Двадцатая притча: Звёздная ночь (1/2)

Каждый бáку в этом городе знает, у Зигзы хорошо развито чувство осторожности. Врождённый иммунитет на глупые, опасные поступки, которые могут привести на каторгу или плаху. Он ведь и попался лишь однажды, а потом триста шестьдесят пять ночей подряд проделывал свою мысленную работу над ошибками, сидя в чёртовых казематах, чтобы больше уже никогда…

А теперь стоит в утопающих в свинцовом тумане верфях Чертога и трясётся каждым сочленением уродливого тела, как лист на ветру.

– Ужасный смрад, - Берд поморщился, глядя на зловонный проём в обрыве, скрытый вереском. – Никогда не любил столицу.

Дом Ратапора, отца Саферия, которому он служит, находится в пригороде. С одной стороны к поселению подступает Поющий Лес, с другой – лишь бесконечные холмы, уходящие в горы. И единственный признак близости со столицей – широкий тракт вдоль линии горизонта, где, иногда, лениво мелькают повозки ближнего следования или шагают путники, уставшие лететь.

– А по-моему роскошно… - молоденький демон из эгзульских ребят, примкнувших к их собранию едва ли не на старте, шепнул с придыханием. – Я таких городов никогда не видел!

Берду пришлось проследить за взглядом паренька, чтобы понять, чем он так заворожен. Пики башен, купола древних капищ, каменные трубы мануфактур, в ночи похожие на толстые, членоподобные сигары… их отправили остудиться-остыть, но по мановению хозяйской руки те готовы зачадить в любой момент.

На холме восстаёт адский зáмок – огромный, скалящийся зубчиками стрельн – дремлющее чудище, увитое крепостной стеной, как хвостом. Чёрный дракон на законном ложе, вот что такое Чертог.

Вокруг домá, давно уже в несколько этажей, а крыши напоминают чернильные озёра. И у адъютанта в голове россказни его первородной бабки: «А знаешь, почему Милорд выбрал такой цвет черепицы, Берд? Потому что, вздумай на нас кто напасть, бросать с неба колдовской огонь в тёмные «проплешины» они не станут, решат, что там поля или заводь Ахерона. Хитро, мой мальчик, хитро!».

Город, подпирающий небо.

Город, пронзивший небо.

Город, презревший небо.

Звёзд тут так много, что они выглядят святыми, распятыми на столичных шпилях. Проплывали себе мимо, стараясь обойти проклятущее место стороной, и насадились – кто на острые купола, а кто и на витиеватые флюгеры.

Что ж, Берд не ценитель этой странной архитектуры, где в каждом сочленении коптится первобытность. И он не расстроится, если Чертог сотрут в порошок.

– Меньше слов, больше дела, - отмахнулся адъютант, жестом приказав следовать за ним. – Зигза, первым полезешь. Тебе не привыкать.

Раззак на редкость покорный к полуночи, хотя в обед смел высказывать недовольство, почему это Маль не пойдёт вместе с их скромной миссией в четыре лица. Пришлось, конечно, соврать, что так рисковать чудотворцем они не могут, и держать себя в руках, чтобы не ляпнуть лишнего. Хотя если на этом свете было нечто, что Берд и не любил больше, чем опасаться за жизнь и репутацию Саферия, то это якшаться с низшими.

– Господин, мы подпустили антропоморфа слишком близко к нашему штабу, - мужчина сухо жуёт губами, - он не надёжный. Посчитает, что его шкура в опасности и тут же нас сдаст.

– Торендо тоже не отличается надёжностью, - наместник уже собрался в Эгзул, когда его настиг личный адъютант, - но мы ведём с ним дела.

– Серафим любит не только деньги, серафим любит власть. Одними ливрами его не купить. За своё величие он готов бороться.

– Что ты предлагаешь?

– Пусть проведёт нас во дворец окольным путём. А после с ним может произойти любая неприятность. Я слышал, раззаки весьма неуклюжи. Не стоит пугать показательной жестокостью наших воинов, когда Зигза может просто случайно упасть в один из эдемских колодцев.

– И сломать себе шею? – Хмыкнул офицер.

– Не думаю, что кто-то вызовет лекаря. Который возьми и установи, что шея была сломана до падения, - улыбнулись в ответ.

Саферий согласился подумать перед отлётом, и теперь, двигаясь вслед за раззаком, Берд испытывал смешанные чувства. Не жалость, конечно, упаси Скифа с Церцеей, просто недовольство, что в их рядах есть подобная шваль, о которую ему придётся замараться. Он вообще скуповат на эмоции, если они не связаны с наставническим долгом – вот там он и отец, и творец, и дворянин, готовый раздавать опыт. А от того втайне опасается, что этот новый мир, который они хотят принести, в агонии сметёт всё, что Берду так дорого.

Худший враг – бывший раб.

Толпы безумных низших, угар которых выпотрошит старый уклад, сожрёт его, сомнёт некогда блестящую упаковку, пока та окончательно не окажется втоптанной в грязь: словно дикое стадо, эти юродивые станут обворовывать дома, калечить знать и средний класс без разбору на тех, кто «за», и тех, кто «против», насиловать женщин и истреблять целые семьи.

И адъютанту точно ясно, что их «Мальбонте» и близко не Сатана, даже не его наследник, нет у того ни запала, ни знаний, ни х а р и з м ы этой дьявольской, чтобы приструнить собственные войска в тумане войны.

– Дальше по-олзком, - Зигза вывел из мрачного оцепенения.

Всё это время они шли пусть и по провонявшему нечистотами, но широкому туннелю, почти не сгибаясь. Ботинки после подобной экскурсии потребуется сжечь, ну да Шепфа с ними. Зато теперь сток начинал переходить в узкую нору, которая клокочет и булькает, и Берд искренне полагает, что там, внутри каменной кишки, близко не ароматы ландышей.

– Лезь, Зигза, лезь. – Для пущей убедительности он хлопнул раззака по спине, укрытой мантией. Ишь, новую где-то раздобыл, ценный информатор!

– А мы? – Голос подала пара демонов.

– А вы – следом за ним. Я пойду последним.

Замыкать парад – самое оптимальное решение для того, кто не хочет найти могилу в гниющем испражнениями рукаве. Хотя, по возвращении, Берд сожжёт не только обувь, достанется и штанам, и камзолу, и мочалке, которой он намерен скоблить себя не меньше суток.

***

Вики сошла с ума. Она понимает это, когда до парадного выхода остаются считанные шаги, а её саму накрывает мелкой дрожью. Такое странное чувство, когда хочешь зарыдать, очень громко и по-детски отчаянно, но не можешь. Тело знобит, потряхивает, а ладони липкие от пота, и самое противное, она не может определить, хорошо ей или плохо.

Поэтому всё, что остаётся, это замереть на пол-пути и тереть плечи, пока на тех не появляются красные отметины пальцев. Словно замёрзла и старается согреться.

– Уокер, - она обращается сама к себе, вызывая недоумение на лице лакея. Тот и так спешил в бальный зал, а при виде несуразной девчонки только ускорился, - соберись!

Но собраться не выходит. Она слишком хорохорилась целый месяц, наращивая броню, которую пробить оказалось легче лёгкого. Один взгляд, один фрак, один сортир. От пыльной штукатурки её ресницы склеились, а от поцелуя болезненно распух рот.

– Что это?! Что происходит?! – От стены, которая набралась смелости выглядеть той, кто вот-вот рухнет, веет родством.

– Полуночный салют. – Его руки всё ещё блуждают по её скулам, а нос касается носа. – Плитка сорвана, а кладка здесь старая.

– Ты разве не должен…

– Я должен быть на балконе с отцом, всё верно, - он вздыхает и надевает маску спокойствия, но та уже не кажется безразличной.

– Тогда иди. – Очень хочется услышать «Никуда я не пойду и тебя тоже не отпущу». Почувствовать, что Люцифер снова сияет, становясь её персональным светилом. Да, ядрёным, да, полным радиации, да, заработать меланому легче лёгкого, но Виктория любит рисковать. – Долг зовёт.

– Не долг, а мой личный выбор, - отчего-то он слишком пристально смотрит на неё, слишком прожигает кожу пальцами. Сплошное острое желание взять и освежевать ещё десяток сортиров в этом дворце, разбить пару сервантов с посудой и одну колокольню, потом добраться до сутулого ушлёпка и изящно декорировать его пасть его же пальцами. По такому случаю наследник попросит щипцы для резки металла у Герцога Вельзевула, не поленится. – Если я люблю свой дом и свой мир, это ещё не значит, что больше я ничего и никого не люблю, Вики Уокер. – И демон целует её лоб лёгким, быстрым движением прежде, чем выйти из туалетной комнаты.

Она ерошит себе волосы в холле и ровно также поступает с мыслями, с чувствами. Тем следует взбодриться, ощутить этот привкус маленькой победы на языке, но Виктории мало.

– Трахнешь меня сегодня? – Этого разговора не было.

– Возможно.

– Ты хочешь меня?

– Пожалуй.

– Я выбрала тебя.

– Со мной будет сложно.

– Но, однажды, наступит день, когда я оглянусь назад и не пожалею о принятом решении.

– Или врежешься в дорожный столб.

– Что?

– Что?

– Какой столб?

– Я уточнил, дорожный.

– О чём ты, Люций?

– Втемяшишься в столб своим красивым лицом и расквасишь нос, Уокер.

– Значит это судьба, - мысленно давит улыбку Непризнанная.

– О судьбе говорят лишь тогда, когда не знают имени того, кто их имеет.

Она ненавидит это, не понимает этого, а ещё всего этого не звучало.

Но главным героиням так положено: строить препоны там, где их нет.

Впрочем, сама Уокер слабо ощущает себя главной героиней во дворце, глядя в роскошное зеркало от пола до потолка, а потолки тут – даже школьным не ровня, какая-то бесконечная бездна, вывернутая наизнанку и устремившаяся ввысь. Отражение ужасно: в нём клоунский, чрезмерно весёлый наряд, к которому фотошопом прицепили лицо самой грустной девчонки на празднике. И последнее, что та видела в туалете прежде, чем остаться тет-а-тет со своим одиночеством, был мужской профиль.

Поэтому теперь Вики тошнит, ведь она, как выяснилось, способна любить его ещё больше – до рвоты, до икоты, - в своих попытках вернуть.

– Официант!

Когда мимо чешет ещё один слуга с полным подносом, решение залить нутро Глифтом, чтобы не проблеваться, выглядит блестящим. Виктория залпом осушает бокал и умудряется схватить придворного за манжет, когда он норовит пойти дальше.

Она взяла и вторую, и третью порции, а потом, прикинув что-то в уме, всунула ножку фужера точно в декольте, освободив ладонь для четвёртой. В конце концов, давно собиралась это сделать, идеальнее момента не придумаешь.

– А вы – интересная особа, Вики Уокер, - стоило ей выйти в таком виде за порог, Вóлак материализовался из воздуха. Или из-за колонны. А, может, он – плод её воображения, и весь вечер Виктории был прощанием с уехавшим чердаком, да и сама она – ни на каком не на балу, а в Школе, где-нибудь в лазарете, упакована в смирительную рубашку целительницей Альмой, и дожидается своей участи и кареты из Цитадели, посланной матерью, чтобы та, наконец, заперла и контролировала дочь остаток вечности. – Пропустили фейерверк, заставили поверить, что моя компания скучна, но появились со спецэффектами.

За пределами зáмка с царским видом бушует такая жаркая ночь, какие бывают лишь в конце июня, когда воздуха нет, весь его заменили сотнями запахов: пахли преющие растения, благоухали диковатые цветы и даже земля разила влагой, но не так, как бывает после дождя, а словно чернозём вспотел за день и теперь пытается выдохнуть. В садах то тут, то там раздавались смех, разговоры и шумные возгласы. Впрочем, уверенной походкой Вóлак направился к живой изгороди, за которой оказалось значительно тише.

– Я не врала, когда говорила про Голливуд. И это вы ещё не видели мой выход в стиле кантри! – Виктории хотелось осмотреться, покрутить головой, возможно заглянуть под каждый куст, но у её спутника слишком резвая выправка, поэтому оставалось только поспевать следом.

– Такие, как вы, не врут.

– Какие?

– Настоящие.

– Вóлак, вы заигрываете со мной?

– А вы хотите, чтобы я с вами заигрывал? – Демон остановился у самого входа в заросли.

– Я хочу в садовый лабиринт. А если там найдётся скамейка, это превысит квоту допустимых желаний на сегодня, - она расщедрилась и протянула один из коктейлей мужчине. – Впрочем, если не найдётся, я планирую сидеть на траве. У меня наряд отчаянной женщины, которая может позволить себе многое – сидеть на газоне, есть после шести, опаздывать на прогулку.

– Отчаявшейся.

– Что?

– Отчаянной вы были в бальной зале. Сейчас просто отчаявшаяся.

– А вы?

– А что я?

– Каким выглядите вы?

– Надеюсь, - он дружелюбно хмыкнул, - хотя бы симпатичным.

– Нет, так не интересно, - от алкоголя, марева, плывущего в тёмно-зелёных стенах изгороди, и визави, который не пытался испепелить взглядом, накрыло приятное опустошение – ни мыслей, ни стрессов, ни разрядов тока. – У нас кастинг, вам нужно выбрать роль.

– Что ж, полагаю, место главного героя занято, иначе вас бы здесь не было.

– А вы проницательны, капитан.

– Поэтому давайте я стану лучшим другом.

– Нет-нет, - Уокер преувеличенно замотала головой, - не пойдёт.

– Почему?

– Они всегда погибают.

– Значит пробоваться на роль соперника тоже нет смысла, они умирают ещё раньше.

– Что скажете насчёт союзника?

– Стать безымянным рыцарем Круглого стола – значит никогда не стать Ланселотом.

– Гвиневра просила передать, что вам не угодишь.

– Значит я займу вакантную должность главного злодея. В каждой сказке должен быть злодей, без него герой растеряет свой смысл.

– Выходит, вы – не королевский моряк, а пират. И флаг ваш чёрен, а трюмы полны́ краденного товара.

– Так точно. Мы удачно взяли на абордаж эскадру купеческих галеонов, везущих редкую пряность с юга, и теперь я планирую выручить за неё огромный куш.

– В покупателях, конечно, местная аристократия, но действует она строго через подставных лиц. В кулуарах таверн этих людей именуют байерами.

– Они получают свою долю выкупа и всегда прячут лица под остроконечными масками.

– Но узнать в толпе этих людей возможно, потому что к одежде они прикалывают красное перо!

– Откуда вы знаете? Я начинаю подозревать неладное, Виктория Уокер! Ведь перо они пристёгивают к отвороту воротника и демонстрируют только тем, кому доверяют.

– Я слышала, как камеристка шептала об этом горничной, которая обсуждала это с лоточницей, которая рассказала всему рынку.

– Но рынок был чёрным.

– Как моё прошлое.

– Вики.

– Да?

– Я невыносимо хочу вас поцеловать.

– Ой, так вы опоздали. Меня же нельзя целовать!

Уокер не строит иллюзий на собственный счёт: ей приятно внимание взрослого мужчины, приятны его манеры, приятна лёгкость, с которой они общаются, но в груди у неё до тоски, до блеска намытый, проклятый булыжник – этот фундамент не для Вóлака.

Она читала, что Ватиканский собор Святого Петра был воздвигнут на Петровом камне, а ещё знает, у Санктуария Скифы и Церцеи схожая легенда. Легенда ли?..

Виктория прикрывает ресницы, опускает глаза на мыски своих грандиозных туфель, у которых нет толковых советов – они пошлые, розовые, она старалась. Хлястик вокруг щиколотки, как шлейка или цепь кандалов, в которые никто её не заключал, она сама рада носить свои вериги. На боку перламутром сверкает по пуговице – импровизированной застёжке, - но студентка не любит подобное разляляйство, в детстве, у бабушки, она таскала из сундука с нитками те пуговицы, которые напоминали пули – заложи в рогатку и не трудно пробить брешь. Они были отлиты из металла, краями способного расцарапать руку до крови, и годились для шинелей и мундиров, не для атласных лент.

– Ты что-то потеряла? – Ей шесть и это первое лето без матери в Алабаме.

– Это ты что-то потеряла, - Вив хмурится, перебирая коробку, но у неё добрый, ласковый взгляд. – Лазила? Признавайся.

Маленькая девочка повинно тупит взор и протягивает вперёд ладонь – внутри с таким трудом добытое сокровище:

– Красивая пуговица. Там что-то нарисовано, я хотела рассмотреть!

– Там герб, - кивнула Вивиан, - и она с формы моего отца, твоего прадеда. Он был участником Второй Мировой, лётчиком и парашютистом. Элитой американского военно-воздушного флота из одиннадцатой дивизии, - женщина приветливо хлопает по дивану рядом с собой. Раньше таким приглашающим жестом она подзывала Бекку, но теперь ту не дозваться, сколько не кричи. – Этот отряд высаживался ночью на белых, купольных парашютах, заставая врага врасплох. Из-за эффектного появления очень скоро батальон стали называть «Ангелами».

– Я хотела приделать её к платью Хлои, - ангелы – это скучно, когда тебе ещё мало лет и в спальне ждёт кукла Братц, - но раз она досталась тебе от папы, ба, я не буду её трогать! – Изрекают милостиво, с самым королевским видом, заставляя хозяйку дома хохотать.

– А знаешь что… - заговорщицки шепчет Вив, склоняясь к внучке, - …мы не в музее живём, чтобы беречь скатерти, фарфор и пуговицы для особых моментов, - раньше она так не считала, всё чего-то ждала, какого-то избранного часа. Вот выйдет Ребекка замуж, и Вивиан подарит ей не только до приятности пухлый конверт, но и фамильные серьги. Вот родятся внук или внучка, и можно достать ту делфолтскую гусятницу, распи́санную лазурными завитушками. Вот стукнет дочери тридцать… - бери и делай с этой пуговицей, что захочешь, Вик-Вик, - ей стоит больших усилий проморгаться, отгоняя слёзы.

– О-о-о! – На детском лице неподдельный восторг. – Спасибочки, бабулечка! Она такая красивая… такая…

– Нет, не такая, - со всей серьёзностью Вив качает своей кудрявой от химической завивки и первой краски головой, - такие пуговицы кощунственно называть красивыми. Такие пуговицы – невозмутимые и неизбежные.

– Какие-какие? – Ни слова не понял ребёнок.

– Что мы прячем под пуговицами?

– Ну-у… руки и ноги, а дед – ещё и пузо!

– За красивыми пуговицами – да, всего лишь тело. Но за такими, как эта, прячут душу, Виктория.

У Вóлака офицерские пуговицы, потому что он в кителе. И, отдалённо, они похожи на ту, из детства, если не всматриваться. Впрочем, Уокер делает ровно обратное и полагает, пуговицы слишком глянцевые, слишком блестящие, слишком нашлифованные. Почти как поддельный перламутр её туфель – пустышка, в которой ноль необходимости.

– Что опоздал, вижу. Но кто заставил вас уверовать, что нельзя? – Теперь его голос раздражает.

– Сказания народов мира.

– Я готов вызвать их на честную, демоническую дуэль. Да, в формулировке есть противоречие, но и сказочник из меня фиговый.

Вокруг пышущие буйством лета садовые скульптуры. При свете дня они зелёные, но в ночи напоминают приветливых, темнеющих монстров из адских глубин. В лабиринте примостились драконы, виверны, банши, фавны, из-за угла вот-вот готов продефилировать всадник без головы, а по изгороди расползаются спрутьи щупальца.

Мрачно.

Волшебно.

И не в той компании.

– Вóлак, вы не поняли. Если меня поцеловать, я превращусь из царевны в лягушку, - она ведь прилично выпила, но в голове сокрушительная ясность.

– Уверен, там было наоборот.

– Возможно, но и мы с вами не в сказке.

– Тогда позвольте побыть кумой на базаре. Так кто же он? – Её собеседник близко, но недостаточно, чтобы демонстративно отодвинуться. – Кто этот потенциальный соперник? Сын непотопляемой Матильды? Не думаю. Ваш бокал он держал как друг, да и слухи о его предпочтениях ходили разные…

– Ого, вы ещё и сплетник!

– А я предупреждал! Годами в море, дайте отвести душу, Виктория.

– Мы с Ади товарищи. Только они.

– Вы сказали, что остановились у сокурсницы. Это дочь Мамона?

– Остановилась я у Мими, вы правы. Но про нас с ней вы не отыщете слухов, как про рыжего. – Возможно, нескольким ранее, Мими была бы не против, но вокруг её влюбчивого нутра выстроилась стена. У той стены цвет кудрей и выглаженных воротничков одного зефира.

– Что ж, раз вы – студентка, то и главному герою полагается быть из академии. Наследник Бельфегора?

– А кто это?

– Второй по величине промышленник после отца вашей подруги. У него сын, но я подзабыл имя. В детстве тот был весьма кучерявым и весьма упитанным ребён…

– Балтазар!

– Так точно! Неужели я попал в цель?

– Смотря куда вы целились.

– В ваше сердце.

– Когда мы танцевали, вы не были таким напористым.

– Но меня можно понять, тогда мне ещё не предлагали Глифт из корсета.

– Мы знакомы с Балтазаром, но это не он.

– А, может, вы имеете виды на самого Милорда?

– Пф-ф! – Пришлось натурально выплюнуть глоток в фужер, чтобы не захлебнуться возмущением.

– Король давно не состоит в брачном союзе, пребывает в отличной форме и наделён властью. А если ваши амбиции схожи с материнскими, то…

– Непризнанная?

Бывают дни, когда всё идёт по плану: тринадцатый трамвай прибывает вовремя, турникетные двери открываются перед носом, а преподаватель задерживается, не замечая твоего опоздания.

Бывают дни, когда всё получается: макет вырезан идеально и клей засох без грязи, любимая юбка не жаждет утюга, да и на капронках ни единой затяжки.

Бывают дни, когда ты просыпаешься под заклятьем успешного успеха: хайлатер в сумке, повидавшей всякое дерьмо, уцелел, стрелки легли ровно, эйрподсы заряжены, прямо как ты.

Но сегодня не тот день, отчётливо понимает Вики, вперивая глаза в королевича. В компании с кем-то из адмиронов он показывается из-за поворота живой изгороди и кивает капитану, чинно, примороженно проходя мимо.

– Привет, Люцифер! – Она бросает это в спину, сидя на лавочке, и чувствует его взгляд, даже опустив ресницы, хотя уверена, демон не смотрит. Периферийное зрение, третий глаз или как ещё такое называют? – Я готова продолжать, Вóлак.

– Боюсь, секрет нашей маленькой игры разгадан, - её собеседник стоит на почтительном расстоянии и, в некотором смысле, это спасает его от вспышки ревности. А то, что Люций ревнует и ревнует люто, не вызывает сомнений.

– Сообщите мне, как сильно я люблю Фен…профессора Фенцио?

– Сообщу вам, что в этой конкуренции мне не победить.

– Настолько в себя не верите?

– Чтобы стать толковым капитаном… - задумчиво тянет Вóлак, заставляя Уокер мысленно закатывать взор: кажется, элегантные подводки – фишка всех демонов разом; кажется, у них это фракционное; кажется, всем им толком когда-то не дали выговориться, вот и навёрстывают, - …недостаточно хорошо учиться в навигационной академии, нужно особое чувство. Чуйка, если пожелаете. Приборы на мостике во весь голос вопят, что впереди лишь штиль и безоблачное небо, но ты по незаметной пене улавливаешь, погода изменится и изменится быстро. Поэтому пережидаешь шторм.

– И что с моей п о г о д о й?

– Она приведёт меня к кораблекрушению, - резюмирует визави, слегка потрясая чёлкой. – Вы даже имя молодого лорда сказали так, как иные возносят молитвы. А я не готов терять свою эскадру. И голову.

– Так, может, вы недостаточно отчаяны?

– Может и так, - теперь он берёт её ладонь, определённо склоняясь в полупоклоне, и касается сухими губами тыльной стороны. – Но будьте в курсе, в Чертоге у вас стало на одного друга больше. – Азазель аккуратен, и его сын унаследовал эту черту. Поэтому Вóлак замечает всё: не только пронзительное «Люцифер!», но и такое же массивное, полное скрытых смыслов «Непризнанная?». Он уверен, Виктория – непростая, юная женщина. С ней следует быть на короткой ноге. – И если вам понадобится помощь…

– А знаете что, капитан, - она не медлит с решением, - я бы озвучила одну свою просьбу.

– Если это в моих силах, я её исполню.

– Вы слышали, что директор опускал сферу на Школу?

– Естественно, - с заметной неохотой мужчина прячет ладонь и отстраняется, - об этом судачили даже матросы. Эрагону многие не благоволят.

– А я слышала, что ваш отец очень дружен с нашим наставником, - в свою единственную летнюю поездку в Цитадель об этом обмолвилась Ребекка, а мозг мгновенно подбросил идею, обозначив ту отличной.

– С Кроули?

– С ним.

– Вы хотите, чтобы я узнал причину применения чар?

– Причина их применения мне известна, - она послала очаровательную улыбку, даже не подозревая, как сильно сейчас походит на мать, - я хочу знать причину, по которой сферу сняли.

***

У Маля ничего нет кроме надежды и жёсткого пола прямиком под спиной, поэтому он продолжает надеяться и лежать, лежать и надеяться.

– Ма-астер Мальбо-онте-е, - пронырливый Зигза. И как только отыскал его среди подвальных помещений? Почему не побоялся? – Вы здесь, ма-астер Мальбо-онте-е?..

– Чего тебе? Ты как меня нашёл?

– Как псина, - за стенкой он скалится, уверен Бонт, - по запа-аху. У раззаков острое обоняние, ма-астер…

– Зачем явился? – Ответом служит какой-то треск, а, спустя мгновение, кладка хрустит, и камень у самого подножия исчезает. Отверстие совсем небольшое, максимум пролезет ладонь, но в соседней темнице мужчина различает блеснувшие глаза Зигзы.

– Старик соврал, что вы не пойдё-ёте с нами в целях безопасности. Они за-аперли вас. Так?

– Так, - он не видит смысла врать.

– Меня это в корне не устра-аивает, - до слуха доносится звук, с которым раззак втягивает слюну и язык. – И не меня одного, ма-астер Мальбо-онте-е…