Одиннадцатая притча: Клятва Горациев (1/2)

Хорошо, что из душа Дино привычно вышел в полотенце. Ничего нового отец, конечно, не открыл бы, но в их семье не принято ходить голышом.

– Привет, - он потоптался на пороге ванной, глядя на сгорбленную спину в пол-оборота. Фенцио замер в кресле, придвинутом к столу, и не поднимал головы. Рассматривал на казённой деревяшке что-то, чего там не было, и монотонно пристукивал пальцами. – Что случилось, п…ап? – Студент запнулся. Тупая, воцарившаяся неловкость не отпускала ещё с того разговора после чемпионата, а с зимы лишь усилилась.

Нет, Дино был счастлив, что отец исцелился и выглядел бодрым и даже упитанным.

Да, гигантская пропасть стеснения между ними только росла.

– Однажды, - глухой тон показался голосом старика, - я полюбил женщину. – Учитель с шумом глотает воздух и медлит перед продолжением. – И это не твоя мать.

Дино холодно, но он всё ещё стоит там, где стоял, и чувствует, что увязает в конфузе происходящего.

– Па… отец, я в курсе. – Ладони ангел сжимает непроизвольно, словно намереваясь сломить этим коротким движением лёд. Но глыб вокруг слишком много. Они обступают зеркальным лабиринтом неуместности и щетинятся острыми краями. – Я помню день, когда ты впервые привёл меня в академию. И помню, что это был выпускной у серафима Уокер. – И сцену в саду забыть не в силах. Она была слишком постыдной, слишком негодной, слишком… разочаровывающей. Так с родителями всегда и бывает, стоит лишь разрушить свой героический образ в детских глазах.

– Эта женщина стала моим наваждением и ночным кошмаром, - профессор будто не слышит. – Она безвозвратно искалечила, изъяла из меня что-то очень ценное. Простым появлением в моей жизни разрушила ту до основания, а тебя… - Фенцио издаёт звук, похожий на гортанный свист, словно ему сдавили горло, - …я поволок следом, - он предупредительно вскидывает ладонь, ожидая, что сын скажет, что это неправда. Но Дино и не думает нарушать молчание. В комнате густеет даже воздух, и не надо никаких подсказок – сейчас происходит важный разговор. Возможно, самый важный из когда-либо случавшихся. – Сначала я думал, она лишила меня покоя. Отчасти так. Репутация, достаток, доброе имя? Тоже верно. Но я слаб. И не попади я в «мясорубку» Ребекки, было бы что-то другое, столкнувшее с вершин. – Тембр вновь размерен, лишь рваный ритм пальцев выдаёт волнение. – Моя главная потеря – ты. Твоё уважение и твоя любовь, Дино. Из меня вышел неплохой учитель, но как отец, я всё упустил. И совсем тебя не заслуживаю.

Педагог знает – его сын проницателен, и это семейное. Мужчины их рода способны видеть далеко вперёд, пока глаза не заслонит, не заполонит чужая, дамская юбка, навсегда меняя ширину кругозора. Поэтому Фенцио делает паузу, понимая, что сейчас черёд Дино реагировать.

– Я… - студент не то чтобы не знает что сказать, просто подбирает выражения, - …давно простил тебя, если это были извинения.

– Это были они. – Рука отца замирает. Перестаёт производить лихорадочную свистопляску постукиваний. А взгляд, наконец, поднимается вверх. – Но это не всё, что я хотел тебе сказать. – Мужчина разводит пальцы, ещё недавно нервничающие на столешнице. И ловит себя на идиотском раздумье – он не знает, куда девать ладонь, в которой раньше привычно тяжелел посох. – Ребекка Уокер стала моей эдемской змеёй.

– Папа, хватит. – Дино несколько раз трясёт волосами, отрицая необходимость выслушивать. – Я не встречаюсь с её дочерью. Ни тайно, ни явно, ни как-то ещё!

– Ребекка Уокер стала моей эдемской змеёй, - ничего в облике Фенцио не выдаёт, что слова наследника долетели до его ушей. Он цитирует сам себя, с непонятной скрупулёзностью чеканя буквы, и продолжает, - но и я оказался яблоком с гнильцой. Тем, кто так отчаянно не хотел возвращаться на дно, что не заметил, как скатился обратно. – Отец встаёт, зябко кутаясь в мантию, словно в спальню явились внеплановые заморозки. – Сначала я жаждал вернуть женщину, стеревшую меня в порошок. Затем – размазать её с той же силой. И лишь после пришло безразличие, шнурующее в свой равнодушный корсет. – Не видеть её так долго, сидя в академии, что образ превращается в воспоминание, воспоминание – в сон, а последний – в хлам, который можно продать старьёвщику, было верной идеей. Последние года три ангелу даже не требовалось не разрешать себе не думать, всё получалось само собой. Он научился засыпать, а не просто лежать в постели. Он стал хорошо и плотно есть, живо прибавляя в весе. Он даже успел закрутить интрижку со знакомой вдовой из Местре, когда, на летних каникулах, решал вопросы со своими скромными апартаментами на правах рантье. – Но, знаешь, что самое позорное, с ы н ш к о л ь н о г о у ч и т е л я? – Определение, которое всегда заставляло чувствовать скрип пепла на зубах, теперь почти не имеет вкуса. – Во всём перечисленном нет вины Уокер-старшей. И это хорошо, что ты окстился с её дочерью. Между вами не могло быть любви, только бездорожье чужих реваншей. – Потрясая седыми, всклоченными волосами, профессор делает шаг. Но не к сыну, а к стене. В руках блестит нечто, всё это время стоявшее там с самого прихода отца. Меч. – Он из школьной оружейной. У меня нет таких средств, на которые я могу купить тебе достойное оружие. Но есть самый достойный сын. – Мужчина не подходит к Дино. Лишь водружает клинок на стол, чтобы тут же направиться к выходу. Через полчаса все студенты соберутся во дворе, и ему предстоит направлять их по местам – на «задания». – Даже плохой меч много чего может в надёжных руках. Защити им свою девчонку, если понадобится. – Замирает в проёме, но на долю секунды, - независимо от цвета её крыльев.

«Он всё знает», - старшекурсника шарахает громом и молнией.

«Я всё знаю», - беззвучно кивает Фенцио, тая в сумраке коридора.

***

Подробности внезапной практики выходного дня раскрываются перед Мими, когда Уокер рассказывает о прибытии матери и статье в «Вестнике». Их четверо, они только-только перелетели с Парящих островов на большую землю и это самое без пяти минут легальное парное свидание, уверена брюнетка.

– Так значит нам не нужно в Кеттель-Белль? – Сумбурный взгляд, обращённый на дочь Мамона, Дино старается спрятать под напускным буквожуйством. Но демоница уже сделала всё, чтобы он проиграл в этом блиц-криге. На ней слишком тугие кожаные штаны и слишком обтягивающая куртка. Волосы накручены широкими локонами, и сама Мими выглядит накрученной и взведённой, с алеющим ртом, который не спешит закрываться, так и сыпля вопросами.

– Нужно. – Люцифер отлично понимает, почему им досталось это направление. В провинции проходит Фестиваль Ремёсел, а значит туда съедутся толпы, включая торговцев Нижнего мира. Затеряться на празднике – стать иголкой в стоге сена. Лучше не придумаешь.

«Что ж, вынужден это сказать, - мысленно конечно, вслух Уокер-старшая похвалы не дождётся, - ты ещё годна на свершения, пресвятая сука», - троица по соседству что-то бурно обсуждает, но мысли слишком далеко, чтобы улавливать перманентный гул.

Сначала демон был зол: их пара с Непризнанной не предполагала соседства с метровым Апокалипсисом и её победителем конкурса вселенского нытья. Но потом понял, отправь учителя́ на задание их двоих, могут возникнуть вопросы. Они уже звучали в январе, когда Цитадель живо интересовалась, что сын Сатаны забыл в Эдемском Санктуарии. Тогда их с коматозной Уокер тылы прикрыла Ребекка: бесстрастно соврала, что Люций стал свидетелем допроса Палмер в библиотеке и первым поспешил на помощь товарищам, среди которых была однокашница Моника.

Он бы расхохотался, доведись ему слушать этот доклад в столице.

Но Принца не трогали, не приглашали, не обладали ни единой возможностью затащить на допрос в обход адского бати. А иметь яйца, чтобы связываться с последним, было недоступной для Эрагона роскошью.

Неприкосновенность – как новогодний подарок Сатаны. Возможность отращивать крылья и вариться в бульоне безумия, посоленного ошмётками перьев, - единственное подспорье того месяца. А то бы Люцифер точно оценил своё вымышленное «геройство» на устах серафимской подстилки, не забыв присовокупить, что всё оно свелось к разговорам с Фомой: «Отдай мне Непризнанную, а другие пусть сдохнут».

Вообще-то он никому не желал смерти.

Вообще-то он сам был готов вскрыть чужие глотки, если это решало.

– Пора телепортироваться, - Вики скользнула по руке демона ожогом. – Спасёшь меня-неумёху?

Люций вырубает кино воспоминаний и насмешливо гнёт бровь:

– Спасать твою задницу, Непризнанная, мой злой рок. – Он сцепляет свои пальцы с её ладонью и притягивает к себе. От Уокер чудовищно прекрасно пахнет Уокер, и ему выгодно считать, что это приглашение обнюхать её в другой обстановке.

«Все претензии к твоей коже, Мисс Америка. Только к ней. Сама дразнишься – сама виновата! – У наследника невероятно стойкий характер, но он всего лишь второй по твёрдости, когда на носу снова забрезжил странно совместный уикенд без надзора. – И никаких мамаш, папаш и мироздания, возводящих наш секс в категорию убийств».

Дино и Мими, обогнавшие их по тракту, наблюдают исчезновение парочки с видом главных зрителей в этой царственной ложе, однако в Кеттель-Белль не спешат. Каждый из них может телепортироваться самостоятельно, но ангел медлит, а демоница разыгрывает сценку «Ох, а ничего ли я не забыла?», шерудя свой рюкзак.

– Почему ты меня игнорируешь эти дни? – Блондин не выдерживает первым.

Девушка замирает, отрываясь от торбы, а потом встаёт в позу, когда собеседнику начинает казаться, что эта малышка превосходит в росте даже ёлки.

– Потому что ты – трус. – Она так много раз репетировала подобный разговор, что теперь оставалось только блистать, когда за его спиной зеленеют леса и поля, простые, понятные – как всё, что сам зефир давно спланировал, а за крыльями Мими клубится рассветный туман Парящих островов, щедро сдобренный водопадами, и непонятно, что в том скрывается.

– Так нельзя. – Но, оказывается, можно. И прямо сейчас в Дино крошатся былые убеждения, оставляя в центре гигантский молельный камень. На нём нет гиены, но в центре торчит меч, до кучи пришпиливший и его. – Ты делаешь всё, что захочешь, дочь Мамона! – Он и добавляет-то только ради острастки, потому что подобные диалоги должны идти по чётко выверенному сценарию.

Демоница готова, она выучила роль на зубок:

– В этом наше отличие, сын Фенцио. Я предпочту жалеть о содеянном, чем думать, что упустила шанс.

– Я нравлюсь тебе только потому, что ты зеркалишь чужие страсти запретной связи. – Эта мысль не даёт покоя даже больше, чем их с брюнеткой постельные правонарушения. – Смотришь на них и хочешь такой же накал, плюя на законы, а тут я… Удобно! Это не привязанность, Мими. Это спектакль!

Который, определённо, идёт не по сюжету. Но какая дочь Мамона актриса, если не сумеет в экспромт?!

– И так прониклась этой ролью, что готова уверовать! – Выпаливает и шагает к нему.

– Постановки имеют свойства заканчиваться, роли – меняться. – Дино говорит одно, но ноги сами делают шаг навстречу.

– А если я из тех актрис, кто навсегда становится заложницей одного образа?! – Она обличающе упирается ладонью в его грудь. У неё маленькие, смуглые руки с маникюром стоимостью ежемесячного оклада преподавателя. И они раскалены и способны оживить мёртвого, расплавить иней толщиной в палец и сделать реанимацию всех моралистских норм.

– Тогда я предпочту жалеть о содеянном, - склонённый лоб ангела упирается в её макушку, заставляя запрокидывать голову, - чем думать, что упустил шанс.

«Любовь бежит от тех, кто гонится за нею, а тем, кто прочь бежит, кидается на шею, - восхищённо успевает промелькнуть в сознании Мими, пока её целуют и телепортируют. - Прямо как Уокер!».

***

Ребекка сожалела о выбранной обуви. Тугие ботильоны из драконьей кожи на высоком, хоть и устойчивом каблуке, сдавили шнуровкой ногу и создавали полное ощущение пыточных мероприятий.

Схожее мероприятие происходило и в учительской.

Студенты разлетелись менее трёх часов назад, как в Школу уже пожаловала целая делегация. Во-первых, явился сам Кроули. А, во-вторых, прибыл Гавриил с личными гардами. Шестерых архангелов, приставленных к академии ранее, тоже пригласили из башни. И теперь серафим Уокер чувствовала, что от упоминания статьи в газете на этой не-тайной не-вечере уже ничего не спасёт.

– Мисселина, как давно школьников отправляют в выходные на практические задания? – Главнокомандующий Небесным Войском трясёт русым чубом кудрей, и по выражению лица видно, как натужно, со скрипом, вертятся шестерёнки в его голове.

– Школьников регулярно отправляют в различные места. – Учительница – талантливая врушка, что не ускользает от Ребекки. И последняя сейчас безгранично ценит это союзное качество. – У нас есть занятия по Полётам в лесу. – Что ж, это правда. – Бывают выездные экскурсии. – Это тоже правда. – И практика выходного дня. – Чистейшая ложь. – Директор осведомлён. Учебная программа согласована с Цитаделью.

Сейчас Уокер готова помолиться любым Всевышним, чтобы это, шитое белыми нитками враньё осталось не раскрытым. В столичном замке в архивах можно найти копии академических планов на ближайшую пятилетку, и, вздумай кто проверить истинность слов, их уличат в даче ложных показаний.

– А к чему весь этот интерес? – Серафим Кроули выглядит нездоровым и недовольным. Как и последние лет пятьсот. После новогодних событий возмущаться не его привилегия, но они слишком давно знакомы с Гавриилом, чтобы тешить себя неуместным этикетом.

– Вчера в Нижнем мире вышла статья про сбежавшего Бонта. – Согласные кивки дают понять, что присутствующие в курсе. – Там фигурирует твоя дочь, Ребекка.

– Моя дочь однажды заходила в мезонин башни и это не скрывалось при допросе Илии и Рафаила. Они сами покинули пост, давая Виктории возможность проявить любопытство. Это известно ещё с конца декабря. – Она уверенна. Уверенно пожимает плечами с безразличием, но так, чтобы не переигрывать. Гавриил в этом плане её не пугает. Он не рассмотрит показушное лицедейство, даже будь на нём табличка «Осторожно, здесь дают шоу!». Зато крупный, мордастый воин, возглавлявший шестёрку свежеприставленных архангелов, казался проницательным. Он назвался Самсоном и хмыкал с издёвкой на каждую реплику в комнате, а значит, по определению, не мог быть прост. – Мы уже обсуждали ошибку Цитадели, которая перестала накладывать чары на «темницу» Бонта несколько лет назад. Хочешь обсосать это при посторонних?

– У меня есть приказ доставить Вики Уокер в Цитадель. – Коротким резюме сообщает Гавриил, суетливо перелистывая подсунутый Мисселиной регламент практики. Состряпанный наспех за одну ночь, он мог бы вызвать много вопросов в руках человека, приближённого к Школе, но ангела ничего не смутило.

– Тогда мы в равных условиях. – Она мечтает разодрать шнуровку на обуви и сжечь эту пару к чертям. Одной ступнёй судорожно трёт другую под подолом мантии, но лента слишком тугая, чтобы растянуться от хаотичных движений. – Я прибыла вчера, но про статью не знала. А знала бы, задала бы дочери вопросы.

– Так когда они вернутся? – Гавриилу становится тоскливо, что Эрагон вырвал его из казарм. Заниматься студентами – не его вотчина и не его проблема. Единственное место, где он чувствует себя комфортно, собственное расположение войск. Там, среди офицеров, он – и добрый друг, и брат, и собутыльник, и строгий, как ему верится, генерал. Здесь – какой-то слон в посудной лавке со своим гигантским ростом, золотыми, неуместными доспехами и осанкой военного, которому в задницу вогнали шпиль.

– В понедельник. – Голос подаёт Геральд. – И серафим Уокер вполне справится с задачей привезти дочь на допрос, если в этом будет необходимость.

– Простите, что встреваю, - вокруг стола в учительской остался один свободный стул. Именно на него приземляется кряжистый, квадратный зад Самсона, когда пять других товарищей просто толкутся у входа. – Я регулярно отправляю отчёты о происходящем в этом… - пухлая рука взмывает вверх, обводя помещение презрительно, - …вертепе, но не получаю реакции. Архангел Гавриил, не могли бы вы донести до Главного Советника мысль, что в Школе слишком много проблем? – Беглый взгляд на Кроули заставляет последнего зеленеть ещё больше.

– Каких проблем? – Рядом с директором сидит Винчесто. Единственный расслабленный человек на данном собрании. Но Бекка знает это напускное равнодушие – демон ведёт себя, как обычно. И в этом слишком много необычного.

– Например, тут, за холмами, есть заброшенный поезд, где регулярно распивают спиртное.

– Это несерьёзно, воин. – Серафим Кроули звучит громко и жёстко. Словно муху прихлопнул. – У нас восемьсот одиннадцать студентов возраста идиотских выходок. Ещё тысяча учится в младшем корпусе. Поезд можно контролировать. Но прикрой мы эту лавочку, шалманы будут случаться в самых разных уголках замка, и ищи их потом.

– Либо вы правы, - мягко, но не любезно стелет Самсон, - либо руководству академии не хватает жёсткой руки.

– А Цитадели не хватает решимости признать, что «сказки про Мальбонте» могут стать настоящей проблемой. – Имени «Эрагон» не звучит, но все понимают, директор отпускает колкость в его адрес. – Небесному Легиону следует искать парня, чьими стараниями в прессе плодится ложь, связаться с Сатаной, заключить союзную для розыскных мероприятий, а вместо этого весь интерес сводится к допросу девчонки, которая знать – не знает, что её имя треплют на устах. Ей не повезло познакомиться и стать первой сверстницей, которую увидел гибрид, это очевидно как два плюс два. Остальное – вопрос стоимости заказной статейки.

Ребекка начинает догадываться, почему несменяемого директора не меняют на его посту.

Ребекка подозревает, что сейчас ей это по душе.

– Простите, что встреваю. Но откуда тогда у «Вестника» фотография Виктории Уокер? – Имя с мясистых губ Самсона слетает почти оскорблением.

– Вот. Это. Фото. – Достопочтенная мать выкладывает на стол главный козырь, заходя с туза. Ради него пришлось потрудиться ещё до рассвета.

Апрельские ночи в Алабаме уже жаркие, но ещё влажные. И Бекка точно знает, её собственная мать пока не вернулась из Нью-Джерси, закармливая зятя стряпнёй и организовывая поминки.

Во дворе низкого, южного дома мало что изменилось. Калитка дерзит с привычной монотонностью. И сплошь увита виноградом, пестрящим первыми, зелёными побегами. Тропинки внутри выложены жёлтым, покрытым паутиной мха камнем. Кусты идеальные и грядки с другой стороны – серафим уверена, - тоже.

Вив всегда выращивала слишком много, чтобы доедать.

Отец кряхтел, шумел и ругался от королевского изобилия, но всё равно выкопал обещанный погреб, куда Вивиан принялась складировать многочисленные закрутки и засолки.

– Твоя? – Винчесто бесцеремонно приземляется на качель во дворе, которая проржавела от ненужности.

– Моя. – Хорошо, что ночи тут тёмные, и никто не видит, как от скрипа у Уокер-старшей дёргаются и подбородок, и бровь, и что-то в глубине груди. – Потом дочь каталась.

Ей сложно объяснить самой себе, почему демон не отказал ей в спуске на Землю. Ещё сложнее понять, зачем она вообще его позвала.

– Как мило, - судя по тону, адмирон не находит ничего милого, но догадывается, что всё это много значит для женщины, поэтому с лёгкостью принимает условия игры.

Впрочем, Ребекка уже шарит под крыльцом, игнорируя словоохотливость попутчика. Там, под третьей ступенькой, всегда лежал запасной ключ. Не изменил он и в этот раз.

– Пошли, - она открывает дверь с матовым, непрозрачным стеклом, за которым тут же трепещет сетка от мошек, и шумно сглатывает комок в горле. Пыль, скопившаяся за время материнского отсутствия, не способна заглушить привычный запах дома. Универсальное средство, чтобы взять и растечься в слабую, липкую лужу воспоминаний.

У Вивиан новый, сверкающий в ночи духовой шкаф, который поражает прожорливостью. Туда с лёгкостью можно вместить бизонью голову и для дюжины перепёлок место останется. На окнах дрожат занавески. Им больше девятнадцати лет. Папа Фред ныл, не переставая, что те давно следует выкинуть, но мать оставалась непреклонна – ей слишком нравится этот узор из клевера и таких уже не найти.

Папе Фреду не оставляли выбора.

Папа Фред был тот ещё «каблук».

– А у твоей матери в о о б щ е есть компьютер? – Винчесто осматривается, подсвечивая себе огнём, клубящимся в ладони. По глазам ясно, недавний выпускник Школы понимает разницу городского и деревенского домов. И фазенда Саммерсов скорее второе, чем первое.

– Дорогой, - издевательски вторит Уокер, рушась на диван с той силой, как это делают только в отчем доме, точно зная, где падать будет мягче и приятнее, - на дворе двадцать первый век. У моей матери есть ноутбук. – Рука ныряет на нижнюю полку журнального столика и извлекает стальную плашку лэп-топа. – Включи-ка свет. Он над пианино.

Пока она делает что-то на своей земной технике, ему слишком любопытно засунуть нос в каждую комнату.

Благо, их не много.

Коридор в доме узкий и длинный, как змеиное брюхо. Стены утыканы светильниками, которыми адмирон не пользуется, а от того с проклятьем вписывается в громоздящийся комод мизинцем. Махина явно жаждет убить случайного грабителя, торча монументом там, где ей не место.

В первой комнате, как в Спарте – суровая кровать, телевизор, кресло-качалка и одиночество. Ничто не выдаёт в ней жилую, и Винчесто решает, что это спальня покойного отца. Вдоль стены прорастают книжные полки, но чтиво – сплошь на тему механики. Кажется Ребекка говорила, что её папаша чинил автомобили. Огромные такие тяжеловесы, на которых люди доставляют товары из одного конца Америки в другой.

Во второй комнате пахнет сигаретами, старостью и густым как сироп, сдобным, яблочным парфюмом. Здесь есть туалетный стол с полукруглым зеркалом, кружево рюши, пришитой к покрывалу, и вавилонская башня подушек – восстающая одна из другой. В женской спальне теснится жизнь. Живучесть. И адмирон ощущает это, хотя не использует свой дар. Он у него не самый полезный для Высшего, но для учёбы в академии вполне прокатывал. Винчесто «повезло» чувствовать ауру жизни наравне с её финалом: с Бессмертными работало плохо, образ терялся в клубах энергий, зато с людьми он всегда был уверен. И не нужно видеть человека, тем более прикасаться; через личные вещи восприятие даже острее.

В самом конце коридора ещё одна комната, не считая постирочной. В ней мужчина безошибочно вычисляет спальню Ребекки, устоявшую в урагане Виктории. Платяной шкаф из многочисленных реек выкрашен в небесно-голубой. Изголовье кровати увито гирляндой лампочек. А к окну прижат стол, на котором убрано, но так, словно в любой момент сюда могут взять-захотеть-вернуться.

Сквозь свежую краску на стенах видно что-то былое, выхваченное в темноте не сразу.

Плюя на скрытность, демон включает свет и рассматривает проступающие узоры, которые не удалось скрыть ремонтом. Звёзды. Сотни звёзд. Кто-то – мать или дочь, а, быть может, обе, - разрисовал стены пятиконечниками, как Шепфа – небо.

Мысль об этом такая по-человечески трогательная, что ему приходится выдавливать ехидный оскал, старательно изображая насмешку. Только зрителей в комнате нет, и вся постановка – личная слабость.

Когда ладонь прощально тянется к тумблеру лампы, пальцы задевают дверной косяк. Он тоже окрашен безликим, неглубоким белым, но кожей мужчина чувствует зазубрины и не отказывает себе в удовольствии мстительно отколупать краску. Перед глазами расцветают чужие судьбы в виде засечек: одна подписана «Бекка. Восемь лет. 1986 г.», вторая на пару сантиметров выше - «Вики. Восемь лет. 2007 г.». И он вдруг страшно завидует хозяйке этого дома, потому что той не надо идти во двор, чтобы снова научиться ровно дышать.

А адмирону – надо.

Взгляды Гавриила и Самсона выражают полное недоумение.

– Так кто и где сделал этот снимок, Ребекка? – Уточняет главнокомандующий. Вообще-то он – один из древнейших Первородных, но перед этой женщиной имеет свойство робеть.

– Я и сделала, - разводит руками Уокер-старшая, почти не соврав. Она проклинает свою обувку, полагая, что стоит только встать, её ноги подкосятся, так как кровь к ступням давно не приливает. – Это фото после Чемпионата по Крылоборству. – На столе отретушированный кадр, распечатанный на Земле. В нём полностью отсутствует адский наследничек, а фон Капитула с узнаваемыми вывесками заменён на школьный фасад. Окно, видимое за спиной дочери в желтушной заметке, Бекка неумело подгоняла минут тридцать.

Когда-то, в прошлой жизни, ей доводилось подделывать печати в больнице Принстон Плейнсборо. А теперь оставалась только радоваться, что в этом измерении мало кто слышал про фотошоп.

– Простите, что встреваю. Но как снимок мог оказаться в редакции? – Морщит нос Самсон. Ему страшно хочется присовокупить что-то гадкое про увлечение фотографией, «унаследованное» от людского техпрогресса, и с тоской в глазах вспомнить времена, когда имперские газеты пестрели гравюрами, шаржами и набросками.

– Я отправляла фотографию дочери письмом. – Весь вид серафима подчёркивает – это не запрещено. – Она могла её обронить, потерять…

– …подарить, - завершает архангел, приставленный к академии.

– И часто ты даришь свои портреты в случайную встречу, воин? – Резко отбривает Уокер. Она уже сделала себе мысленную пометку собрать досье на толстогубого Самсона, когда всё образумится, а теперь выделила её красным.

– Я знаю, что произошло. – Голос Фенцио, доселе молчавшего, скрежещет останками былой роскоши. Среди сонма глаз он цепляется за бьющий наотмашь взор Ребекки. Там сияет «Завали свой жалкий рот, иначе сломаешь эту соломинку утопающей, как и всё, к чему ты прикасаешься». Но останавливаться не думает. – Студенты часто забывают свои писульки и закладки в библиотечных книгах. Дебилы, что с них взять! – Серость потаскушьего взгляда напротив сменяется странным, почти мягким блеском понимания. И профессор ловит себя на ничтожном помысле – его по-прежнему вдохновляет одобрение этой акулы. – Бонт учился наравне со всеми, хоть и по другой программе. И литература к нему поступала школьная. А уже от него фото могло очутиться в редакции.

– Похоже на правду, - согласно, болванчиком кивает Гавриил. Он пропустил тот момент, где серафимская мать говорила про снимок, а теперь старался нагнать присутствующих и безбожно опаздывал за этим монорельсом.

– Уверен, так всё и было. Угоди фотография Виктории к мальчишке раньше, чем в покои ворвалась сама школьница, он мог романтизировать красивую девушку, - старик Кроули в своём репертуаре. Уокер-старшая наслышана про его былые заслуги на ниве «романтизации», но сама свела знакомство с директором уже в те годы, когда болезнь заставила мужчину покинуть этот «фронт».

– Полагаю, дело и правда терпит до понедельника, - Гавриил, наконец, укладывает несложный паззл общей картинки, хотя в его случае это непростая задача. Он находит алиби железным. – Я сообщу Главному Советнику всю полученную информацию, но твою дочь всё равно необходимо допросить. И прочитать память.

Геральд так и не бросил курить вчера, зато бросил финальное замечание сегодня:

– Вики Уокер заканчивает первый старший курс. Она стабильно хорошо учится по моему предмету и уже умеет блокировать память. В процедуре смысла меньше, - «…чем в твоих кучеряшках, дылда…», - чем в зонтике в летний зной. Столице придётся довериться её показаниям и искать Бонта, что бы вы там себе не думали, Светлые.

«Как же складно мы все врём», - стрелой проносится в голове Мисселины. Та же стрела продолжает свой полёт сквозь мысли союзников.

Когда Ребекка выходит с собрания, она находит туфли удобными и решает не переобуваться до ужина.

***

Меблировка питейных мест всегда производится по трафарету. Можно обойти пяток таверен и лично убедиться, для всех них была выращена особая порода казённой мебели – дешёвая, крепкая, стрессоустойчивая. В зависимости от типа заведения, стены украсят охотничьи трофеи или скабрезные гравюры, а остальное определит меню, которое всегда слишком легко спутать с соседним кабаком.

«Мятежный сосок» в этой категории ничем не уступал однотипности сородичей, но это в иные вечера, когда за угловым столиком не сидел гость, скрытый тенью сумрака и капюшоном плаща. А сегодня таверна несомненно выделялась на фоне прочих, но не ведала об этом, так как Величество желали оставаться не узнанными.

– Милорд, - Винчесто подходит с лёгким кивком головы, чтобы не привлекать внимания, и опускается за соседний стул. – Я только что из академии. Ваш советник сообщил мне место встречи.

– Рассказывай. – В своей простой одежде, скрывающей крылья, позволяющей теряться в толпе, Сатана чувствует охотничий азарт. Этот привычный, театральный трюк он проделал не ради гульбища с адмироном. И неплохо бы закончить беседу споро и заняться по настоящему королевскими делами – сбором слухов и домыслов. В Чертоге произошёл теракт, а значит доверять задачу приближённым – быть глупцом. Единственный, кто не вызывает сомнений, собственный сын. И это непонятно радует. Зáмок не так прост: в нём схоронено много бесов, возводивших стены, и ещё больше секретов. Пронести колдовской огонь на территорию, минуя чары, почти невозможно. И это крохотное «почти» заставляет подозревать Бессмертных, посвящённых в детали защиты резиденции.

– …в конце концов Уокер добилась желаемого, раньше понедельника её дочь не допросят, - заканчивает демон, которому только что принесли пол-кварты Глифта. – Могу я спросить, что с издательством «Вестника»?

– Спросить можешь, - Сатана не рассматривает собеседника, откинувшись на спинку. Он изучает фигуры внутри, выискивая нужную. – Но ответа не получишь. Послезавтра Совет, на нём Рондент сделает доклад.

Винчесто не требуется уточнять дважды – рандеву закончено. Он – самый молодой из двенадцати адмиронов, ловко усёкший правила. Он хорошо чувствует настроения и достаточно дипломатичен, чтобы ходить в приближённых любимчиках. Он вырос в той дворянской семье, у которой всего в меру – денег, земель, научных трудов и почётных регалий. Это открывало двери, но не позволяло удержаться на должности, не наскребись у демона харизмы размером с добрую провинцию.

А ещё у него начинают возникать сомнения, так ли он удачлив, как думает.

– Тогда я откланиваюсь, - кубок опрокинут до дна, а второй он уже не станет заказывать. На столе лишь ваза с апельсинами, но к ним Винчесто дышит ровно. – Если мои услуги не требуется.

– До встречи, адмирон, - край капюшона слишком низок, и глаза Милорда скрыты в его недрах, но, от чего-то, демон уверен – тот смотрит на него, хотя поворот головы свидетельствует об обратном.

Мифриловый крест на камзоле подчинённого – именно безделушку дьявол провожает взглядом. Ценная реликвия, уникальная, скользкая. Артефакт почившего Фидеро, стечением обстоятельств попавший в демонический дом, а не в королевское хранилище или на надушенный лацкан Эрагона. Хотя, когда-то задолго до раздела, именно правящий серафим заказал цацку у Заклинателя, чтобы скрывать свою память абсолютно от всех.

«Помнится, ты просил покрыть украшение перламутром, - усмешка бороздит породистое лицо, - но под слоем сумасшествия у Фидеро ещё оставалось чувство юмора, и он гравирует тебе череп», - пожалуй, адмирону с его талантами подходит символическая отметина.

«Презрение к смерти» - вот как трактуется изображение во всех трёх мирах. И это каймит демона, всегда, с его полным безразличием к правилам, напоминавшего повадками Люцифера, ореолом неизбежности.

– Надо отложить твою свадьбу, Винчесто, - Сатана бросает это в спину, заставляя крутануться на каблуках. Адмирон пытается считать подтон, готовый праздновать, что ярмо по воспроизводству наследников не придётся вешать уже в следующем месяце. – Не тот день. И не тот год.

– Как вы прикажете. – Ещё один поклон. На этот раз прощальный.

Но не проходит и минуты, как к столику подсаживается дама, шнуровка наряда которой ничего не скрывает. Демонстрирует больше нужного и мнит себя главным номером этого вечера.

– А не скрасить ли мне компанию одинокому господину? – То, что перед ней господин, Магдалена вычисляет безошибочно. У неё намётан глаз и разработаны все персональные копи. Богатого вельможу она чует за версту, не будучи Высшей, но наделённой чем-то куда бóльшим – опытом. Она молода, хороша собой и котируется в «Соске», как шлюха того разряда, который ещё не испорчен вялыми мышцами и порезанным ревнивым любовником лицом. – Можете звать меня Магдой. – В цепких женских пальцах графин Глифта. Лучшего по словам бармена, но выпивка в таверне всегда славилась отменностью. – Может быть за знакомство? – Бокал мужчины в капюшоне почти пуст, и она наполняет его, не получая ни согласия, ни знака «Стоп».

– Почему ты занимаешься своей профессией, Магда? – Из дальнего конца помещения выходит навия. Не узнать существо невозможно: не по-человечески тощее, светящееся тело, закутанное в хламиду, качается от басов клавесина опавшим деревом. Но не оно представляет ключевой интерес. Пару секунд спустя из коридорной пасти, ведущей к нужнику, выныривает Верлиок. Мантия сбилась у шеи, обнажая короткие рога. Лысое озеро на макушке окаймлено чёрным рваньём волос, как гора – лесом. Бес усаживается на бар, вновь укрываясь с головой, и теперь остаётся только ждать.

– Какой профессией, лорд? – Хихикает демоница. Ей нравятся мужчины, холодные в общении. Такие всегда горячи там, где говорить не требуется. – Я просто свободная девушка в этой, лучшей из столиц.

Верлиок не торопится и общается с кем-то явно из клиентуры. Тёмные дела для тёмного времени суток, и в планы Сатаны точно не входит прессовать нелегальный бизнес. Пусть живёт и цветёт буйным цветом. Этому миру нужны запрещённые зелья, проституция и подпольные бои, иначе подданные начнут бить, насиловать и пытаться колдовать в своих домах.

Самый короткий путь правителя сесть в вонючую кучу – взять и запретить.

– Сколько тебе лет?

– Сколько скажете, столько и будет. – Она думает, что коснуться его ладони, не самое плохое решение. Но человек напротив словно читает мысли и в последний момент убирает пятерню, чем только больше разжигает любопытство. У него дворянские повадки, но под капюшоном угадываются очертания рогов, значит в роду были низшие. Не сам же Владыка в их притон пожаловали!

– Я не из этих мест, прибыл издалека, - дьявол добавляет щепотку обаяния в глубокий, властный голос. У него никогда не было дара его жены, унаследованного и сыном. Но, порой, хватало короткой фразы, сказанной тем, особым тоном, от которого женщины сразу рисовали себе животрепещущие картины – либо это будет самая жуткая ночь в их жизни, либо самая лучшая. Магдалена оказалась стандартной, типовой, рисковой девчонкой. По неизвестным причинам дамы всегда обладали сокрушительным задором перед опасностью. Им было страшно. Но, всё больше, страшно интересно. – Что нынче происходит в вашем городе?

Демонице понравилось начало беседы. А от густых вибраций мужского баса в груди сладко, томительно затрепыхалось.

– Последние пару дней все разговоры только о взрыве в королевском дворце, - она сделала ставку на декольте, облокачиваясь на стол в своём заговорщицком порыве и шёпоте. – «Огонёк» не дал никаких комментариев, но людей не проведёшь. Дым стоял коромыслом. Явно они там не дракона по случаю тайной помолвки Принца запекали.

– И что говорят? – Шлюха – это отлично. Шлюха – это даже лучше, чем вслушиваться в диалоги вокруг, выхватывая нужные слова и воспоминания. Шлюха – как ветер: мотается с каждым и собирает пыль.

– Что такого голодного года ещё не бывало. – Тут Магда и правда зачастила вполголоса. У неё много поклонников, и среди них сыщется парочка гвардейцев личной охраны Милорда. Значит не нужно давать им повода заметить её чуднóе доверие неизвестному. Она и сама пока не поняла, что заставляет разбалтывать чужие слова, падающие в её постель вместе с ливрами. – Что осенний неурожай и не взошедшие озимые напоминают первые годы после Исхода. Что теракт в замке – это сигнал Сатане. И что нужны ре-фор-мы. – Девица с трудом выговаривает слово, крепко засевшее в голове. – Но всё это было вчера, - вдруг всплёскивает ладонью, чуть не опрокинув посудину перед носом. – Сегодня все сплетничают про мальчишку с западных берегов. Вы читали?

«Срок новостей корóток, как твой ум, - Величество не прикасается к наполненному кубку. От этой привычки он избавился ещё тысячу лет назад, когда его пытались отравить. Примечательно, конечно, что отравить дьявола пыталась собственная благоверная, но это не сделало Лилит хуже. Интереснее, разве что. – И тебе пора, Магдалена», - у барной стойки лёгкое оживление: зельевар отсчитывает монеты.

– Видишь вон того демона с морскими шевронами? – У Сатаны прекрасное настроение. Сейчас, в этом гнезде порока, он чувствует себя живее всех живых, чего не скажешь про тронный зал. Он снова молод и в кончиках пальцев бурлит энергия, перенося на века назад, когда с вечера в кабаке приключения только начинались. Да и девчонка хоть и не сообщила ничего нового, но утвердила в собственных мыслях. – Он мечтает, чтобы ты подсела к нему. И совсем скоро станет боцманом на купеческом галеоне. Отправляйся к этому юнцу, но не продавай то, что ты продаёшь, в эту ночь. – Мужчина встаёт, как бы случайно бросая на стол несколько монет. – Купи себе платье, заслуживающее уважение. То, в котором открыто ровно столько, чтобы фантазия могла разыграться, а не получить ответы на любые вопросы. И прогуляйся завтра в полдень в верфи. На восточном окончании вы и встретитесь. – Дальнейшее – уже не дьявольские хлопоты. Милорд видит, паренёк готов влюбиться, перебирая в голове все встречи с Магдаленой. Так пусть сработает самая древняя магия. Или нет. В сущности, ему уже не будет до этого никакого дела.

Когда необычный собеседник выходит из трактира, Магда сгребает золотые, пряча те в надёжное местечко. И всё, чего ей хочется, это купить платье.

Но сначала она подсядет к моряку, хотя полчаса назад и не помышляла об этом.

***

Ночная паутина улиц смраднá и великолепна. Когда столица расширилась окончательно, приняв тот облик, который сохраняет по сей день, Сатана обожал таскаться по этим грязным внутренностям, где полыхало даже то, что не имеет температуры горения. Дворец – сердце, ярмарочная площадь – лицо, но улицы Чертога – истинные потроха, непромытые кишки в тазу эскулапа, полные открытий и находок.

Здесь можно увидеть взлёты и падения, союзы и вражду, клятвы покрепче Кровных и признания, оспинами разъедающие бессмертную кожуру.

Он и Люция брал, чтобы наследник не вырос в вакууме зáмка и без должного понимания, как устроена жизнь. Во-первых, балбесам полезно. Во-вторых, позволяло хотя бы на время затыкать ходячего почемучку, глазевшего по сторонам с восторгом первооткрывателя.

«Какое счастье, - в ту пору, уже расторгнув брак с супругой, Сатана не раз ловил себя на подобном, - что я не могу влезать в твою голову», - все эти «А почему снег белый?», «А почему у драконов два крыла?», «А почему эта дамочка ушла с тобой после ужина?» обезоруживали детской прямотой. На короля тогда с тягостной неизбежностью накатывало принятие, что вопросы только раздражают, а умиление захлебнулось за бортом.

Оказалось, мало сделать ребёнка. И теперь тому подавай внимание. Огромную, «от земли до небес, папа», чёртову кучу внимания. Люцифер не просто требовал; он настаивал и не отставал, пока не добивался реакции.

Взять в город – превосходно.

Коротко, словно всё нутро Величества требует этого стыдиться, похвалить за победу в фехтовальном зале – ещё лучше.

Прописать подзатыльник – ну тоже заметил.

С самых первых дней Принц умел поглощать внимание в обществе, уминая то ложками и за обе щёки. Умел привлечь его, умел впитывать взгляды, собирая их, как коллекционер – фигурки солдатиков. И одним этим уже выступал индикатором: у Милорда нет того, чего сын так жаждет. Словно широты души не хватает восторгаться юным дарованием наравне со всеми, потому что он страдает особым видом родительской «импотенции».

Но, с другой стороны, Сатана – не все. Он видит каждый недостаток, каждую импульсивную черту характера, которая не украсит будущий престол, каждую мягкую линию поведения там, где нужно оставаться несгибаемым. А потом вдруг осознаёт: он видит себя. С математической точностью и сообразно возрасту это «зеркало» отражает его годы взросления. И рискует наломать тех же дров.

Люций должен был стать кем-то бóльшим и лучшим.

Венцом творения, превосходящим ожидания.

Но стал лишь главным отцовским страхом – другого сына в кладовой не пылится.

С широкой, пусть и не освещённой улицы Верлиок свернул в подворотню, похожую на чёрную кляксу. И на расстоянии, не дающем догадаться о преследовании, за ним двигался сам дьявол.

Торговля в этот субботний вечер вышла бойкая, и на радостях бес почти не хромал, ступая культей в протезе по вонючей клоаке, по случайности именуемой переулком. В кармане мантии брякали ливры, а товар, который он обычно носил там же, наоборот, был полностью раскуплен. Такой сонм выгодных сделок следовало отпраздновать в достойной компании. Потому что без денег эта «достойная компания» всегда отказывалась его принимать.

– Верлиок. – Когда шум столицы почти сходит на нет, до зельевара долетает оклик, от которого нога прирастает к весенней грязи. Он бы узнал его и под водой, и через сотни тысяч лет, но бесы столько не живут.

Низший под капюшоном и без того не может гордиться ростом, а теперь скрючивается и съёживается до размеров комка нервов. Всё тело начинает ломить, а отрезанная Вельзевулом конечность словно вырастает заново, чтобы быть вновь покромсанной.

– В-ваше В-величество, - раньше он не заикался.

– Спокойно. – Но на лице у Отца Всех Грешников такая ухмылочка, что спокойной может быть только мёртвому припарка. – Мне нужна информация, а не твоя шкура. Кто в столице продаёт колдовской огонь?

– Не я! – Верлиок тут же машет руками, будто жесты способны прибавить воплю убедительности.

Да и рук у него две. Пока две.

– Знаю, что не ты. Кто?

– Раньше можно б-было купить на чёрном рынке возле Тартара. Торговали черти. Им-мён не помню. – Он лихорадочно чешет козлиную бороду на старом лице, стремящемся к земле. – Обычные продавцы. Производителя я не знаю.

– И это всё? – Сатана снова юн, диковат и готов выигрывать на любом поле.

– Есть ещё кое-что… - бес озирается, но подворотня пуста и темна, как дымоход. – Я слышал, эти черти ютились в борделе «Братья и сёстры».

Новость приятно будоражит: а место-то известное!

И не просто известное, а лучшее в столице. Из тех, про которые говорят «Дорого-богато», и деньги приносят чаще, чем жене – на хозяйство.

– Ну я пойду, Ваше Милосердие?.. – Робко, мышью, Верлиок испрашивает разрешения, понимая, что бежать бесполезно.

И на лице Сатаны расцветает такой залихватский оскал, мерцающий в лунном свете, что бес чувствует, как по волосатой спине стекает пот, а перед глазами маячит вся скромная, бесовская коммуна на сто сорок парнокопытных. У шестой в помёте пергамент в руках. Низший не обучен грамоте, но точно знает, там написано «Прощай, кобель!».

– Бу!

Одно короткое движение заставляет с писком осесть, сползая по каменной кладке. Но не отказавший себе в пацанской шалости, Милорд не замечает этого – шагает в сторону проспекта весёлым, пружинистым шагом, что-то насвистывая под нос.

– Отвали, Зигза! – Истошный женский вопль настигает на перекрёстке. – Я уже сказала, я не сплю с раззаком!

– Э-э-эй, куколка… - антропоморфное, но всё ещё совершенно безобразное создание тянет свои костлявые пальцы к девице, - сладкая… не ломайся! Золото сыщется!

– Уверен, дама была предельно однозначна. – Жаль, что некто Зигза уже не слышал Сатану. Лежал с пусть и временно, но свёрнутой шеей на щербатой брусчатке, зияя таким же щербатым ртом.

Впервые названная «дамой», шлюха смотрит вслед почти влюблённым взором. Кем бы не был этот высокий господин с идеально прямой спиной, сегодня он – её личный благодетель.

Назойливый уродец не дышит, а кошелёк достанется ей: «Храни тебя Шепфа, заступник!».

***

Вики уже выяснила, что Кеттель-Белль – второй по крупности город в провинции Арс Верхнего мира и что сам регион – ремесленный. Расположен не слишком далеко от Озёрного края, всего час разницы во времени. Именно здесь перерабатывают древесину, сюда везут руду и камень с севера, клепают ювелирные украшения и оружие, а из прибывших из Фабула Фады и Медуницы льна, миткаля, хлопка и шёлка отшивают весь «средневековый модный приговор».

Открывшиеся знания сопровождались воплем подруги «Нам нужен шоппинг!», на который оба их спутника так синхронно закатили глаза, что стали до смешного похожими. Зато теперь в арсенале Виктории появились совсем уж необычные, но сексуальные наряды, которые она сама себе – не Люцифер и даже не мать! – выбрала, и не осталось ни ливра от школьной стипендии.

«Ну, значит, посижу на бобах. Зато в стиле фэнтези!», - внушительная часть золота ушла ещё раньше, и теперь она отдавала последние монеты за корсет-портупею из хрустящей кожи с красивыми нефтяными разводами. А уже в воскресенье нацепила на себя обновки.

– Народу стало ещё больше. – Вообще-то им следовало выковать себе щиты по заданию. Но вчера вечером Люций просто вернулся на постоялый двор «Козья тропа» и кинул на стол большой, грозно бряцнувший металлом мешок.

– Сделал? – Мими осклабилась, залезая внутрь и насчитывая целых четыре орудия обороны.

– Купил. – Надменность, впитанную с дворцовым воспитанием, можно демонстрировать на выставке. – Они д о с т а т о ч н о плохи, чтобы в Школе не сомневались в нашем авторстве. – В эти выходные демон не желал тратить ни минуты времени на «всякую поебень», если ту зовут не Уокер.

Архитекторское нутро пело: выстроенный в стиле немецкого фахверка, Кеттель-Белль приберёг диковинную фишку – каждое здание в поселении нарастало одно на другое, образуя целые гроздья кварталов, стремящихся вверх. Каменная хибара на земле, заброшенная ещё со времён Многовековой войны, служила фундаментом, из которого громоздились деревянные сооружения во все четыре стороны, словно пышная крона на хлипком стволе.

– Это потому, что на Арс наслали проклятье выжженных территорий. – В голосе Дино зазвучали библиотекарские нотки. – Вот они, - голова качнулась в сторону Люция, и тот послал в ответ самую кровожадную улыбку и демонстративно проверил мечи. – Тут до сих пор ничего не растёт, а раньше даже ходить было нельзя, поэтому начали лепить друг на друга.

– Поздравляю, вы открыли новый уровень. – Хохочет Вики. – Теперь вам доступен секретный режим строительства панельных многоэтажек. На очереди дешёвые каменные гетто и доступное жильё!

Центральная площадь в воскресный полдень – захватывающее зрелище. Но сегодня оно дополняется Праздником Ремёсел, поэтому из каждой палатки доносятся разнузданные крики, предлагающие оценить то ли товар, то ли навыки, и не проходить мимо.

«Прямо как на ежегодной ярмарке в Сиракузах», - Непризнанная дважды зацепила известное событие под Нью-Йорком, первый раз выходя совсем мелкой и под впечатлением, а второй – слишком пьяной, чтобы отправиться домой и не заночевать у кузины подруги Мары.

– Что это? – Они устроились за одним из грубо сколоченных столов прямо на улице. Козырьком служил растянутый брезент и по его чешучайтому мерцанию Уокер догадалась, тент из драконьей кожи.

– Эль Падших. – Прокомментировал Дино, притащивший четыре высоченных ярда. – Не всё же Нижнему миру воровать наши ноу-хау. Мы украли у них рецепт.

– Мне кажется или уже второй день меня преследует мерзкий голос монашка, взывающего к совести? – Люцифер и не смотрит в его сторону, но кружку придвигает. Он расслаблен настолько, что готов разве что гундеть о постылой парочке, таскающейся за ним с Непризнанной, но мириться с неизбежностью.

– Попробуй! – Подхватывает Мими. – Это вкусно.

– Это сладко. – Делает попытку Виктория. – Даже приторно. И вяжет во рту, словно бабушка – гамаши. – По голубоватому отблеску в посудине видно – внутри содержится Глифт. Но в эле так много сахара, что алкоголя она не чувствует. Коварный напиток – налакаешься в слюни и даже не заметишь. – А что ещё было украдено каждым из миров?

Хорошо, что это происходит с ней много месяцев спустя. Потому что, покажи кто Вики местные города и веси в день её земных похорон, она бы распрощалась с рассудком, пока Школа не подыскала бы толкового психиатра.

«Или маман не упекла бы в лечебницу для душевнобольных, имея такой достойный повод тебя контролировать. – Подсознание стервозно скалится от этой мысли, заставляя думать, - а вправляют ли в Империи мозги?», - соседка как-то обмолвилась о сошедшей с ума тётке Астарте. Надо будет спросить.

– Ангелочки стырили у нас всё, - зверски подхватывает демоница. – Кто-то продал секрет узумского литья, и теперь их оружие изготавливается аналогично.

– У нас всё равно нет вашей стали, - Дино старается парировать, но выходит вяло.

– А яды?!

– Кого ты надумала травить, дочь Мамона? – Блондин решает не отступать.

– Все яды были придуманы в Нижнем мире.

– Потому что у вас растёт куча чёрного обелиска.

– А у вас – олеандр.

– Последний знаю. Олеандр и у нас ядовитый, но отравиться им выйдет, только если разом сожрёшь сотню кустов, - Виктория хмелеет и с томительной украдкой принимается разглядывать Люция. Его кожанка пахнет чем-то крутым и намекает, что плебейский спор дьявольским сынам побоку.

– Чёрный обелиск – тоже растение, - Мими начинает нравиться сыпать подробностями наравне с зефиром. Она чувствует себя смотрителем этого измерения, живо примеряя подобный «костюм». – Это цветы. Немного похожи на тюльпаны или каллы. На самом деле они растут везде, детка. Но там, где больше смертей, гуще обелиски.

– Страшно ядовитые, - ангел согласно кивает.

– Настолько, - в притворном жесте брюнетка прикладывает руки к груди, - что соком бутонов делают эпиляцию в цирюльнях и термах!

– Должна сказать, так себе у вас Средневековье, товарищи! – Уокер не находит в себе способности не разродиться хохотом с присущей ей громкостью, - отрубим голову, но побреем лобок!

– Это всё стра-ашно интересно… - Люциферу надоел трындёж и он встал со стула, отпихивая тот в сторону, - но мою заявку в кружок Краеведения забраковали ещё в младшем корпусе. Вставай, Непризнанная, я обещал показать тебе ездового Монса.

– Кого?.. Ты мне… Что?!.. - Но его рука уже утягивает следом, оставляя Дино и Мими наедине.

– Кто такой Монс? – Демон выруливает на одну из улиц, украшенных уже не так празднично, а, от того, обдающих бедностью. Вокруг – закрытые скобяные лавки. По витринам видно, что дела у них идут неважно, и Вики точит мысль, что здесь всё так идёт. Просто за разноцветной пыльцой Фестиваля она не сразу рассмотрела.

– Разновидность драконов. – Он тащит её за собой в лёгком, насмешливом возмущении. Раз она нацепила платье с корсетом, то надо воздать тому хвалы. – И нет, мы не пойдём на конюшню.

– Люций! – Виктория равняется нога в ногу, когда старшекурсник резко оборачивается, задевая крылом. – А ты правда… - от потока воздуха ей следовало бы отскочить, но она только сильнее припадает к мужчине, почти мурлыча тому в лицо, - …подавал заявку в кружок Краеведения?

– Правда, - он давит усмешку «Ты даже не представляешь, ч т о ещё я делал за эти пару тысяч лет» и изображает неподдельное раздражение. – Мне было около ваших восемнадцати, когда отец волеизъявил, что наследникам следует знать историю чуть больше школьного предмета. В миллион. Чёртовых. Раз. Больше.

– И почему тебя не взяли? – Знойно, губительно, роскошно.

– Думаю, - от него ведёт до дрожи в коленках: Принц похабен, великолепен, самовлюблён, - я был слишком хорош для них, Непризнанная. – Он наклоняется к её уху и не обнаруживает причин, чтобы не провести губами по хрящику, - хотя, может быть, всё дело в том, что я явился записываться на факультатив бухим. И без рубашки.

– Теперь искупаешь долг перед обществом, имея в гардеробе десятки оных?

– Они исчисляются сотнями. – У Люцифера не примут заявлений и сейчас. Он снова пьян. И дело вовсе не в эле. – Так что свой долг обществу я выплатил.

Демонические зубы угождают в шею, контролируя приток крови и заставляя воздух вместе с минутами течь в новом темпе.

– Что-то я не припомню счёт.

– Пойдём, Уокер, - не отрываясь, он толкает её куда-то к стенам домов. – И я, так и быть, покажу тебе свою бухгалтерию.

***

Кузница выглядит рабочей, опустевшей только волей случая и необходимостью продавать свой товар на ярмарке. И за окнами, запотевшими от жаровни уже на веки вечные, ещё хороводит шум праздника. Сквозь каменные стены музыка и голоса сливаются в единый гул, и он вдруг кажется Вики заунывным и жалобным, как все песни Ланы Дель Рей, какую не возьми. Эта какофония уже не беззаботна, она – как уходящие теплоходы, которым остаётся только рыдать.

Всегда – прощай, ни разу – здравствуй.

– Ты держишь свою бухгалтерию в этом, Богом забытом месте? – Уокер возмутительно хорошо захлопала ресницами, выражая такое искреннее непонимание, что демон готов поверить. Интересно, она всю жизнь будет так делать? Славно, по-блядски тупить, когда он уже засов вдвинул для приличия, чтобы ей вдвинуть до неприличия.

«Из тебя не вытравить твоё мещанство. Из меня не вытравить тебя. Так и живём, девочка-пиздец».

– Слышала поговорку «Куй железо, пока горячо»? – Стало и правда горячо. Люций оказался сзади. Не прикасался даже, но первокурсницу подводят трепещущие крылья и бунтующее мурашки. Там, на спине, революция и война без права на ошибку.

– В Штатах говорят «Заготавливай сено, пока светит солнце», - Вики деланно беспечничает и отходит, скользя по кладке очага, по брошенным в спешности мехам и по огромной наковальне.

На наковальне у него точно не было.

– Самое главное, - в два шага нагоняет девчонку, подхватывает ловким движением и усаживает на стальной башмак кузнечного орудия. Настолько широкий, что за ним легко могли бы поужинать вдесятером, - взять гибкий, пластичный металл, Непризнанная.

Виктория знает. Знает, что короткие рукава её платья с широким вырезом прямо сейчас стремительно ползут вниз не без помощи умелых, голодных пальцев. Обнажившееся декольте – вопрос пары секунд. Голая грудь – и тусклый свет ремесленной меркнет на фоне вспыхнувших самым порочным огнём радужек.

– Боюсь, тебе попалась самая упёртая железяка, Люцифер, - она хихикает, хотя не до смеха. Соски сжимают фалангами до искр перед глазами, ладонями скользя от ключиц до бёдер. Ноги раздвигают, как по волшебству. И – о, Господи Боже! – кому она врёт?! Сама тут же развела ведь их в стороны, пока задница предательски сдвинулась навстречу, чтобы не чувствовать холод наковальни, когда в опасной близости один дьявольский сын – раскалённее печи в любых кузнях мира.

– Меня, как пиздатого специалиста в благородном кузнечном деле, - носом зарывается в её волосы, шёпотом насилует до консистенции желе, течь вынуждает бессовестно, - не смущают сложные, узкопрофильные задачи, В и к т о р и я.

Какого хрена лысого он хочет её двадцать четыре на семь? Какого чёрта блядского от себя отпустить боится? И когда между ними проросло столько сложного?

Всё хорошо.

Всё уже хорошо.

Да не помогает.

«Почему раньше было так просто, а теперь – так непросто? – Люций готов разразиться отборной нецензурщиной в собственный адрес, потому что в иные времена даже то, что было раньше, он находил безумно сложным. А теперь, как идиот, познаёт в сравнении. – Мы просто трахались, ты просто млела, я просто делал вид, что это благотворительная кампания по ассимиляции непризнанных, и никто, бля, не дох. Никто не вёл себя так, словно нам надо вырасти. Никто не смотрел с глазами, полными «А выбирала ли я тебя?». Не дышал в подушку рядом тайными мыслями. Не прятал за стеклом зенок свои девчачьи секретики, ебейше расплодившиеся повсюду», - вопросов слишком много. И они, как могильная плита, падают сверху, пригвождая тяжестью.

«А что с нами будет дальше?».

«Мы теперь навсегда соперники на нашем поле боя и – никогда – союзники?».