Двадцать третья притча: Девочка с персиками (1/2)

Сказки. Всё началось со сказок. Тех, самых первых, которые ещё не отличишь от были. Он не помнит, кто взялся вести летописи – кто-то из Высших, это точно. Свитки заполнились строчками, смысл походил на статистику – жил-был-умер.

Никакого излишества.

Но только до поры, до времени.

Пройдут тысячелетия, истории трансформируются, а некоторые – исказятся до неузнаваемости. Жители Империи сочтут те их записи слишком скучными, слишком обычными, нарядят в претенциозную «клюкву» и превратят в легенды. Которые, в свою очередь, начнут передавать: дарить книги, рассказывать из уст в уста, втюхивать малолетним ангелам и демонам суть через понятные формы – вот есть герой, он всех спасёт, а ещё у героя непременно есть высшая цель и возлюбленная красавица, которая томится в темнице, лишь дракон на улице. Нить геройской судьбы обязательно в большой опасности, несколько раз она почти рвётся, но на то он и главный гавнюк, чтобы непременно выжить. А ещё герою будут помогать все: обязательно будет верный оруженосец, который предаст, но в финале одумается; будет мудрый старик, что появится пару раз за всё сказание, лишь бы ляпнуть пространную формулировку, в которой ни стратегии, ни тактики; будет колдунья на окраине леса, которую боится вся деревня – вроде как злая, но на самом деле просто несчастная, переждавшая своего, Того Самого Героя, а, от того, перезревшая, она-то и подарит храбрецу волшебный меч, энергетическую сферу невиданной мощи или, быть может, неизвестный артефакт Фидеро, чтобы, в самом конце, он вынул тот из кармана с грозным рыком «Хоба!» и всех победил.

Многоликий герой, любят говорить в светском обществе. Но для него они все на одно лицо, своего рода штамм ненормальности. Расковыряй любую легенду поглубже, у всех одинаковая симптоматика. В героизме мало смысла, оно не согреет в холода и не накормит в лютую зиму. А ещё геройство опасно, потому что непредсказуемо. Он и Сатану невзлюбил по тем же причинам: герой наизнанку, действия которого выходят за грань его понимания. Но ненависть ненавистью, а страшно стало, когда понял – этот мужчина не боится его главного врага, времени.

Когда Эрагон думает о старости, то представляет ту, как клубок из пары десятков старушечьих рук – каждая норовит схватить подол мантии, вспороть когтями-ногтями ткань, надругаться над выбеленными, идеально уложенными волосами, добраться до тела, оторвать от молодой плоти как можно больше, в завершении сожрать этот мякиш и скалиться древними, страшными, кровавыми зубьями.

Зачем-то серафим бросает короткий взгляд под стол, за которым сидит.

Не притаились ли там персональные чудища?

Мебель в рабочем кабинете огромная, важная, она подчёркивает его статус, несомненную значимость. Под ботинками, до блеска начищенными Отисом, – не модными, такие сейчас мало кто носит, и его это устраивает, - старинная плитка. Некогда она была юной, свежей, он хорошо помнит, как ту укладывали «ёлочкой», формируя узоры. Но сейчас плитка разрушается. Местами она выцвела, поетая солнцем и временем, на стыках образовались сколы, а по темнеющим «тропинкам» можно определить любимый маршрут – чаще всего обитатель кабинета ходит от кресла к зеркалу и обратно.

Всё полотно фаянсовой живописи теперь усеяно сетью трещин. Он полагает, это похоже на морщины. Будто весь тот тлен, который должен был разрушать его самого, впитывают стены Хрустального Зáмка.

– Как, говоришь, тебя зовут? – Перед ним воин из Гаврииловых ребят, Эрагон хорошо того помнит. Этого архангела и его небольшой отряд приставили к Школе после зимних событий, он же гонялся за студентами и уокерской дочуркой в провинции Арс. Но говорить лишнего верховный советник не привык. Ему нравится задумчиво молчать, лишь изредка изрыгая вопросы.

Тактика простая, известная: собеседник сначала ждёт, что последует продолжение, затем чувствует смущение от многозначительных пауз, а потом берёт ситуацию в свои руки и начинает беззаботно щебетать, лишь бы заполнить эти пустоты тишины, непременно выбалтывая лишнее. Так всегда случается.

Нервозные руки. Пальцы белые, длинные – похожи на паучьи лапки. И сам визави напоминает насекомое, только какое-то нездоровое из-за своей противоестественной белизны лица.

– Эр-рагон, - Торендо заикается, выдавая волнение. Возможно впервые в своей жизни теряет привычную уверенность. Напоминает коровье дерьмо, которое всегда не к месту, на любой из дорог. Затем он снова судорожно сводит пальцы в одну точку, будто у него в ладони рукоять кинжала. Тот мужчина с удовольствием вогнал бы в шею напротив. – Это не то, что ты подумал.

– А что я подумал?

– Я полагал, она уже достаточно взрослая, чтобы принять мои ухаживания.

– Хорошо.

– Хорошо?

– Да, хорошо. – Плотские страсти Эрагона не тревожат. Очень давно он с трудом дал согласие на брак с одной милой, но пустоголовой дамой, и сильно обрадовался, когда та оказалась плодовитой. Зачать ребёнка у них вышло едва ли не в первую ночь, которая случилась лишь через несколько месяцев после свадебной церемонии. Разделить постель раньше у ангела не находилась ни интереса, ни времени. – Служанка высокая. Любой мог спутать с половозрелой девицей.

– Мы… понимаем друг друга, - медленно, переваривая информацию, кивнул Торендо. Серва, убежавшая из его покоев в Хрустальном Замке, была низкой, щупленькой, не заметить этого Эрагон не мог. Грудки – треугольные холмики, чепец – набекрень, на перепаханной юбке – сопли и бурые отпечатки крови. Ещё и невинной оказалась, что в её годы вполне логично. – Как раз хотел поделиться информацией в связи с недавно принятым Законом Неприкосновения. Есть одна семья, она живёт на окраине Скопы… Свой брак пара заключила до нового указа, но вот их младенец – ему, должно быть сейчас лет триста, - родился после. Мать – сущий ангел, очень опекает сына, - разрез рта растягивается, формирует на щеках неприятные морщины-стрелки, как у старой бумаги, становится вентиляционной клоакой, в которую всасывают воздух. – Они довольно богаты и успешно скрываются от ликвидационных отрядов. Я прослышал о них недавно…

Эрагон прикрывает глаза, наслаждаясь воспоминанием, как глотком хорошего пойла. У архивной сцены в голове привкус власти: он их всех повязал и помазал, причём без всякого геройства.

– Меня зовут Самсон, - чётко, по-офицерски, изрекает посетитель и без приглашения плюхается на стул.

Вызов, с которым звучат слова, не остаётся незамеченным.

И верховный советник понимает, они сработаются.

***

Она где-то читала или в передаче видела, что ананас станет слаще, если его посолить. Неожиданно, но факт – соль вступает в химическую реакцию с фруктовой кислотой и делает ананасовые дольки вкуснее. Можно сразу нашинковать ананас, набить рот мякотью, заставить губы кровоточить от кислотности сахара, а можно помариновать тот солью.

И впасть в гликемическую кому.

В секции танцев говорили: если хочешь добиться результатов, которых раньше не добивалась, делай то, чего раньше не делала.

Поэтому Вики принимает решение:

– Нет, - с трудом разлепляя губы, которыми это «Нет», как кость в горле, сообщает девушка, откидываясь на сиденье.

– Ты что, пари заключила, что сможешь взять и не переспать с демоном-искусителем? – За вальяжными нотками скрывается что-то ещё. Что-то большее.

Уокер является откровение: «Да ведь он просто нервничает, дьявол побери! Пусть понервничает», - мстительно припечатывает внутренний голос.

– Ага, вписала этот пункт в карту желаний.

– Будем считать, Вселенная тебя не услышала, Непризнанная, - пальцем Люций чертит линию от её бедра до коленной чашечки – размеренно, словно рисует набросок задолго до того, как холст окажется разукрашен густыми, яркими красками, - переходит на внутреннюю сторону и, слегка царапая, щекочет кожу.

– Это неправильно.

– Трахаться со мной? – Он даже хохотнул. – Ты, Мисс Америка, поздновато одумалась.

– Всё должно быть иначе, - от умственной деятельности и попыток объяснить то, что так отчаянно в ней мусолилось, Виктория вспрела, а потому, всплеснула ладонями и, насупившись, сложила те на груди. – Мы уже летели в карете в Капитул. И было так как было. – Глаза она прикрывает, учащённо выдыхая, - было очень хорошо. Но сейчас всё должно быть иначе.

– Плохо?

– Нет, не плохо, просто по-другому: не так, как тогда. И-на-че. – Для убедительности студентка выделила каждый слог.

Вместо ответной реплики мужчина уставился в окно, чем мгновенно приковал всё внимание. Она ведь его таким и запомнила впервые – каждый дюйм, малейшую чёрточку. Увидела во дворе, позднее встречала в Школе, но впаяла себе на подкорку лишь тогда, в автобусе, после памятного посещения полицейского участка. Изломы, углы, мягкие линии, все его трещинки, которые, однажды, очень нескоро, превратятся в морщины.

А ещё она вдруг заметила, как сильно он повзрослел.

– Допустим.

– Это было внезапно. – От неожиданного согласия она дёрнулась в колеснице. – Я полагала, мне придётся толкать зажигательный спич, долго жестикулировать в качестве презентац…

– Допустим, всё идёт иначе. – Он перебил и посмотрел на неё так, что под лопатками зазудело. – Я – Люцифер, сын Сатаны, наследный Принц Нижнего мира. Отправляюсь в Капитул на выходные, проверить своё домовладение.

От его тона и мурашек, проклюнувшихся вдоль спины, захотелось поелозить на месте и потереться о сидушку, будто кошка. Суть их особой магии наедине или что это за чертовщина такая? У Вики не было объяснений раньше, нет их и сейчас.

– Виктория Уокер, дочь серафима Уокер. Еду поздороваться с морем, чтобы не волновалось без меня. – Девушка неуверенно протянула ладонь, - рада знакомству, Люцифер, сын Сатаны.

– Это взаимно, Виктория Уокер, - его пятерня скользит по пальцам, но тут же переходит выше, слегка сжимает, переворачивает ладонь, и… когда он склоняет голову в небрежном полупоклоне и касается губами тыльной стороны руки, Непризнанная размышляет об ананасах, которые посолили, чтобы те стали слаще сладкого. Она – сам ананас. – Тебе есть где остановиться в Капитуле? – Улыбка обольстителя. И отчего-то сразу понятно, почему женщинам положено сходить по нему с ума.

Изящные линии лица, доведённого до исступлённого совершенства; кошачья грация – только опасная, неуёмная. Он стал больше, выше и словно крупнее. Плечи и руки – весомая угроза.

Узкие бёдра и длинные ноги – способны на многое.

Узоры вен сквозь роспись кожи – личная карта сокровищ.

«Даже если мы когда-то расстанемся, я не смогу тебя забыть, - она думает об этом неловко, как о чём-то греховном, - ты слишком примечательный не-человек», - ощущение идеальности вяжет во рту. С людьми такого не бывает, у людей есть изъяны, шероховатости – курносые носы, комариный укус, расчёсанный до крови, первые прогалины морщин из тех, что ещё не явились, но уже забронировали местечко.

Непроизвольно она гладит его запястье большим пальцем и чувствует там какую-то неровность, может, свежий порез, который он даже не ощутил, забираясь в колесницу, или раздражение на гель для душа. Вики осведомлена, аллергии в этом измерении нет, но пятачóк его кожи чуть грубее обычного – её личная точка опоры.

И она согласна влюбляться в этот чек-пойнт ещё сто миллионов раз.

– Возможно, - игра начинает нравиться, поэтому Непризнанная быстро перенимает правила, - я сниму одну из тех гостиниц на утёсе.

– Сейчас высокий сезон, Виктория Уокер, - сейчас она скончается от его голоса, вот что сейчас, а не какой-то там сезон! А Люцию потом объясняй колесничьему, что это был приступ религиозного экстаза, а не убийство, - постоялые дворы переполнены.

– Тогда я попробую арендовать комнату у частного лица.

– У кого, если не секрет, Виктория Уокер? – Её ладонь всё ещё в его руке, и демон не спешит с той прощаться, миксуя буквы её имени в разной, развязной тональности.

– Обычно в местах, куда все прилетают, стоит много людей, предлагающих аренду…

– Ты – красивая женщина, Виктория Уокер. – Хоть и аленький цветочек, залившийся краской. – Красивым женщинам опасно самим арендовать жильё на непризнанных территориях.

– Что ты предлагаешь, Люцифер?

– У меня достаточно спален, чтобы ты поселилась в одной из них.

– Сняла!

– Этого не требуется.

– Я хочу арендовать у тебя у комнату. – Она настойчива в своём зябко-розовом платье.

Думать категориями одежды сложно, он не видел её очередной месяц и хочет подцепить пальцами ткань, чтобы та стала отползать, как вредоносная, хищная поросль: разошлась на нитки, разорвалась по швам, оказалась у ног, которые он раздвинет…

Воздух гуще, чем принято. Такой ещё режут на праздничный стол или используют в качестве соуса. Но именно его Люцифер втягивает и сглатывает – шумно и громко.

– Моя вилла слишком дорога, чтобы её сдавать, - по тону понятно, говорить наследник учился, раздавая приказы.

– Это если башля́ть ливрами. Но у меня, - неожиданно студентка копирует эту его улыбку, вызывая мысленные аплодисменты «Ты отрастила зубы, Уокер», - есть другое, деловое предложение.

– Я не плачý за любовь ни деньгами, ни благами.

– А я не продаю тело, сын Сатаны.

– Ладно, - он фыркнул, но кивнул, - вынужден признать, я заинтригован.

«И где только нахваталась подобного?..», - мамуля постаралась, яснее ясного. И однажды – быть может, через три года или через три сотни лет – он всего на секунду прикроет глаза, а когда откроет, то увидит какую-то новую Уокер – взрослую, умную, коварную.

Люций ковырнул эту мысль – нет, не пугает.

– Ты размещаешь меня в своих апартаментах, а я… - ей хочется ляпнуть «а я постараюсь не влезть ни в какое дерьмо», но у Виктории совсем нет уверенности, что это реализуемо, - …оплачиваю своё проживание тремя секретами. Три ночи – три тайны.

– Вам их что, на завтрак на каникулах выдавали?

– Лето было скучным, - Уокер изобразила демонстративный зевок, - я развлекалась как умела.

У её вытянутых ног угол бесконечности. И если не вглядываться в ступни, с которых Непризнанная в привычной манере и с огромным удовольствием скинула сандалии, можно подумать, что они куда-то утекают, выходят за пределы экипажа и превращаются в Млечный путь.

– Есть нюанс.

– Никто не может заключать сделки с дьяволом не на его условиях?

– Видишь, какая ты прозорливая, - ладонь до сих пор сжата в его пальцах, и со стороны поза должна выглядеть скупой и вежливой, но сам мужчина чувствует разве что интимность момента – чарующего и нового. – Если секрет мне известен, я буду ждать другой информации.

– Кровью скреплять станем?

– С некоторых пор я не люблю вид твоей крови, - его глаза резко потемнели.

– Не урыл, а закопал. – Не долго думая, блондинка ответно сжала пальцы вокруг его пятерни и показалась удивительно сильной девочкой, - значит, по рукам, Люцифер?

– По рукам, Виктория Уокер. – Он отзеркалил её движение, наслаждаясь тем, что кожа у неё горячая и влажная, а значит, она нервничала, а значит, его всё устраивает, а значит, всё идёт иначе, но тоже очень х о р о ш о.

Люций промотал в голове тысячи определений того, что сейчас чувствует, пока не отыскал подходящее – она его завораживает. Такое простое, понятное слово с кучей смыслов. Она его всегда завораживала, ударяла явлением себя, как обухом по голове, пестрила и была слишком большой и значимой в этом своём тщедушном весе с ногами-тростинками, которые выглядят чем-то страшно хрупким, но тогда фундаментом интереса служило её земное происхождение. «Земное происхождение?.. Ты сейчас серьёзно? А куда делась «плебейская девка» и другие сочные эпитеты?», - ответа у него нет. Но теперь вокруг Непризнанной совсем иная аура: она – старше, она – хитрее, она – изысканнее. И он сидит как под гипнозом или под магией, зачарованный молодой женщиной, которая смеет разводить интриги и ловко разыгрывать козыри.

«Наркоман со стажем, - басят в голове снисходительно. – Не завязал, а теперь рад, что это почти легализовано и по рецепту», - руки они расцепили, но у него печёт ладонь там, где лежали её пальцы. Никто из них не говорит друг с другом, но тишина не гнетущая, не вынужденная, она – громкая, наполненная и…

– Что последнее ты читал? – Ладно, положим, Уокер никогда не изменит своей плебейской натуре до конца и не научится ценить момент.

– Утренние сводки из провинции.

– И как дела в Лигии?

– Если это вопрос про наш хитроумный план с теплицами, то всё цветёт и пахнет, - он бросает это легко, лишь спустя секунды понимая, что использовал слово «наш», хотя план был его личным, собственным ноу-хау. С небольшой ремаркой, не окажись Непризнанная в зоне видимости, он бы не сразу вспомнил, как смертные решают вопрос с неурожайной землёй там, где Шепфа не отсыпал своих щедрот.

– Спасибо, - у неё сбился тембр, а ещё Вики сжала-разжала пальцы – тем, видите ли, слишком хотелось его коснуться.

– За что?

– За «наш».

– Не выдумывай всяк… ай, к чёрту. Ты натолкнула меня на мысль, сама того не зная, тебе и спасибо.

– Люцифер!

– Нет.

– М-м?

– Нет, не говори мне этого сейчас, - для убедительности он помотал головой. – Я знаю, что ты хочешь сказать что-то благодарности ради. Но я не хочу благодарностей, Уокер.

– А чего ты хочешь?

– Я? – Он странно, пронзительно смотрит, повторяя вопрос, - я хочу всё.

– Ладно.

– Да.

– Отлично.

– Прекрасно. Что последнее прочитала ты? На шезлонге была книга, я точно видел.

– О! – Брови взмывают вверх, складываясь домиком, а рот растягивается в улыбке, - шедевр бессмертной документалистики – «Благородные Фамилии и Великие Дома». Вместо пятничной вечеринки в клубе у меня утреннее посещение библиотеки.

– То есть читала про меня.

– То есть читала про тебя. Но! Там были и другие семьи. Я не сразу поняла, что «фамилия» - это не та фамилия, которая ф а м и л и я. В каком-то смысле ты – скандинав, ведь приставка «сын Сатаны» - это ссылка на род.

– Ну да, - он пожал плечами очевидному факту.

– Мне немного стыдно, - девушка по-настоящему смутилась, - раньше я думала, ты выпендриваешься.

– Прибавляю себе стоимости?

– Ну да, - повторила она слово в слово, пародируя его же интонацию.

– Что ж, доля истины в этом есть, Виктория Уокер, - теперь он тоже разулыбался. Ехидно, но искренне – до пресловутой ямочки на скуле. – «Сын Сатаны» звучит лучше «сына школьного учителя».

– Бедный Дино.

– Если речь о его финансовом состоянии, то эту истину можно не подвергать сомнениям.

– Ты чувствуешь в нём конкурента или тебе просто нравится его бесить?

– А ты – мой мозгоправ или моя… - он осёкся, по-змеиному прикусив кончик языка, и тут же игриво приподнял бровь, мол, всё же без слов ясно.

«Нет, не ясно!».

– Твоя – кто?

– Гостья, Виктория Уокер, дочь серафима Ребекки. Ты – моя гостья. Кого из летописи ты запомнила?

– Ту невменяемую старуху, что изрубила своего мужа топором. – Вики изображает свой самый зверский оскал, но не выдерживает лицедейства, прыскает и корчит забавную моську.

– Мы зовём её Аграт. Неплохая была бабёнка, хоть и с придурью.

– Ты знаком с ней?

– Обижаешь, она научила меня играть в Санктус, когда мне было лет семьсот.

– Семьсот – это?..

– Думаю, порядка четырёх по вашим меркам.

– Почему она его убила?

– Ты же сама сказала, - Люций наклоняется и обдаёт жаром, - адмирон Бартоломей был её мужем. У приличной женщины всегда миллион причин убить супруга, разве не так?

– Не знаю, - зеркальность действий, спина, прогнутая навстречу, и теперь губы дышат очень близко от его лица, - я же не замужем за демоном.

«Через пять-десять сотен лет мы это исправим», - мысль такая звонкая и яркая, что напоминает мелодию.

– То, что в начале брака кажется очаровательным различием, через пару тысяч лет становится мотивом для убийства.

– А ты знаешь толк в отношениях, - она усаживается ровно, прикрывает ресницы и облизывает свой рот, почти уверенная – он не отводит глаз.

– Её сослали на вашу Землю за смертоубийство, - обманчиво спокойный тон.

– Не казнили?

– Ты ещё не поняла, Непризнанная? Казнь – не высшая мера наказания.

– То есть, буквально, вы обслужи… - под его полыхнувшим взглядом она поджала губы и тут же переформулировала, - вы занимаетесь благосостоянием людей на Земле, но отправляете туда Бессмертного, потому что это самое худшее, что только может случиться?

– Именно.

– Ещё я прочитала, что мать Мими – не Первородная. Но ты, наверняка, в курсе.

– Не напоминай об этом своей соседке лишний раз, в детстве она мечтала о второй ипостаси.

– И?

– Что и? Вряд ли у малышки Мими когда-нибудь получится обратиться в инфернальное нечто. Это и сила, и проклятье Первородных. Редкий ребёнок наследует такое даже от чистокровного союза.

– Но такие существуют?

– Существуют, - короткий кивок. – Но если ты хочешь спросить, обращусь ли я, у меня нет ответа.

– А твой отец? Ты видел его превращение?

– Обращение, Уокер. Это не магии, по крайней мере это не та энергия, что заключена в каждом из нас. Это что-то очень древнее и неконтролируемое, и я лишь раз наблюдал, как обращается Сатана.

– И он… ну-у, он остаётся самим собой или..?

– Или сходит с ума, становясь монстром? – Люций гоготнул. – Нет, мой отец во второй ипостаси – всё то же «животное», если говорить о рассудке.

– Но он больше, сильнее, страшнее! – Не унимается девчонка, снова склоняясь навстречу. – Крутой скилл!

– Ты ломала кости?

– Да, кисть, в младшей школе, на волейбо…

– Довольно подробностей! Теперь представь, что в твоём теле разом ломаются все кости, переплетается каждое сухожилие, рвутся кожа и мышцы. Какой ты будешь после подобного сеанса СПА?

– Болезненно-злой?

– Вот и ответ. Мы – Бессмертные с миллионом поправок, потому что в конечном итоге все мы – смертные. Мы чувствуем боль, мы отличаем жар от холода, мы умеем… - он почти касается её рта своими губами – намеренно и нахально, - …получать удовольствие.

– Поцелуй меня… - у неё голова кружится от близости и пол кареты уходит из-под ног, заставляя порадоваться – она всё ещё сидит на лавке. – Я тоже хочу получать удовольствие!

– Какая развязная дамочка. Мы ведь едва…

– Да к чёрту! – Она опережает всё – его хмык, иронию, ленивое касание пальцев, скользящих по подбородку, она опережает время, скорость драконьего полета, а ещё бешеный ритм его пульса, который он старается скрыть, и сама жадно въедается в Люцифера.

«Мы начали снижение или… - мысли не суждено быть законченной. От уокерского рта, языка и запаха закладывает уши, забивает ноздри, а часть внутренних органов делает кульбит, как при свободном падении. – Если не прекратишь, я ведь снова это сделаю! – Снова влюбится. И это через час после «знакомства»? – Поздравляю, Люций, ты находишься здесь. В этой грёбанной точке, в которой, куда не повернись, одна сплошная Непризнанная и понимание – это всё, что тебе нужно».

То, как он сгребает её в охапку, напоминает то, как он удерживает драконьи поводья – уверенно и властно. Но Вики не провести этой напускной металлоконструкцией чужой самонадеянности – прижатая к горячему торсу, она слышит лихорадочное «бум-бум-бум!» в грудной клетке, и теперь совсем не нужно интересоваться, как сильно демон скучал и кем скрашивал одиночество.

«Бум!».

Окно повозки распахивается со страшным треском, заставляет прервать поцелуй, похожий на трапезу. Перед глазами его влажный рот, пропитанный ею, и красные радужки, затянутые поволокой.

«Скифа и Церцея, ты же хочешь меня, как смертельно больной!», - чуть раньше, на долю секунды, ей показалось, что королевич почти контролирует себя, почти в здравости, но сейчас, в сиянии татуировок всё встало на свои места.

– Что это? Ветер?!

– Ветер?.. – Его ведёт до одури. Будто по венам пустили Глифт, вживлённый капельницей.

– Створки!

«Бум!».

Второе окно повторяет трюк.

– Это не ветер, - прежде, чем тряхнуть головой, сметая со лба пряди волос, Люций смыкает губы и тщательно проводит языком по зубам и дёснам – там ещё есть Уокер, а ему было слишком мало. – Это энергия.

– Моя?! – Она ойкает и округляет глаза – глупая, взъерошенная, неизбежная.

– Моя, твоя… какая разница! Это делаем мы, - в подтверждение слов он оттягивает ворот майки, демонстрируя огонь татуировок. – Поэтому слезай с коленок, Виктория Уокер, дочь серафима Ребекки, пока мы не свалили эту колесницу в залив святой Роберты.

«Потому что сам я с таким не справлюсь, - подтолкнуть её, заставляя встать, и вернуться на место, кажется чем-то совершенно оскорбительным. В волосах девичьи пальцы, в голове сплошной хаос, напоминающий жирнеющие за пределами повозки облака: Люцифер попытался собраться и подумать о ней как-то привычно – привычно грязно или привычно плохо, как раньше, как в последние пару месяцев, - ни хрена не вышло. – Не сегодня. – Компромисс достигнут мгновенно. – Перенесу порцию обидных выражений на следующую неделю, если не возражаешь. Да и если возражаешь… блять, милая, я никого так не хотел, как хочу тебя… я даже тебя так не хотел, как хочу сейчас!».

Виктория уступает, кивает, изображает покорность и… сползает с коленок так, чтобы прочувствовать железобетонный стояк в качестве комплимента. Они вот-вот приземлятся в Капитуле – что ж, разнообразия ради будет неплохо, если по прибытии ей не придётся натягивать трусы.

Критически мокрые в таких «погодных» условиях.

– Значит теперь мы распахиваем окна, двери и задираем юбки окрестных горожанок? Что на очереди? Стены, разобранные до кирпича?

– Фóрты могут спать спокойно, бытовая магия не такая мощная, как ты думаешь.

– Бытовая – это про уборку и всё такое?

– Ага, - он не смотрит на неё, увлечённый окном, словно там чудеснейшее из явлений. Створку Люций захлопнул, это Вики видит. Но чего она точно не видит, это своего отражения. – С новорожденными Бессмертными похожие проблемы. Свою энергию они ещё не умеют контролировать, поэтому детская спальня напоминает поле боя. Склянки взрываются, шторы трещат, окна распахиваются, церберы взлетают к потолку, погремушки бьют нянек по носу.

– Люцифер, сын Сатаны, - она откинулась на сиденье, задумчиво взбивая волосы, стянутые в хвост широкой лентой, - раньше я бы удивилась, что в твоей спальне делали церберы… Но сейчас меня могут смутить разве что погремушки!

– Ну, знаешь, все эти отрезанные уши папашиных врагов, собранные в ожерелье…

– И зубы огров на ниточках?

– Они смертельно ядовиты, - самое серьёзное лицо. – Поэтому только вместо сóсок.

– А в качестве резиновой уточки в ванной держали гидру?

– Ха! Всего лишь купель с Кракеном.

– Виверна под кроватью?

– В шкафу. Отличное средство от моли, имей в виду!

– Люций! – Она порывисто дёрнулась и схватила его за руку, затапливая собой каждый дюйм пространства, воздуха, измерения, всего. – Я хочу сказать… - «что дико тосковала, что мне сейчас очень, слишком хорошо и что я люблю тебя, как распоследняя тварь, которая готова завыть в голос!», - …что польщена твоим гостеприимством! – Имея в виду не приглашение.

И она знает точно, он не подсматривает в её воспоминания.

Но всё прекрасно понимает.

– Я тоже. – Подбородок едва заметно дёргается, а пальцы сплетаются с её ладонью. – Польщён своим гостеприимством.

– Поставлю тебе высокую оценку на TripAdvisor. Так и быть.

– Прикажу слугам постелить тебе свежее бельё. Так и быть.

Последние пять минут снижения проходят в полной тишине.

Но даже в ней можно услышать коллективное, задыхающееся ликование.

***

Дом устал, выдавая себя жалобным писком паркетных досок. Слишком много времени он стоит, слишком много вещей скопилось в его нутре, слишком – как девиз, вместо привычного «Честь не продаётся и не покупается».

Прислуги вдоволь, но она не справляется с количеством хлама. Не того, который мусорный, а того, с которым пожилой человек уже не в силах распрощаться, хватаясь за каждую ерунду со словами «Нет, оставьте». Теперь это не просто статуэтка среброкрылого погонщика, а комплекс воспоминаний. И колесо памяти не запустится, если выкинуть фигурку прочь.

За всеми рейсами он не заметил, когда отец успел стать таким бирюкóм.

– Одного из твоих матросов убили? – Азазель кивает хлипкому мужичку в кособокой ливрее, который сервировал им стол в столовой.

– Пьяная драка, ничего особенного.

– Я слышал, у него было изрезано лицо, а в рот покойнику затолкали его детородные органы.

– Так делают, когда мстят за измену. Чувствуется почерк женщины, - великовозрастный сын комментирует без особого энтузиазма. – Это не моя вотчина, пусть разбираются гарды.

– Ты прав, мой разумный отрок, - у отца есть эта странная, почти дьявольская способность – смотреть холодно и отстранённо, будто насквозь. Там, за тобой, нечто интереснее, а ты – всего лишь объект, заслоняющий обзор. – Когда в плавание? – Азазель заметно сдал за последние пару лет. Два календарных года, а какая существенная разница в облике. Кожа вокруг глаз потемнела, а щёки пожелтели, и теперь, при взгляде на родителя, Вóлаку кажется, его лицо заменили наброском, худо-бедно воссозданным на старинном пергаменте.

– Мне предстоит доставить груз в Лепорт, в Верхний мир, но это – вопрос нескольких недель. Далее, до декабрьских календ, я буду в увольнении. – Интересно, он рад или уже отвык, что в доме кроме него и слуг могут случаться иные постояльцы?

– К слову о мстительных женщинах… девушка на балу, - старик жуёт губу, как нечто аппетитное, хотя перед ним натёртые до блеска тарелки, сдобренные обедом. – Это была дочь серафима Уокер, верно?

– Да, отец.

– И она до сих пор непризнанная.

– Верно, отец.

– Я навёл справки. – Понятно, старость Азазеля – его же прикрытие. Это с виду демон выглядит тем, кто готов развалиться на части, а шестерёнки головы пашут не хуже прежнего. – От неё несёт неприятностями.

– Ты мне про навигационную академию так же говорил.

– Один из адмиронов полагает, что у наследника роман с очаровательной смертной девой.

– Они учатся вместе, - Вóлак жмёт плечами, чувствуя себя не зрелым мужем, а мальчишкой, пойманным в чулане с поличным – с портками, спущенными до колен.

– Её наряд на балу Сатаны не остался не замеченным. И она сама – тоже.

– Пап, - он слишком осовременен для своего первородного родителя и сдаётся под натиском двусмысленной, дипломатической игры, - если есть что-то, чего я ещё не знаю, но должен узнать, просто скажи.

– Ты поспешен, сын мой. – Нож рассекает отбивную: кусок за куском, кусок за куском. Молчание продолжается, пока вся тарелка не покрывается идеально нарезанными квадратами животной плоти и Азазель не отправляет в рот добротную, распаренную в травах и пряностях свинину, хотя лекарь не рекомендовал ему есть мясо ещё сто пятьдесят лет назад. – Скажем так, ходят слухи, что среди знатных Домов разгорается недовольство.

– Платьем случайной девчонки?

– Присутствием случайной девчонки в месте, вход в которое ей заказан.

– Совет слишком консервативен, - Вóлак изящно убирает слово «вы» из этого предложения, хотя его отец – едва ли не главная, бронзовеющая в Совете мумия. – Это всего лишь студентка: она играет в Санктус, пьёт Глифт, просит у подружки-демоницы пригласительный билет, крутит кудри и слушает музыку в таких крохотных штуках, которые на Земле называют наушниками. Совету придётся очень постараться, чтобы рассмотреть за русыми косами и миндалевидными глазами Вики Уокер нечто большее, чем девчонка. Потому что девчонкой она быть не перестала.

– Времена изменились, - Азазель отодвигает тарелку и переходит на вкрадчивый тон. – Далеко не всех теперь устраивает правление нашего Милорда.

– Тогда им не следовало подписываться под монаршьей властью.

– Одна мысль у тебя верна – монархия есть, но есть она только на бумаге. Все знают, однажды трон займёт Принц. А потом его сын. И сын его сына. И так – до бесконечности или до полного вырождения рода.

– Я не понимаю, что ты пытаешься вложить мне в голову.

– Знания, Вóлак. Некоторые из Домов уже достигли всего, чего могли. У них есть ли́вры, у них есть репутация, у них зародились династии. – На фалангах отцовских пальцев выпуклые, чернеющие узлы. Это наводит на мысль, что перед ним свидетельство неочевидной болезни, сжирающей изнутри. – Какой их следующий шаг?

– Породниться с королевской семьёй, - фырканье, вызывающее на лице Азазеля улыбку.

Средневековое мироустройство всегда казалось его сыну с любознательным, исследовательским темпераментом чем-то незначительным, не увлекательным даже. Скучная игрушка для ребёнка, который рано пошёл и всё норовил сбежать куда подальше. Дело довершил дар, открытый в старшей Школе – Вóлак отлично управлялся с водной стихией, это предопределило будущее.

– Именно так.

– Что ж, отец, тут я тебе не помощник, дочерей с покойной матушкой вы не сделали, - покончив с пятничным обедом, капитан встал из-за стола, - и я не во вкусе Люцифера.

– Погоди.

– Весь – сплошное внимание.

– Ты полгода пробудешь на суше, Вóлак. Распусти свои чары в адрес девушки.

– Виктории Уокер? – Это что, шутка? Или природа карает отца деменцией?

– Да, я о ней.

– Ты всерьёз предлагаешь мне попробовать стать любовником любовницы сына Сатаны?

– О, Скифа и Церцея, конечно нет! – Демон разливается дребезжащим смешком. – Подружись с ней. Ты красив, ты харизматичен, ты обаятелен, ты холост, ты ни словом не обмолвился, что мне следует ждать невестки и внуков, а твоих шлюх из борделя, куда вы шастаете всей командой, я в расчёт не беру. – От отцовской откровенности у Вóлака сводит брови. Ему почти сорок земных лет, и вести подобные разговоры в кругу семьи кажется сутью неловкости.

В школьные годы он был влюбчив, но как-то мимолётно, без бурь и страстей. Простое «привет», лёгкое «прощай», где долгие проводы – лишние слёзы. Словно все, положенные возрасту тайфуны и цунами судьба хранила для морских путешествий.

Его боцман, почётный семьянин, часто бурчит, мол, продажная любовь для такого завидного мужчины сродни пощёчине, но капитан не брезглив, а ещё он уважает чужой бизнес – плати другим, чтобы платили тебе. Мудрые господа столетиями обзаводились матис и покровительствовали персональным любовницам из домов удовольствий, которые плодили им бастардов.

С незаконнорожденными мальчиками попроще, те могут и на рудники устроиться, и в кузнях работать, и в верфях с курильнями. У рождённых в таком адюльтере девочек выбор не велик, либо идти по стопам матери, либо становиться прислугой в имениях побогаче. Жизнь подобного персонала в особняках только с виду вольная: в зажиревших семьях всегда подрастают собственные наследники, которые очень быстро выясняют, горничная – дочь шлюхи, чтобы уже не слезать с неё во всех смыслах.

Поэтому Волак предпочитает оплачивать труд, который считает честным.

В условиях, когда еда и ночлег стоят дороже плоти.

– Что ты хочешь мне донести?

– Меня устраивает моё положение при дворе. Положение нашего Дома в Аду. И я не хочу перемен. Поэтому, если шепотки в кулуарах правы, если эта девица окажется костью в горле тех, кто растил своих прекрасных дочек и ставит на них многое, мы сработаем на опережение. Маленькой Уокер совсем скоро могут понадобиться союзники в Чертоге и…

– Ты можешь сам явить ей всю силу своей харизмы, папа, - капитан делает самое серьёзное лицо и прячет ухмылку из уважения.

– Обязательно обсужу с ней в следующую встречу, как возросла стоимость скопцов с Островов Презрения и какие убытки несёт сельское хозяйство от налётов субантр, - Азазель копирует издёвку, и теперь отец и сын отличаются только возрастом, но выглядят идентично. – С твоего позволения я закончу. Уокер могут понадобиться союзники. Это случится не сегодня и не завтра, но это случится. И свою ставку я хочу поставить заранее. Но ни моя должность, ни моя репутация не подходят, чтобы втираться в дружеское доверие. Однако легкомысленного капитана, который бывает на большой земле раз в пятилетку, непризнанный статус точно не смутит. Она всего лишь пешка, возможно пустышка. Но, иногда, доходя до края шахматной доски, пешка становится королевой. И к противоположной стороне игрового поля Вики Уокер подобралась неоправданно близко.

Выходя из столовой Волак не скрывает своей улыбки: его отец всё ещё сметлив, а он – сын своего отца, и думают они одинаково.

***

От Капитула разило июльской жизнедеятельностью. Преющие прилавки, потные подмышки, буйно цветущие, источающие диковато-жасминовую вонь кустарники, вишенкой на торте – просоленное побережье.

– Что ты там собираешь?

– Каштаны. На удачу!

– Виктория Уокер, в твоём подоле уже штук шестнадцать…

– Что ж, - она встала с корточек, придерживая юбку, - значит я буду очень везучей в эти выходные!

С прошлой осени ярмарочная площадь разрослась, впадая в ленивую, летнюю кому и туристическое состояние аффекта. То тут, то там шуршали длиннохвостые ламии, слышались бодрые крики торгашей, растягивались послеобеденные шатры – яркие и разноцветные, как сахарные леденцы в детской пятерне. И Вики живо представила, что все они – всего лишь крохотные фигурки в манеже деловитого малыша, который возвышается сверху, раскидав свои кубики. Никакой упорядоченности – приземистые, южные дома налеплены в узких переулках, втиснуты невпопад и выглядят теми строениями, которые вот-вот должны рухнуть, однако ж держатся.

– Эй, Мисс Америка, ты голодна?

– Если это эвфемизм, то… - но Люций уже пребывал у лотка, в котором в приличном фэнтези на Арагорна, сына Араторна, могло быть совершено покушение, и точно не слышал её в общем, роином гуле. – Что это? – Вики в два шага подскочила и принюхалась, - здесь кто-то умер?

– Пока нет, - он хмыкнул, дружелюбно ткнув её в бок, - но если продолжишь так говорить, продавец тебя точно грохнет.

– И ты не спасёшь меня, Люцифер, сын Сатаны? – Она привстала на цыпочки, чтобы дотянуться до его уха, и с жаром выдохнула. Клеиться, так клеиться, раз тут такая недотрога с обетом аскетизма.

Но то, что должно было стать шалостью женщины, которая догадывается о своём влиянии, обрастает новой формой. Викторию накрывает ароматом его кожи, смешанным с вонючим, прекрасным, разгулявшимся солнцепёком, а дальше лишь обрывочные картинки, как в покадровой съёмке – куда-то вверх, небритая щека, её ладонь не боится порезаться о скулу, и от этого прикосновения он замирает и тут же смотрит в ответ.

В упор.

Глубже.

Солнце в уокерских волосах делает девчонку призрачной, нереальной, возводит до миража в пустыне. Но Люцию кажется, ничего более настоящего он не видел: напряжённые брови вблизи от своего носа, вздёрнутый подбородок, влажные губы – они не раскрыты, с ней эти правила томных, киношных героинь никогда не работали. «Варежку прикрой, рот распахнут только у имбецилов» часто повторяла мать», - когда Непризнанная ему это рассказывала? Наверное не очень давно, но первая половина лета, лишённая её общества, сейчас рисуется какой-то ампутированной – слишком насыщенный июнь, из которого удалили нечто важное.

Он очень даже умеет жить без неё.

Но ему это не нравится.

– Не от этой сосиски.

Приходится ткнуть ей в губы хот-догом на палочке, переводя всё в привычную плоскость. Озвучивать на площади то, что он хочет сказать, бред и дичь – скальпирование посреди толпы, которая с радостью вылупила зенки на парочку. Кого они им напоминают, если не проявить бдительность и не узнать в лицах сатанинского отпрыска и серафимскую дочурку? Парочку, чей Медовый месяц только стартовал? Или они – тайные любовники, что прячутся в Капитуле от бдительного уокерского мужа, чтобы всласть поебаться?

– А эфа фофифка… - отступив на шаг, она щедро откусывает кусок уличной снеди, - …такая же, как та лапша с капитульского пляжа?

– Если скажу, что да, тебя вырвет? – Кинув несколько гентов, он двигает головой в сторону проулка, дескать, пошли. – Учти, я сделаю вид, что мы не вместе.

– Всё ещё не можешь простить мне свои ботинки?!

– Следующим днём, на конюшнях, ты полностью окупила их стоимость, Виктория Уокер.

– Кха! – То ли от смущения, то ли от возмущения, но она подавилась, едва поспевая за широкими шагами своего провожатого. – Кстати об этом. Твой отец… ну-у-у… он что-то сказал… т о г д а?

– А что он должен был сказать? – Люциферу становится невероятно смешно. – Ценные рекомендации по разведению племенных особей, или как ты это представляешь?

– Не знаю. Может «только не в моём зáмке». Или «совсем от рук отбились». Или… о-о-о! – Полностью уничтожив нехитрый провиант, Непризнанная взмахнула блестящей от масла и жира палочкой, как смычком, - там могло быть «если, в дальнейшем, вы хотите размножаться, вам следует делать это в другие отверстия».

У Люция не осталось шансов не захохототать в голос:

– Он ничего не видел, - но сказал «Уважай свою бабу, баран» с предельно точной интонацией ухает в голове. – Добро пожаловать, Виктория Уокер, дочь серафима Ребекки, - поэтому всё, что демон способен сделать, это распахнуть перед ней калитку, скрытую в живой, до слепоты цветущей изгороди.

Из уважения.

***

– Понравилось? – Голиаф не потрудился уточнить, что именно. Глифт из погребов Вельзевула или младшая дочка оного, был слишком занят – расправлялся с перепёлкой в компании тушёных овощей.

– Она как пылесос, - Каин вяло ковырнул свой обед и возвёл глаза к потолку. – Я боялся, что мой хер Адель оставит себе.

– А теперь боишься, что его оттяпает её папаша?

– Честно-говоря-ссусь-как-щенок, - без обычного сарказма выпалил скороговоркой блондин. – Чёрт его знает, как я вообще очутился в их проклятущем доме. Мы пили в кабаке, Адель срисовала меня ещё на входе, была там с подружками, а потом оно как-то само собой пошло-поехало…

– Ага, - Балтазар не уступал Голиафу в скорости трапезы, - ты пошёл отлить, а тут она. Кто угодно перепутает женский рот с писсуаром.

– Ой, завали! – Вздохнув, Каин начал нервно теребить вилку. – Клянусь, у меня седые волосы на лобке. Я утром проснулся в её постели и от её голоса.

– Чирикала, как ты был могуч?

– Чирикала своему бате через дверь «Папулечка, я опоздаю на завтрак, извини меня, пожалуйста»! И вот она это всё говорит, а у меня полное ощущение, что с Вельзевуловой псарни уже выпустили церберов, которые будут гнаться за мной до самого Тартара…

– И до чего вы договорились?

– Ни до чего. – Старшекурсник поджимает губы. – Она решила, что я или сплю, или сдох, и ушла в ванную.

– А ты?

– А что я? Я вылез в окно.

– Нужна консультация узкопрофильного специалиста по работе с проблемными дочками мерзких родоков! – Балтазар хохочет так громко, что своды столовой подпевают эхом. Но это его стены, его гостеприимный особняк и его приятное чувство ностальгии – они с самого детства тут собираются, пользуясь родительским благословением и приятной долей пофигизма.

И его отец всем им когда-то даже прозвище дал, «мальчики из Дома Бельфегора»…

– Их слишком много, - взбивая кудри, Махаллат смотрит на мужа скептически, - они мне все вазы перебьют и картины попортят.

– Я куплю тебе новые, - радостно улыбаясь в усы, прекращает споры глава семейства. Впрочем, последнее невеликó – природа подарила им единственного сына и наследника, словно прикрывая на этом лавочку деторождения, как бы они ни старались. – Балтазар часто болеет, ребятки пойдут лазать по своим помойкам, он увяжется за ними и сляжет с очередной проказой. Пусть играются у нас. Тем более, что компания правильная… - архидемон чуть качает головой в сторону высокого, темноволосого паренька в собственном дворе – тот только что сагитировал всех залезть в кусты бузины и ловить там соек и теперь довольно следил за процессом. – Что надо компания!

– Значит можно? – Кучерявый и очаровательно толстый отпрыск лет пяти хлопает в ладоши, выпрашивая разрешения.

– Можно, - хмыкает Бельфегор. – Только два правила: сколько зашло – столько вышло и никаких смертей в нашем имении!

Покончив с первой тушкой, Голиаф провёл рукой по коротко стриженному затылку и уставился на блюдо в центре стола: «Есть или не есть? Вот в чём вопрос…».

– Ты про Люция? – Внезапное озарение на лице качка. – Ну он и Уокер… это же у неё типа сложная мать?

– Смотрите, Малыш делает успехи!

– Да ну вас! Я медленно думаю, но быстро соображаю. – Это чистая правда. Они почти смирились, что мыслительный процесс у Голиафа ползёт черепахой, явно достигая нейронов длинным, окольным путём через пищеварительный тракт. Но если уж достиг! – А они, вообще, помирились с крошкой Вики?

– Крошка?! – Каин фыркнул. – Если эта «крошка» тебе в глаз попадёт, его удалят хирургическим путём, так и знай.

– Вижу, все твои помыслы сейчас заняты óрганами, которые могут удалить… - Откашлявшись, Балтазар вскакивает с насиженного места и начинает декламировать, - сегодня мы лишились нашего друга, товарища и брата, нашей пубертатной язвы и самого прозорливого хитровáна, Мистера-Я-Не-Выёбываюсь-Просто-Меня-Мама-Таким-Родила и человека, способного получить скидку даже на парах Фенцио, который теперь навсегда покинет свой пост вечно молодого, вечно холостого, обязуясь связать себя узами брака, потому что в битве «Адель против Каинова хера» победила…

– Что за игра, мальчики? – Махаллат входит в столовую тихо, но заявляет о себе громко. – У вас какое-то соревнование?

– Нет, ма-а-ам, - проблеял наследник Дома, стушевавшись, - это мы про учёбу, ага. Вспомнили профессора Внушений…

– Мощный старик! – Тут же подхватил Голиаф. В его личной битве с перепёлками последние только что взяли верх и теперь удерживают рубежи тарелки.

– Ладно, - сухопарая, местами седая, но всё ещё бесконечно кудрявая женщина протянула сыну свиток, - тебе письмо, ворон из Дома Вельзевула.

Донéльзя изнасилованная вилка в пальцах Каина издала последний, жалобный «бзиньк» и сломалась.

– Что там? – Едва за хозяйкой захлопнулись двери столовой, блондин произнёс это леденящим душу шёпотом.

– Ты б лучше смотрел вакансии матросов на ближайшем галеоне, а не… - Балтазар осёкся и улыбнулся. – Спокуха, всего лишь приглашение. Думаю, вы их тоже получили или ещё получите.

– Куда? Зачем? Я не пойду!

– Квазáр, истеричка! Отставить панику!

– Ква… фефо? – Чавкнули со стороны груды мышц.

– Ты ведь ни разу не был, да? – В голосе Каина зазвучало понимание. – Я – тоже. Они раз в сто лет?

– Раз в тысячу лет, - поправил Балтазар. – Я бывал только однажды, ещё подростком. Люцифер, наверняка, дважды.

– Квазáр – это бои на псарне? – Почёсывая репу, Голиаф пытается сообразить.

– Бои, но на курильне. Смертельная забавушка для кровожадного Герцога.

– Драконье сражение, если по-простому. Раньше проводились каждое столетие, но погибало слишком много тварей и наездников, указом Милорда Квазáр стал развлечением раз в тысячелетку, - представив нечто лютое, белобрысый демон незаметно ущипнул себя за ладонь. – Когда-то, во времена Древнеединства, с помощью Квазáра находили новых драконоборцев. А сейчас просто дань традиции, и что-то я ни хрена не уверен, что Верхний мир её блюдёт.

– Если вы не были на Кругах, парни, - улыбается Балтазар, - то это отличный шанс охуеть.

– Квазáр проходит в Инферно?

– И никак иначе.

– А почему приглашение из Дома Вельзевула?

– Потому что лысый Герцог однажды подсуетился и отгрохал свои хоромы возле Мрачного Дола, а это спуск. Единственный во всём измерении. Поэтому все собираются у Вельзевула и вместе отправляются вниз.

– Еба-а-ать экскурсия… - Каин аж крякнул. – Не хочу знать, как они загоняют туда драконов с гор, но здешним порядкам сильно не хватает эко-активистов!

– Расслабься, друг, я слышал, что смерть от драконьего пламени быстрая и лёгкая, - миролюбиво донеслось от принимающей стороны. – Адель запомнит тебя юным и горячим. Возможн…ай! Даже…блин! Не кидайся! Возможно даже с румяной корочк…ой!

– А там все будут? – Судя по мечтательности в глазах Голиафа, меньше всего он переживал за судьбу сокурсника.

– Ты про свою Нааму? Она точно будет. – Как и Ости, уверен Балтазар.

За минувший июнь они виделись дважды, хотя наследник Дома Бельфегора исправно приглашал брюнетку на свидания не меньше десятка раз.

– Тебе нормально?

– Ты спрашиваешь, хорош ли ты в постели? – Она дружелюбно, вежливо улыбается, цепляя резинку чулок к поясу и одёргивая юбку с царским видом. – Ты – хорош.

– Тебе нормально, что мы так редко встречаемся? – Хочется инфантильно поныть «У тебя что, кто-то есть?», но если и есть, то он предпочитает не знать об этом.

– Я пытаюсь вести дела своего семейства. – Ости увлечена пуговицами на кофточке и выглядит совсем юной в лучах пошлого, рыжего заката. – И такому нас в Школе не учили.

– Королева, - он замялся, сглатывая в кровати на постоялом дворе прогорклый, сигаретный дым, - если тебе нужна какая-то…

– Ты знаешь, сколько налогов ежегодно отчисляются в казну с жилища?

– Не-ет.

– А что типы владений коррелируют с процентной ставкой податей?

– Нет.

– Может тебе известен расход масла для светильников?

– Нет, Ости, я не знаю.

– Тогда ты ни чем не можешь мне помочь, Балтазар.

– У меня есть деньги, много денег.

– А у меня нет денег, поэтому мне пора научиться их считать.

– Отец намекает… - он помялся, хлопая по постели, мол, присядь, не спеши. – Намекает, что пора думать о месте в совете адмиронов. Несколько стариков собираются на покой через пару-тройку лет, и на мою давнюю дружбу с сама понимаешь кем возлагаются большие ожидания.

– Ну а ты что? – Она присела, хоть и без энтузиазма. Коснулась его большой, смешной стопы под простынёй и помяла её, как сестра или мать. Ни грамма сексуальности, аж самому себя жалко. – Хочешь?

– Не знаю, - мужчина пожал плечами, - не думал об этом примерно никогда лет.

– А я бы хотела, - в её бархатистом, кошачьем прононсе нотки мечтательности. – Мои родители попытались прыгнуть выше головы, но, по итогу, у них не вышло. Новые горизонты мне могут открыться только в случае королевской службы.

– Или удачного брака, - губы он тянет в жалобном подобии улыбки и мысленно клянёт себя, на чём свет: «Прекрати расстекаться перед ней талой лужей, это то, чего она никогда не оценит!».

– Брак – дурак, - Ости хихикает над глупой рифмой. – Оковы для женских амбиций!

– Когда-нибудь в составе адмиронов появятся дамы, просто не через сто лет и даже не через тысячу. Ты хочешь ждать столько времени?

– Я хочу ускорить ход событий.

– Новатор!

– Спасибо, что не феминистка, любовничек!

– Значит любовничек? – Он дёргает её к себе за подол. – Тогда уведомляю, что этот номер я оплатил до утра!

И она остаётся до утра, почти заставляя верить, что это не от безысходности.

***

«Кошки», - была первая её мысль, но кошки так не воняют. В трюме разило мочой и испражнениями, болезнями и специями, плесенью и водорослями, а ещё тухлым мясом, как на живодёрне. От ядовитости запахов Вики повело в сторону, и это не укрылось от провожатого.

Мальчишка по имени Кейл миролюбиво обтёр перепачканные ладоши о тунику, ничего не слышавшую про стирку:

– Звиняй, судар-ня, отмывать не успевают, - он ерошит стриженный ёжик медных волос и дёргает тощими, ангельскими крыльями. – Давай я тебе лучше палубу покажу!

– Было бы здорово, - она решила, что если продолжит дышать, её стошнит. – Это купеческий галеон?

– Ага, крошка «Каллиопа», - наверху гораздо жизнерадостнее. К тонкому амбре трюма добавляются ароматы верфей и дерева, закатное солнце тоже вносит лепту, обдавая теплом. – Ток эт не галеон, а шху-а.

– Рыбацкая, наверное… - её спутник смешно, по-детски проглатывал слоги и окончания, но очень старался выложить как можно больше информации.

Мальчишка прилип к Непризнанной близ собора.

Собора, в котором молились только одному богу – богу торговли.

Проспав с обеда до заката в комнате, в которую её подчёркнуто вежливо проводили и, хмыкнув под нос, откланялись, сообщая, что у Самого-Горячего-Мужика-По-Версии-Трёх-Миров-И-Лично-Виктории-Уокер-Дочери-Серафима-Ребекки ещё есть рабочие дела, она выбралась в город и теперь шаталась по улочкам праздно, как могут шататься только курортники, у которых море плещется даже в пивном стакане.

– Какая ж рыбац-я? – Кейл отрицательно качнул подбородком, - рабовладе-ческая!

– Рабо…чего?!

– Ну эт. Посу-ина для манкуртов! А теперь пошли, пока нас не застукали, судар-ня, матросы меня не жал-ют. – В полтора раза ниже Уокер пацан ловко сполз с судна по канату, пока она перелетала с палубы на землю.

– Почему ты не используешь крылья?

– Не мо-у, - его взгляд стал колючим, - пло-о работают.

– Если не летать, они совсем атрофируются, - в памяти всплыл Бонт, но той, прежней выделки – мальчишка из Восточной башни. Пару раз в минувшем декабре, пока он методично оформлял её конспекты, не ленясь использовать сразу несколько цветных чернил, выделяя, подчёркивая, буквоедствуя, она замечала, как, иногда, он встаёт и просто расправляет крылья. Сильно сутулится, словно калека, кому стыдно за своё увечье, но всё равно выполняет разминку.

– Не атрофи-уются, они нормальные. Были.

Теперь настал черёд Вики пристыдиться своей же бестактностью:

– С ними что-то произошло?

– С ними кто-о произошёл! – У ангела озлобленная гримаса на лице, но он всё равно говорит – может быть пацану больше не с кем поделиться, а, может, он решает, что толика жалости от «судар-ни» повысит гонорар. – Мамкин хах-ль, из толстос-мов. Я тогда другими делами промышлял… ну эт… всякими! То – достань, там – при-еси, человекам важным одно-другое передай и чтоб без пост-ронних! – Кейл шуршит пальцами о пальцы, будто старается оттереть с ладоней грязь. Но Виктория и без пояснительной бригады соображает – руки у пацана не грязные, в них въелись опиаты, которые он доставляет богатым покупателям. – Однажды вернулся домой позже обычно-о, ну и в окно, шоб мамка не замет-ла. А там он ее… того самого… Не один, с дружками своими навер-о. Ну и я вижу, что ей больно, и развоп-лся!

– И тем людям… - хотя какие это люди… выблядки!

– Тем людям не понравилось, ага! – Он строго посмотрел вверх, на спутницу, и приложил палец к губам, мол, потише. – Они мне что-то сдел-ли с крыльями, нич-го не помню с той ночи, но летать больше не могу.

– Мне очень… - Уокер подыскивала слова. Жаль? Ей не жаль, ей хочется убивать. С хрустом-смаком свернуть пару-тройку шей из тех, что держат детей за гусениц на асфальте. Прихватить поварской молоток с кухни Вивиан, отбить тем ступни до состояния огурцов в азиатской забегаловке, полить соевым соусом и выставить на витрины в здешних лавках – пусть «вдохновляют» и «мотивируют», входной билет она сделает бесплатным. – Мне очень грустно, но ты, Кейл, молодой, ты их всех переживёшь! – Она говорит другое и ловит себя на удивлении – когда успела озлобиться?

– Тоже так думаю! – Мальчишка хихикнул и потянул её за запястье. – Есть хочешь, судар-ня?

– Да, - соврала Вики.

Последние пол-дня она хочет только одного.

Но этот один её, кажется, больше не хочет.

***

Ворваться в чужую спальню к полуночи вышло слишком просто. Он, словно, ждал, что Уокер так сделает.

Готовился.

Хорохорился.

Вскрывал Глифт.

– Ты что, пьёшь?

– Нет. – Ответил Люцифер, салютуя кубком.

– Ясно, - она складывает ладони на груди – такой характерный, родительский жест, когда готова отчитывать. – А дымится что?

– Отечество.

– Это то, что я думаю?

– А что ты думаешь, Виктория Уокер – дочь серафима Ребекки?

– Опиум?

– И в конкурсе проницательности с гигантским отрывом побеждает эта… - демон откинулся в кресле и послал в неё «выстрел» парой пальцев, прищурив глаз для точности, - …сообразительная гарпия!

– А знаешь, кто ещё курил опиум?

– О да, славный, добрый старина Винч!

– И знаешь, что с ним случилось?

– Потерял голову, связавшись с вашей семейкой? – Он развязен, похабен, обдолбан. Сила трёх!

– Подвинься, - Виктория шагнула навстречу, а потом ещё и ещё. – Я тоже хочу!

– Неа, не дам, не сдвинусь, - в ответ показали язык – чёрный и влажный, как у ночной твари, - это мои игрушки, Непризнанная.

– Тогда я сама! – Она не мнётся и не медлит, плюхается ему на колени и мысленно хочет заскулить от теплоты и близости.

– Охренела? Мой дом – мои пра…

– Ебала я твои правила, Люций. А ты – следующий на очереди!

Он растянул губы в гротескной улыбке:

– И с правилами, как понимаю, ты уже закончила? – Но вдруг резко посерьёзнел, - ты выросла, - тут же добавляя тише обычного, - и черствеешь. Мне это нравится.

– Скифа и Церцея! Давай просто…

– Второй раз.