакая волшебная таблетка или, лучше сказать, полный чудес воздух, которым местные дышат.

Но есть ещё кое-что.

– Долить тебе чаю, птичка? – Мирта на редкость словоохотлива. Своими скудными чарами она нагревает пузатый чайник прямо на столе и хочет упоить Уокер вкусным, травянистым отваром.

– Спасибо большое, но мне хватит. – После бессонной ночи девушку и без того разморило, а ведь она до сих пор на территории академии. Ну хорошо, может не совсем в Школе, а под ней, на большой земле, но ей ещё идти и идти. – У нас говорят, семь чашек чая – взбодрят, а девять – усыпят<span class="footnote" id="fn_33955004_0"></span>. Давайте я остановлюсь на восьмой, Мирта.

– Что ты сказала, птичка? – Чернокожая богатырша вскинула удивлённое лицо. – Ни слова не поняла я сейчас.

– Ой, я наверное на английском это ляпнула. – Непризнанная повторяет мысль, но уже на здешнем диалекте. – Погодите-ка, а разве вы не понимаете любой язык?

– Ну что ты, милая, я ж не учёная, - без грамма стеснения Мирта разводит могучие ладони в стороны, мол, спрос с меня не велик. – Твой людской язык – красивый, звонкий. Но откуда ж мне его знать, коли на Земле я не бывала и ни разу вашу речь не слыхала?

– Звучит… предельно логично. – Уокер пожевала губу, - в Школе рассказывали про всеязыкую пелену. Простите, Мирта, я думала, она для всех работает.

– Ну-у-у, - женщина хохотнула, формируя из газеты кулёк и складывая внутрь плюшки, - крылья у меня тоже есть, но, как видишь, проку от них мало.

– Знаете, - Вики стало неловко. Второй раз за их неспешный диалог она заставляет хозяйку мельницы что-то объяснять: сначала – про своё увечье, теперь – совсем уж прописные истины, которые, поди, всем известны, - обычно я не такая бестактная.

– Ха, птичка! Плюнь и разотри! – Мирта отмахивается, но не от неё, а от деланного этикета. – Ты – серокрылая, значит недавно у нас, не за что тебе оправдываться. Пусть высокие лбы извиняются, что не удосужились рассказать, какая Империя большая и как по-разному склёпана. Те, знатные, с которыми учишься, они либо умные очень, либо богатые, либо и то, и другое. А ещё поколений у них мало, близки к Первородным. Там и сила, и энергия мощная, и впитывают-секут хорошо – даже все-язы-кую пелену эту. И ты такой же станешь, но по-другому, по-доброму, потому что вижу я, что ты – не из тех, кто привык задирать нос. Мне, чтобы это понимать, птичка, другие языки не нужны.

Не дрогнувшей рукой Уокер влепила стикер в мерцающую синеву – точнёхенько на мужской цилиндр.

Это был не просто Бессмертный, это был кто-то Высший – педагог, студент, горожанин, а то и адмирон или серафим, потому что, только что, память проделала свой кунштюк и позволила отсечь не меньше семидесяти процентов крестьянского населения.

– Отлично, Непризнанная, - девушка изобразила усмешку Люция, - осталось всего лишь триста тысяч подозреваемых.

«Амиди Лоран».

Такого имени не существует, она знает. В последний раз спускаясь на Землю Вики вбивала словечко в Гугл, но нет, никаких вариантов. Похожее звукосочетание обнаружилось в Турции, правда писалось и читалось через «х».

– Это выдуманное имя. Такое, словно человек растерялся, не способный вспомнить людских имён. – Всё, что приходило в голову, она проговаривала тем особым образом, чтобы свидетелями и понятыми выступали стены и Эдуар Мане. – Будто его застали врасплох, и он ляпнул нечто фонетически похожее на имя. Может, слышал раньше «Амид» или «Тимоти», но не сумел вспомнить точное произношение. – Очередной стикер увяз в защитном барьере.

Амиди – Амедиатека и амидины, которые из химии. Кто вообще назовётся Амиди и зачем?

Она зацепилась за смутную мысль:

– Слишком простая фамилия. Французская, но расхожая. – В одной только телефонной книге Асбери Парк с пару сотен Лоранов. – Нет, тот, кто это был, отлично знал куча земных фамилий и имён. Тогда зачем ему это странное сочетание? – Режущее ухо «Амиди» и самое обычное «Лоран». – Если только… - Виктория быстро начиркала фразу на бумажке и налепила ту поверх предыдущей. – Если только это не подсказка.

В сумраке, закопчённом парой подсвечников, было различимо выведено карандашом «Он хотел, чтобы это несовпадение заметили».

«Гостиница».

Номер второсортного отеля нужен для аренды минивена, в этом Уокер уверена. В свою очередь другая часть Уокер уверена, номер в отеле требовался, чтобы Люцифер рассмотрел её задницу в мельчайших деталях.

Поэтому, даже не окажись гостиницы в божьем замысле, ту требовалось бы придумать.

«Прокатная контора».

То, что конура с арендованным тачками была мутной, Вики поняла в своё единственное посещение паркинга. Это не рекламирующиеся из каждого Тик-тока и утюга «Car Flex» и «Rent-a-car» - «Ваше незабываемое путешествие по Америке!», - это прокат тех машин, о путешествиях на которых мечтают забыть.

Там арендуют тачки без документов, под залог сумм, в разы превышающих стоимость транспорта. На липовые права в подобных местах закрывают глаза, а неприметной вывеске на фасаде одноэтажного, покрытого дорожной пылью, как маскировкой, здания радуются, в основном, тёмные личности.

– Он представился Амиди Лораном. Выложил достаточно баксов. Указал место проживания.

Блондинка представила, как зевающий менеджер гоняет муху, без лишних вопросов оформляя очередного подозрительного типа; как набирает номер отеля, уточняет имя постояльца и остаётся удовлетворённым; как лениво бренчит автомобильными ключами, сваленными на дно ящика, чтобы снова переключить всё своё внимание на муху.

Муха гораздо интереснее.

Муху следует поймать и оторвать ей крылышки.

Она отрывает ещё один листок и шкрябает «Узнать время взятия фургона в аренду».

«Асбери-Парк».

Там ничего не было.

Билет, найденный в отеле, приводил на железнодорожную станцию, окружённую прибрежным, умытым заливом Лоуэр районом: муниципалитет, пожарная часть, опрятные домишки. Из достопримечательностей Paramount Theater, церковь Святой Троицы и сто миллионов крабс-бургеров, в которые веришь больше, чем в Голливуд.

На самóй квитанции ни имени, ни места в вагоне. Значит эконом-класс, куда в холодное время года на ночёвку стекаются городские бомжи.

Указаны лишь дата и время отправления из Асбери Парк в сторону Джерси. Но до гóрода «Амиди Лоран» не доехал, вышел раньше – на станции «Принстон». Снял номер, затем – вероятно! – машину, отправился на почётную линейку.

Виктория подчёркивает строчки «Узнать время взятия фургона в аренду!!!», выделяет те восклицанием, кусает огрызок карандаша, тут же вспоминает, почему тот стал огрызком, и резко отдёргивает руку.

Убийца пришёл в Файн-холл к сáмому началу торжественного вручения или позже?

Он ждал завершения праздника в тени, на скамейке, или слушал её речь с трибуны, в финале которой магистерские шапки взлетели в воздух?

Он знал, кто она такая и кем может стать, или её смерть была просто ради смерти?

«287-ая вспомогательная магистраль».

– Чёрт! – Вики порыскала в поисках стикеров вокруг себя, но тщетно – бумага закончилась. Тогда она перетряхнула баул. – «Серафим моего…»! О не-е-ет, дочь Мамона, я не стану дочитывать эту порнографию! – Зато пергамент с корешков страниц её полностью устроит.

Распахнув фолиант примерно на середине, Уокер дёрнулась и чуть не свалилась со столешницы. Всунутая между страниц, на неё взирала полароидная карточка. С той – развязно поглядывал Принц Ада.

– Это же Чемпионат по Крылоборству… - книжка отодвинута в сторону, фотография зажата в руке. У Мими был фотоаппарат, у Мими вообще было то, что работало в данном измерении, всеми фибрами технического прогресса справляясь с нахрапом энергии.

Виктория в тот день ушла раньше, едва Тёмные затащили кубок. Умчала в Школу, чтобы ждать Люцифера в главном зале, но туда явилась мать. Студентка не видела этого момента награждения, она и драку с Дино толком не застала, узнавая подробности от соседки, а теперь замерла и всматривалась в каждую чёрточку идеального лица.

«Он выглядит, как тот, кто не должен был ограничиться твоим разбитым сердцем, он должен был его съесть», - подсказывал рассудок.

– Ты – до хрена похабный, надменный и слишком много раз слышал, как ты хорош! – Да, она дразнит снимок. Да, она показала снимку язык. Да, и что вы ей сделаете?!

– И ты повесишь меня главным подозреваемым, Непризнанная?

На этот раз Вики ничего не способно удержать на столе. От неожиданности, испуга и смущения она рыпается, подскакивает, наворачивается и падает спиной назад.

В удачно подставленные, пахнущие солью, жаром и распутным, южным ветром ладони.

***

Первая неделя августа пролетает в скитаниях, которые Самсон ненавидит.

Но одной только ненавистью к полукочевой жизни, наполненной постоялыми домами и сухомяткой, архангел себя не ограничивает. Успевает ненавидеть многое: дневную жару, первые ночные заморозки и болота. О да, болота – особенно.

Хотя ему, выросшему в Фи́ле, положено их любить. Вся провинция зиждется на топях, за счёт них и кормится. В былые времена бывшая Верховóдная получила свои преференции из-за Долины Смерти, а теперь молится, чтобы вечная влажность никуда не сгинула и не иссушила протоки могучего Плата.

Самсон толком не мылся приличное время и под кольчугой неприятно саднит кожу. Хочется стащить ту и хорошенечко, до крови почесать места многочисленных комариных укусов, заодно сдирая ошмётки пота и грязи, но пока не до этого. Он – солдат, гонец, почти что Гермес, что должен доставить Эрагону вести.

Но те ещё требуется раздобыть.

– Я вижу, ты вырос в Фи́ле, Самсон, - главный советник сидит за столом моложавым истуканом. Он неприлично юн, неприлично опрятен, неприлично идеален. Сплошные неприличия. И, если присмотреться к мантии Эрагона, на той не сыщется ни одного пятнышка. Стерильная чистота. – Значит тамошние места хорошо знаешь. – Отправляйся туда и поспрашивай, не было ли за ближайший год подозрительных посетителей в Долине Смерти.

– Насколько подозрительных? – Браваду, с которой Самсон приземлялся на стул, пришлось поумéрить. Ну что ж, это не проблема, он давно научился вести дела с властьимущими. Сильно раньше, чем заполучил нынешний чин. – Простите, что уточняю, но подозрительных типов в Верховóдной хватает. Туда приходят безутешные горемыки, не способные справиться с горем потери, а ещё мародёры, много мародёров. Последние ищут, чем поживиться прямиком с тел усопших, чтобы выгоднее перепродать на чёрном рынке.

Ещё мальчишкой он летал в те леса наравне с другими пацанами. Летом там особенно хорошо, если не бояться густого, жирного пара, восстающего из болот. А, может, и не из болот вовсе, а прямиком из трупов. Говорят, там всё время идёт химическая реакция – покойники гниют, их тела заполняются кислородными, скопившимися на дне топей пузырями и чёрными, жутковатыми пиявками, отсюда и туман.

В детстве он ел в Долине землянику прямо с кустов. Ел и думал, что бояться мертвечину – не по-мужски. Тем более вот такую, похожую на набивных, дешёвых кукол.

– Мародёры?.. Мародёры – это интересно, - Эрагон крутит перо в пальцах и смотрит прямо на собеседника. Не в глаза, а в лоб, словно лезет в голову. Но вмешательства в память Самсон не чувствует, наоборот добреет и трепещет – от чужого взгляда под крыльями бежит приятная щекотка. Ощущение, что тебя благословляют на подвиги, громыхая торжественной музыкой. И от той хочется идти, вершить, действовать. – Думаю, нужна птица поважнее. Разузнай, не заходили ли демоны и что мéлют охочие языки. Сгодятся любые бабкины сплетни и россказни.

– Простите за интерес, Милорд, но мои сведения про серафима Ребекку, которые я вам донёс…

– …больше не твои печали, Самсон. Я приставлял тебя следить за ней, но теперь задание выполнено.

Никто ничего не видел и не слышал – это понятно. Его форма работала против него: входила в дома и таверны гораздо раньше, чем сам архангел перешагивал порог. После зимних событий у горожан напрочь пропало доверие к любым представителям власти.

«Или иллюзия доверия, - думает Самсон, - потому что все они просто изображали пиетет, а теперь не считают нужным театральничать».

Прошерстив не только окрестные поселения, но и Долину, вдоволь насмотревшись на мертвецов, скалящихся скелетированными улыбками из мутной воды, офицер решил предпринять последнюю попытку – отправился в деревню, где когда-то появился на свет.

– Добрый господин желает купить свет несущую настойку багульника или венки чертополоха, что препятствуют дурному глазу? – Пожилой мужчина за прилавком удивительно состарился, оставаясь узнаваемым.

– Привет, брат.

– О, Самсон! – Дарий выныривает, задевая объёмным, возрастным животом свой скарб, который мелко дребезжит по склянкам, будто тоже рад встрече. – Кхе, сколько лет, сколько зим!

– Много, - за ответом следуют неловкие объятия. – С похорон матери не виделись.

– По тебе не скажешь, что много! – Дарий выше и крупнее, гостя он трясёт в импровизированных тисках. – Мой старший брат выглядит, как младший. Да что у вас там за воздух такой, столичный, кхе, что ты сохраняешься не хуже нашей мертвечины на болотах… - И хохочет. Громко, а ещё нетрезво.

– Это энергия, сам же знаешь, - у одного она мощнее, у другого – слабенькая: несправедливый, семейный расклад, который существенно укоротит вечность Дария. Но сейчас офицеру плевать на брата и нестерпимо хочется отмыться от скитальческого смрада.

– Знаю-знаю, ты у нас – фартовый, отхапал себе всё, что мог. Сначала – в генетической лотерее, кхе, потом – в Небесном Войске. Ну как твои дела вообще? – Хозяин лавки лезет под стойку и достаёт початый Глифт. – За встречу сам Шепфа велел!

– А до моего прихода Шепфа тебя чем облагодетельствовал? – Ладно, Самсон не прочь пропустить стаканчик, ему нравится вспоминать детство с Дарием, где они не давали друг друга в обиду.

– Удачной сделкой облагодетельствовал. Ух, братец, этот год у меня выдался на «ура». Уж не знаю, каким Древним возносить молитвы, кхе! – Он чокается посудиной, наполненной до краёв, и с шумом глотает алкоголь. – Но лучше ты расскажи. Часом ли не на собственную свадьбу приглашать явился?

– Увы, Дарий, мы с тобой в вечных бобыля́х ходить будем.

– А такой гуляка был… - Дарий снова хохочет, являя миру синий язык. – Мари́шка долго страдала, когда ты перебрался на службу.

– Мари́шка? Дочь почтаря?

– Она самая.

Допустим, Мари́шку он помнит. Мари́шка научила его красиво и быстро летать, имея большие, сильные крылья. Впрочем, на этом достоинства Мари́шки не заканчивались – большими были не только крылья.

– И как она сейчас?

– Так замуж вышла. Лет четыреста, как замужем. И деток у неё двое – две дочери. – Перед очередным глотком брат запнулся, - только её тут нет, кхе. Ни её, ни всей её семейки.

– Переехали в город? В Каледóн, поди?

– Ага, переехали, - Дарий странно хмыкает и допивает. – Как же! Ушли они! Всё распродáли и ушли, кхе!

– Куда ушли?

– За лучшей жизнью ушли, кхе! К Мальбонте на границах государств. Ну-у, вернее, искать того отправились… - брат повторно разливает по кубкам, но на этот раз Самсон не прикасается к Глифту, пойлá достаточно. Теперь он – сама внимательность. – Нашли или нет – не знаю. Они ж всей семьёй ушли. И, по секрету скажу, не только они.

– Кто-то приходил за ними? Ушедшие возвращались?

– Не-е-е, - не дождавшись тоста, Дарий салютует мирно стоящему фужеру и выпивает свой. – Не возвращался никто, а приходил – да, было такое. Сейчас, кхе… дай-ка вспомнить, это когда ж было… точно до весенних паводков, но после того усача…

– Какого усача?

– О, расскажу-расскажу! Меня сразу после усача фортуна и приласкала! – Пригладив длинные, точь-в-точь как у брата волосы, ангел заговорил. – Дело по осени было, ко мне в лавку усатый заглянул, из демонов. Сначала-то я не удивился, тут разный народец ходит. Может, кхе, купец залётный, а, может, путешественник. Но когда тот рот открыл, стало понятно – важный, из знати. Да не просто из знати, а прямо самый дворянский сок. Он меня всё про Долину расспрашивал, интересовался странным.

– Чем странным? – В кончиках пальцев у Самсона чесотка и приятный холодок – чувство, что нащупал нечто стоящее. Настолько важное, что уже и под доспехом зудит не так сильно. Всё в пальцы ушло.

– Да какую-то чушь, кхе, про которую обычно мародёры треплются. Как, говорит, можно достать что-то со дна топей если толком не знаешь, где оно покоится? А я своего шанса не упустил, посмеялся над ним, кхе, ты ж меня знаешь! Ответил, что такому приличному господину негоже мертвецов обносить, но усач сразу головой замотал, мертвецов ему, дескать, не надо, надо именно со дна морского. А там же, Самсон, ничего нет, на дне этом проклятущем. Тела – как в желе вколочены, что на них имеется, на них и остаётся.

– И он ушёл?

– Кхе-кхе! – Теперь братец по-настоящему закашлялся, прикрываясь рукавом. И щедро отхлебнул прямо из горла. – Прости, влажность эта. Погубит она Фи́лу, как есть – погубит! Не ушёл он никуда, всё донимал меня вопросами, ну я и выкатил ценник – четыре сотни ливров запросил прежде, чем про сирену рассказать. Это ж мы с тобой вместе видели! Считай, кхе, половина твоя, Самсон… Правда сейчас на руки не дам, бизнес – сам понимаешь!

– А этот усатый, он сирену отыскал? – Сирен использовали самые опытные расхитители могил. Тут мало русалку поймать и в болото кинуть. Надо какую-то более-менее разумную, которая бессмертную речь понимает, и крепкую ещё, чтоб не сдохла в трупных разложениях тот час.

– Не знаю, братец, не знаю, кхе! Он заплатил и ушёл, не видел я его больше. Но мальчишки-то в лесу шарились, в ноябре костры жгли, дикую беладонну обносили с первыми морозами, говорили всякое: и что чешую свежую, русалочью видели на камнях, и что хвост отброшенный кто-то домой прихватил. Да что я тебе рассказываю, ты ж сам в курсе наших при́сказок!

– Хорошо-хорошо, - Самсон почти не чувствует грязи, исполосовавшей тело за эти дни, и готов любить болота всем сердцем. – А кто про Мальбонте рассказывал? Кто приходил?

– Так глашатаи его, думаю. Ну, кхе, тайные зазывалы, что несли слово «божье»… - Дарий кивает на пространство за стойкой, где стоят два колченогих стула и такой же кривой стол. – Садись, кхе, расскажу всё, что вспомню! Пить будешь?

– Теперь буду. – Живо кивает офицер, чувствуя себя довольным и чистым. Настоящим святым.

***

Послеполуденный Брон мерцал синевой неба – родного и какого-то безопасного. Но это всё равно не небо Верхнего мира, пусть непризнанный град её не обманывает. Здесь много ангелов, но демонов ещё больше, из тех – кто предпочёл жить в каком-никаком, но мираже свободы, как в любом из поселений на Рубеже.

– Мадам желает посетить купальни? – Синяя ламия за стойкой. Удивительно, что грамотная, раз не трудится торговкой в лабазе.

– Я бы хотела снять кабинет.

Ребекка добиралась до Брона на драконе, телепортироваться туда, где ни разу не бывал, невозможно, вот и не рассчитала время, прилетев раньше. А теперь пыльная, в чужом, по бумагам относящимся к Аду городе, мечтала только об одном, хорошенько помыться.

– У нас есть салоны для женщин, рассчитанные на двух и трёх персон, и индивидуальные комнаты, - из-под мраморной стойки – надо признать, термы оказались богато декорированы, - приветливо мелькает синюшный кончик хвоста.

– Приватные апартаменты полностью устроят, - она положила десять ливров на стол и отказалась от мелкой, чеканной, чернеющей серебром сдачи в гéнтах, мигом располагая к себе хостес.

– Если мадам изволит, у нас есть дополнительные услуги. Наше заведение готово предложить сытный обед, мыльный или масляный массаж и прочие… - на этом слове ламия сделала заметный акцент и подмигнула, - …интересные развлечения. Если мадам будет ждать посетителя или посетителей, то…

– Посетитель будет, - перебила Уокер-старшая, - но не раньше, чем через пару часов. Массаж делают Бессмертные или иные существа?

– У нас есть и те, и те, мадам. В зависимости от того, чего вы желаете.

– Просто массаж. Ангел или демон – значения не имеет. Пригласите массажиста через полчаса в мой кабинет.

Внутри оказалось влажно и по-первобытному роскошно. В носу тут же засвербило от многочисленных запахов – тут и мыло, и маслá, и лосьоны, и цветущие бутоны лотосов, преющие в мокрой духоте.

Полукруглая зала, выполненная из жёлтого песчаника и выложенная бело-золотистой плиткой, смотрелась коренастой и пузатой. Сводчатый потолок, подпираемый колоннами, хоть и был высоким, нависал грозно, как в пещере, и Бекка вспомнила все те гроты в национальных парках, которые доводилось видеть. Сталактиты, растущие вниз, и сталагмиты, растущие вверх – вот на что походили колонны.

По центру – утопленная в подиуме купель с гладким, скользким бортиком. Лейки – выполнены в форме драконьих голов, вместе с кипятком из тех периодически изрыгаются клубы пара. Рядом стоит каменный стол с дыркой-подголовником – такой же гладкий, как глазурированные стены. Венчает столешницу белоснежная ткань.

От тяжёлого, густого, стекающего со всех поверхностей воздуха сразу захотелось избавиться от одежды, что она и сделала.

«Достопочтенная серафим Ребекка, встреча состоится в непризнанном городе Броне в термах «Святая чистота» во вторник, десятого августа, в четыре вечера по местному времени. Советник Р.», - женщина зло хохотала в голос, когда поняла, что Сатана назначил переговоры в бане.

Скрытого смысла – хоть ложкой черпай. Купальни испокон веков – место мужских сделок. И Бекке смешно, что традиция утекла с пеной даже на её Землю.

Оставалось выяснить, постановка затеяна, чтобы дать ей понять, что она – ровня, с которой можно вести диалог, как мужик с мужиком, или она – шлюха, которую в термах «распивают» на несколько человек, как бутылку Глифта.

Впрочем, как бы самодовольно не звучало, свои невидимые яйца серафим сегодня не просто чувствует, она их тщательно моет, наперёд зная, эта партия уже осталась за ней.

Она и дремлет с этой мыслью, ложась на массажный стол, сморенная паром, а когда просыпается, чувствует холодок по пяткам: массажист открыл и закрыл двери кабинета, оглашая своды эхом.

– Крылья не трогай.

Услуги в здешних местах плюс-минус одинаковы. Прейскурантов всегда два. Первый на виду – прост и ясен – помыться, побриться, навести красоту. Второй – являет себя миру из-под стойки администратора и разит борделем и оргиями.

Чужие руки проходятся по щиколоткам, сжимают голени и кожу выше колен – достаточно сильно, чтобы понимать, массажист – мужчина. Но Уокер-старшую такое не смущает, она не просила выписать ей однополую компанию в обязательном порядке: мужик лучше промнёт, а стесняться не её прерогатива.

Сверху бёдра укрыты полотенцем. Человек вне поле зрения, едва касаясь кромки оного, разминает поясницу. Щедро вылитое масло капает с талии на поверхность стола и превращается в тёплую лужу, собираясь под животом. Но мысли женщины слишком далеко, чтобы выказать недовольство. Её отлично тискают, а стать недовольной для Ребекки Уокер – вопрос пары секунд.

Впрочем, прямо сейчас она занята – суммирует, вычитает, считает.

Серафим завершила все необходимые приготовления прежде, чем их с Сатаной договор перейдёт в активную фазу. Изъяла из ячейки хранилища столько ливров, сколько смогла, чтобы не вызвать подозрений, упаковала украшения в походные сундуки, туда же отправила не меньше пятидесяти нарядов, а ещё выдала распоряжения слугам, собираясь отбыть в Нижний мир в компании дочери, горничной и Матвея сразу после сватовства.

– Больше не встречайся с ним. – Это первое утро, когда Люцифер покинул её дом. – Больше не встречайся с ним до официальной части. – Бекке отвратительна мысль, что собственное дитя смеет грешить в этих стенах. Что сыну Сатаны плевать на хозяйские порядки. Что вся их семейка способна презреть любые правила, но упорно требует соблюдения тех от других участников. – Ты хотя бы предохраняешься? – Ужасный разговор, она же старалась, чтобы того не было. Даже умерла, когда пиратке стукнуло пять.

– А ты? – Младшая с вызовом опускает ложку в кашу и делает милые глазки. – Кто знает, может Люцию следует ждать сестричку или братика!

– Роды – это карусель, на которую я больше никогда не полезу. Мне хватило одного весёлого раза, когда ты порвала мою промежность.

– И тебе приятного аппетита, мама! – Девушка перестала ковыряться в тарелке и вздохнула. – Не хочу этого знать и не хочу это обсуждать, но я пью противозачаточное зелье.

– Тебе что, десять лет, Вики? Хватит миндальничать! Ты трахаешься с мужчиной, который, очевидно, любит секс с тобой во всех его проявлениях. Он и в прошлый раз явился в этот дом, лишь бы с тобой переспать.

– Вообще-то спасти! И время показало… - в столовой висит большое зеркало в золочённой раме, и дочь впаивает туда взгляд, - …что спасать было от кого!

– И как? Спас? Расколдовал зачарованную царевну волшебным членом?

– Ой, отстань, тебя не было в тот период моей жизни, когда эти слова имели ценность. А, зная, как живёшь и действуешь ты, я сомневаюсь, любезная матушка, - из уст засочилась злая ирония, - что секс для тебя хоть сколько-то табу… Или как там говорят? Тайна тайн, в которую посвящены двое!

– Дурочка. – Ребекка пожала плечами, намазывая масло на пышный, подрумяненный хлеб. – Секс – всего лишь секс. Однако острый ум сделает из него рычаг управления. Обстоятельства привели нас в точку, где мы не выбираем, но я хочу, чтобы ты не забывала, у тебя есть всё, чтобы быть кем-то без приставки «невеста» или «жена». Ты не сильна энергией, но твоё женское обаяние будет расти и крепнуть. Обретай влияние, как Виктория Уокер, а не как наматрасник. Пользуйся тем, что дала тебе природа.

– Как раз планирую вакханалию с адмиронами, чтобы лоббировать свои интересы и импорт чипсов из Джерси!

– О Шепфа, прямолинейность двадцатидвухлеток – уморительное зрелище. Замечу, это скоро пройдёт, двадцать с хвостиком лет не повторятся.

– Ну а как ещё я должна понимать слова матери, которая с первой встречи говорит, что продавать себя следует дорого?

– Не так по-идиотски буквально! Я бы не желала тебе своего пути, даже не будь я твоей матерью. Но прелесть женских чар в том, что на месте, на котором ты скоро окажешься, их можно распускать, не обещая взамен абсолютно ничего. Едва про сватовство станет известно, с тобой захотят познакомиться все, кто поумнее и посмелее. Все, кто поддерживает сатанинскую семейку по умолчанию или с пониманием, для чего короне нужен ваш с Люцифером союз. Обрастай поклонниками и верными людьми, пользуйся привилегией быть царской невестой, это и близко не Школа. Быть сáмой красивой, сáмой талантливой или сáмой начитанной в настоящем мире всегда мáло.

– Жаль, что ты погибла раньше, чем вышла «Игра престолов», - хмыкает дочь, но на лбу печать задумчивости – хитрая, толковая морщинка, залёгшая между бровей, которая импонирует Ребекке. – Там точно есть героини, которые тебе понравятся.

Тишина, разукрашенная шумом столовых приборов, опускается быстро. Словно и не было никакого разговора, сплошь завтрак с фруктовыми нотками.

– Ладно, как проходит сватовство и почему оно должно проходить в твоём доме?

– Потому что ты – моя дочь. Чтобы соблюсти регламент, сватать тебя должны здесь.

– Но мы так и так нарушаем Закон Неприкосновения.

– Именно поэтому всё остальное нам следует соблюсти до буквоедства. Показать сторонникам традиционализма – смотрите, пара смешанная, но она чтит дух времён и действует по регламенту.

– А если их заметят? Ну, Люция и…

– И его компанию? Плевать, если заметят. Цитадель – столица, а с Нижним миром у нас мировое соглашение. Невозможно запретить демонам посещать здешние, вольные города и наоборот. К тому же, нрав наследника известен далеко за пределами Ада. Поначалу никто не поймёт, что происходит. Лишь когда новости выйдут в прессе, они разлетятся. Но и мы с тобой к тому времени будем в Чертоге.

– Пофяфала, - прочавкали в ответ и вдруг с шумом сглотнули. – Ма-а-ам…

– Что?

– Ты боишься?

– Ужасно. – Уокер-старшая не долго думала. – Ужасно боюсь. Боюсь того, что мы делаем. Но войны и всего, что за ней последует, я боюсь ещё больше.

Серафим не сразу чувствует перемену.

Расслабленная цепкими, сильными пальцами, поплывшая от точечных касаний по позвонкам, утопающая в чистоплюйских ароматах, которые в кабинете источал каждый угол, Ребекка слишком погружена в себя, когда чужие руки доходят до копчика, скользят ниже, отбрасывают полотенце и огревают ягодицу звонким шлепком.

– Не расплатишься же, Уокер, - под её яростное «Дьявол!» дьявол присаживается на корточки, оказываясь на уровне лица. – Тихо. Не кудахчи! – Его ладонь до сих пор на филейной части – упругой и скользкой от маслянистых потёков, - ты так славно спала… ну какой из меня джентельмен, пройди я мимо?..

Он ухмыляется в нескольких сантиметрах от её яростно поджатых губ.

– Мы договорились встретиться в четыре вечера.

– Но ты прилетела раньше. Я бы не посмел заставлять даму ждать. – Всё ещё ухмылка. Ухмылочка. Острые, бритвенные края которой годятся для шинковки.

Её визави одет просто – светлые брюки, светлая, слегка влажная из-за пáра рубашка, облепившая торс. Сатана взлохмачен так, как бывает на голове у густоволосых мужчин, не потрудившихся уложиться перед выходом. А ещё он почти хохочет, наблюдая попытки Бекки сдвинуться. Его рука впаяла женское тело в стол, явно получая удовольствие от брыканий.

– Где мой настоящий массажист? – Блондинка перестаёт дёргаться.

– Считай, он выжил, Ребекка. – Дьявол встаёт и заставляет погрузить лицо в нишу, сдвинув её локоть. Неоднозначные чувства. Но Уокер-старшая решает просто – она будет думать, что это плаха или колода; все, кто пересекаются с этим не-человеком, рано или поздно теряют голову. – Прекрасно выглядишь. Лучше, чем мне бы того хотелось. – Левая ладонь мнёт шею – это болезненно-приятно. Тем же занята правая, но гораздо ниже, и всё внимание достаётся заднице.

– Твоё наследие в гости заглядывало. Естественно без приглашения. Где-то ты провафли́лся с воспитанием, Милорд. – Ей хотелось бы видеть его физиономию при слове «провафли́лся», хотя контекст очевиден.

– Ходят слухи, что у вас и без приглашений гостеприимно, серафим, - пальцы всего на секунду задерживаются между бёдер, с хирургической точностью давя на нужное местечко, скрытое плотью, и снова упархивают выше.