Девятнадцатая притча: Незваные гости (1/2)

Невыносимо холодно. До мурашек по коже, которая дубеет с каждым шагом по незнакомому городу. Морозный, мёртвый воздух, как печальное свидетельство былого быта – здесь раньше шумели, тут пили и пели, а там любили.

Виктория в красном плаще, точь-в-точь в таком же, в каком бежала на состязания первокурсников, а прибежала на заклание. Вокруг то ли темно, то ли пыльно от разрухи: часть домов не устояла, сгорбилась и почернела, словно в ту плевали огнём с сáмой высоты, другие высятся вполне невредимыми, но ставни закрыты наглухо, некоторые даже заколочены, забиты тряпками по контуру и щерятся вдовьими улыбками.

Себя она видит со стороны, как зритель – экран кино. Ряд первый, но картинка вязкая и тусклая, и в голове свербит мысль, не перепутан ли сеанс. Хотела пойти на «Фантастических тварей», но ошиблась залом и теперь одна, в полной тишине, Уокер вынуждена смотреть чужую, документальную хронику.

Она на какой-то площади. На том, что от неё осталось.

Узнаваемые очертания ратуши, потерявшей часовой механизм. Тот словно выгрызли, утончая кладку, которая держит верхушку либо магией, либо благими молитвами, либо и тем, и другим разом. Здания подальше – в основном деревянные, весь камень остался тут – заупокойно, полуразрушено лежать.

Ни души.

Даже ветер не воет.

Снега едва намело, и под ногами тот не хрустит, лишь жидко расходится вдоль подошвы, чтобы тут же превратиться в грязь.

Хотя, если присмотреться получше, кое-где снуют тени: болезненно худые, с руками-реками, что тянутся из тощих тел, или, наоборот, юркие, крепко сбитые, но всё равно напуганные. Жмутся к стенам домов или к остовам, которые были ими прежде, и стараются быть незаметными.

– Псс, - шипит голос из ниоткуда. – Ты куда вырядилась, глупая, уйди с дороги!

– Что? Вы кто? – Виктория крутит головой и успевает заметить древнюю бабушку в окне первого этажа.

Та качает головой боязливо и неодобрительно и вскидывает подбородок вверх:

– Они ж увидют! – Старуха жамкает это беззубым ртом и схлопывает ставни.

Слишком плотно для дома, где нет никакого источника света.

Впрочем, света нет ни в одном из домов.

В полном смятении Уокер дёргается в тень балконов, кое-где выступающих из стен, и чувствует рывок, надрывный треск плаща, похожий на плач.

– Пустите! – Наверное это громко и дерзко для такой подавленной тишины. Но Вики и не пыталась прослыть любезной.

Впрочем, обернувшись, сообразила, никто её не удерживает. Сама зацепилась подолом за валун и теперь трепыхается канарейкой. Выдернуть ткань – вопрос секунды, гораздо дольше Непризнанная пялится на причину остановки, пока не понимает – никакой перед ней не камень, огромная, медная голова коня Апокалипсиса, будто оторванная от монумента.

Она такой где-то видела.

Точно видела.

Просто не помнит, где.

– Жители Сильвы, провинции Лигия! – Скрежещет монструозный звук – воющий, лающий, каркающий. Он нигде и повсюду, напоминает сирены. Так бывает, когда по городским громкоговорителям дают объявление, Уокер припоминает Землю. Вот только здесь нет громкой связи и голос живой – не трек, поставленный на повтор, - просто усилен чарами. – В регионе действует комендантский час. Покиньте улицы! Покиньте улицы! Покиньте улицы!

– Проснулась, умница?! – Мими тормошит подругу в поту. Сегодня жарко, а вчера они знатно перебрали в «Мятежном соске», но Виктория слишком бледна даже с учётом всех гульбищ. Ещё и испареной покрыта, будто чахоточная. – Эй, Непризнанная! – Она отвесила гостье шлепок по лицу, стараясь привести в чувства. – Ты в порядке?

– Сильва! Лигия! Комендантский час! – С расширенными глазами Вики подскочила на кровати, садясь по стойке смирно.

– Что ты там лопочешь, крошка? – Выглядит сокурсница вполне здоровой, но зрачки расширенные и напоминают наркомана из опиумных курилен, дочь Мамона видела эти места в борделях, хоть и чисто в ознакомительных целях. – Комендантский час в Лигии давно отменён.

– А что я сказала? – Блондинка схватила край простыни и начала тереть им лицо, словно с удушливым пóтом можно стереть всё остальное. Неудобно, конечно, она в гостях второй день, а уже переводит чужое бельё, но по Мими видно, что та незнакома со словом «неудобно», когда речь касается всего лишь вещей.

– Что-то про столицу Лигии, Сильву. – Демоница отмахнулась, подмигнула и суетливо заходила по спальне. – Но раз не помнишь сон, то не считается. – Внезапно она замерла и посмотрела пристально и серьёзно, - не помнишь ведь, да?

– Я даже вечер смутно помню, какой там сон! – Убедительно соврали в ответ. К вящему ужасу помнила Непризнанная каждую деталь – и краски, которых не было, будто те высосали из зданий и клумб, и сладковато-морозный запах гниения. А вкус жжённый пыли до сих пор вяз на губах. Те она с остервенением почесала. – Как мы попали вчера сюда?

– Спасибо рыжему. – Хихикнула демоница, кокетливо поправляя пижаму. Шёлковые шорты и рубашка с узнаваемой эмблемой LV: «Только не говори мне, дочь Мамона, что и их ты украла!». – Вернее, спасибо камердинеру его матери. Он пригнал экипаж и три наших прекрасных тела… хотя, ладно, два наших прекрасных тела и одно, ушатанное туловище Ади, в нимбе блевотины став менее прекрасным, погрузили и развезли по домам.

– А твоя-ик мать? – От неловкости Виктория икнула, чем только позабавила подругу.

– Моя мать давно спала. А не спи она, и слова бы не сказала, посмеялась бы с утреннего видка, а потом сварила бы кофе крепче Глифта, которым мы налакались.

– Мне нельзя пить, - Уокер выпустила одеяло, и теперь тёрла виски́ пальцами. – Пора сказать алкоголю «Нет», Мими – дочь Мамона.

– Вечером бал!

– А ты умеешь убеждать, - наконец блондинка улыбнулась. – Пора сказать алкоголю «Нет… мы не прощаемся». – Потому что трезвой она туда точно не пойдёт.

Не сегодня.

И не в своём наряде.

Мими снова забегала по гостевой комнате, решаясь озвучить то, что давно теплилось. Она встретила Викторию в Дилигенте пару дней назад, как они условились, но за эти несколько суток не было ни минуты, чтобы как следует поговорить. Сплошные урывки, да комки, напоминавшие кашу, и ни единого «потрындим».

Сначала демоница ещё раз представила подругу родителям: Мамон уже был знаком с Непризнанной, а Прозерпина нашла Уокер «очень хорошенькой с такими-то серыми крылышками», и во фразе примерно поровну крылось как сочувствия, так и ехидства. Потом, конечно, требовалось протащить сокурсницу по всем примечательным местечкам – от салонов модисток до столичных кабаков.

А минувшим вечером они добрались до Ади, и Матильда усадила их за стол, несмотря на все отговорки.

– Да вы ж тощие, как горные козы! – Она хлопнула в ладоши, сотрясая хрусталь в серванте собственным эхо. – Не выпущу пьянствовать, пока не поужинаете.

– А можно не надо? – Взмолилась Вики.

Она устала есть.

Она ест больше суток.

Она чувствует, как её пупок вот-вот развяжется.

И напоминает себе самодвижущуюся ёмкость с едой, хотя Матильда с ней точно не согласна.

– Что за мода пошла на суповой комплект? Не девушки в добром теле, а столбы для пóрок. Вот в мои молодые годы…

Хозяйка небольшого, но уютного поместья с садом, который выглядел таким же сытым и залюбленным, как и всё в этом месте, ударилась в воспоминания, что конкретно было в её молодые годы, а Уокер попробовала найти свободное пространство в животе. Но того не осталось.

Её кормят все: мать Мими, лоточники на ярмарках, поварихи в Доме Мамона, а, не отбудь владелец имения во дворец, печеньку-другую впихнул бы и он, это как пить дать.

– Ма-амань, - прогундосил Ади, выходя в гостиную, - у них конституция такая, не в коня корм называется.

– Про конституцию демократам будешь рассказывать! – Громоподобно хмыкнула Матильда, - а в этом доме царит диктатура.

– Но как же свобода слова? – Рыжий шутовски прикрылся руками, стирая остатки пены с чисто выбритого лица.

– Свобода слова здесь есть, - утвердительно кивнула женщина, - но слово это – моё.

Зацепившись взглядом за банный халат, демоница метнула его в сторону Вики:

– Дуй в ванную.

– Дай мне умереть!

– Нет времени, Непризнанная, - Мими подавилась смешком от трагичного чела напротив. – Меня этим не проймёшь! От похмелья ещё никто не умирал! – Хотя Виктория – настоящий самородок по части внезапно откинуться.

– Тогда дай мне хотя бы пострадать до обеда, а потом я воскресну, или я – не Локсли!

– Не знаю, кто такой этот Локсли, но на него у нас тоже нет времени.

– Если ты зовёшь меня есть или похмеляться, то лучше пристрели, чтоб не мучилась. Потому что пока я не готова восстать из пепла. И из кровати тоже не готова восстать. Буду лежать и прикидывать, как лучше отрубить себе голову – ровно или наискосок.

– Голову можешь оставить, Уокер, мне нужно всё, что ниже.

– Решила продать моё юное тело в сексуальное рабство?

– И подороже! Но не раньше бала! – Теперь она хохотала. Подскочила с задорным блеском в глазах и плюхнулась по соседству, заставляя перину подбросить их обеих. – Проведу аукцион с единственным покупателем. Не знаешь, кто это может быть?

– Отстань, у нас всё кончено. – От упоминания наследника в вискáх стрельнуло громче обычного. Ни в одной из таверн они его так и не встретили, хотя ставки на «Мятежный сосок» были высоки. – Ты сама всё видела…

– Что я видела?! – Вскипела брюнетка. – Ничего я не видела! Молчи, бессовестная, великий муж занят своим будущим сиянием в лучах престола, а по ночам, поди ж, целует твоё фото и кладёт то под крылышко…

Они, не сговариваясь, перекинулись взглядами и хором заржали.

– Уймись, дочь Мамона!

– Ладно, согласна, я несколько преувеличиваю!

– Самую капелюшечку.

– Угу!

– Всего лишь в миллион раз.

– Да! – Демоница вдруг перекрутилась, оказываясь на Уокер верхом и цепко придавила плечи к матрасу. – Но никого другого он тоже не целует, инфа – сотка.

Слова Мими слишком приятные, и ложатся они на удобренную свежими воспоминаниями почву.

Свитки разлетелись из рук Ости, заставляя крыть чужую неуклюжесть. Ей требовалось заглянуть в Школу, чтобы раздобыть материал для летнего эссе, а не совершать убийства, но что-то пошло не так.

– Разуй глаза..! – Она вскидывает голову и утыкается точно в Уокер. – Непризнанная!

– Тебе тоже не повредит! – Зло парирует Вики. Её библиотечная макулатура стелется у ног и охотно совокупляется с чужими рукописями. Теперь у них уйдёт не меньше четверти часа, чтобы разобрать, где чьи манускрипты.

Потные и раздражённые, девчонки ползают на корточках, периодически издавая шипение в адрес друг друга.

– Вроде всё, - откидывая со лба чёрные волосы, Ости сгребает свитки и приваливается к шкафу.

Гнев давно прошёл. Ещё раньше него прошла ненависть к этой девице. Она не может ручаться, когда точно это произошло – то ли на иранском задании, то ли, позднее, на Инициации, но ей давно уже не хотелось растереть Викторию Уокер в порошок.

– Прекрасно, - блондинка копирует жест и теперь они сидят у книжной махины по соседству, легонько соприкасаясь крыльями. – Как дела… - первокурсница мнётся, подбирая слова, чтобы не быть пойманной с поличным, - …в столице?

– Ты хочешь знать, как дела в Чертоге, или как дела у одного наследного дьявола? – девица прозрачна, как божья роса. Тут и прозорливость ни к чему.

– Нет, - спешный рык сменяется всхлипом, - да…

– Милорд гоняет его, как адского цербера. За последний месяц по всем регионам о Люцифере слышат больше, чем за минувшую тысячу лет. – Она пожимает плечами, давая понять, что это самое разумное для будущего Короля. Но не удерживается от шпильки. – Что-то ещё, непризнанная?

– Вы… ты виделась с ним?

– Спрашиваешь, сплю ли я с ним? – Ости накрывает грустная, противная меланхолия. Дурная, как дешёвый Глифт. Она ведь может размазать её сейчас, просто соврав, что они трахаются ночи напролёт. И, пусть ненадолго, но получить свою сатисфакцию за поруганные чувства. Раздавить уокерскую вошь, которую – какая сопливая мерзость! – давно таковой не считает. – Нет, не сплю. – А потом добавляет едва слышно. – Никто не греет его постель, уверяю тебя.

– Это всего лишь вопрос времени… - обречённо выдыхает Вики. С одной стороны слова демоницы дарят мнимое успокоение. С другой – никто из них в монахи не записывался. И стоит Виктории Уокер рассосаться в чужой крови, исчезнуть, как бацилла, даруя исцеление, однажды утром он проснётся и станет жить свою аристократическую жизнь, полную соблазнов и женщин с горячими ртами.

– Ты такая глупая, непризнанная. – Ости встаёт, подхватывая рукописи и смотрит сверху вниз с ледяным спокойствием. – Даже странно, что я равняла тебя с твоей мамашей. Та – конченная сука, но далеко не дура. – Эта фраза звучит чертовски «по-люциферовски». Когда-то осенью, в этой самой библиотеке, Принц бросил ей слово в слово, припечатав напоследок «Но ты пошла в отца».

– Он кинул меня.

Брюнетка горько хмыкает, думая тошнотворное «Это меня он кинул, потому что никогда не было не то, что обещаний… даже одного, уже просто единственного взгляда, подобно тем, которыми он на тебя смотрит, человеческая идиотка. Даже полунамёка на такой взгляд не было!..».

– Я не знаю тебя. Я не знаю, что у вас произошло… - сухо произносит Ости, тут же добавляя, - и знать этого не хочу! – Она прикусывает губу, обдумывая что-то, и быстро чеканит, - но я знаю его. Я влюбилась в него за год до поступления в Школу, когда мы были детьми. Даже не так, не-е-ет. Я его возвеличила, усадила на личный пьедестал, недосягаемый ни для кого другого. И тратила месяцы и годы на то, чтобы следить за каждой его реакцией, учиться считывать любую мелочь по одному лишь изгибу брови. Я знаю, когда он доволен и когда зол. Знаю, когда он голоден и когда сыт. Я знаю, когда ему интересно и когда скучно. И знаю, когда он счастлив.

– И?..

– И он несчастлив, Уокер. – Она не стала добавлять, что видела Люция счастливым лишь с непризнанной. С тощей плебейки хватит уже сказанного. – Его даже довольным сложно назвать.

– Как бы то ни было, - Вики поднимается с пола вслед за старшекурсницей, неловко подбирая свои бумажки, - теперь мы с тобой в одной лодке. Плохо скрученный плот имени Его Бывших.

– С одной разницей, - Ости отворачивается, начиная движение на выход, и её слова теперь долетают с гулким эхом, - меня он не любит и не любил никогда.

– Откуда ты знаешь, что не целует?! – В Виктории сдетонировало всё её девчачество. Но оно кровожадное и требует, чтобы каждый встречный-поперечный докладывал о чужой верности.

В ответ на это брюнетка многозначительно вскинула взор к потолку:

– Оттуда! – И в бок, - в смысле, оттуда! Одним словом, знаю из замка, и всё тут. Глаз и ушей в Чертоге достаточно!

– А меня ты решила оседлать, потому что соскучилась по Дино, а мои золотые кудри слишком искушают? – Уокер изловчилась и вытянула ладонь, защекотав Мими, а та принялась щекотать в ответ.

– Я настаиваю… нет, я требую, потрахайся с ним!

– С Дино? – От смеха Виктория перешла на писк. – Нет, извини, я не…

– С пианино! Трахни Люция! – Она коварно оскалилась, становясь истинной дочерью своей фракции.

– Мы в ссоре. Нет, не в ссоре даже! Мы расстались! Мы… он меня бросил!

– А вы что, встречались? – Бровь, выгнутая до изящества. – Он подошёл и сказал «Теперь ты – моя женщина, поняла»? А ты такая «Поняла»? И раздвинула ноги.

– Ну… нет…

– А может ты дала ему, когда он явился с экземпляристом, который сделал вам брачные татуировки?

– Прекрасно знаешь, как это было!

– Так в чём дело, Непризнанная? – У дочери Мамона такие тонкие пальцы, что даже не верится, что это они снова пришпилили Вики к перинам. – Соблазни его. Соблазняй его. Но не выясняй отношения. Не иди на мировую. Не уступай. Не разговаривай толком. Тем более, не мирись, если он вдруг, а в это верится слабо, сам решит что-то там предпринять. И обязательно дай!

– Мими!

– Что такое? Девственность проросла? Монашеская сутана впору стала?

– Иди в жопу!

– Нет, туда не давай. – Она продемонстрировала грандиозные зубы и умудрилась просунуть руку под бедро, ущипнув подружку в первопричину обсуждений, - твою задницу ещё следует заслужить.

– Так соблазнять или дать?

– Соблазнять и дать. Кинь голодающему зверю своих косточек, крошка, но в нору не пускай.

– Эм. Не пускать?

– Подловила! Пускать, но не глубоко!

– Пресвятое блядство, дочь Мамона, да я запуталась в твоих эвфемизмах! Ты же грёбанный сфинкс на воротах в Фивы!

– Непризнанная, чёрт тебя дери… а я как раз об этом!.. дай ему, но один раз, чтобы вспомнил всё хорошее, но не привыкал. Дай и тут же свали в наше гостеприимное убежище. Обещаю, если тебя раздраконят до кровавых мозолей, я лично буду делать спринцевание вербеной, так что до свадьбы заживёт!

– Ты отвратительная… пошлая девчонка! – Разноголосый хохот отрикошетил от стен, и теперь сумрачным снам стало тесно – только выползать прочь, прячась где-то там, подальше, до следующей не лучшей ночи.

– Я просто… - Мими внезапно склонилась, словно намереваясь поцеловать, и блондинка удивлённо оцепенела, - …хочу извиниться. Тебе нужен был друг, а не ментор. А я повела себя, как свинота. – И поцеловала ведь. В самый кончик носа своим ртом, напоминавшим ягодный фейерверк.

– Зефир – везунчик, - губы Виктории растянулись от удовольствия. – Если ты даже мой нос целуешь в качестве извинений, которые, к слову, приняты, потому что, а как же иначе, то ему достаются самые сливки.

– Кстати о сливках! – Вскочила демоница так же быстро, как и ложилась. Ещё и гостью рванула вверх, заставляя встать с кровати в лёгком головокружении, но вполне транспортабельной. – Ты там как, готова их взбивать?

– Теряюсь в догадках, что за смысл спрятан в этой аллегории!

– Аллегория-шмелегория! – Она передразнила и без всякого стеснения провела ладонью вдоль линии уокерских трусов. – Райские сады и кущи, как я и думала!

– Я собиралась бриться!

– Презри этот первобытный процесс, Непризнанная! Оставь тот суровым мужикам. И свали уже в душ, потому что от тебя разит, как от сгнившего виноградника!

– Так куда мы пойдём?

– В термы.

– Разве там не моются?

– И моются тоже, - Мими лучезарно просияла, - но мы пойдём наводить красоту и чистить перья. Узнаешь, наконец, силу чёрного обелиска в борьбе с лишним подшёрстком, и обзаведёшься самыми роскошными во всех трёх мирах магическими ноготочками. Это почти, как Люцифер, только маникюр!

Вики пулей рванула в ванную, дважды ей повторять не требовалось.

***

Когда дверь хлопнула, запечатанная чарами Берда, Маль уяснил целых три вещи. Первая – он не любит, когда его обводят вокруг пальца. Вторая – с ним не совладать и десятерым воинам, но около двадцати справятся. Третья – это последний раз, когда его смогли посадить под замок, и больше он такого не допустит.

В минувшую неделю всё шло по плану, крупно заблуждался Бонт, чтобы утром прозреть от услышанного.

– Какие жертвы? – В комнате, из которой они сделали кабинет, висел лёгкий запах гари. Один из воинов из числа ангелов только что прилетел с отрядом и докладывал ему, Мальбонте, положение дел в горных деревушках. – О каких жертвах речь?

– Печально, - скупо заметил Берд, окидывая взглядом офицерские доспехи. – Колдовской огонь или…

– Или. Мы использовали их же драконов, - спокойно продолжал воин, - прошу прощения, адъютант, что я в таком виде. Только вернулись.

– Со мной. – Маль рыкнул, вдруг понимая, никто ему тут ничего не объясняет. Даже не собирается. – Ты говоришь со мной! – Ангел этот отчитывается перед Бердом, а его позвали живой иллюстрацией их будущего величия – смотрите, дескать, вон он – мессия наш, освободитель угнетённых народов, что исцелит Империю.

– Жертвы среди мирного населения, господин! – Одного взгляда на парнишку-чудотворца офицеру оказалось достаточно. Было что-то такое в его глазах, что заставило мужчину рапортовать уже не Берду. – Обычное дело.

– Да откуда они взялись?! Те поселения давно присягнули нам на верность!

– Ну-у, - ангел задумчиво почесал подбородок, - не всем понравилась идея поставлять своих драконов сюда и выплачивать индульт.

– Вы что… вы убили недовольных? – От чего-то Бонту стало ужасно страшно. Настолько, что захотелось выйти. Прямо сейчас встать, бросить всё, вернуться в Школу, залезть в мезонин и умолять Мисселину наложить заклятие на башню, чтобы его никто не смог оттуда вытащить.

Чтобы он был заперт от целого мира, а целый мир был отгорожен от него.

– Всех не смогли, - офицер издал горестный вздох, но тут же хмыкнул, - однако бóльшую часть нагнали. Они бежать хотели, двинулись козьей тропой в обход дороги, лететь-то им с детьми и поклажей не вариант, сами понимаете. Мужчин мы ликвидировали, женщин и детей арестовали. Они сейчас в эдемских верфях, я там патруль выставил. Чего теперь с ними делать-то?

Парень не поверил услышанному. Проморгался наверное под сотню раз, всё надеясь, что ангел сейчас расхохочется и скажет, что это шутка такая – неудачная и тупая, - но это потому, что с чувством юмора у воина не очень.

– Хоро-ошенькие есть? – На другом конце круглого стола Зигза с шумом втянул слюну.

– Обычные деревенские женщины. В основном демоницы. Крылья скудные, животы фартуками. Парни мои уж на что голодные с побоища, но нос ворóтят.

– Отставить издевательства! – Рявкнул Берд. – Пусть пока там посидят, потом решим, куда их определить.

– И сколько? – Бонт ни слова не понял, даже не пытался понять. Всё ещё переваривал скупое «ликвидировали» и не отпускал надежды, что это что-то другое, в совсем ином значении.

– Что «сколько», господин?

– Сколько лик-ви-ди-ро-ва-но?

– Одиннадцать человек. Мы посчитали, прежде чем сжечь. – Офицер деловито покивал сам по себе, укрепляясь в мнении – всё обстряпано чин по чину. – Да вы не волнуйтесь, никто не прознает. Они же сбежали, их не хватятся. Порешать бы с дитями и бабами и…

– Порешаем. – Адъютант хлопнул по своим коленкам, вставая и останавливая доклад. – Организуйте им пищу и воду, и чтоб никаких бесчинств.

– Слушаюсь. – На этот раз ангел посмотрел на Маля, быстро усвоив преподнесённый урок, - так я могу быть свободен?

Он их выпустил.

Всех до единого.

Четырнадцать женщин и пятерых детей.

Привычным способом уже выбрался до рассвета из полуразрушенного поместья, что использовалось в качестве штаба, и явился в верфи раньше, чем проснулись и солнце, и патруль. Посрезáл путы под испуганные взоры пленников, а потом был вынужден шипеть, чтобы проваливали как можно дальше, пока охранники не услышали.

– Куда ж мы пойдём, милосердный господин? – Самая пожилая демоница с трудом размяла ноги. И шумный, грузный хруст коленей померещился Бонту хрустом собственных позвонков. – Наши мужья убиты, в деревню нам возврата нет.

– Уходите, куда ходите! Только уйдите! Пожалуйста! – Он почти взмолился, глядя на седеющую женщину. Она ещё не старая, но дряхлость уже облизывает ей пятки и приближается с пугающей скоростью.

Берду, конечно, донесли к завтраку. Мальбонте так и не понял, кто прознал: может он сам наследил энергией, может один из патрульных не спал, но не рискнул вмешаться. Только сути-то это не меняло: адъютант Саферия вломился в столовую в сопровождении приближённых телохранителей и устроил ему невиданную взбучку.

– Ты, малец, подзабыл руку кормящего? – Когда его скрутили, Берд прижал шею с недюжинной силой и зашептал в оттопыренное ухо. Лицом уложил точно в блюдо, обжигая кожу горячими, творожными лепёшками. – Так я напомню, князь из грязи, что дела так не делаются. Эти твари безродные чёрт знает куда пошли и чёрт знает что и кому разболтают! Учти, парень, если на наместнике аукнется, то на тебе откликнется!

– Вы их не догнали? – Сумел выдавить Бонт, разбрызгивая губами снедь.

– Это Эдем, выродок грязнокровный! – На периферии сознания адъютант понимал, что ещё пожалеет о сказанном, но волнение за Саферия, чей статус участия ни в коем случае нельзя было разглашать до определённой поры, сейчас по-отцовски затмило все доводы разума. – Там, за Метатроном, земли Верхнего мира! Мы тут есть никто и звать никак!

– Значит не догнали? – Он пробубнил тот же вопрос.

– Не догнали. Пока не догнали!

– Это хорошо. – Догони они беглецов, убили бы, сомнений у юноши не было.

– В подвал мальчишку! – Рука на шее исчезла, и Маль смог вскинуть голову. – Пусть посидит и подумает над своим поведением.

– Я иду с Зигзой веч…

– Никуда ты не идёшь, макака цирковая! – Зря он мотал башкой, стряхивая остатки завтрака: Берд снова вбил носом в тарелку, до кучи покрошив фарфор. – Тебя мы теперь будем показывать только по большим праздникам, да толпе на потеху!

В подвале совсем пусто, некуда ни присесть, ни прилечь, поэтому Бонт выбирает пол и выдыхает с блаженным успокоением – он сделал то, что хотел. Ровно как в той таверне, в обществе Вики Уокер, пару недель назад.

Шепфа, как же она смотрела на него в тот день, замерев у выхода… Как горела, прижатая к стене!

С такой обжигающей женщиной можно представить миллион разных вещей, но всё, о чём он думает, будоража воспоминания, это как его палец вползает в её рот – большой, чувственный, влажный. Но совершенно чужой. С губами, изогнутыми в ненависти.

– Смотри, я их спас. – В голове диалог, которого не существует ни в одном измерении. Поэтому о нём Маль грезит сильнее, чем о пальце во рту.

– Кого, чувак? Кого ты там спас? – Она хохочет. Хохочет в его постели. Под ним. Они занимались сексом. Любовью. Трахались. Даже лучше, он трахал её, пока она стонала и извивалась громче и яростнее, чем со всеми прочими. Громче и яростнее, чем с Тем, другим. – Кого ты вообще мог спасти?

– Тех женщин и детей. – Он собрался коснуться губами её шеи, но Вики увернулась.

– Каких женщин и детей, малыш Бонт?

– Не называй меня так!

– Малышом? Или Бонтом? – В этом освещении зубы Девушки С Именем выглядят странными – хищными и вульгарными, как на картинках с субантрами.

– Тех, деревенских, - он отмахивается от наваждения и снова целится в кожу шеи: та – нежная, гладкая, юная. И вся Виктория – нежная, гладкая, юная. На ней не осталось чужих отпечатков, смылись следы блуда. Он сам их стёр. Может быть долго отмывал в красивой ванне, трогая девчонку абсолютно везде. А, может, это просто её тело оказалось слишком святым, и как не прикасайся к тому сын Сатаны, как не впивайся и не вбивайся, на утро оно всё равно будет пахнуть непогрешимостью.

– То есть, - она сама льнёт навстречу, становясь поддатливой кошкой, - из-за тебя убили их мужчин, их самих пленили, а ты поиграл в благородство?

– Что? – Давится поцелуем Маль. Под губами незнакомая шея, похожая на старый пергамент – сухая, потрескавшаяся, испещренная сосудами. И голос Вики похож на хруст.

– Из-за тебя убили наших мужчин, нас самих пленили, а ты поиграл в благородство? – Раздаётся дребезжание.

Под ним лежит та старая демоница и, не мигая, пялится.

***

Сатана натянул носок, но не до конца. Закинув ногу на ногу, с азартом поболтал тем в воздухе и продолжил сборы, насвистывая под нос.

Бал – слишком официальное мероприятие, сотканное из церемоний и регламентов, на котором не повеселиться. Но центральная лестница все ещё привлекательна гостями, которые по ней продефилируют. Великолепный образчик ярмарки тщеславия, где можно подсмотреть секреты, убедиться в верности, распробовать предательство и усмехнуться чужим сомнениям.

В конце концов, свой дар он не выбирал, но никогда не отрицал, что умеет им пользоваться.

Лилит этого страшно не любила. Довольно быстро научилась чувствовать, когда он лезет ей не только под форму, но и в голову, и громоздила блоки – два, шесть, десять, - будто, однажды, сыщется нужное количество, которое сохранит воспоминания нетронутыми, хотя Сатана собирается лично познакомиться с каждым.

– А вдруг меня увидят? – Она подходит к окну и распахивает портьеры – едва ли не первый, послевоенный товар, прибывший из Верхнего мира. Бархат тяжёлый, провонявший трюмом галеона, потому что сырел там немало недель. И это не нравится новоиспечённому Королю: у шторы вид братоубийственного снаряда, который подослали шпионить.

Ладно, он страшно подозрителен.

Но ведь и причин для подозрительности в достатке.

– Увидят не тебя, а голую демоницу. – Он тоже обнажён, но предпочитает оконным проёмам кресло. – Обычное зрелище в этих местах.

– Ты для этого позвал меня в Чертог? – Откровенно говоря, Чертога ещё не было. Он едва начал воздвигаться на столичном холме, постепенно обрастая этажами и тайнами. – Рассказывать, сколько женщин здесь ночевало? Очень любезно с твоей стороны.

– Нет, не для этого. – В закатном солнце линия женских бёдер удивительно чёткая и напоминает картину. Художник бросал мазки хаотично, не заботясь о фоне – пусть на заднем плане пестрят облака, штрихами высятся утёсы Гневного моря, - главное выставлено вперёд и недрогнувшей рукой обведено грифелем. Это отвлекает от свитков, разбросанных возле кресла. И от кресла тоже отвлекает, заставляя встать и подойти сзади. – Позвал тебя, потому что хочу видеть.

– И как вид? Не устал от него? – Чернявая обернулась быстро, не растеряв офицерского запала. Худосочный стóик с идеально ровной спиной: всё ещё слишком серьёзная, чтобы верить, что у неё когда-то было детство; всё ещё слишком краснеющая от голых мужиков, чтобы верить, что то закончилось.

– Если случится, что устану, сообщу тебе, адъютант. – Он долго думал и пришёл к мнению, его устраивает её трахать. Сегодня. Завтра. Несколько тысяч лет подряд. Пожалуй, вечность тоже подходит. Звучит пугающе, но ведь и будоражит чертовски!

За пределами зáмка разгулялась ночь, предвкушая, как совсем скоро разгуляются во дворце. Июньское небо – слезливое и чистое, оно висит наверху, намытое до блеска, будто слуги перестарались, скоблили витражи бального зала и для острастки надраили созвездия.

– Поможешь? – Он тянет ей манжет, в котором сияет запонка.

– В брачной клятве такого не было. – Беременная Лилит на раннем сроке, но уже ненавидит своё положение. Поэтому и лицо недовольное. С ним она застёгивает запонку. – «Любимец фортуны».

– Что?

– Твои запонки в форме звезды под названием «Любимец фортуны».

– Порой ты пугаешь своими знаниями. Сапожники разбираются в коже. Садоводы – в растениях. Моряки – в созвездиях. Никак не поймёшь, кем хочешь стать, когда вырастешь, дражайшая супруга?

– Не уверена, что я вырасту, как бы вы того не желали, сир. – Морщится она и мигом бежит в ванную комнату: токсикоз невыносим, а женщина в токсикозе – даже хуже.

Это его покои, его спальня. Их. Тут тысячи раз всё менялось в угоду времени, и стены Лилит уже не помнят. Но он-то – не стены и помнит больше, чем хочется, с января думая о жене чаще, чем нужно.

Демоница бы устроила скандал, узнай она про пророчество. Они же вместе его нашли в ту шепфскую семидневку, задолго до Цитадели, Чертога и Люцифера.

– Значит жар-птицы.

Он изобразил скучающий вид, который ему шёл. Эту мысль не раз озвучивали разные женщины. Но свеженький адъютант – какая-то пришибленная, она не замечает таких вещей, хотя и принадлежит к женскому полу, прошлой ночью он как раз убедился лично. Пока имел её в своей комнате, по началу перебирал картинки воспоминаний в черноволосой голове, запрокидывал тонкую шею и обольстительно щурился глаза в глаза, но там, в глубине, никаких ответов – сплошь газетные обрывки, серые слайды, нихрена непонятно.

Сатана решил, она хранит память, как девчонка – дневник с секретиками. Аккуратно вырезает ножницами нужный заголовок, клеит его на лист пергамента, и открывает только по случаю.

От этого, конечно, захотелось влезть в мозги ещё больше.

Стать тем самым случаем.

– Откуда вы?.. – Лилит вспыхнула, радужки затлели красным.

– Навёл справки.

– Были в Верховодной?

– В Филе.

– Нас не спрашивали, когда переименовывали.

– Хочешь, проведём референдум.

– А толку? – Она видела, название провинции исправлено во всех навигационных картах и приборах, и теперь Верховодной носить это косноязычное «Фила» до конца времён. – Значит летали на мою родину и нашли коммуну?

Хорошо, что её шеф не замечает, как сжимаются кулаки. Их она уверенно маскирует складками платья, перешитого Анной. У красной с золотом парчи своя, встроенная в суть стежков магия – на смуглой коже, в сонме тёмных локонов, она пьянит собеседников хлеще Глифта.

Лилит посчитала, Сатана посмотрел на неё целых семь раз с головы до пят как бы вскользь и один раз, включив воображение.

«Вы и так дядька не промах, а уж с воображением…», - пришлось закусить губу, потому что минувшая ночь тоже вспомнилась. Зашла без стука, без спроса, наполняя уши размеренными, быстрыми шлепками. У него железобетонный пресс, который бился о её задницу, в пух и прах разнося тысячи аргументов, почему этого Бессмертного следовало прирезать, не потревожив сна.

– Летал. Нашёл. И ворота с жар-птицами видел. – Сущий дьявол. Растягивает рот в такой манерной улыбочке, что ладони девица вытирает о подол. Они до сих пор потные, но уже не от злости. – Почему не нравится «Фила», адъютант? – Сатана шагнул навстречу, удивительным образом вытесняя своей фигурой абсолютно всё в этом погребе. Она точно видела очертания гигантских бочек, тусклый свет факелов, даже крысу в углу, а теперь замечает только шнуровку его рубашки, которая недостаточно затянута, и в вырезе слегка приподнимается грудная мышца.

– Потому что с Филой к нам пришла Долина Смерти. – Лилит вынужденно отступила, но крылья за спиной тут же упёрлись в стену. Здравствуйте.

– Ах это. – Вдруг подступает ясность, они оба ещё очень молоды, и девчонка в сумраке таинственна, а от того хороша. Становится сложно просто игнорировать темноту и её платье. Платью следует воздать почести. Платье следует сделать знаменем. Его требуется снять. – Я был против. Гниющие в воде трупы… м-м-м! – Он показательно сморщился, - невероятно сексуально!

– Против? – Признание неожиданно. Оно идёт в разрез с той информацией, из-за которой Лилит мысленно уже вынесла ему смертный приговор. – Вы были против, сир?

– Я, Мамон, Кроули. – Ещё парочка серафимов, но из тех, кто обычно затыкается быстрее, чем успевает открыть рот.

– Из-за той тухлой заводи, в которую превратили Верховодную, теперь всё, что приносит река или морской прилив, оседает в Долине. – Откровенность на откровенность.

– Удобно, - он хмыкает и тянется рукой к её волосам. Те вызывающе устроились на плече и требуют откинуть себя в сторону. – Потеряешь что-нибудь в окрестных водах, найдёшь среди мертвецов.

– Помойная яма. – Горячо и тихо. Его нос почти касается её собственного, поэтому губами Лилит шелестит в породистое, мужское лицо.

– Адъютант.

– Сир.

– Твоей романтичности даже бесы позавидуют.

– Вы поэтому спустили лямки моего наряда?

– Нет, это в целях поиска.

– Поиска чего?

– Кое-что оставил в тебе ночью, планирую провести розыскные работы. – Она не помнит, как платье скользнуло вниз, её уже целовали. Остались только ощущения ткани, струящейся по бёдрам, и мурашек на голой коже.

Всего на одно мгновение Лилит стало холодно.

А потом холодно уже не было.

С ним ни разу не было холодно, пока она не ушла.

Забавно, что тот короткий диалог с будущей демоницей привёл людей Короля к Гласу Метатрона. Когда стало понятно, что из Цитадели они украли подделку, а Рондент плохо переносит шутки и сломанный кадык, Сатана уверился, ангелы потеряли свою дудку и торжественно об этом молчат.

А письмо только утвердило в мысли: то самое, что прилетело якобы от Геральда, а оказалось, что от Фомы. Дальше – вопрос времени: пока доберутся до Долины, пока обыщут там всё среди истлевших костей и недавно почившей плоти… Но ведь нашли же.