Двенадцатая притча: Геркулес и Омфала (1/2)

Люцифер переходит улицу на красный, игнорируя протяжно визгнувший кроссовер, как истерику ребёнка в кондитерской. Он точно не уверен, что ему нужно именно это кафе, но кроме неказистого здания с унылой, выцветшей от дождей и солнца маркизой, у обочины ничего не припасено. Общепит выглядит случайным, недолговечным, словно макет под стеклянным куполом, который можно рассматривать в музее.

Внутренности американских забегаловок: диваны из дешёвого дермантина сцеплены спинка к спинке, металлические столы на центральной ножке отливают пятнами соуса и повсюду этот поганый кетчуп, брат-близнец афродизиака в борделях.

В дальнем углу парочка простых работяг – на часах не больше полудня, но они уже накачиваются пивом и шумно гогочут. На стойке бара – офисный работник, затирает что-то чернокожему кассиру, допивая кофе. Хотя, судя по запаху, настоящий кофе смертельно оскорбится, если назвать им то пойло, которое тут варят.

– Меню. – Люций и не заметил, как она подошла. Вызывающе дешёвая. Смертельно красивая. «Дырка с тощими ляжками». Розовое платье-униформа, застиранный передник. В глаза бросается рюша, неопрятно подорванная у самого края. Волосы у девчонки собраны в высокий хвост. И она пронзительно, даже демонстративно жуёт жвачку, чпокая ту, словно они в одной из малобюджетных лент конца прошлого столетия, которые ему доводилось видеть. – Бранч – одиннадцать тридцать пять. Мак-энд-чиз, зелёный салат, кофе в подарок. – Пустые зенки Уокер таращатся сквозь посетителя. В губах надувается ядовито-розовый пузырь, но она тут же, с шумом, его лопает. Текст заучен до неинтересности. Никто здесь не спешит заработать чаевые.

– Бранч сгодится. – Демон не желает прикасаться к тому, что было подано, как меню. Кусок ламинированного говна за милю пропах липкой грязью и чужими пальцами. Пусть тащит то, что предложила. И свою задницу.

– Слышь, малышка! – Долетает от одного из рабочих. Ему выдали тесную спецовку и душок цирроза. Кожа на лице жёлтая. Таким же жёлтым ногтем он чешет сыпь на морщинистой шее. – Ещё пинту для старины Томаса!

– Бари, один бранч, один Carton. – Вики и не думает поторапливаться. Усаживаясь на другой конец стойки, бросает заказ коллеге, игнорируя взгляд, которым её лапает офисный планктон. Обычный менеджер по продажам, трудящийся через два квартала отсюда. Он уже выхлестал столько кофе, что чувствует себя пьяным и решительным. В фантазиях его пальцы давно в трусах Слишком Славной Для Этого Места Официанточки – именно так он её и окрестил.

А ещё ему совершенно не нравится новый посетитель.

– Как ты здесь оказалась? – Когда перед наследным Принцем возникает тарелка, полная комков теста и несвежего сыра, он задаёт свой первый вопрос. По совместительству – главный.

– Мы что, знакомы? – Виктория хмурит брови, разглядывая мужчину перед собой. – Я работаю в Bless You Dinner уже полгода.

– Солидный старт с дипломом архитектора. – Люциферу хочется не смотреть на те пузыри, которые она выдувает до хлопка, слизывая жвачку с уголков рта, но хрен у него получится.

– Ты из Принстона? – По виду можно догадаться. Таких лощённых мажоров сюда не заносит даже ураганом. – Меня отчислили. Ещё со второго курса. – Она оборачивается к Бари, но тот занят новой порцией кофейного хрючева. Это становится отличным поводом присесть к знакомому незнакомцу. – Спасибо этой суке, профессору Ирвин! – В сердцах выдаёт блондинка, ставя руки на стол и впиваясь в них подбородком. – Она ещё преподаёт? Старая мандель… - очередной пузырь наливается розовым, и оптическая иллюзия делает её губы больше большего, если пялиться сквозь него.

– Почему твой отец не подсуетился, Уокер? – У Бессмертных не бывает мигрени, но именно эта паскуда открывает концерт в висках Люция. Он думает, что всё из-за подгоревшей вони. И точно знает, что боль утихнет, если потрогать Непризнанную.

– Отец?.. – Жвачка издаёт смачное «Бамц!», и Вики, наконец, выплёвывает её в салфетку. У неё странное, болезненное выражение лица, сменившее провинциальный интерес. – Он давно погиб. Оба. Он и мать. В аварии. – В заведении стало тише, но девица не спешит крутить головой и не способна заметить, как исчезли все случайные персонажи. – Меня вырастила ба. И, не случись той истории с травкой в кампусе, я оставалась бы её любимой пираткой даже сейчас, - девичьи губы изгибаются – похабно и комично. – Когда мы знакомились? Как тебя зовут? – Виктория не прочь спросить, не трахалась ли с этим красавчиком в одну из студенческих пьянок, но отчего-то знает – ответов не получит.

– Твоя жизнь – полное дерьмо. – Спустя паузу, констатирует Люцифер. Теперь дрели высверливают не только в башке, они распарывают кончики пальцев. И есть только один способ всё это прекратить.

– Полное дерьмо – это твой кофе. – Буднично звучит встречным локомотивом. – У меня есть работа, я сама снимаю комнату и почти накопила на стажировку в парикмахерском салоне. Плюс никакой травки уже несколько лет. И да… я жива. Мне не нужны спасатели.

Из уокерского хвоста выбилась прядь. И от пыльного вентилятора где-то под потолком она простужена и трепещет на скуле, делая всё, чтобы он потянул к ней ладонь…

Под пальцами не кожа даже, живая сокровищница – алмазные копи, ценные клинописи и папирусы, карта клада, зарытого на необитаемом острове задолго до того, как в Империю явится сраный Шепфа. Непризнанная мявкает во сне от прикосновения к её волосам и резко дёргает лицом, пристраивая свой нос к мужскому предплечью. Обладатель оного замирает, зависает сверху. И рассматривает так, что даже к лучшему, что она дрыхнет – за подобные взгляды из луков расстреливают, да в душевнобольные записывают. От них можно задохнуться от счастья. И, до кучи, скончаться от нежности.

«Что ты со мной сделала? И что делала в моей голове… в моём сне? – Последний почти выветрился, подробностей не перескажешь. Осталось только послевкусие. Что-то про мачту, про волю, про сильных, отважных девчонок, которые умеют вывозить. – Твои тряпки валяются по всей моей спальне. Твои крошечные крылья застолбили кровать словно варвары. Я под завязку набит тобой, а мне всё мало. Хочется продолжать, не отпускать, защищать, заебать и… добиться неизбежного – ты возненавидишь меня, если я продолжу бояться, - не сегодня, так завтра оголит штыки, выпустит клыки и выплюнет в него чем-то, похожим на «Это и раньше было с л и ш к о м, а теперь стало полной сранью», уносясь на своих ходулях в чудесное будущее, наполненное хуями, которые умеют разговаривать не только с мёртвой, но и с живой Уокер. – Но с е г о д н я – ещё не завтра! – Мальчишеский голос на подкорке сознания горячо, по-диктаторски шепчет. – Прошло слишком мало времени, мы имеем право иметь это право. И её!».

– У тебя смешные уши, Непризнанная, - произносит почти не слышно, обводя обнажившуюся мочку костяшками. – И ты красивая. – Даже слишком. Она могла бы быть попроще, но опять не послушалась. – Тогда, в поезде, когда ты не являлась собой… - в желудке всё скручивается мерзким узлом, в спальне становится душно, но Принц уверен, он должен это ляпнуть. Хоть как-то. Хотя бы так. – На тебя было натянуто ужасное платье. Уродское. Блядское. Смеющее страшно тебе идти. – Если смотреть бесконечно, можно увидеть многое: как тухнет Огненная Бездна, как течение уносит трупы врагов, как на вискé Уокер просвечивает-пульсирует голубая жилка. – Я не сказал тебе тогда, был занят. Поэтому облагодетельствую сейчас: то платье было тебе к лицу. – А потом добавляет совсем уж не слышно, - извини меня. – Заканчивая мысль о наряде, которая вовсе не о наряде.

«И почему ты не вылупилась? Почему не тычешь в меня пальцем, распахнув огромные зенки и разевая в оскале рот? Почему не клеймишь «Ах так! Не будет тебе прощения, конченный сын Сатаны! Сначала презираешь, потом пытаешься сломать, а потом не можешь спасти. И ничего-то у тебя не получается, и ничего-то ты не умеешь, Люций…». Только не надо этого ебанного «Ах так!». Послушай, Непризнанная. Да, блин! Я не знаю… Я не знаю вот этого всего. Я не знаю, как это – любить. Но если я для кого-то стараюсь, то только для тебя», - он представляет, что сейчас она наверняка проснётся: раз не услышала голоса, значит точно прочитает мысли. Однако Уокер продолжает безмолвствовать.

Поэтому за неё вступает фантазия:

– Поговори со мной ещё, - горячим дыханием выдаёт Непризнанная в мужских мыслях. – Я же вижу, у тебя резерв по общительности возрос. – Она и спит-то голая, что само собой разумеется – они славно потрахались в полночь, а потом Люцифер никуда её не отпустил; а в мечтах и подавно восседает на нём, как на троне, сверкая героиновыми радужками. В руках у девчонки чайная ложка – именно ей она собирается ковырять череп демона с самым безжалостным изломом губ.

И всё, на что хватает сил, чтобы не отъесть от сопящей неё кусок, это откинуться на спину:

– Ты как-то рассказывала, как бесилась при виде соседок, покусившихся на вдовью честь твоего папаши, - он не видит Уокер, но чувствует эту горячку под боком. – А потом решила, что надо не беситься, а бесить. Эти номера прокатывали не только в Нью-Джерси. Им находилось место и в королевских покоях.

Одна из слуг тянет записку. Башка в вуали, мышиные, наглухо закрытые одежды. Их называют сервами. И это не имя собственное, это вид – похожи на человекоподобных, но, всё-таки, не они.

«Собрание адмиронов в восемь вечера, выгляди прилично», - приказ Сатаны звучит вежливо, но всё равно остаётся приказом, и восемнадцатилетнего Люция злит страшно. У него каникулы, а отец издевается: день за днём вереница приёмов и совещаний и на каждом нужно быть.

Демон в том прекрасном возрасте, когда ты на девяносто процентов состоишь из вызова обществу и на десять – из стояков. Или наоборот. Одним словом, ничто иное там больше не вместится.

Наследник застывает у зеркала, рассматривая длинные волосы, которые он сейчас носит, и продолжает ненавидеть папашу. Взбучки выдаются по расписанию, и теперь Люцифер делает всё, чтобы заслужить их с достоинством. Вчера, например, его достоинство юзало адмиральскую племянницу на батином столе, пока владелец оного разговаривал свои разговоры в столовой. Кто именно донёс, Принц не имел понятия, но к ночи был вызван «на ковёр» и заработал подбитый глаз, вывих запястья и перелом ключицы.

– Да плевать я хотел на твоё «прилично», - он демонстрирует отражению зубы, представляя на его месте Сатану, и вытягивает из шкафа одежды, за которые отец пропишет ему пиздюлин с гарантией. Даже если ослепнет. Даже если сдохнет. Прозреет, восстанет из пепла и отвесит чарами.

Восьмичасовое совещание перестаёт быть томным, когда в дверях появляется Принц Чертога. Сумятицу вносят не столько кожаные штаны, сколько чалма, накрученная на макушку, и густо подведённые глаза. В отличии от Милорда, юное наследие часто бывает на школьных заданиях среди людей и кое-что слышал про хипарей и рок.

– Это такая у молодёжи сейчас мода? – Оживляется советник Азазель. Его собственный сын куда старше Высочества, а сам он заметно подряхлел и давно не посещает праздные приёмы, копя силы к собраниям.

– Это кто-то хочет внимания, - цедит Сатана так, что слышит лишь сын, сидящий по правую руку. – Заслужил. Поговорим потом. – Он повышает голос, разливаясь басом по залу, - Рондент, огласи повестку.

– Всё закончилось ушатом воды. – Всё ещё пялясь в полог постели, тихо, убаюкивающе рассказывает Люций. Вода – не ребро. Сущая мелочь по меркам Короля Ада. – Батя даже не пытался читать мне лекции. Выразил недовольство коротким «Умойся» и окатил из графина. Ещё поржал в спину, выпроваживая из кабинета: «Предупреди, если к дню рождения надо будет дарить косметику, куплю тебе аптечную мануфактуру». – В ответ лишь сопение. Пару раз она мявкнула во сне, да прижалась покрепче, обвивая ладонью. – И вроде я всех побесил, но сам тоже вызверился. Утром позвал цирюльника и состриг патлы покороче. Тупо, да? Хуйня какая-то, а не нежный возраст. Видишь, как много у нас «по образу и подобию»?

Интересно, их дети тоже пройдут крещение подростковым дерьмом?

Интересно, его душевное здоровье под сомнением, раз он думает про каких-то «их» детей?

– Что скажешь, Уокер? – Люцифер уверен – девица дрыхнет. Её объятия – всего лишь реакция на шум, который он тут развёл. Но они выбивают из привычной колеи, заставляя гнуть губы в улыбке и копировать жест рукой. Раньше он не понимал, зачем обнимать женщину, если дело не касается секса. А теперь всё встало на свои места: обнять нельзя того, кого нет, но Непризнанная есть и никуда больше не денется. – Спишь?

– Официально, да, - ошарашивает Виктория, распятая по груди всмятку.

– Ходят слухи, что давно притворяешься, - он в лёгком смятении. Всё в ощущениях подзуживало «Она в отключке, болтай, что угодно».

– Об этом писали в прессе, - губы вжимаются Овну точно в глаз и смещаются на мужской сосок, - но это сплошные домыслы.

– Ты – самая плохая лгунья, которую я встречал.

– А ты – самый завидный тиран, с которым я знакома.

От Школы до побережья несколько часов лёта. И по ночам Гневное море имеет привычку вести себя, полностью соответствуя имени. Накатывает на скалы с шумным «Блять» и уносит себя и всё, что прихватило, под сопливое «Прости».

И девица, стеснённая существованием его рук, - туда же. На двор наползает шестнадцатое апреля, но она всё ещё торопится сообщить Люцию, как надо.

«Не зуди, не учи, не пизди! Не встраивайся в очередь на гундёж, ночная птица. Тут и без того целая толпа твоих двойников, жаждущих меня переделать. Я устал. И буду таким, какой я есть».

– Такое резюме звучит, как начало паршивого романа. – Выдаёт старшекурсник, ещё крепче сцепляя пальцы под её крыльями.

– В конце все погибнут? – Трагедии не нашлось места. Девичье бедро до возмущения долго трётся о каменеющий ствол, и это отвлекает от словесной дуэли. Симптомы стабильны: в Вики слишком много жидкостей и слишком мало кислорода. Оргазмы в виде сатанинских отпрысков неминуемы.

– Обязательно. При луне и в укреплениях. – Принц наигранно зевает, - или от скукоты раутов.

Виктория помнит его циничное «Хэппи энды оставляют чувство незавершённости». Она и сама тогда легко согласилась с Люцием, потому что ничего серьёзнее проваленной контрольной, посоленной рассуждениями, не снится ли ей всё это, просто не существовало. Но теперь блондинке очень хочется верить, что не завершать – это то, чего они оба заслуживают.

И пусть заканчиваются сказки, но только не их история.

– Титры всегда можно сделать веселей, отпусти ты волосы.

– Тебя не учили, что подслушивать – дерьмо собачье? – Демон выгибает бровь и не соображает, слишком рассчитывая обглодать её поцелуями.

– Накажешь меня?

– Возможно, - звучит здóрово. Ему подходит. – Но тебе же понравится.

– Разве это плохо?

– Слишком хорошо. И слишком много для одного вечера.

– У тебя там квота, Люцифер?

– Лимитированный протокол радостей.

– В этом месяце уже в минусах?

– А ты продолжаешь вгонять меня в долги. – Понимание накрывает быстро: её пальцы давно пробегают по члену, стараясь охватить у основания. И причин не вогнать в Уокер все свои аргументы, сводя дебет с кредитом, больше не остаётся.

***

Чужое касание вызывает боль, заставляя просыпаться. Тревожно, липко, мучительно. Клеймо промеж лопаток приносит страдания, но у Вефании нет ни стыда, ни совести. Обнаружив рану и отогнув бинты, она водит своими пальцами по унылой отметине, заставляя мысленно выть от гнева – зря он позволил ей заночевать.

– Чем бы дитятко не тешилось… - она старается быть нежной, даже заботливой. Бонт не дурён собой, а ещё ей хорошо платят в этом, проклятом Шепфой городишке. Но парень не чувствует себя натешившимся. И он – не ребёнок!

Все ощущения последних дней – грязь. Ему хочется отмыться, словно испачкан с головы до пят. Будто без его разрешения его тело использовали не так, как он того жаждал. И ладонь шлюхи лишь усугубляет чувство.

– Убрала руку. – Спросонья голос хрипл и потаскан, как портовый забулдыга.

Юноша вспоминает, что сегодня «чудеса» расписаны до самого вечера, и его уже тошнит от каждого из них, совершаемого по графику. Это, конечно, смешно, потому что чем больше сомневается сам Мальбонте, тем громче рукоплещет толпа, зачарованная не истинными идеями о переменах, а мишурой фокусника. Кролик в шляпе сдох, волшебный чёрный ящик и пила – всего лишь блеф, но плебеям слишком нравится и число сторонников и вольнодумщиков на непризнанных рубежах растёт.

Наместник предупредил с ужина, нынче пожалуют люди из «Вестника». Хотят сделать несколько фотографий влюблённого страдальца – задумчивого, мятежного, но такого потерянного, - заодно забрав гонорар. Бонт не знает наверняка, но прознал сплетню, что редакция сбежала из нижней столицы, оседая теперь в подполье. А это объясняет, почему Торендо и Саферий готовы платить им столько, сколько платят. Скрываться от Сатаны… шутка ли.

– Болит, милый? – Не унимается проститутка, чирикая и не замечая в предрассветных сумерках, как натужно краснеет его лоб. – Хочешь, я принесу настой из подорожника? У травницы Заиры есть. Когда я работала в борделе, нам часто приходилось зализывать раны. Ну, знаешь, не все же такие ласко…

Его ладонь угождает ей на шею:

– Заткнись! – Лицо Маля отрывается от подушки, пока пальцы вершат правосудие. Он впечатывает белобрысую голову в койку и нависает над Вефанией. – Заткнись, мразь! Замолчи! Завали свой поганый рот! Слово «милый» - лучшее, что побывало в нём за неделю! Но оно – не для тебя, поняла?! Оно не для тебя, вонючая тварь! – Девица не способна даже не сипеть. Выкатывает глаза и широко, но беззвучно разевает пасть, как выброшенная на сушу рыба. – Ты поняла меня?! Поняла?! Отвечай! – От цедящего шепотка разит несвежим, утренним дыханием, и ей на скулы угождают брызги его слюны. Они-то и отрезвляют, заставляя резко убрать ладонь, перекатываясь на кровати в положение сидя. – Никогда так не говори, Вефания. – Уже спокойнее добавляет Бонт, пребывая от себя в ужасе. – Поняла?

– П-поняла… - кажется, её гортань травмирована. И теперь голос звучит нездоровым. – Я… п-пойду..? – Никогда прежде потаскухе не требовалось разрешения, а теперь фраза звучит вопросом.

И прежде, чем отпустить Вефанию на все четыре стороны, что-то в голове Мальбонте приятно пленит мыслью «Тебе это нравится».

***

Время рассчитано идеально, и первый урок заслуживает быть пропущенным по вине Нью-Джерси: Люцифер явился за подарком – то ли волхв, то ли вор.

По той же причине он, получивший личину какого-то молокососа, следит, как Пол Уокер садится в машину и уезжает на работу. Или куда там ездят эти смертные?.. Пять минут спустя из дома выходит престарелая дамочка. Не узнать в древней рухляди фирменное сочетание всех женщин их рода невозможно: волосы давно потускнели и поседели, но серое зарево в глазах тухнуть и не думает. В руках её смешной мешок на колёсах, и она очень быстро для своих лет удаляется от калитки вниз по улице.

«Шустрая у тебя бабка…», - адский Принц не на шутку впечатлён скоростью, направляясь ко входу.

Вскрыть хлипкую дверь белого дома не сложно. Труднее внутри: не успел демон пройти в гостиную, как тут же упёрся взглядом в Непризнанную. Огромный портрет украшает стену, словно надгробие – кладбище. Никаких чёрных лент, святых Мадонн и свечей. На фотографии Уокер не сильно отличается от себя нынешней, лишь волосы короче, да щёки… есть.

Он рассматривает каждый следующий снимок со странным чувством – ему уже не тревожно, как тогда, в Принстоне, но хочется замечать детали, жадно впитывать всё, что составляло её земную жизнь, чтобы иметь это козырное досье в запасе: «Ты любишь яичницу-болтушку, болтушка», «Среди всех своих кузин ты самая тощая и высокая, а у средней – огромные буфера-убийцы», «Твоя мамаша в молодости и ты сейчас – два разных человека, но чем ты взрослее, а она старее, тем больше вы становитесь похожи», «У твоего отца была ужасная грива. Даже к лучшему, что он полысел», «На фотографии с четырёхлетия у тебя нет передних зубов и ты кошмарно улыбаешься с тортом и в колпаке» и тупое, обезоруживающее, совсем нелепое «Тебе очень идёт море».

В каждой карточке на белёной поверхности – убежавшее прошлое. Оно втирается под кожу под видом картинки, затапливает сознание и дышит ядовитыми испарениями, в которых смешиваются укол жалости к людям, потерявшим Непризнанную, и самодовольное «Это потому что она – моя».

Не задерживаясь в гостиной, Люцифер безошибочно находит комнату Уокер. На ней до сих пор висит кислотного цвета табличка «Только для принцесс», а вокруг ручки видны следы маркера – когда-то тут распускались цветы, за которые следовало прописать ремня, а теперь темнеют лишь плохо отмытые росчерки.

Бóльшую часть комнаты занимает шкаф. И сын Сатаны смотрит на тот, как на старого знакомого:

– Не удивлён, - усмехается себе под нос, распахивая створки и едва успевая увернуться. С верхних полок актом плодородия падают тряпки. – Не женщина, а неряшливая гиена. – Он и раньше замечал, как вещи в её школьном гардеробе раскиданы, распиханы, расхристаны, словно жертвы бомбардировки. Словно спрячь она их внутрь, никто не узнает, какой там бардак. Словно у первокурсницы чересчур много дел – победить палкой крапиву, съесть жука, сделать кукле каре, сжечь за спиной города, - и совсем нет времени на ерунду вроде аккуратности. С его висящей по стрелочкам одеждой и близко не стояло.

В Высочестве борются две сущности: одна требует преступным образом перетрясти гардероб, не по-королевски засучив рукава, другая – брезгливо кривится от сути идеи. Но у последней всё равно нет шансов на победу.

Когда со шкафом покончено, мужчина рассматривает трофеи с высокомерным выражением лица – дешёвая корона вице-мисс и шуршащая синтетикой лента зрительских симпатий, ангельские, будь они не ладны, крылья с перьями, поетыми молью, костюм из группы поддержки и ни одной святыни.

– Где же ты прячешь свою коробку с секретами? – Он сканирует помещение взором, задерживаясь на кровати. – Трахалась на ней с кем-нибудь? – Наверняка да. Её отец – один из тех олухов, что ловко не замечают, как по ночам к их дочкам забираются в окна.

Пялится демон долго, пропитывая бельё ревностью, а потом делает то, что можно делать, только когда никто не видит – падает на постель спиной, раскинув руки, и счастливо лыбится в потолок: «Идиот, Уокер. Я такой идиот… Я самый идиотский идиот во всех трёх мирах».

От покрывала тянет пылью, абрикосами, чужими воспоминаниями. Комната вокруг обрастает следами былых сражений: на антресоли забытые Барби, давно уставшие, присыпанные ненужностью, но ещё не готовые быть подаренными соседской девчонке; варьете там же заведует гигантский, одноглазый медведь; клейстерные линии на стенах – топография подросткового максимализма через плакаты.

– Кто у тебя тут висел, Непризнанная? – Люций не слишком сведущ в людской поп-культуре. Он помнит Beatles, потому что его бате нравится пара их песен. Помнит Queen, потому что один из адмиронов был на том концерте в Уэмбли. Помнит Кобейна, который мог стать студентом в свои двадцать семь, но не получил в лесу крыльев. Помнит Prodigy, потому что они одевались, как демоны, вели себя, как демоны, и состояли, кажется, только из чёрной подводки и запрещённых веществ. Королевич даже слышал хиты Evanescense, которые так активно собирались дохнуть в каждой строчке, что складывалось впечатление, вот сейчас допоют и тут же откинутся. Но Уокер слишком юная, и все его размышления – в молоко. – Коробка с секретами. – Дьявол одёргивает сам себя, поднимаясь с постели. Гардероб освежёван, шкуры содраны, а в тумбочке скучно. Но где-то тут точно должен прятаться клад. Не родилось ещё ребёнка, который не приватизировал бы жестяную коробку из-под печенья, превращая ту в Эльдорадо. У самогó Люцифера в детстве завёлся целый сундук. И быть может, однажды, он даже даст Непризнанной ключ от этого дубового монстра.

Наследнику Инферно не оставляют вариантов: он опускает глаза на паркет, который не выглядит достойным его рубашки, и размышляет, не расстелить ли именной платок.

Десять.

Прежде, чем лезть под кровать.

А потом плюёт и опускается вниз.

Под лежанкой ни одного чудовища, лишь забытый тапок сиротливо скалится в глубине. Однако взгляд выхватывает что-то ещё. Отблеск. В овале света, проникающем из окна, у дальней стены мерцает решётка вентиляции. Она выкрашена в цвет стен, но так просто Люция не обмануть. И, потянув заслонку на себя, он остаётся чрезвычайно доволен – ящик его Пандоры обнаружен. Дело закрыто.

На волю извлекается когда-то подарочная, а теперь – самая замызганная в мире коробка. Иначе настоящие клады не выглядят. На крышку игриво приклеен фатиновый бант – грошовая пустышка. Но внутри истинные подношения – глядят с вызовом, мерцая глазами-самоцветами. Прядь волос, заколка из поредевшего частокола бусин, фарфоровая болонка с отколотым носом, пиратская чёрная метка, вышитая на круге ткани, десяток фотографий, открытка с почтовым штемпелем, игрушечная балерина, скрученная в трубочку валентинка, диск в безликой упаковке, раскраска с японскими мультяшками, блокнот, испещренный рисунками…

Огромная, невыдуманная история.

Люцифер чувствует себя злобным расхитителем чужих гробниц, без всякого сожаления забирая всё. А шкаф отныне не досчитается лифчика – того самого, «любимого». Во время обыска с пристрастием старшекурсник узнаёт его с первого взгляда, бросать второй не хочется – числом катышек то, что когда-то было красивым и сексуальным, может соперничать с заношенной мантией Фенцио.

Напоследок брюнет прихватывает форму чирлидерши. Пожалуй, он будет не против, если Уокер попрыгает в ней в его спальне. Прямо на нём.

– Не смела вам мешать, молодой человек, - скрипучий женский голос настигает у самой калитки. В тени кустов, на лавочке, восседает бабка. Вивиан? Вроде так её зовут. – Полиция уже едет.

«Ебучее бесстрашное ископаемое. В твои года пора и о душе подумать, а не дразнить судьбу и грабителей», - Люций поворачивается медленно, одаривая тонкой улыбкой.

– Я хотел попрощаться с вашей внучкой. Взять что-то на память. – В некоторых культурах принято дарить вещи усопшего. Вот и узнает заодно, принято ли это в некоторых уокерских культурах. – Мы вместе учимс…чились.

– Вот как? – У женщины не рот. У неё бритва. – Должно быть вы – Стив.

И снова этот лошара.

Родителям парня пора всерьёз задуматься о цвете могильной ограды.

Тот ещё не в курсе, но он слишком надоел одному демону.

– Верно. – Брюнет не торопится. Вызвать водоворот вопрос секунд, а сумасшествие собеседницы вполне оправдает её возраст, вздумай она об этом трепаться.

– Вам следовало подождать жильцов этого дома, Стив, - слегка качает головой Вивиан, - а не влезать, словно воришка. Теперь придётся поговорить с патрулём.

– Прошу прощения, - он изображает раскаяние, но по взгляду видно, что бабка не верит трогательно сведённым бровям. Проницательная карга. – У меня рейс через полтора часа. Но вы, - прищуривается Люцифер, - можете меня обыскать.

– Боюсь, я уже слишком стара для этого, - любезная пикировка, за которой скрывается тонна смыслов, не утихает. – Отправляйтесь в аэропорт, Стив. Я скажу копам, что мне показалось. Пожилая женщина… мерещится всякое…

– Был рад познакомиться, - Принц Ада замечает полную сумку продуктов подле скамьи, видит пару свежих газет в руках дамы, выхватывает заголовок передовицы «Несостоявшийся теракт в больнице святого Патрика» и испытывает необычные ощущения – его визави слишком просто дала отмену, но простушкой не выглядит. От Вивиан, наоборот, за милю разит джемом, тушёным мясом и цепкостью цербера. – И выразить свои соболезнования.

– Спасибо, - она принимает их с лицом леди, которую перекормили сочувствием. – Кстати, молодой человек, - долетает в мужскую спину, - Стив был на похоронах. Мы представлены. – Слова заставляют замереть. Люцифер не оборачивается, но застывает, сам не очень понимая, чего ждёт. – И если вы… к о г д а вы её увидите, передайте, я заштопала дырку на форме, что виднеется в вашей сумке.

Калитка остаётся распахнутой. Дьявольский сын чересчур спешит, удаляясь самым широким и самым обескураженным шагом.

***

Письмо матери улетело вчера. И пока Вики шкрябала его в голубятне, вываливая на Ребекку кучу подробностей, то и дело ловила себя на свербящем: она нифига не взрослая. Очаровательно ведь ухитряется вмещать в себе ненависть к родительнице и желание получить законную порцию опеки. Потребовать, если придётся.

Там же, среди птиц, в недрах школьной почты первокурсница находит ответное послание Бонта. И хотя в помещении пусто, прячет его Уокер с лицом уголовника, стыдящегося ремесла. Сминает до комка, запихивая в глубины сумки, и затапливает себя осознанием, что не делает ничего плохого.

Глупого.

Необратимого.

Эта записка до сих пор на дне баула – не распакована, не почата, - хотя миновали сутки. И, сменяя одну аудиторию на другую, Виктория почти позволяет себе забывать о невесомом грузе, тянущим на десятки тонн.

– Притормози, Уокер, - на лестнице возникает Балтазар, преграждая путь и заставляя отшатнуться.

– Кис-кис, Непризнанная, - за спиной слышится голос Каина. Тон не оставляет сомнений: Вики засунули в яму с крокодилами, а в качестве орудия обороны выдали Травник и парочку эссе.

– Нам нужно поговорить, - финальным аккордом её окружает Голиаф, припирая к стенке.

На выдохе получается слабо пискнуть:

– О чём мне с вами говорить?

– Как думаешь, малыш, она нас боится? – Блондин скалится, изображая, что тянет к школьнице руки.

– Нельзя! – Лапища Голиафа пресекает жест, но гогочет вся троица. – Чужие владения. Нарушение частной собственности.

– Думаешь, дотронься мы до неё, с башен полетят копья со стрелами?

– Каин, завали, - от Балтазара не ускользает, что девчонка чувствует себя в западне. И что-то в хищном лице непризнанной заставляет сомневаться, что та станет плакать, моля о пощаде. Скорее, вцепится когтищами в их самодовольные рожи, вспорет животы и слепит из дворянского мяса отличные фрикадельки. «Не просто же так он тебя ебёт…», - демону хватило дивана, чтобы усечь: не списывайте Вики Уокер со счетов, она – не случайная шлюшка на этом небосклоне. – У Люцифера завтра день рождения… Да и у тебя тоже. – Топтание на месте утомляет, и он объясняет в лоб. – Обычно мы писали увольнительные и праздновали в… иных локациях, - или ничего не писали, забивая болт на наказания. Мотались в Чертог, реже – в Мармор или в Лит, ставя «Огонёк» и «Вестник» на уши. – Но раз такое дело, то у нас к тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться.

– Ага, - поддакивает блондин. – Поэтому раздевайся.

– Не обижайте девочку, - добродушно хмыкает Голиаф.

– Я в порядке, - первокурсница щурится, по-змеиному прикусив кончик языка. – Чтобы меня обидеть, обидчик должен что-то значить.

– А вот это уже обидно, Святая Виктория Воскресшая! – Каин изображает оскорблённый вид. – Но, честно говоря, похрен. Нам нужна помощь, иначе…

– …мы утащим твоего телообладателя…

– …доверив главную роль кому-то ещё.

От их спича Вики укачивает в злом веселье. И она чувствует знакомый зуд, как тогда, в поезде, когда всё начиналось. Никакие это не волки в овечьих шкурах, это пастушьи псы, натренированные по-волчьи щерить зубы. Но, вообще-то, они ручные и совсем не страшные.

– Если идея не включает в себя спуск из-под купола главного зала и откупоривание Глифта передком, то я готова вас выслушать, парни.

– Сворачиваемся, народ, на неё нельзя полагаться, - неожиданно открыто смеётся Каин. – Я-то думал, именно так она отвлечёт Высочество.

– Чем?

– Своими женскими прелестями, дурень.

– Хорошо, - подыгрывает Вики, всё ещё ощущая себя, как на смотринах, - я могу хотя бы попробовать родить. – Натянутые смешки становятся коллективными.

Пожалуй, с Уокер можно иметь дело.

И сегодня они разрешают ей им нравиться.

***

Солнце ломилось сквозь витражи и окна школьных коридоров. И казалось, именно оно, а не какие-то там воины Цитадели, намеревается захватить зáмок. Студенты сновали между кабинетами с нахальными, пьяными от потепления лицами. И Вики не отставала от прочих, хоть где-то нагоняя «программу». Пялилась на залитый апрелем двор с видом узника, обречённого на вечные муки, и интенсивно не думала.

– Виктория, артефакты Фидеро. – Что и требовалось доказать. Мисселина тоже желает ей зла, хотя могла бы сделать подарок на грядущий день рождения. Например, не спрашивать в ближайшую пятилетку. Ещё лучше – отпустить с пары, отправить на тренировку старшекурсников, попросить не спускать с Люцифера глаз на стадионе, спустить с Люцифера трико после стадиона, осквернить с Люцифером раздевалку у стадиона… - Вики Уокер!

– А-а, да. – Школьница закивала, подтверждая своё право на жизнь, пусть и в роли сонной мухи. – Нам известно об амулетах, которые носите вы, учителя. Также Заклинатель сделал три зеркала, - скрежещущий тон выдал в Непризнанной специалиста, - потом ещё чашка…

– Чаша, - просипела Мими, давясь смехом.

– Чаша! – Тут же поправилась Виктория. – Энергетическая чаша, да! И ещё эта… м-м…

– …а с т р о л я б и я, - снова подсказала соседка.

– Астролябия! – Непризнанная поспешила завершить свой смятый, как фантик, ответ.

– Какая астролябия? – Но преподавательница не думала прекращать пытки.

– Какая астролябия?.. – Уокер силилась вспомнить, какими бывают астролябии. Проблема крылась в сути вопроса – первокурсница знать не знала, как та выглядит. Тогда она попыталась представить астролябию. Нарисовать астролябию. Начертить астролябию. Вызвать астролябию на дуэль. И выдала чушь уверенным голосом, - круглая.