Двадцать вторая притча: Большой красный дракон и женщина, одетая в солнце (2/2)

Здесь, прямо на ступеньках, застеленных цветастыми коврами торгашей, раскинулся чёрный рынок амулетов. Фиолетовым сверкали камни сокрытия, а от рубиново-привортного блеска у Бекки начало рябить в глазах. Разнообразие форм, в которые были заключены амулеты, намекало и на ответную любовь, и на удачную сделку, и на шелковистость волос. А продавцы сидели сплошь важные, хоть и нахохлившиеся, и не смотрели по сторонам, как бы говоря «Здесь трудятся деловые люди: мы вас не видели, вы нас – тоже».

Не слышно привычных, базарных выкриков, привлекающих внимание, но те с лихвой заменяет плотный гул, похожий на осиный рой. Такой, каким иногда бывает сбивчивый шёпот, если в одном месте разом шепчется толпа.

В окнах, расположенных выше своеобразный галереи, в которой они оказались, что-то громыхало, варилось, пищало на все лады. И в голове Ребекки пластинку включила схожая какофония.

– Это нелегальная торговля? – Ей пришлось ускоряться, чтобы догнать Сатану.

– Они думают, что не вносят денег в казну.

– А на самом деле?

– Сама как считаешь?

– Их крышует какая-нибудь местечковая мафия, которой они платят дань, та платит дань людям выше, и так, вплоть до тебя?

– Крышует, - он явно смаковал незнакомое слово. – Пойдёмте, серафим Уокер, Язык Дьявола не будет ждать.

– Кто?! – Она ошалело выпалила это в удалявшуюся спину, приподнимая подол и пересекая ступеньки совершенно неженским шагом, через одну.

– Двоечница, - донеслось с ветром. – Незачёт по географии Нижнего мира. Мы направляемся к утёсу «Язык Дьявола».

***

Особое свойство дорог – быть протоптанными.

Между двумя пунктами назначения всегда прорастёт тракт, колея или мостовая, будет прокопан тоннель или подвешен мост просто потому, что это удобно. В обход всем известному маршруту появится альтернативный – диковатый и нелюдимый. По нему станут шнырять разбойники, беглые низшие и стайки беспечных детей, заигравшихся в «Ангелов и демонов». А там недолго и до совсем уж забытой Шепфой тропы через чащобу, где раз-другой за пяток лет пробежит залётный путешественник, и снова тишина.

Если продолжать мысль Мими, что поражённо прикусывала губу и кралась в тени навесов, есть такие дороги, которых нет. По тем не-дорогам вообще никто никогда не ходил, потому что нельзя ходить по тому, что отсутствует.

Но сейчас, глядя на скрывшиеся в верхотуре лестницы фигуры Милорда и Уокерской матери, она готова спорить, этот странный тандем двигается ровно таким вот путём.

У неё три сотни вариантов, что серафим могла здесь забыть. Если быть совсем точной, триста двадцать шесть вариантов, один другого хуже: на каждом из них здравый смысл дочери Мамона вопит «Пойду-ка я высплюсь».

Не выспалась Мими по известным причинам.

Но известны эти причины до сих пор лишь ей одной.

Полнóчи демоница репетировала у зеркала речь, которую озвучит родителям, сообщая о Дино, потом переключилась на лучшие хиты, исполняемые в расчёску всеми молодыми девицами, независимо от их цвета крыльев, длины ногтей и миронахождения, а к рассвету вспомнила, что забросила приключения ведьмы Малены на самом интересном месте и углубилась в чтение.

Своё самое интересное место огневолосая чародейка спрятала под тремя юбками, но взбеленившаяся погода играла против. Зюйд-вест шаловливо трепал одежды прекраснейшей Малены, а её глубокое, призывное дыхание так и норовило вспороть шнуровку корсета грудями, поднимавшимися вверх, словно бисквит в печи.

– Забрáло сам сними, презренный мужеложец, иначе я его по самый нос срублю! – В отчаянии она замахнулась мечом, который был слишком тяжёл для столь хрупкой женщины, облачённой в изящное, шёлковое кружево под походным платьем. Панталоны, сотканные руками кеттель-белльских, невинных дев стоили целое состояние, умопомрачительные сорок четыре ливра, зато нигде не тёрли.

Отбросив волосы назад, своим грозным орудием Малена потрясала раз за разом. Как хорошо, что рыцарь, скрывавший личину под шлемом, не догадывается, что спрятано под её исподним.

– Глупышка ты, колдунья, но сласть как хороша! – Голос, что донёсся из глубин узумской стали, заставил похолодеть от ужаса и, к вящему стыду, увлажниться в одной сакральной точке.

– О, Гектор! – Прорезал крик красотки град эдемский, где все они сейчас и находились.

– Сметлива и догадлива ты, но не соперник мне в бою, как ни старайся! – Опасный хохот тёмного колдуна послужил ей ответом. Легко, играючи, Гектор лишил Малену клинка и платья, применяя свои извращённые пороком чары не по назначению, а по наслаждению.

– Злодей и мракобес, вот кто ты есть таков! Садист, что обладает телами и мужчин, и женщин лишь насильно! – Ведьма упала прямо по центру опустелого королевского двора и в конвульсиях шумно забилась, уже зная, что последует дальше. – Но разум мой тебе не затуманить, лишь плоть ты можешь получить, но не любовь и сердце!

– По счастью, - он зарычал, как вожделевший медведь, переворачивая ведьму на живот, да всё бельё с её телес срывая, - мне интересна плоть, не серд… Ого! – Чёрные, как океанические омуты глаза расширились, заставляя в одну точку не мигая смотреть – точнёхенько меж аппетитных, белых ягодиц. – Узнаю стиль леди Алексы…

Одним словом, в столь раннем появлении демоницы в городе не было ничего удивительно: когда ночь пошла на убыль, а в окна отцовского имения полезли назойливые лучи света, дочь Мамона отложила трёхтомник и решила, что ей следует наведаться к модистке с самого утра. Недавно она заказала в салоне роскошное, чёрное платье, украшенное стяжкой с золотой, львиной головой, а теперь с нетерпением ждала Солнцестояния и вечеринки по случаю, объявленных через четыре дня.

Но на выходе из швейной мастерской девушка заприметила тех, кого не ожидала увидеть даже в наркоманском приходе.

Потирая не выспавшееся лицо, Мими ещё раз скользнула взглядом по лестнице – нет, красться дальше за Его Величеством и всем известной, пресвятой матерью опасно. Она знает, куда ведёт отсутствие дороги: за ступеньками начинается седой, лысый холм, который переходит в такое же голое плато утёса – Язык Дьявола.

Задолго до появления демоницы на свет, это место прозвали так из-за длинного каменного выступа, поросшего мхом и нависающего над Гневным морем.

Дочь Мамона нерешительно замерла, почесала кончик любопытного носа, но преследование прекратила. Быть может, встреча Ребекки и Сатаны рабочая, а она просто выдумывает себе всякое? Так или иначе, но это повод навестить подружку в Школе и выведать подробности.

Удачно, что в академии представлено несколько большее разнообразие белобрысых, крылатых личностей.

Потому что интересы Мими не ограничиваются соседкой.

У интересов Мими кожа, как топлёное молоко, и глаза василькового цвета.

***

Они могли воспользоваться крыльями, едва ступеньки закончились. Вокруг больше не возвышались постройки, не дымились мануфактуры, не шумели торговые улицы, даже маркизы – и те – остались за спиной.

Лети – не хочу.

– Почему мы идём? – Серафим явно старалась скрыть недовольство. Она в это утро вообще много с чем старалась: например, со спектаклем одной актрисы. Каждую из ролей дамочка примеряла жадно, хоть и бесталанно. И то и дело перескакивала с образа опытной соблазнительницы к наивной студентке, чтобы утомиться и стать удивительно честной.

– Ходить по собственным владениям полезно, - Сатана одарил улыбкой. – Всегда знаешь, чем живёт твой народ.

– В Цитадели для этого…

– …существуют информаторы, знаю.

– Откуда? – Женщина пребывала в уверенности, факт не общедоступен.

– Сеть информаторов придумал я, - визави бросил это так просто, как нечто само собой разумеющееся. И в басовитом тоне ни намёка на кич. – Эрагон просто скопировал систему, некогда принятую в Эдеме.

– Значит в Аду тоже есть?

– Свои информаторы? Конечно. С одной разницей: Верхнему миру нравится отрицать существование попрошаек, покалеченных бесов и словоохотливых шлюшек, ваши информаторы – такие же намытые и напудренные, как вы сами. Но мы в Чертоге считаем социально неблагополучных, - тут он хохотнул, - горожан самым полезным слоем населения.

Если выражаться образно, то, чем мама Уокер так поглощена, называется «распушить хвост». Она всю прогулку подкармливала свою ненависть к столице, но пытается держать марку и беседовать деловым голосом. И, если не всматриваться, можно подумать, они – всего лишь купцы-конкуренты, каждый из которых на все лады хвалит собственный товар.

– Давай вернёмся к делу, - её хрупкие пальцы путаются в останках драных рукавов. – Зачем мы здесь?

– Слышал, люди Земли веками бьются над этим вопросом.

– Скифа и Церцея! – Бекка вспыхивает. Ей бы нащупать точку опоры, представить себя каменной глыбой, инородным, внеземным монолитом или изваянием, высеченным из твёрдых пород, как она представляет себя всегда, делая то, что делать неприятно, незаконно или не принято, но с Сатаной отточенный до совершенства шаблон не работает. – Если любую фразу говорить твоим иносказательным тоном, даже расписание колесниц и дилижансов зазвучит философски! Тем не менее, ты таскаешь меня по своей куче дерьма уже несколько часов, и мы до сих пор…

Чужая рука до хруста сжала рот, впиваясь в щёки:

– Ты забываешься, Ребекка Уокер. – Смотреть на неё сверху вниз, вот на такую, с кисейными, плывущими коленками, с гневными, сверкающими, разбитыми во всю ширь зрачками, интимнее постели. – Я могу сделать тебе очень больно, могу превратить твою лощёную, парадно-выходную жизнь в Цитадели в обрывки платья, я даже могу рискнуть и прикончить тебя в нарушение всех Хартий. Наше рандеву конфиденциально: твои соратники не знают, где ты, а ты не знаешь, как много глухих, заброшенных мест сыщется в Чертоге.

– Но я тебе нужна, - у неё разморенный, красивый рот. Сучий.

Поэтому он хмыкает в него, слегка касаясь губами:

– Но ты мне нужна, - и убирает ладонь. – И я не сторонник бессмысленных смертей, есть вещи и похуже. Особенно, если речь идёт о женщинах.

– Какое показное джентльменство!

– Ну что ты, милая, - мужчина широко улыбнулся, - дело отнюдь не в благородстве. Зачем убивать прелестную даму, когда с ней можно проделать много того, о чём она сама будет умолять.

– Признайся, - Ребекка подвигала челюстью, цела, - если мне, как ты утверждаешь, хочется трахнуть власть, то тебе – нагнуть Рай.

Милорд оскалился и вдруг разразился искренним смехом:

– Даже скрывать не буду, Эрагону всего лишь повезло, что задницей не вышел. А о тебе такого не скажешь.

– Просто тебе это нравится, - её осенило.

– Ты?

– Нравится бодаться. Нравится соревнование. Порой не ради результата, увлекает сам процесс.

– В этом мы похожи, - в очередной раз подкинув яблоко, он лихо закрутил то на пальце. – Но есть нюанс: в конечном итоге результатов я достигаю, а ты напоминаешь загнанного хищника, который бежит без цели.

– Тебе ничего неизвестно о моих целях.

– Мне известно, что ты – мать больше, чем о себе думаешь. И сейчас ты волнуешься за дочь, но не понимаешь причин волнения. Мои слова о мальчишке из Эгзула не убеждают тебя, но у тебя есть хваткое чутьё, Ребекка Уокер, и оно болит и гноится, нашёптывая «Всё в Империи летит псу под хвост», - это и кнут, и пряник, и славные качели. Он то всекает ей, то баюкает, пользуясь серафимским самомнением. А ещё это приносит плоды.

– Я всё потеряю, Сатана, я знаю, как это бывает. Видела, когда в труху стирали Фенцио. Сначала тебе закрывают вход в зáмок Цитадели, затем перестают приглашать на празднества, потом, где-то в городе, ты замечаешь, что с тобой уже не здороваются, а в один не самый прекрасный день ты просыпаешься и понимаешь, твоя казна хиреет и ты уже не в состоянии содержать свой большой дом. И это в лучшем случае, если не подведут под Трибунал. – Она смотрит на яблоко в его руках. То подпрыгивает, крутится по оси, приковывает взгляд, как насмешка жонглёра, берущего приз с самым заурядным номером из загашника. – Ты продаёшь палаццо. Дёшево. Сильно ниже рыночной стоимости. Ищешь жильё попроще. Островная часть столицы тебе уже не по карману, поэтому ты смотришь Мéстре. Сначала оцениваешь большие, просторные апартаменты бельэтажа в крепком, добротном доме, но в последний момент владелец не приходит на сделку, и ты всё понимаешь без голубиных посланий – их сдадут, но не тебе. Дальше двигаешься по касательной вниз: от уютной квартиры до каморки под самой крышей. Там нельзя колдовать, невозможно нормально расправить крылья, стены слишком близко, потолок давит, случайная искра, невольный взмах, и келья сломается, рухнет, сгорит. – Мысли послушно переносят в первые школьные дни, когда Бекку поражало всё вокруг: не чары, не полёты, а самые обычные, враз ставшие необычными вещи. Бесконечно высокие потолки, которым суждено утопать в темноте, потому что никакие факелы не добивают на эту высоту. Огромные, массивные кровати бесхитростных спален жилого кампуса. Любая мелочь, что кричала одним своим обликом «Только посмотри, какие мы удобные! Мы создаём комфорт для таких, как ты, высших существ». Лишь многим позже, уже закончив академию, Уокер увидит оборотную сторону медали: зáмок Кроули, редкие владения как райской, так и адской знати – это как сигарный клуб где-нибудь в Пенсильвании, как Лига Плюща в сонме лучших американских университетов – попасть желает каждый, удаётся единицам. – Я не боюсь лишиться золота, крова, статуса и не боюсь лишиться головы.

– Тогда чего ты боишься? – Снова это яблоко.

– Боюсь оказаться на старте. Опять. – Ребекка сверлит дыру в румяном, налитом боку фрукта.

– Хватит ныть. Тебе по силам такие марафоны.

– Нет, Сатана, - яблоко начинает грезиться наградой в чужой ладони. – Кобыла выдохлась и уже не придёт к финишу первой.

– Бедная-бедная серафим, - в его голосе ни капли сочувствия.

– Я здесь никому не нужна. Нелюдимая, презренная женщина чужого рода и племени, почти язычница в рамках вашей культуры. Меня с радостью пустят на фарш, а за мной потянут и дочь. Если не фигурально, то в переносном смысле точно.

– Дети всегда чинят препóны.

– О чём ты?

– Не будь твоей циркачки в Империи, было бы проще. Ребёнок в уютном, земном домишке с овдовевшим, но, поди, ответственным муженьком, а значит ты ни чем не стеснена. Вериги лишённой материнства матери только украшают.

– Не будь её в Империи, мы бы не стояли на твоём дьявольском холме, как на капище, принося жертву.

– Прощёлкаем момент, иного не будет. У нас есть шанс подорвать репутацию новоиспечённого мессии. – Бамц! – Сатана снова подкинул яблоко. – Грядущей войны свадебный этюд не остановит, но число его потенциальных соратников уменьшит.

– Ты открыл в себе дар предсказания, раз так уверен, что бойне быть?

– Знаешь, что самое мерзкое в любой из войн? Она неизбежно затягивается, потому что всегда есть те, кто говорит, что война идёт, и те, кто утверждает, что никакой войны нет. – Бамц-бамц-бамц! – фрукт перелетает из одной ладони в другую, завладевая вниманием. – И только в сказках первые бубнят с правой стороны баррикад, а другие – с левой. В реальности всё не так. Две точки зрения могут соседствовать в одной таверне, в одном доме, в одной постели.

Бекка не хочет смотреть на фокусы. С огромным трудом она утыкается взглядом в мох под ногами. Он горько-чёрный, с красноватыми прожилками и седой пыльцой, похожей на морскую пену. Тот самый огненный мох, из которого тысячелетиями варят синее пойло.

Но очередное «Бамц!» заставляет поднимать взор.

Снова.

Долбанное.

Яблоко.

– Я не верующая.

– Мне неинтересно.

– Я не верующая, - она всё равно продолжает: и говорить, и смотреть на его руки, - отец, правда, покрестил меня в детстве, но мать была против. Помнится, чуть не прирезала его, размахивая кухонным ножом. Она не верит ни в чёрта, ни в бога, но никогда не сомневалась, что смерть – ещё не конец. И что у мистера Эббота в лавке через пару кварталов самые свежие тыквы. Не знаю, как это всё уживалось в ней, однако Вивиан, так зовут мою мать, часто повторяла «Библия утверждает, Господь любит нас. Но Дьявол тот, кто в нас заинтересован».

– Ты – не вчерашняя девица, а значит понимаешь, Бог и Дьявол – всего лишь названия. Шепфа был раньше прочих, и его окрестили Создателем. Я был недоволен громче других, поэтому мы стоим в Чертоге, а не разгуливаем по вылизанным переулкам Цитадели. – Сатана не скрывает отвращения к библейским формулировкам. – Мы радуемся и плачем, ликуем и проигрываем, любим и ненавидим, мы все – смертные и Бессмертные. Одни из нас крестят других своими личными богами, другие – в сердцах бросают «истинный дьявол», и каждый по-своему прав. Твои одежды белые, но тебя они белее не делают. И Круги Ада под этими землями не делают демонов абсолютным злом. Скажем так, Нижнему миру чуть меньше повезло с погодой. А Земле – со сроком годности. На этом отличия заканчиваются.

«Бамц!».

– Величайшая хитрость Дьявола, убедить всех, что его не существует.

– Ребекка Уокер, - спутник послал ей обворожительную улыбку. Одну из двенадцати. – Пару минут назад ты сообщила, что неверующая. Сейчас сыплешь клише всех сектантов. Определись, что у тебя по части высших сил. А, коли уверовала, попроси Бога послать тебе новое платье.

– Ты его помнишь?

Он как-то сразу понял, о ком она спросила, и ухмыльнулся:

– Раз этот вопрос звучит от советника, значит никто из вас так и не видел нашего пастыря, идущего к свету.

«Бамц!», - стук яблока, которое кидают из ладони в ладонь, начинает казаться музыкой.

– Эрагон утверждает, они общаются.

– Иди-ка сюда. – Одним движением её развернули и прибили к широкой груди, лишая возможности двигать крыльями. И теперь она – почти что яблоко. – Посмотри. У твоих ног город, где я знаю каждый камень.

С вершины мыса, на котором они оказались, Чертог кажется ложно-положительным, так Бекке подсказывает её медицинский мозг. Субботняя дрёма окончательно слетела со столицы, уносясь на побережье, и теперь всё тут двигалось, бряцало, коптело и сношалось, напоминая идеально слаженный механизм.

– И что я должна рассмотреть? Каждый камень, с которым вы друг другу представлены? – Его правая рука замирает на талии, удерживает на месте, доводит до гипнотического состояния, а левая упирается в плечо. Фрукт зажат в той же ладони, и теперь женщина отчётливо ощущает аромат.

Её мать всегда держала свои буйные, помешанные на урожае грядки и тьму деревьев, среди которых водились яблони. Но сейчас Бекка думает, всё это было подготовкой, курсом молодого бойца, чтобы, по одному только зáпаху, она могла определить свежесть плода в другом, загробном мире.

Никакого уксусного привкуса.

Яблоко пахнет божественно.

И мужская рука – вместе с ним.

– Эрагону не знакома реальность, он замумифицировался в своём облике и своём зáмке и понятия не имеет, как выглядит его столица, другие города, Верхний мир. Он считает, что мы всё ещё живём где-то там, двадцать с лишним тысяч лет назад, что в Империи мало что изменилось. – Если вдуматься, внутренняя тюрьма серафима сыграла с ним злую шутку – он завис в одной точке времени и думает, что остальные последовал его примеру. – Он не увидит, если на горизонте появится новая сила, даже неси она табличку «Я хочу умыть земли кровью и перевернуть всё с ног на голову». – Костяшки пальцев проходятся по голой коже с заметной нежностью. – Эрагон её не увидит, даже если та окажется обнажённой, горячей, стонущей. Потому что давно оторвался от жизни и всё мирское ему чуждо – будь то назойливый мальчишка или дорогая женщина.

– Предлагаешь, - она шумно сглотнула, - не доверять тому, кто не ценит баб, путешествия и Глифт?

– А на кого ты поставишь, Ребекка Уокер, если моё предсказание о грядущей битве окажется верным? На меня или на своего начальника?

Наверное, с точки зрения протокола, она должна топить за Цитадель, болеть за неё больше, чем за любимого бейсбольного игрока в колледже, но, соври серафим сейчас, не поверит не то что дьявол… даже младенец пары лет от роду.

– На тебя.

– Тогда почему, ёб твою мать, ты ломаешься, как дурная целка?! Ты пахнешь пóтом, страхом, похотью, и я бы поимел тебя прямо тут, да только ты ж такое в победы запишешь. – Сзади ощутимо двинули бёдрами, вбивая её за талию в себя. Самый понятный, самый мужской жест во всех мирах. – Ты живая и настоящая, не пресыщенная, как эти кислые ангельские рожи. Статьи о твоей очаровательной поросли и без того размочили тебе репутацию. Тронь – потечёт. А те, кто не совсем слеп, знают о романе с Винчесто. Тебя никогда не оценят по достоинству просто потому, что ты – женщина и ты – непризнанная в измерении, полном стариков, растерявших интерес даже к очевидным прелестям, - ладонь смещается и с силой сжимает пониже поясницы. – Так, может, хватит мелочиться, совершая свои местечковые деяния во благо? Хочешь большего – рискуй. – Теперь рука обвила, спускаясь в самый низ её живота. Под пальцами гладкая, шелковистая ткань платья, а ещё – заметная пульсация. – Играй по-крупному, серафим Уокер. Не трусь. Укуси это яблоко.

Наощупь, взглядом, она находит его глаза.

Бекка уверена, что радужки у Сатаны иссиня-льдистые, но сейчас те алеют, напоминая яблочную шкуру. Шкуру, которую он с неё спускает, не делая ничего сверхъественного. Лишь говорит то, о чём она сама склонна думать вечерами. Что уже несколько лет для женщины ничего не меняется. Что никому не интересно поднять уровень жизни сразу многим, потому что «многие» - это очень размытое, очень общее слово, означающее всех и никого. Что в таком состоянии можно провести десятки годиков, столетия, даже тысячи лет.

И будет она уже не всесильным серафимом Ребеккой, которая смогла, а постаревшей чиновницей – ещё узнаваемой, но утратившей пыл.

А ещё она думает, что если яблоко сорвано, его нужно есть, пока не иссохло.

Впиваясь зубами в плод, Бекка прикрывает ресницы, ощущает, как на губах собирается сок, и глотает. Чтобы тут же почувствовать, как сама обернулась яблоком, от которого щедро откусывают кусок, полностью забивая женский рот языком.

***

Эти люди, что получают бумажки в дешёвых рамочках, где изящным подчерком вписано, что теперь они – доки психологии, должны съесть шляпы прямо перед ним – перед Сатаной.

Она же не малолетка, чтобы так вестись на драматургию.

Но взяла и повелась.

Хватило ночи с субботы на воскресенье, чтобы проанализировать события и в ярости разбить кубок. Разыграл как по нотам, теперь понятно. Сначала завёл, потом отказал, протащил по своему царству-государству до ломоты в ногах, выпотрошил и позволил устать, дескать, расслабься, рядом с тобой мужчина сильнее тебя, который готов быть в союзниках. Наконец и в главных, сыграл на гордыне, как полагается дьяволу.

– Трактовки в Библии не верны, - она салютует чашкой кофе воздуху распаренной кухни, - но дух искушения передан верно.

– Что? – В дверях своей вотчины возникает домоправительница.

– Доброго дня, Саломея. – Уокер знакома с демоницей, а ещё догадывается, женщина терпеть её не может. У них даже внешне классовая борьба, как у сорок и гадюк. Ребекка умаслянная, женственная, стройная, но с округлыми формами, не слишком высокая. Саломея в противовес – болезненно тощая, сплошь из равнин там, где полагается восставать возвышенностям, с руками-жердями и пальцами-иглами; седеющие волосы собраны в пучок до приподнятых, тонких, вечно недовольных бровей и из этого огрызка на макушке не выбивается ни единой пряди.

От кривизны чужого рта Бекке становится приятно: «Жри, дура старая. Такие, как ты, могут веками служить верой и правдой, но потом они всё равно приводят в свои дома таких, как я».

– Почему вы не обедаете в столовой, серафим Уокер? – Домоправительница заглядывает в соседнее помещение, замечает там пару серв и делает себе мысленную ремарку – высечь обеих за сервировку в обход приказу.

– Советник Рондент уведомил, что есть я буду одна, и я попросила накрыть на кухне. – Блондинка пожимает плечами, изображая дурочку. Ей, в общем-то, всё равно, влетит горничным или нет, но вид чужого, нахмуренного лба – её личный сорт компенсации. На Саломею Ребекка не в обиде, но у неё под кожей зудит от бессилия, что пока серафим играла в якобы переговоры, хренов режиссёр здешних мест сыграл с ней во Всевышнего. Шоумен, будь ему неладно! – Не подадите мне вилку? – Она улыбается так, что на зубах домоправительницы должен скрипнуть сахар. Прорасти, перемолоться, заскрипеть.

– С превеликим удовольствием. – Демоница сверкнула глазами и коротким движением дёрнула из ящика вилку, чтобы тут же воткнуть зубчики в паре дюймов от чужой ладони. Столешница радостно ухнула, треща от нахрапа. – Я – не прислуга, - «а ты – потаскуха, место которой в борделе, а не в Чертоге».

– Ой, простите, Саломея, - Бекку разбирает неуместным весельем: хочется показать язык или средний палец, потому что хоть кто-то в этом замке ей не конкурент, - всё время забываю, что управдом в Аду – вольный человек. У нас, в Цитадели, это тоже всего лишь обслуживающий персонал.

– Тогда вам, вероятно, стоит поскорее отправиться к себе, в Цитадель, и заниматься там привычными вещами, - раздвигать ноги. Или что она в Раю делает?!

– Я бы рада, - Уокер-старшая лизнула палец с застывшей каплей кофе, - но Его Величество ещё не готовы меня отпустить.

– Приятного аппетита. – В принципе, с тем лицом, с которым это прозвучало, демонице было бы честнее бросить «Смотри не подавись» или «Чтоб ты сдохла», но она просто выходит из кухни вон, гремя худосочной спиной, в которую словно вбили черенок швабры.

После обеда Бекка шатается без дела, лишь иногда натыкаясь на слуг, да, единожды, на вездесущего секретаря. Её догадка проста и находит подтверждение – избыток внимания вчера Сатана будет компенсировать недостатком внимания сегодня, тянуть и нагнетать своим отсутствием, пока она сама не ринется на поиски.

Он уверен, что она уже согласна на брачный договор?

А скрепить тот потребует Клятвой Крови?

Или понимает, что нужно дожать, потому и игнорирует?

В длинном коридоре жилого этажа серафим замирает у дверей, от которых до сих пор веет энергией адмирона. Это его покои тут, во дворце, она осведомлена и ковыряет свои остатки траура. Но грýсти нет, есть злость: Винчесто избавился от неё единственно-надёжным способом – взял и умер. Поэтому выкупить через Матвея голову у палача – слишком маленькое наказание для мужчины, который бросил.

Когда за окнами сгущается ночь, чиновница кутается в халат-кимоно, светлый и разукрашенный пошлыми, красными лепестками, присланный взамен утраченного наряда, и читает прессу, стараясь не думать, почему Сатана до сих пор не пригласил на разговор. Но строчки разбегаются и не думать не выходит. Лишь спустя ещё час напряжённого ожидания женщина слышит цоканье и замечает почтового голубя на подоконнике. Послание ей может прислать лишь гарда, он, единственный, в курсе, куда направилась женщина.

Серафиму не нужно повода, чтобы занервничать – если Матвей написал, значит случилось нечто из ряда вон:

«Миледи, в понедельник на Совете будет отменено решение восьмилетней давности. Число ангелов и демонов на Трибунале снова уравняют. Источник надёжен. М.».

– Ах ты сукин сын! – Второй кубок за сутки проделывает маршрут до стены, у которой ещё со времён первого, в щепки разбитого фужера видок, как у приграничной, атакуемой врагами области.

Впрочем, вытирать Глифт Ребекке некогда. Она пулей вылетает из покоев, смутно, но представляя, где искать сукиных сыновей в этой обители.

***

– Ты не одет!

– От тебя ничего не скроешь, - он действительно стоит абсолютно голый в своих покоях. Цензурой служит стол, заслоняющий Сатану по пояс. Волосы на голове мокрые, а от крыльев поднимается влажный пар. – Как ты зашла?

– Дверь была незаперта!

– Я переформулирую, - это было сказано очень тихим, очень зловещим голосом. – Как ты посмела ко мне зайти?

– А как ты посмел продать Винчесто за отмену численного преимущества ангелов на судах?! – Да плевать ей, что вокруг стало темнее и запахло гарью, она сдохнет, но спросит с него.

– Пф. Всё думаю, что я забыл? Забыл тебя уведомить. – Ещё тише. С улыбкой, напоминающей бритву, которой её освежуют. – Переживаешь, что так дёшево, или переживаешь, что кончала подо мной ради этого закона? – Он сдвинулся с места. Ещё один шаг, и стол перестанет быть помехой.

– Как после такого ты ещё о чём-то хочешь договориться, Сатана?! – Смутить Ребекку – задача не из простых. А смутить Ребекку в гневе – невыполнимый квест. Но она всё равно самую малость заалела. – Ты нарушаешь собственные обещания.

– Мне было выгодно ввести ограничение тогда, - сама невозмутимость: ему, видимо, стало смешно, поэтому тьма прекратила сгущаться, хоть и не рассеялась. – И выгодно отменить его сейчас. Я всегда тебе это говорил, серафим Уокер. Это и то, что с паршивой, крашенной овцы в лице Эрагона хоть шерсти клок.

– Неравноценная цена! Твои адмироны что, стоят всего-нич…

– Заткнись. – Коротко и хлёстко. Щелчок пальцев отрывает от пола и заставляет плыть навстречу. Створки дверей хлопают преувеличенно громко. Как в кино с незаявленным жанром, где зрителей не предупредили, что прихватить на сеанс – пиво или поп-корн со вкусом антидепрессантов. – Мои адмироны, Ребекка Уокер, стóят десятка таких, как ты. Ровно поэтому я дал Винчесто шанс спасти своё имя, имя своего отца и весь их Дом, а не пойти на плаху террористом, который подвёл ожидания. Острый ум – тупые решения. Иногда такое случается даже с мудрецами. А до мудреца, давай будем откровенны, как на причастии у ваших проповедников, ему не хватало ещё сотни тысячелетий. Иначе бы не крутил с тобой шашни, превращаясь в мстителя-спасителя.

– Потому что ты сам посягаешь на шашни со мной? – Она висела перед мужчиной в воздухе, поднятая чарами. Бунтующая, земная, растрёпанная.

– Не смеши меня. Своих женщин я просто беру, - мысль начинает нравиться, расцветая алыми мазками одежд серафима Ребекки. – Мстители – тоска зелёная, спасители – всегда умирают. Нельзя хотеть сделать лучше назло, обязательно обосрёшься, непризнанная. Это профанская мотивация, которая ведёт в тупик. Все эти «назло», «вопреки», «порушить старое, чтобы выстроить новое», спасти кого-то где-то от чего-то… очередной «Христос» в Эгзуле ровно так и думает. Думает это, а что делать, не знает. – Он полностью вышел из-за стола, оказываясь рядом, и распахнул полы её кимоно. – Если бы много тысяч лет назад я лил подобную чушь в уши Бессмертным, что стали демонами вслед за мной, давно был бы мёртв. Братства не бывает, никто не будет жить одинаково хорошо, но к этому стоит стремиться, а обещания политиков, любых политиков, должны строиться на том, что они могут контролировать. Куда ваш птенец из башни вкинет пыл своих мракобесов после битвы, суля им сейчас равновесие и равенство? Отправит строить фабрики? Пахать на Кругах? Класть дороги? Приручать драконов? – Пальцами дьявол очертил окружности её груди – слишком щекотно, слишком приятно. – Нет, Ребекка Уокер, они не пойдут. Они – его войско, только пока он обещает дать всего и побольше. А если не даст, тогда сами возьмут. И брать будут лучшее. Крепкие дома. Дорогую сталь. Таких, как ты, женщин.

Движением ладони Милорд разгоняет чары и, не удержавшись на ногах, Бекка рушится на коленки, чтобы тут же, с вызовом, посмотреть вверх:

– Ты меня членом не удивишь, - но сейчас она точно знает, почему за ним пошли.

В ответ прищурились, зарываясь пятернёй в её стрижку:

– Членом я тебя трахать буду, а удивляют пусть фокусники.

– Я не соглашалась на свадебную сделку!

– Это потому ты до сих пор на коленях, когда ничего не мешает встать?

– Ай! – Волосы сжали сильнее. – Иди на хер! – Подумала-подумала, собираясь подняться, и… открыла рот, обводя языком массивную окружность.

– Только не я, а ты. – У него другие планы на этот вечер, и рука в её загривке оказалась к месту. Серафима дьявол вздёргивает вверх, срывает с плеч расписной халат и толкает к столу, - потому что ты, Ребекка Уокер, знаешь только один способ оформлять договорённости. – Ступнёй Сатана бьёт по женским лодыжкам, чтобы ноги разъехались в стороны, и сминает ангельские крылья своим торсом, прогибая на столешницу. Будет целое облако золотых перьев, но так ещё интереснее. Он потребует Ребекку убрать их за собой поутру: возможно голой, не исключено, что на корточках. – Значит мы скрепим сделку так, как ты привыкла. Чтобы никаких сомнений, - резкий толчок двигает мебель, на которой она расхристана, разукрашивает комнату гулким, утробным стоном, сменяется целой чередой влажных движений и шлепков. – Славная… очень славная девочка, - в самое ухо, поворачивая её красивую голову к себе. – Мы договорились? Мне продолжать?

– Да…дадада! – У неё мокрые губы и зрачки, расширенные от удовольствия. И вся серафим выглядит сейчас как никогда правильно.

Не потому, что она – советник из Конклава, а он – Владыка Ада.

А потому, что она – женщина, а он – мужчина.

И, иногда, этого бывает достаточно.

***

Мими смотрит на себя в зеркало и в панике трёт щёки, грязные от сажи. На пальцах остаётся копоть, но лицо не спешит светлеть. Наоборот, багровеет, раздувается, напоминая шар, и забивается под ногти подозрительными ошмётками.

Девушке приходит на ум приглядеться, чем она так кошмарно запачкалась, а когда видит, то начинает орать – это её собственная кожа, обгорелыми струпьями оседающая на руках. Смесь крови, вырванных с мясом мышц, ресниц вперемешку с бровями…

– Демоница! – Дино потряс плечо, что есть сил. – Мими, дочь Мамона, проснись!

– Брови! Ресницы! – Она вскочила в его школьной постели, садясь и озираясь. Посмотрела на любовника огромными, в ночи блестящими глазами и вдруг разревелась.

– Ну тихо-тихо… - от неожиданности ангел опешил и неловко погладил по голове, словно это товарищ, а не его Вроде-Как-Девушка. – Твои ресницы и брови самые красивые, волноваться не о чем. – Впрочем, найти нужные слова для сына Фенцио никогда не было сложным. И, спустя секунды, Мими уже прижали к широкой груди, куда она продолжила на удивление уютно всхлипывать. – Что случилось, демоница?

– Ничего-о-о… - с шумом втянутый воздух, обиженный голос девчонки, у которой с рождения не водилось проблем.

– Уверена?

– Я же говорю, ничего-о!

– Из-за «ничего» так не плачут, максимум – разок отсморкаются, но только если «ничего хорошего», а если «ничего плохого», то…

– НИЧЕГО НЕ СЛУЧИЛОСЬ!

– Эй! – Он оттянул её от себя и тряхнул. – Мими, ты кричала во сне, а теперь ты плачешь и вопишь на мужика, к которому прилетела «сосаться до усрачки». И это я тебя цитирую!

– Я знаю!

– А я – не кретин. – Мужчина внимательно всмотрелся в хорошенькое личико, подсвеченное последними, предрассветными звёздами. – Ты видела дурной сон, так бывает. Возьми себя в руки. Ну или, если настаиваешь, - он коснулся носом её вишнёвых, сейчас кажущихся чёрными губ, - возьми в руки меня.

– Я помню сон.

– Что?

– Что слышал.

– Отчётливо помнишь? – Плохие сны – не страшно ровно до тех пор, пока ты сразу забываешь всё, что привиделось.

– Так же хорошо, как каждую из твоих веснушек на заднице! – Огрызнулись в ответ, выдёргивая предплечья из раскаченных Крылоборством лапищ. – Однажды я обрисую каждую из них лепесточками, зефир, и буду звать тебя полевым одуванчиком.

– Не юли, демоница. – Но Динозавр – сама серьёзность и сводит брови к переносице. – Что тебе приснилось?

– Что Вики Уокер никуда не убралась на выходные, а просто прячется от меня, потому что вам обоим есть, что скрывать!

– Мы не… Ты в своём уме?! – Спросонья он не распознал иронии. – Я видел их с адским наследником. Думаю, Мисселине или Геральду наврали с три короба, что мать ждёт её в столи…

Договорить сыну Фенцио было не суждено, потому что небо за окном внезапно потемнело больше прежнего, хотя время стояло такое, что тому, наоборот, пора светлеть в рамках любых приличий, а потом раздался это жутковатый клёкот.

Сначала далеко, а потом всё ближе и ближе…

– Аллё, гараж! – Громкий стук, сопровождаемый криком Энди. – Дино, блин!

Глядя на демоницу, ангел молча приложил палец к губам, натянул пижамные штаны и распахнул дверь:

– Что происходит? – На пороге маячил Маджеску, а за ним, как ни странно, Лора – полностью одетая, но с зарёванными глазами, словно у них с Мими какой-то девичий флешмоб, о котором они заранее сговорились.

– Ты один? – Энди повёл носом и уловил энергию демоницы. – Хей, дочь Мамона, учителей тут нет. И вам обоим лучше выйти во двор!

Кутаясь в простыню, Мими тут же высунулась наружу:

– А, собственно, что там случилось?! – Утробный вой за пределами замка становился сильнее. Яростнее. Опаснее.

– Там чайки, - Палмер будто проснулась, подавая голос и фокусируя взгляд. – Много чаек. Слишком много. – Самый недобрый знак. Суеверие, конечно, махровое, оставшееся с тех времён, когда Империя разделилась на два царства и пролила столько крови, что скотобойни позавидует. Но любое суеверие живо, пока в него верят, а, посмотрев на дочь Мамона, Лора как-то сразу поняла, та верит. – А ещё мне снился сон. Мерзкий сон. И я его помню.

– Мне тоже, - дрогнувшим, севшим тоном прошелестела сокурсница.

***

Рондент заварил ромашку, выпил ромашку и так три раза подряд, всё больше убеждаясь в том, что пора бы вычеркнуть из этого бесконечного цикла кипяток и начать жевать цветы прямиком с клумбы, убирая лишний, никому ненужный этап.

Лишь после четвёртой чашки секретарь увеличил громкость местечкового, собранного из железок и обложенного чарами приёмника. Единственное в их измерении радио, базировавшееся в Аду, частило, как заведённое: «Срочное сообщение! Неизвестные вооружённые силы обрушили Колдовской Огонь на Капитул, расположенный на Рубеже непризнанных территорий! Город стёрт с лица планеты, территория объята пожарами! Повторяем…».

Ни разу за все тысячелетия советнику не доводилось будить дьявола в его покоях. И представить такого он не мог даже в бреду. Но ещё меньше Рондент мог представить, что будить ему придётся не одного Сатану.

– Милорд, я п-прошу прощения…

– Что. Произошло. – Завёрнутый в полотенце, Король как-то быстро понял, всё плохо.

– Капитул, Ваше Величество. На него скинули Колдовской Огонь.

– Капитул? – С порога секретарю открывается вид, который в иные времена стал бы шикарной сплетней, но демону чересчур дорога шея и пугают внезапные события. Поэтому обнажённая Ребекка Уокер кажется пустым, неинтересным местом, хоть и подаёт голосок. – Это же непризнанная земля?..

– Это непризнанная земля, - сухо, монотонно чеканит Сатана, пока витражи в спальне хрустят и дрожат от ярости. – А ещё это земля, где у моего сына куплена вилла, о которой я, в его представлении, не в курсе.

– Виктория там?! – Она вскакивает, забывая, что солнце уже взошло, пользуясь летней вседозволенностью, и замирает голой в контуре света.

– Они там. Оба. Точно не в Школе. Больше им просто негде быть.