Одиннадцатая притча: Клятва Горациев (2/2)

«Ты когда-нибудь перестанешь делить меня со смертью?».

Ни на один из них у демона не припасён ответ. И масть тоже не идёт.

Гладить бы её до безумия. Зацеловать до писков. К себе приковать прямо в этой кузнице. Чтобы никуда. Никогда больше. Ни на шаг. Только стыдно и как-то не по-мужски. А вот членом клеймить до бессвязной мольбы и слюней на губах – очень в его стиле. Потому что как бы не ломалась, гадина язвительная, как бы не фехтовала с ним, не кусалась в каждом углу, в которых он зажимает её, словно им по шестнадцать, всё равно радостно поддержит лучший из грехов – Похоть.

Вопить своим ртом будет, какой он – придурок, а потом подставит этот же рот. Отвернётся с недовольной физиономией, но потрётся жопой. Вчера ночью на постоялом дворе даже пощёчину залепить постаралась, когда он просто явился в её комнату через окно, лишь бы оказаться скрученной, подмятой, пришпиленной к постели, и стонущей отнюдь не молитвы.

Блять.

Он её не просто до экстатических слёз выебал. Всю душу вынул. Долбил влажную, липкую, святую пизду Уокер, терзал собой, хером, пальцами, чтобы крики даже в Цитадели эхом перекатывались, и упивался тем, как сама ведь бессвязно лепечет, какая она шлюшка и что принадлежит только ему.

Крышу, конечно, сорвало напрочь. Все башни снесло. Всех охранников на этих башнях положило. До основания разрушило. Херова покорность, когда знаешь сразу – только здесь, только в кровати, только потому, что распирает её до матки. А стоит закончить и кончить, сразу всё: «Нет надо мной твоей власти, Люцифер. Над дырками – есть. Надо мной? Да с хуяли? Захочу – разлюблю. Захочу – разругаюсь. Захочу – снова откинусь. Вот такая я – дерзкая, неожиданная, внезапная. Ёбаный лосось в зарослях ежевики».

И вывод сух и неприятен: когда-то Непризнанная пыталась продать свою душу, а, по итогу, душу ей продал он. Не продал даже. Подарил. На сучьем блюдечке преподнёс со словами «Пс, смотри чё нашёл!», как наркобарыга в подворотне. Но той словно мало.

– Ты мне шнуровку порвал… - Вики жадно разлепляет искусанный рот. Перекатывается со спины на бок и подпирает голову локтем. Она бы и на допросе не ответила, когда они сползли с наковальни на пол, продолжая усердствовать на раскинутой шкуре. Но потрудились славно. И у неё до сих пор перед взором похотливые слёзы и точки фейерверков. Хотя последние в рамках Фестиваля не заявлены.

– Тебе померещилось. – Люций прикрыл глаза, но рукой провёл безошибочно, скрепляя бечёвку корсета чарами.

– Значит все мои трусы могли уцелеть? – Она таращится и возмущённо сопит: подобное всегда мирило с препятствиями на пути к этой бабе.

– То была дань.

– Кому? – Свободной пятернёй девчонка крадётся по меху, пока не достигает размётанных прядей его волос. Движение невесомое, но адскому отпрыску достаточно и его, чтобы чувствовать, как по мускулам бежит электричество.

– Моему члену.

– Думала, скажешь про бога секса.

– Я – безбожник. – Её ладонь никуда не спешит, и он сам чуть сдвигается вверх, ощущая пальцы, увязшие в макушке.

– И что мне с тобой делать? – Смешливо фыркает Вики: такое обывательское, привычное, родное… «Наплюй на всё и гладь меня, Непризнанная».

– Веровать, лечь и течь. – «И любить от звезды до пизды, слышишь, чумнáя?!». – Как все другие.

– Я – не все! – Она отдёргивает руку, как от прокажённого: не заслужил!

– Ревнуешь, Уокер?

– А ты, Люцифер?

– Я раньше спросил.

– Первое слово съела корова.

– Тебе двадцать один или двенадцать? – Он открывает глаза. Всё ещё светящийся, сытый, шедевральный. – Ведёшь себя, как какая-то дура.

– Какая именно? – У Виктории слишком мало гордыни для достойной драмы. – Давай разберёмся в классификации.

– Малолетняя. С копьём от уха до уха.

– Ты бы и в ухо напихал, если бы мог.

– Давай попробуем, хуже не будет, травмировать внутри нечего.

– А к чему ты меня ревнуешь, котик?

– К шкафу. Ты проводишь с ним дохуя времени. – Он остро растягивает рот. И мимикой можно скальпировать заживо. – Назовёшь меня котиком ещё раз, и я вырву тебе язык.

– Эта любовь пришла ко мне раньше тебя, котик!

– Если так пойдёт дальше, - одним движением подминает девицу, оказываясь сверху, - мне придётся въебать шифоньеру.

– Хорошо-хорошо! Сдаюсь! – Вместо белого флага перемирия Виктория вскинула ладони. Всё равно это не мешает её внутреннему голосу покрестить гору мышц ещё одним «котик». – А ты бы хотел быть первым?

У него совершенное лицо. И выражение лица тоже. При виде такой игривой физиономии отречься от сана могут даже клирики. И ледники Арктики растают быстрее задуманного.

А ещё он склоняется к девичьим губам и шепчет:

– Я планирую быть последним, овца.

И Непризнанной уже не жалко трусов, почивших в смирении.

***

Первые студенты прибывают в Школу вечером воскресенья. На лицах – следы ближайшей по тракту таверны «Приют еретика», а на лбу Астра – печать сражения за Гроб Господен – огромная, малиново-фиолетовая шишка.

В лазарет отправляются сразу трое – Каин, Балтазар и Голиаф, - и все с пищевым отравлением.

Парни в один голос уверяют, им попались червивые грибы, плохо зажаренные на костре. Но от ехидного предложения сестры Альбы поставить каждому клизму отказываются, так широко и громко разевая рты, что крыло тут же наполняется запахом журской бормотухи. Местный, недобродивший Глифт, вскрытый раньше положенного срока, а не мухоморы – вот это что.

– Лосятина? Я люблю лосятину! – Голиаф согласно кивает девчонке-официантке и просит не забыть выпивку. Как можно больше.

– Мы проебём задание, - недовольно морщится Каин, не спеша покидать постоялый двор.

– Это какая-то липка, а не практика. – И слово странное, совершенно земное. – Никаких сообщений до пятничного ужина, а потом прилетает мамаша Уокер, и нас выпиннывают из замка.

– Высочество наверняка в курсе. – Малыш-крепыш накидывается на еду, как с голодного края.

– И несомненно нас оповестит, - привычно хохочет Балтазар. – Смотри-ка, наши.

Не совсем их, потому что ангелы, но мысль верная. В таверну ввалились Астр и чернокожий Самаэль. Поозиравшись и не найдя свободных столов, уставились на темнокрылых сокурсников.

– Неа, - Каин цедит это, перемещая свой стул, чтобы прикрыть свободный угол. – Не для вас место намолено.

– Да перестань ты, - вдруг дружелюбно выдаёт Голиаф. – Парни, идите сюда. – Он сидит на лавке и, хоть и занимает большую её часть своей массивной фигурой, двигается к краю. – Мы учимся вместе уже девятнадцать лет. Я столько с братом в одном доме не жил, сколько со всеми вами – в академии.

– Ну привет. – Астр приземляется первым, зато его товарищ более подозрителен и мнётся у стола. – Сядь уже. Не укусят. – Добавляет старшекурсник.

– Я бы не гарантировал, - тонко улыбается Каин. Оба студента – вечные соперники в Крылоборстве. Хотя какие они – соперники, когда демоны ни разу не оставляли их не выдранными на Чемпионате?.. – Как задание, ангелочки?

– Нас отправили в деревню с этим не выговариваемым названием близ Школы… Как её там? Фи… Фя… - Астр стремительно вскидывает глаза на приятеля.

– Фуменкубула, - Самаэль голодно созерцает еду в чужой тарелке и машет рукой малолетке в переднике, снующей по залу.

– Да, именно в эту задницу. Они делают летающий памятник Эрагону. Хотят этим прогибом получить статус городского поселения. – Не дожидаясь разрешения, старшекурсник двигает к себе пустой кубок, на что Балтазар, хмыкая, наполняет тот из графина. – Надо было помочь с чарами. На всю деревню ни одного Высшего.

– Мы управились, - кивает чёрный, как зола, товарищ. – Но как долго Главный Советник там пропорхает, одному Шепфе известно, - добавляет с самой ехидной физиономией.

– Что-то не то с магией? – Каин тут же оживился.

– Не, - улыбка Астра широкая, но жёсткая, теперь ставшая вымученной на мальчишеском ещё, простоватом лице. – С левитирующими чарами полный порядок. Но по ночам на Эрагоне будет исчезать мантия.

– А король-то голый! – Голиаф не в силах сдержать хохота. – Быстро заметят.

– Не думаю, - Самаэль принимается за свою порцию жаркого. – Там ни одного фонаря, а деревенские ложатся рано.

– Пока не обнаружат, эта мысль будет согревать меня по ночам. – Потому что сейчас Астр не готов согреваться кем-то ещё, и Монике только предстоит отболеть, засохнуть и отпасть. – Всё, что случилось, случилось по вине чиновьих ублюдков… - в тоне не горе уже, не отчаяние, лишь металлический соус из хорошо взбитого, но рано ушедшего детства.

– Наама! – Кусок мяса выпадает изо рта Голиафа, меняя настрой за столом.

В таверну, весело щебеча, входит троица – Ости, Адель и Наама. На лицах демониц ни намёка на усталость – то ли задание было простым, то ли тоже променяли его на журскую стряпню у обочины.

Свободных столов по-прежнему нет, зато их собрание множится.

– Нас отправили собирать растения для лазарета, - у Вельзевулой дочки манерный, но приятный голосок, и она сама пристроилась рядом с Каином, который успел лишь возвести глаза к потолку, но не произнёс ни слова. – А мы встретили эту милую тётку!

– Какую тётку?

– Её зовут Мирта. Живёт на мельнице почти у самой академии. – Подхватывает Наама. Она плюхнулась на лавку раньше, чем успела стянуть плащ. И в своих жалких попытках помочь Голиаф чуть не сшибает графин и Самаэля под общий хохот.

– Мы бы оставили вам её плюшек… - Адель не сводит карих глаз с блондина, готовая извиняться в более интимной обстановке.

– Но мы не оставили вам её плюшек. – Ости садится последней. И Балтазар уже отыскал для неё отдельный стул, а теперь хочет высечь на спинке оного «Корону - королеве!».

Весна крадётся в Озёрный край быстрее хорошей погоды. В компании не находится никого, способного обнаружить поводы для ссор. Вторая ёмкость алкоголя растирает границы фракций. А третья – и цвет перьев.

– …клянусь, я целовался с учительницей Артемией в младшем корпусе! – Чернокожий ангел готов бить себя кулаком в грудь. – Проспорил вот этой каланче, - беззлобный кивок в сторону Астра, - выпил для храбрости и подкараулил её у статуи Ганимеда.

– И она тебе прописала? – Хихикает Адель.

– Отбросила импульсом прямо в скульптуру, не выдержавшую моего нахрапа. – Самаэль тогда был пониже, но потолще.

– Точно! Помните, этот мелкочлен мраморный исчез! – Голиаф дёргается на месте в поддельном воодушевлении, чтобы сдвинуться ещё на один сантиметр к Нааме. – Стоял себе годами, стоял, а потом…

– Ади. – Каин перебивает товарища, пялясь на дверь. Кажется, «Приют еретика» не просто фигура речи, и здесь намазано мёдом, и Глифтом налито. – Голубика, мы тут.

За рыжим демоном в трактир входит и Сэми, что совсем не удивляет. Зато следующая персона вытягивает лица присутствующих.

– Только Палмер нам не хватало, - Ости величественна. Точна. И говорит громче вежливого.

– Мы сядем только с ней. – Быстро соображает Ади, осматривая зал на поиск свободных столов, которые словно запретили в эту субботу. – Непризнанная мне жизнь спасла.

– И две – погубила. – У Астра застывшая гипсовая маска, в которой можно выступать в трагедии, и на Лору он не смотрит.

– Я и правда пойду, - девчонка бормочет это Сэми, который до сих пор выступает опорной сваей сломанного козырька. – До Школы недалеко.

– Да пусть остаё… - Голиаф получает тычок от Наамы. Ни разу не та близость, о которой мечталось. Глазами она выразительно указывает на Астра. И, как по команде, все начинают пялиться на ангела.

– Блять, ну что? – Старшекурсник вызверивается. – Что?!

– Решение за тобой. – Каин деловит. Ему почти начинает нравиться, что Адель положила ладонь на его колено. – Мы все не против.

– Я… Дьявол! – Рычит он, внутренне разрываясь между полюсов. – Да и чёрт с тобой! Садись, Палмер. Всё, что случилось, случилось по вине чиновьих ублюдков. – Повторно разливается мантрой. После чего Астр залпом опрокидывает кубок и зовёт официантку. – Нужна ещё кварта. А лучше – три.

– Ты спасла ему жизнь, Непризнанная? – Лора оказывается близ Ости, и та озвучивает вопрос с каменным лицом.

– Там была медвежья яма, - Сэми сохраняет спокойствие везде. Этот серпентарий – не исключение.

– В Британской Колумбии много гризли, - Лора не знает, куда девать ладони, которые стали непривычно лишними. – Я была в тех местах у крёстной. – Она кладёт их на стол, но тут же начинает спешно одёргивать рукава. Шрамы от кинжала Фомы никуда не делись. Она помечена и это навсегда. – Её муж рассказывал, как, по весне, голодные животные выходят из спячки и иногда нападают на деревни. Чтобы этого не случалось, местные роют медвежьи ямы и прячут их под сухо…

– Короче, тема. – Ади щедр на Глифт, который разливает на всех, и шутки, за которые не получишь аттестацию. – Роем яму у кабинета Фенцио и прикрываем хворостом. Вы бы видели, в какие копья чуть не угодило это роскошное… - рукой он позёрски ведёт по своему плечу, - …тело сегодня днём, не окажись рядом грозы лесов Палмер.

– Тебе проткнуло бы сердце?

– Ну не задницу же! – Ширина улыбки рыжего может конкурировать с шириной реки Ахерон. – За неё я как раз спокоен.

Прочих посетителей таверны начинает злить шумная компания за дальним столом. Расстояние до него совсем не уменьшает громкости смеха, нарастающего драконьим рёвом. А шепотки там же заставляют думать, что в помещении завелись заговорщики, которые прямо сейчас заключают свой союз.

Ночь наступает не раньше трёх, и каждый встречает её по-разному.

Астр никак не может победить кафель плитки ванной комнаты, проигрывая его с позорным счётом ноль-один в пользу шишки на лбу. Каин открывает для себя новый вид поцелуев у загона для скота – сосаться до рассвета. На большее он пока не согласен, когда речь идёт о Вельзевулой дочке. Ценность мошонки превалирует в этом марафоне. А Балтазар не готов уснуть, если хотя бы не попробует.

Глифт – легкомысленный, словно шлюха, – убирает сомнения, и ноги сами несут к нужной двери доходного дома, а рука довершает начатое. Секунд мучительнее ожидания не существует, но удача благоволит смелым. «И пьяным», - подсказывает подсознание.

– Что? – Ости недовольно кутается в одеяло, обнажая проём и крупные, холёные коленки.

– Не разу не пожалею, что разбудил тебя, - мужчина прижимается к косяку её спальни и между ним и деревяшкой не хватает главного – самой демоницы.

– Ты хотел пожелать спокойной ночи? – Она уже намылась. И от мокрых волос пахнет травами и накрахмаленным бельём.

– Хотел посодействовать в неспокойной ночи, - он очень старается быть развязным. Но выходит только нетрезвым.

– Мне не нужна сказка на ночь.

– В прошлый раз из меня вышел неплохой рассказчик.

– Балтазар.

– Да, королева? – Бровь взлетает вверх, и старшекурсник надеется, что, хотя бы в сумраке это может напомнить излом чужой брови.

– Проваливай.

– Не хочу, - его ладонь старается коснуться её подбородка, но девушка уворачивается, - прирос и готов разбить лагерь у твоих владений.

– Уходи! – Уже грознее выдаёт Ости.

– Не-а. – Злое, бунтарское веселье затапливает рассудок. - Я – не он. Я бы никогда от тебя не ушёл.

– Скифа и Церцея! Конечно, ты – не он!

– В этом и проблема?

Брюнетка не отводит глаз, пока на душе играет оркестр. Минорные мотивы преследуют её с осени и уже набили оскомину. Но даже среди этой чехарды дешёвой мелодрамы вдруг слышатся тягучие гитарные ноты, в которых ночи теплее, если проводить их вдвоём.

– Ты – не он, Балтазар, - она сама берёт его за лацкан и вдруг с силой втягивает внутрь. – И это хорошо.

***

Едва Маль закрывает дверь собственной спальни и спешит по коридору на улицу так быстро, чтобы его не заметили, в окно куцей комнаты влетает почтовый голубь с письмом. Но юноше не везёт, и его содержание он узнает не раньше этого вечера понедельника.

Сегодня в расписании «мессии» новые чудеса. Ему предстоит исцелить калеку, и фальшивый «юродивый» уже сыскался по такому случаю. Но сейчас ещё есть время, чтобы осуществить давно задуманное и абсолютно личное.

То, о чём не знают Саферий с Торендо.

То, о чём Бонт не ставит в известность даже Берда, относящегося к нему если не по-отечески, то хотя бы покровительственно.

То, о чём не проинформирован никто.

В подвале ветхого дома темно и сыро, но через знакомых грузчиков парень выяснил – это единственное место в Эгзуле. Других нет.

– Зачем пожаловал, щегол? – Огромный, как буфет, мужичина с бритым черепом вытирает руки о собственную рубашку, которая не являлась символом чистоты и до этого нехитрого жеста, а теперь выглядит поломойной тряпкой.

– Хочу сделать татуировку. – Маль знает, как себя вести. Он важничает и недвусмысленно поигрывает кошельком на ладони.

– Чернила кончились. – Глухо, даже обиженно мастер смотрит на кожаный мешок в руках вчерашнего студента, - приходи в июне.

– Заплачý в два раза больше, если поскребёшь по своим запасам, экземплярист.

– Я – не экземплярист. – Лысый отмахивается, но взгляд цепкий, заинтересованный, а поджатые губы выдают раздумья. – Я трудился погонщиком скота в Цибии. Клеймил животных. Отсюда и навык.

Об этом Бонту не сообщили. Наступал его черёд пораскинуть мыслями. С одной стороны клеймовщик художнику не ровня, с другой – он видел работу этого мужика на ноге Ситóра, и она заслужила свою порцию восхищения.

– А если меня устраивает твой талант, чернила сыщутся? – Мальбонте одёрнул тунику, чувствуя, как подклад прилипает к потеющей спине. Жара в городе воцарилась лютая. Словно и не было страшной, мёртвой зимы. А весна просто проскользила мимо, едва задев запахом цветения и мыльной воды от волос Вики Уокер.

– Уже смотрю. – С коротким, согласным кивком бритоголовый уходит в соседнюю комнату, откуда тут же доносятся звуки выдвигаемых ящиков.

В ожидании мастера Бонт опускается на кушетку, ловя себя на чудоковатом – его совершенно не волнуют грязь и вонь, витающие в каморке. Заражение крови – не то, чем страдают Бессмертные. Лишь одно заставляет нервничать, вызывая нервную чесотку: если он передумает, если развернётся и свалит, или мастер не найдёт материалов, второго такого шанса совершить задуманное может не быть.

Благодетели отныне всё больше напоминают архангелов из Восточной башни, приставленных конвоем, и всё меньше – равных союзников. И у Маля почти стёрлось ощущение свободы, потому что даже себе он не в силах ответить на один простой вопрос «Когда закончилась старая тюрьма и началась новая?».

– Ну что? – Тяжёлые шаги и понурая голова со сверкающей лысиной намекают, что итог шатену не понравится.

– Пусто. – Мужик разводит ладонями. – Ни капли.

– А если я отчехлю за их изготовление? – Надежда не желает ни умирать, ни тухнуть.

– То я скажу тебе – приходи в июне. – Клеймовщик планомерно зажигает масляные лампады. За окнами день деньской, но сами проёмы малы и расположены чересчур высоко в этом цоколе, чтобы покрестить помещение светом. – Обычные чернила не подойдут. Организм будет отторгать их и выведет через поры с регенерацией. Нужны особые ингредиенты – магические. Соцветья ферна, енотовы ягоды, чёрный грик или кровь диких драконов. Раньше конца мая поставку можно не ждать.

При слове «дракон» в мозгах с громких треском рвутся туго стянутые узлы. Каждый хлопок вызывает почти физическую боль, и Бонту следовало бы вспомнить подходящее определение из кучи прочитанных книжек, но он очень занят – сгоняет с глаз красную пелену зависти.

Зависти, которая опять затапливает с головы до пяток.

– Я готов заплатить в три раза больше обычного! – Позёрство пропадает. На его место приходят истеричные мольбы и страх прозевать возможность.

– Щегол, всё, что я могу тебе предложить сегодня, - гнусно хмыкнув, мастер сплёвывает сквозь зубы, обнажая отсутствие верхнего резца, - это клейма.

«Как скотину…», - проносится в тщеславном, воспалённом до гнойника сознании, но Мальбонте уже всё решил:

– Будет неприятно?

– Больнее, чем до ужаса больно. – Татуировщику не впервой метить местных «дровосеков». К нему уже приходили те, у кого не было ливров на полноценную роспись, готовые уродовать себя выжженной плотью. Но человека при деньгах, согласного искалечиться, он видел впервые. – Ты понимаешь, что клеймо должно пропечь Бессмертного до костей, лишив куска мяса, чтобы оставить след, который не затянется? – Это не тату, это шрамирование. Скотину, в отличии от Высших, достаточно легонько припечатать металлом, как пышнотелую шлюху – ладонью по корме, - у той не заживёт и это.

– Я согласен, - парень не взвешивает все «за» и «против», не анализирует, не соображает: выпаливает быстрее доводов разума и усердно сигнализирует подбородком, кивающим в такт, что готов терпеть. – У тебя есть клейма с Овном?

Вопрос вызывает у собеседника взрыв в гортани: тот то ли кашляет, то ли гогочет, то ли умирает в эпилептическом припадке, тяжело разевая челюсть. А потом схлопывает также резко, как открывал, и выдаёт с каменным лицом:

– Шёл бы ты отсюда, блаженный, - короткий взгляд на клейма близ очага ярче пояснений – выбирать придётся из того, что в наличии.

– Сдачи не надо. – Кошелёк отправляется в руки мастеру, пока Бонт спешит к железкам.

Смотреть там не на что, палок с мощным основанием всего девять. Но даже среди этого скудного ассортимента юноша цепляется глазами за нужное. Поднесённое к лампе, оно складывается в круг, размеченный буквой V. А если добавить каплю фантазии, то можно представить в этой форме рогатого.

«…Овна!», - не отступать, не проигрывать, не сдаваться.

– Сигил. – Клеймовщик озвучивает мысль, забирая кусок металла у мальчишки, и опускает основание в огонь. – Странный выбор для ангела, щегол. Ну да Скифа и Церцея тебе судьи! Где будем делать узор?

– На спине. – Недавний школьник и про настоящую татуировку там же думал: туника с распахнутым воротом быстро раскроет секрет всем тем, кто отныне распоряжается им, как собственностью, зато место промеж крыльев принадлежит только Малю.

Пока ещё ему одному.

«V-ендетта. V-еличие. V-иктория», - это всё, о чём он думает, когда ложится и крепко зажмуривает глаза прежде, чем испытать нечто настолько жуткое, что от вопля по крошечным, заляпанным стёклам начинают торопливо разбегаться трещины.

***

У Луны огромные, до полноты раздутые бока и розоватый отблеск. Среди макушек елей она висит так низко, что выглядит толстухой, застрявшей среди прутьев забора. Тощие звёзды обступили подругу плотно и пытаются вытянуть сквозь соседскую ограду, пока мистер Мэрдок не застукал всю компанию за ночным купанием в его бассейне, но бесполезно – в щель не пролезут ни голова, ни задница.

– Ты идёшь? – Люцифер обнажён с видом человека, который кое-что слышал о своей безбожной красоте и демонстративно этим пользуется.

Его тёмный силуэт заслоняет собой обзор на искрящийся ночной синевой грот, куда сбегаются водопады.

Его тёмный силуэт застилает жирную, пузатую лицедейку на небе.

Его тёмный силуэт парализует в голове каждую мысль.

– Вода слих-шком холодная, - Вики хочет произнести это иначе, но выходит сиплый писк павшего в неравном бою.

Ей приходится бесшумно выдыхать, когда он хмыкает от охрипшего голоса с пониманием и прыгает с гряды точёно и легко.

– Зря, Уокер, - выныривает, отфыркивается и совсем по-пацански трясёт мокрыми волосами, смахивая те с лица.

– Признай, всё дело в том, - от Непризнанной среди первого вереска, щедро льнущего к водоёму, видна только макушка, но он точно помнит, что лежит она на животе и болтает своими пятками в воздухе. В одежде. Зато разутая. С их фатальной, босоногой неизбежностью, - что ты просто хочешь видеть меня голой.

– Признаю́, всё дело в том, что от тебя воняет, - доносится в ответ прежде, чем он вновь уходит на глубину, мелькая намокшими, почерневшими перьями.

Раньше Вики думала, что счастье – это финишная прямая. Когда приходит счастье, ты достигаешь цели. И что, однажды, пройдя все испытания, которые подкидывает жизнь, получаешь свой заслуженный кусок счастья, чтобы есть его до конца дней.

Но сейчас понимала – она абсолютно счастлива.

Прямо здесь, ровно в это мгновение.

В сырой траве и такой же сырой майке.

Размазана этим счастьем, а от того слишком ленится вставать и подползает к самой кромке камней, высматривая фигуру. Чтобы в ту же секунду получить брызгами в лицо.

– Дьявол! Леденющая! – Теперь очередь Виктории отплёвываться, когда на неё с самой нахальной улыбкой взирают снизу вверх, вынырнув у берега.

– У тебя есть энергия, Уокер. Ей можно себя согреть. – Демонический рот слишком бессовестный. Уголок полнокровных губ ползёт вверх вместе с бровью. – Никогда не думала, что это прекрасно работает в паре?

Но Вики не хочет думать. Лишь зачаровано смотрит на травинку, запутавшуюся в его волосах. И тянет пальцы быстрее, чем осознаёт, что она делает.

Когда ногти проходятся по коже, якобы случайно взбивая шевелюру, Люцифер непроизвольно прикрывает ресницы и дёргает головой, желая только одного – заставить эту руку к нему прирасти.

«Не прекращай, Непризнанная. Хорошо? Хорошо. Матьтвоюслишкомхорошо…».

– Однажды я буду гладить и почёсывать тебя так долго, - прошлогодний лист давно улетел в воду, но её пальцы никуда не делись, - что ты совсем перестанешь говорить, и станешь только мурчать и довольно щуриться.

– Не самый плохой финал нашей вечности. – Каждая чёрточка лица сейчас удивительно нежная. Но губы он изгибает в привычной, высокомерной браваде. – В нём я не ссу в твои тапки.

– Только потому, что я хожу босиком, Люций. – Это не слова. Это выдох в самое горло. И лицо Уокер противозаконное и близкое – за такое следует выпить. Её. До дна.

«Когда-нибудь я подарю тебе Геритского кота. – Он знает точно количество зубов в её рту. По счастью, оно не меняется. Но всё равно пересчитывает каждое полукружье языком вдоль дёсен. – И запрещу его кастрировать».

– Предпочтёшь раздеться сама? – Останавливаться ужасно. И сложно. И такое следует запретить. Остановка требует оторваться от губ, которые один долбоёб раньше считал жабьими. – Или мне дёрнуть тебя на себя?

– Не полезу! – Первокурсница отскакивает, садясь на траве. – Там холодно. Там пиявки. Там…

– Крокодилы, бегемоты. Завязывай, В и к т о р и я. – Он смотрит странно. Как-то совсем по-взрослому, заставляя пропустить пару ударов сердца и один удар молотом при звуках своего имени. – Ты – не девочка. Я – не мальчик. Мы не знаем, что будет завтра. И я хочу тебя.

Она встаёт, заставляя вдруг сомневаться, не развернётся ли и не утопает ли к привалу.

– Само красноречие, Люцифер. – Ладони взмывают вверх, стягивая майку. Послушная. Послушница. Пальцы тянут шнурок на спортивных штанах. И те безропотно падают вниз, пока в компанию к ним не прибывают и трусы. – Мастер завуалированного соблазна.

Если за спиной Непризнанной сейчас покажется пехота, лучники, всадники и та чудовищная мразь из легенд о Тиморском шельфе, подпирающая тремя головами ковши Медведиц, Люций их не заметит.

– Потому что я не хочу соблазнять, - его глаза прибиты к её телу. Возможно, так природой и задумано. – Я хочу быть с женщиной, которую люблю.

***

Полночь явилась вместе с отступлением. Вода в лощине лениво уходила, обнажая илистое дно. Но и этот отлив не долог. Не пройдёт и пары часов, как медленный выдох сонма ручьёв сменится вдохом, и заводь вновь наполнится до краёв – как было вчера, как было сотни лет назад, как было всегда.

Лес нетороплив, чего не скажешь о людях. Конкретно об Уокер.

Вики в гроте страшно спешит открыть неизведанные территории. И защекотать их на теле Люцифера.

Они уже кончили: она – дважды, он – на её лицо. И в момент грехопадения на колени первокурсница была готова словить третий оргазм – непорочный, как Христово зачатие, – просто от одного вида.

И вкуса.

И слова.

«Хочу делать это с тобой всегда, Вики, блять, Уокер!».

Девчонка бросает бесплодные попытки заставить демона сдаться под натиском щекотки. Брюнету ни разу не щекотно. И, кажется, даже нравится.

– Как ты всегда умудряешься не запачкаться? – Она купалась прежде, чем оказаться на мелководье грота и жарко течь ему стонами и слюнями в рот, но теперь не помешало бы отмыться снова.

– Просто у меня чистое сердце, Непризнанная. И оно отвергает скверну.

У Люция улыбка, от которой мягко даже на нашлифованных водой валунах. Губы идеального преступника. Насильника, на которого не напишешь заявление. Палача, которому подставляешь части тела, радостно поднося топор.

И она согласна быть мученицей в их увертюре здесь и сейчас, в эту минуту, раз такова её женская участь. Святой Цецилией и Екатериной Александрийской в одном лице.

– И что твоё сердце подсказывает тебе насчёт еды? – Она обводит пальцами контур татуированных грешников, горящих в прямом и переносном смысле слова.

– Что мы будем вынуждены есть ангельскую стряпню Диньдония. – Люциферу мокро в этой луже, в которой они валяются двумя удовлетворёнными животными, но внутренняя скотина не готова прекращать волшебство. – Малышка Мими способна убить и спустить шкуру. Приготовить – вряд ли.

– И у тебя получится проглотить кусок и не сменить цвет оперения? – Она добралась до черепа на шее и теперь штрихует пустые глазницы, чувствуя, как гудит его кадык.

– Теоретически белозадый хер может попытаться изгнать из меня всех демонов.

Инфернальный отпрыск борется сразу с двумя желаниями: закрыть глаза и превратиться в одну липкую кучку счастливого дерьма под порхающими ногтями Уокер и никогда не закрывать глаза, пересчитывая веснушки на её же плечах. Он готов биться об заклад: если объединить их одной чернильной линией, выйдет точная карта катакомб под Чертогом. Иначе зачем это всё, включая судьбу, знаки и херов ебейший символизм, который он умудряется в ней додумывать?!

– Обещаю, - Виктории почти не терпится выпалить про письмо от Бонта и обратно и остаться в живых, но в последнюю секунду девица прикусывает язык до боли, - я соберу всех твоих демонов в этом лесу и засуну их обратно.

– У тебя потрясающая способность.

– Призывать силы Тьмы?

– Слишком много значить.

Поэтому будет справедливо, если они опоздают к ужину.

***

Календарь находился прямо перед глазами Геральда, но он и без того помнил, что за окном разбушевался вечер четырнадцатого апреля, принёсший не только прощальные холода, последние в эту весну по словам провидцев из Отдела Метеорологии, но и четвёрку студентов, которых Кроули официально планировал объявить в имперский розыск уже завтра.

– Что они рассказали? – Директор принимал демона в своём кабинете.

В субботу он улетал обратно в Цитадель, но, когда утром вторника, его настигло письмо с информацией, что Уокер-младшая и вся честная компания до сих пор не вернулись, поспешил обратно.

Учитель Техники Защиты смотрит на квартет из студентов – потрёпанных, но совершенно целёхоньких:

– Почему всегда, когда где-то случается фантастическая срань, - он не выбирает выражений, - вы оказываетесь рядом?

– Мы не виноваты, нас подставили! – Рот Вики работает быстрее доводов разума, и пока остальная троица молчит, непризнанная вываливает информацию с присущим её семейке хищным нападением. – Мы выполнили задание и собирались телепортироваться в понедельник утром из Кеттель-Беллза.

– Белля. – Поправляет Мими. Она уже приготовилась отыгрывать все странствия и лишения перед педагогом, поэтому голос звучит максимально трагично, а сама демоница решает, стоит ли ей заламывать руки на собственном дебюте или обойтись вовремя пущенной слезой для убедительности.

– Не важно! – Подруга отмахивается, продолжая с жаром и нахрапом, как соперник в атаке, - на завтраке на постоялый двор ворвались люди из столицы. Из Верхней! Они сразу увидели нас… узнали. И начали говорить, что нам лучше пойти с ними по-хорошему, иначе уведут по-плохому. – На этом месте Люцифер нарезает терпение Геральда ухмылкой. И додумывать не надо, с этой машиной для убийств у «людей из столицы» не вышло никого увести ни так, ни эдак, никак. – Хорошо, что у нас уже были собраны рюкзаки. Поэтому мы сбежали от них. – Виктория пропускает ту часть, где адское отродье вбивал голову главного из отряда в омлет. Отличный такой омлет со свежими помидорами и тёртым сыром. Завтрак было жалко. А ещё она чуть оргазм не заработала, наблюдая зрелище ровно до тех пор, пока дочь Мамона не дёрнула её с воплем «Валим! Он догонит!». – Стали улетать, но за нами образовалась погоня и завязалась драка. В трактире мы видели семерых, но в воздухе архангелов оказалось человек двадцать!

– Уокер, замолкни. – Люций понимает, сейчас её рассказ перерастает в категорию «Нас было четверо против многотысячной орды» и, не спрашивая, выхватывает инициативу. – Их было тринадцать. Они использовали чары. Мы защищались. – Непризнанная даже удивить успела: когда в неё кинули импульсом, отрикошетила трансляцией то ли с перепугу, то ли от неожиданности. Она так и не поняла, как вышло, что бронированный мудозвон отлетел от неё на пушечный выстрел, припечатанный своим же ударом, чем вызвала странное, сосущее теплотой чувство. И Принц сам себе не признается, что это зовут гордостью… Но ведь было же! – Мими ранили, разрыв мениска. Могло быть и хуже, не умей сыновья школьных учителей пользоваться мечами. Колено – это хотя бы сутки покоя. Мы смогли отбиться и улететь. Приземлились близ Клавтуса. В город не пошли, не зная, что там ждёт. Лететь тоже не могли, - незначительный кивок в сторону брюнетки, - все силы дочери Мамона уходили на регенерацию. Телепортировались в леса Озёрного края подальше от Школы и продвигались пешком.

Лицо Геральда не выражает недовольства, оно пылает возмущением:

– А в академию почему не телепортировались?! – Ключевой, на минуточку, вопрос.

Из четверых студентов хромой шаг вперёд делает Мими. Нога у неё давно не болит, но учителю об этом знать не нужно.

– Мы не вернулись сюда напрямую, - тон сочится язвительностью, которой можно наполнить все пересохшие русла, - потому что главным в нападавшем отряде был архангел, приставленный к Восточной башне. Я его узнала!

Директор в недоумении отлепил взгляд от оконного витража. За время, проведённое в кабинете, он выучил каждую щербинку композиции. И давно уже был с пастухом, ведущем стадо к тучным полям, на «ты».

– Архангел из башни? – В голове целых шесть, по числу воинов, версий, но серафим уверен, речь идёт о тошнотворном типе по имени Самсон.

– Звено возглавлял тот борзый офицер с совещания. Студенты описали его предельно точно.

Когда Кроули был совсем молод, Школой ещё не пахло, а крылья не смели подводить, он часто мотался на Землю, увлечённый странным хобби – ангел выискивал различия. Вот у них есть драконы, а людям дали только ящеров, да и тех на острове Комодо. У них есть энергетическое поле, а человек лишён магии, как и планета в целом. В динозаврах, правда, Шепфа себе не отказал, позволил им разгуляться в свежеотструганном измерении, но Бессмертным хватает собственных монструозных великанов – Гневное море не исследовано, дальние острова не открыты, а «Кто таится за Тимором?» уже стало мрачной легендой для непослушных детей.

Но в очередной такой спуск судьба подложила свинью. Морскую свинку, если быть совсем точным. Серафим и сам был не в силах объяснить, что заставило его сначала ловить несносного, но чертовски милого грызуна, которого в Империи не водилось, а потом пытаться транспортировать в водовороте.

Первый опыт оказался неудачным. Пегий с пятнами бунтарь исцарапал все руки и сдох, едва Кроули вызвал воронку. Та же участь постигла и второго. А потом в ход пошли сундуки, короба и холщовые мешки, которые, увы, тоже не спасали свинок от их поросячьего рая.

Однако держать в своём имении диковинную зверюшку, разросшуюся до внушительного хомяка, которыми никого не удивишь – не то, что свинками! – хотелось страшно. Поэтому попыток своих ангел не бросил, и на тридцать первый раз удача ему улыбнулась.

Крупный, рыжий, с пожелтевшими резцами грызун успешно добрался до Цитадели и не повёл и ухом. И хотя срок жизни животины не изменился, оставаясь земным, довольно быстро будущий директор Школы Ангелов и Демонов раздобыл ещё несколько свинок, которые совершенно не спешили умирать и чересчур активно плодились.

Наблюдать за этими созданиями, которым прислуга выстроила город-макет в его закрытом патио, стало новым, популярным развлечением в те давние времена. Но сейчас у Кроули просто не было иных занятий, кроме созерцания кавий, давно переваливших за отметку в тысячу голов. Личный сорт антидепрессантов. Иные с такими целями разводят рыбок или детей.

Но серафиму не нравились скользкие сомики и сопливые дети, в его личной системе ценностей получившие знак равенства.

В повадках свинок он находил много человекоподобного. Например, они успешно тащили всё, что было плохо приколочено, в свои «норы», хотя кормёжка осуществлялась по расписанию, и никто не уходил обиженным. А ещё могли затевать потасовки, влюблённо щебетать и всегда старались жить общинами. Одинокие кавии, изгнанные товарищами в глубину двора, быстро хирели, лысели, теряли аппетит и, в скорости, умирали.

И в эту секунду, сидя в кресле и переваривая доклад Геральда, директор понял, отныне он – одинокая морская свинка, выставленная вон без суда и следствия.

«Самсон имел доступ к списку студентов и местам их практики. Но принять решение о поимке без приказа не мог», - это значило только одно: архангел втайне летал в Цитадель, добился встречи с кем-то из Совета, а там и до Эрагона недалеко. И, в обход Кроули, а заодно и Ребекки, прозвучала отмашка «Поймайте и приведите».

– А они представились?

– В смысле? – Геральд почесал кончик носа. – Кто?

– Отряд в момент задержания?

– Нет. – Что-то в голове демона щёлкнуло. Смутно предчувствуя задуманное, он аккуратно потрогал почву, - к чему ведёте, директор?

– То есть, ты утверждаешь, что на четырёх студентов, находящихся на законной практике в Кеттель-Белле, напали тринадцать вооружённых воинов, которые просто требовали идти с ними, а когда молодёжь ответила законным отказом, стали сражаться и ранили дочь одного из членов Попечительского совета?

– Неожиданное изложение, - понимающе хмыкнув, педагог прищурился, - но оно мне нравится.

– И архангел во главе того звена пребывает у нас в Школе?

– Именно так.

– Напиши Мамону, Геральд. Сатане. Чёрту лысому. Напиши им всем и сообщи о случившемся.

– Вы хотите вступить в конфронтацию с Верхней столицей?

– Столица мне ничего не сообщила. – Директор изобразил подобие улыбки. – И я не знаю, что было у нападавших на уме. Моя задача – защищать школьников. Твоя – придумать способ, как заставить воинов в башне самостоятельно покинуть территорию.

– Сфера? – Учитель изумлённо приподнял брови. – Вы хотите опустить защитный купол?

– Естественно я хочу опустить купол на острова. И лучше, чтобы посторонних держиморд в этот момент среди нас не было.

Эрагон умный и дальновидный. Он разбирается в компаниях и давно повязал всех кровью. Но сейчас Советник не учёл главного – это его, Кроули, академия. И его «морские свинки».