Десятая притча: Происхождение мира (1/2)

– Вам нужно покинуть Школу. – Ребекка хрустит осколками бокала. Под каблуками чёрная в полумраке жидкость легко мимикрирует под кровь. – Завтра на рассвете. У меня есть идея.

– Мама, это враньё! – От первого до последнего абзаца, повествующего про «великую любовь». Какое «зарождение чувств»? Что за «она была так ласкова, как никто»? Вики даже собой не была в должной степени, пока Бонт писал за неё тонны эссе, годившиеся разве что для Фенцио и для розжига камина. – Какая идея, когда меня оклеветали?!

Серафиму не хватает того же, чего недостаёт её дочери, поэтому она не отказывает себе в удовольствии выдать:

– Выбирай ты «друзей» с моей помощью… - глаза падают на адского отпрыска в кресле напротив, который до сих пор никого не прикончил, - …таких проблем бы не было.

– «А я говорила!» и сто других, клишированных гавнофраз от родителей-неудачников! – Студентка швыряет газету на стол, мысленно желая сжечь ту прямиком вместе с башней. И всеми её посетителями. – Что у тебя за план? Какие последствия может нести эта статья?

– Узнаешь. Не знаю. – Скороговоркой парирует женщина, скрещивая пальцы за неимением возможности прикоснуться к Виктории. Острая необходимость чувствовать, что дочь жива и рядом, возникает спорадически, и бороться с ней Бекка ещё не научилась.

– Сюда прилетят из столицы?

– Завтра. – Скорее всего газета уже на столе Эрагона, а кто-то из адъютантов сбился с ног, выискивая прародительницу очередной дилеммы ростом пять футов семьдесят четыре дюйма.

– Отлично. – Непризнанная нелепо разводит ладонями, но тут же принимается грубо тереть виски. – Хотя бы спрошу у них, как так вышло, что, умирая, я снова оказываюсь в Империи. Что за долбанный репит.

– Они тоже не знают, - лжёт Уокер-старшая. Пиратка, уверовавшая в своё бессмертие, будет её пугать.

– А что вообще говорят в Цитадели?

– Рифмы к фразе «на всё воля Шепфы». – Ребекку волнует, есть ли безошибочная формула, чтобы защитить дочь, не ставя ту ни о чём в известность.

– И тебе не интересно? – Можно перевести как «Ты явилась, чтобы кинуть в меня газетой?» и оказаться правой.

– Вот, - статья снова маячит перед глазами, вызывая неприятный, настораживающий зуд, - что мне интересно. – Девчонке невдомёк, насколько это опасно. Герой-любовник тоже недооценивает масштаба. Он занят гневным высокомерием и ревниво распинает её дочь, буравя в той вмятины. Но пока не смотрит за дальний горизонт. Или серафим заблуждается?.. – Из посетительницы тебя записали в спасительницы. В прекрасную даму, вдохновившую на побег. В несчастную возлюбленную, что разлучена со своим хахалем. Как так вышло?

– Я не в курсе, откуда журналисты откопали подобную чушь! – Но догадаться, что наивность Бонта – убийственная улика, не трудно. Вики молчит про письмо, отдалённо полагая, что совершает глупость. Но её возраст благословляет её и на такую привилегию.

– Твоя мать права. – Тьма наступает. Люций одет не в чёрное, но это не мешает сгущаться мраку. С каждым звуком хриплого тона в комнате темнее, холоднее, не по-апрельски колет морозами. – Ты подобрала вшивого кота, а он оказался помойной крысой.

– Его кто-то обманул! – Она говорила это пять минут назад и теперь рада завопить повторно, придавая красок сальным, наваристым тучам над собственной макушкой. – Вы его не знаете. Он слишком доверчивый!

– Начинаю уважать Цитадель за превентивные меры в адрес всех грязнокровных младенцев, - Люцифер режет по живому, но остановиться уже не может. Бокал разбит о стену, взглядом можно выжигать панно на деревянных панелях, а от того, что бы оттрахать Непризнанную в назидание, спуская всех своих демонов и всю свою сперму ей на грудь, останавливает только присутствие элемента, каждый раз крушащего их хрупкий, хлипкий мир.

– Моя дочь в курсе?! – Ребекка зыркает на каждого по очереди и сердится на обоих разом. – Ты слишком болтлив, сын Сатаны.

– Забыл спросить мнения у беспородной суки. – С кресла он не встаёт. И не сводит глаз с Уокер-младшей, хотя после спича про папашу та ни разу не повернула голову в его сторону. От статьи в жёлтой прессе за версту разит блевотиной. Между букв вплетаются чужие руки, смеющие касаться личной сокровищницы с целью осквернить. Коллаж из фотографий, вульгарно склеенный на коленке, делает гортань сухой, а голос – каркающим, как у вóрона на погосте. – Вали́те зеркала заколдовывать и варить яблоки в котлах, чтобы… - но Люция не хватает на завершающий штрих базарного «Пошла на хуй».

Он не чувствует себя нормальным.

Он чувствует себя растерянным.

Как ребёнок, заблудившийся среди сопок.

Первая же мысль поражает в давно, как ему мерещилось, отболевшее. Всё, что хочется, это полететь в Чертог и поставить папашу перед фактом «У него проблемы». Хорошо, не совсем проблемы и не совсем у него, но при всех очевидных минусах Сатаны, тот умеет обкашливать любые вопросы.

– …плен длиной в столетия… но нашлась девушка, пошедшая против системы… теперь и она далеко... – серафим вскрывает без скальпеля, выхватывая полутона и полунамёки. – Они не говорят в открытую, что этот «чудотворец с Запада» - гибрид, но любой, смышлёнее баку, считает истинную историю жизни и заточения парня между строк.

– Они и про Мальбонте не говорят, - лаконично резюмирует демон, - но публикуют легенду сразу под статьёй на той же полосе. Для тупиц.

Формулировка заслуживает лёгкий кивок уважения со стороны пресвятой чиновницы. Горизонты наследных принцев масштабнее кругозора собственного дитя, это не может не обнадёживать. И Бекка игнорирует «беспородную суку», снова веруя в того, кто спасёт задницу её дочери, пойди всё по одному месту.

– В изысканной дешевизне «Вестнику» не откажешь. – Заметка – ширпотреб, плоха и провинциальна настолько, что без зеркала Волантис ясно – её будут пересказывать в каждом кабаке.

– Давайте я напишу Бонту! – Это не признание. Хотя теперь Виктория почти жаждет присовокупить, что первой ей начинать не требуется. Секундная слабость, пока, обиженная, сконфуженная, она снова не начинает лелеять свой секрет, плюя на то, что в этой комнате уже звучало «Пора раскрыть все карты».

Ей не хватает мудрости, чтобы увидеть в переписке топи, в которых можно увязнуть, и с лихвой хватает дури, чтобы обижаться на мать, на Люцифера, на издательство, на чёрта лысого.

– Даже не вздумай, - Ребекка почти давится этим «не».

И этого было в самый раз, чтобы часом позднее Уокер-младшая не послушалась.

***

За тиканьем лунного циферблата скрип створки оказался едва слышен.

– Что тебе е щ ё от меня нужно? – Фенцио не поднимал глаз от свитков, личинками копошащихся на рабочем столе. И без того почувствовал, кто стоит в дверях без приглашения. Умирать будет, но узнает её энергию. Такую никчёмную, такую тоненькую, никудышную даже для непризнанных. Почти без характерного запаха: попроси кто описáть – не получится.

– Нужны твои мозги. – На завтрак, обед или ужин, с сырной корочкой или в прованских травах – Ребекка ещё не решила. Продефилировала в кабинет, усаживаясь на стул напротив, и продолжила. – Кое-что произошло. Завтра тут будет Цитадель.

– У меня есть возможность отказаться? – Профессор устало поднял косматую голову.

С зимней встречи бывший престол подурнел хуже прежнего. Голова стала совсем седой, а сам он поправился, заедая отныне весь свой душевный хаос поздними вечерами. Кожа на лбу и вокруг глаз потрескалась, как старый, посеревший от времени фарфор. Мантия выглядела и грязной, и застиранной одновременно. Из носа по-стариковски начинали торчать пучки жёстких волос, за которыми больше не следили. И серафим живо представила, что во рту у мужчины теперь навсегда поселилась луковая вонь, как признак неопрятности.

А ведь он был красив. Не в её вкусе с этим своим лицом романтического, белокурого принца из детских сказок и злым, колючим взором завистника, но по-настоящему привлекателен для многих женщин.

– Нет.

– Тогда к чему вопрос?

– Акт вежливости, которого ты не заслуживаешь. – После публичного допроса в январе здесь, в школьном лазарете, она приходила ещё раз.

Когда за столичными рожами закрываются двери, задремать не выходит. Он пытается утонуть в лекарственном сне, но из забытья выдёргивает острый спазм. Что-то вдавливается в раненное бедро, заставляя мычать от боли.

– Ты?! – Фенцио выдыхает с бульканьем, сталкиваясь глазами с Уокер-старшей. Паскуда вернулась бесшумно, села на койку и вжала ногти сквозь одеяло, безошибочно помня, куда угодил кинжал Фомы.

– А ты кого ждал? – Давление пальцев не ослабевает. И терпит он сейчас на одном энтузиазме, потому что силы кончились ещё в лесу возле Флюмена.

– Зачем явилась? Я уже всё рассказал. – Вопрос неправильный. Учитель знает ответ. Когда демонстрировал ей воспоминания в ту ночь, Ребекка покопалась дальше нужного. Считала и отцовские истерики насчёт сына, и заказ зачарованного переводчика в Дилигенте, и всё, что было с артефактом после.

– Мне ещё никого не доводилось убивать. – И не хотелось. Грязная работа – не для ставленников Трибунала. Свой расстрел женщина уже несколько лет осуществляет чеканкой приговоров, слетающих с губ. – Но тебя – могу. Даже хочу, ничтожество. – Он слишком отвратителен и мшист, как старый холм, заросший болотным грибком. Ноль без палочки. Без посоха, раньше заменявшего внутренний стержень, которого Фенцио так не хватает. – Я так ни чёрта, ни бога не презирала, как тебя.

Слова даются нелегко, не желая подчиняться и складываться во что-то членораздельное:

– Ребекка, я совершил ужасный поступок. – Невероятный по гнусности и совершенно тупой. Всё стало ясно, когда Фома бросал его там, под ёлками. Этот его смешок про слепоту родителя и намёк на Люцифера и змеиное чадо, о связи которых в Школе разве что статуи не говорили. – И мне очень…

– Плевать! – Она хрустит своими костяшками на его ноге, заставляя взвыть от очередной, болезненной судороги. – Мне плевать, что ты сейчас чувствуешь, Фенцио. И всегда было плевать. Ты – ничто. Пустое место. Мерзкая, зловонная лужа на полу сортира, в котором забулдыга промазал мимо. Ты – полный лох. Тебе даже слово «неудачник» не подходит, мразь, потому что оно появилось позже тебя. Ты – плохой папаша, плохой воин, плохой любовник, и всё, к чему ты прикасаешься, обречено на провал.

– Так убей меня! – Задыхается мужчина, с усилием садясь на подушках. Её разъярённое лицо очень близко, очерченное тусклым блеском ночника. И в словах, наносящих пощёчины, плещется больше правды, чем ему бы хотелось. – Или сообщи о моих воспоминаниях. Приобщи меня к делу. Пусть все знают, что переводчики были мои, а не Фомы. Какого дьявола явилась сочиться ядом?!

– Нет.

– Почему?!

– Тот, кто убивает ничтожество, сам становится ничтожеством. – Серафим произносит это буднично. Лишь взгляд выдаёт минувшую вспышку гнева.

– Тогда что ты хочешь? – Потому что сам Фенцио хочет, чтобы про него все забыли. И чувствует себя неизлечимо больным, изъеденным оспинами, метастазами Ребекки, смотреть на которую так близко и не думать о том, как её поцеловать, просто не выходит.

– Шантажировать тебя. – Гадина, наконец, убирает ладонь. И на одеяле мигом проступает кровь, хлынувшая сквозь бинты. – Ведь это так логично, признай.

– Лучше Трибунал. – Мужчина отворачивается в сторону, но вокруг роится лишь чернота лазарета, словно они дрейфуют в открытом космосе, и огонёк лампы на этом крохотном пятачке – единственный приют с остатками кислорода.

– Совсем не щадишь своего выблядка?

– Заткнись! Дино тут не причём! – Потаскуха. Ненависть. Уокер. Слова-синонимы.

– Твои мозги на казённых харчах и однообразной работе превратились в отрыжку, старик. – Серафим поднимается, отступая в сумрак, и взирает оттуда не безопасно. – Ты пойдёшь соучастником. Это лет триста, не меньше. Твоё имя запятнано. Пусть не в широких кругах, но в Цитадели тебя в грош не ставят. Сыночек закончит академию без единой перспективы. Не помогут даже связи покойной мамки, реши он их наладить. Что его ждёт, Фенцио? В лучшем случае должность почтаря или клерка, как обученного грамоте. И Кроули не предложит работу в Школе, рискни Дино здесь задержаться. При всём хорошем отношении, директору больше никто не даст самому выбирать педагогов после тренера-маньяка. И никакой, самой простой приставки «архи-» к белым крыльям твоего наследника не припишут. – Она почти тонет в темноте, мерцая оттуда мёртвыми, рыбьими глазами. – Никто не захочет иметь дело с сыном человека, счастливой псиной перемазавшегося в говне. Твой род вернётся к тому, откуда ты вылез. Дальние рубежи. Нищий дом. Безызвестность. И жизнь – такая постылая, пропахшая пóтом и дешёвым, сбродившим овсом, - когда работаешь, лишь бы прокормиться.

Сопоставление странное, её прошлое мало похоже на детство человека перед собой. Но она отчётливо ощущает этот кислый привкус бытовухи и запах детского порошка из машинки, в которой на шестидесяти градусах варились бесконечные пелёнки вперемешку со всеми, большими надеждами.

Фенцио не требуется долго анализировать сказанное. Каждая фраза визави угождает в «десяточку». Ребекка знает, о чём рассуждает, а он знает, что она права.

– Я согласен на твои условия. – Подпись под собственным ничтожеством.

И она вдруг тянется к нему, вынуждая скрепить договорённость рукопожатием. Только в другой ладони у Уокер тонкая, острая шпилька, а на коже уже алеет капля крови.

Знать наверняка, что предпримет Эрагон, прочитавший свежую прессу, Бекка не могла, а значит ей нужно время, чтобы понять его намерения и придумать, как действовать дальше. Увезти и спрятать дочь равно сокрытию, реши Цитадель явиться по душу Вики. Остаётся одно – удалить наследницу из академии на законных основаниях.

И для этого у неё есть целых два должника: Фенцио и Геральд.

– То, что ты просишь, невыполнимо без решения всего педсостава, - выслушав её, профессор жуёт губу, собираясь добраться до подбородка и поглотить себя целиком, как Уроборос.

– Я решу этот вопрос.

– Но Кроули?

– И этот тоже.

– А когда я смогу выплатить мой долг «богоматери», и ты прекратишь свой шантаж?

– Никогда. – Он не ждал иного ответа.

***

Мнение Ребекки находит подтверждение. Никто не встретил дочь в Консистории, потому что Небесный Хронометр в кабинете Мисселины не отразил её возвращения. Виктория уже была непризнанной, оставаясь ей и на Земле, а дальнейший ход событий нарушает простая череда случайностей – больница, аппараты жизнеобеспечения, запертая в коме Бессмертная, которой не дают «вознестись».

Хорошо, что у Пола не такая тонкая кишка, как она всегда думала.

Плохо, что он прощался с дочерью снова.

И ей почти жалко бывшего мужа, но не от всего сердца.

Однако уже следующее заявление производит настоящий фурор. Мисселина роняет свиток из рук и пялится на серафима Уокер:

– Ты сдурела? – Напускная вежливость со скоростью звука улетает в раскрытые окна с видом на озеро.

– Мне нужно, чтобы на все выходные студентов отправили на задания. – Сухо повторяет столичная гостья, смотря то на ангела, то на демона перед собой. – Профессор Фенцио поставлен в известность и уже думает, под каким соусом это преподнести.

– Ребекка, - холодно доносится из уст Геральда, в кабинете которого пребывают все трое, - у нас есть учебная программа, согласованная с директором, мы не можем просто взять и изменить её ради твоей прихоти.

– Кроули тут нет и он не читает эту чушь. – Она безмятежна, как китобойное судно с левиафаном на гарпуне, угодившее в девятибалльный шторм. – Подмахивает автоматом. Эрагон, к слову, тоже. Чтения пропагандистских писулек включены? Вот и славно. По прочим дисциплинам учите оболтусов, как хотите.

Но преподавателю Техники Защиты сейчас не хочется учить. Ему хочется курить и задумчиво смотреть в звёздную даль, гадая, когда всё пошло наперекосяк. В новогоднюю ночь в Эдеме, о событиях в котором можно только догадываться? Или в последний августовский полдень в Консистории, что подкинула им уокерскую дочь? А, может, ещё раньше, когда фальшиво-робкие шаги Ребекки впервые прозвучали в этом здании?

– Мы ничего тебе не должны, серафим. – Мисселина грознее тучи и не желает вести переговоры с террористами. Ведь преступница покушается на святая святых – её «ребёнка»: Школу, образовательный план и студентов. – Ты не смеешь от нас ничего требовать.

– Я и не требую. – В ответ вскидывают руки, показывая свою готовность сдаться, но этим здесь никого не облапошить. – Я пришла просить помощи у своих друзей и союзников. Не воевать.

– С каких пор мы вошли в их число?

– Думаю, тот день, когда я вытащила тебя из тюрьмы Цитадели, можно считать отправной точкой наших крепких отношений, Геральд.

– В Аду нашли… исправили дарственные бумаги. Причём здесь ты? – Учительница вскипает и не отступает.

– Полагаешь, Сатане есть дело до простого педагога Геральда? – У Ребекки новая улыбка. И она ужасна. Ей можно пугать непослушных детей, проказливых щенков и распоследних грешников. – Я спасла его сына, он сохранил за мной право вернуть этот долг, я потратила его на тебя, демон, - палец безапелляционно устремляется в сторону мужчины, - так не разочаруй меня. Не заставляй думать, что порыв души был напрасным.

Мужчина полагает, если засунуть все сигареты из пачки, раскурить одновременно и запить Глифтом, его бессмертный организм вывезет и этот токсикологический шок. Всяко лучше, чем оставаться обязанным Уокер-старшей.

– Что именно ты хочешь? – Но под рукой ни курева, ни алкоголя.

– Чтобы всех студентов этого корпуса отправили на различные свершения. Какие – не знаю. Не спрашивайте. – Она предупредила вопрос. – Придумайте сами. В лес, в поле, на картошку, в Жур, в Кеттель-Белль, в Чертог, к бесу на рога! Только не на Землю. – Её измерение не подойдёт. Водоворот вернёт их обратно через сутки, даже реши они задержаться. И у серафима будет слишком мало времени, чтобы сообразить, как действовать. – В Школе не должно быть детей. Никого. Ни одного. На самых законных основаниях.

У Геральда не остаётся шансов. Только бросить курить или себя – с башни колокольни.

***

Вечер душный, и Бонт тоже душный. Так ему говорит Вефания, ушедшая из комнаты недовольной, оскорблённой, неудовлетворённой. Она пытается учить его «языку любви», называя грязный секс высокопарными словечками, а себя именует «жрицей наслаждения».

Это злит, и он срывается. На этот раз страдают не волосы, когда-то по зиме обшкрябанные бритвой, и не зеркала. Он отвешивает девчонке оплеуху чарами, когда она смеет хохотать над его неумелыми попытками пристроить свой язык между ног.

Вефания успевает прикрыть скулу рукой, и на по-крестьянски крепком пальце расцветает порез, как бумагой чиркнули.

Маль осознаёт содеянное тут же, не понимая, падать ли ему с кровати на колени в прощении или вести себя, как подобает истинному королю мира.

Маль и понятия не имеет, как ведут себя настоящие монархи, наивно полагая, что тем дозволено делать больше, чем что угодно.

Проститутка скулит обиженно и кладёт палец в рот, высасывая из раны капли крови. И когда губы её раздвигаются чуть шире, новоявленный мессия видит, как слизистая окрашивается алым.

Она уходит, громко хлопнув дверью, потому что даже у последней шлюхи есть характер, а у него – Бонта – нет.

Он продолжает плясать под дудку Торендо и Саферия, которые не согласны ни с чем, что он предлагает.

Он на свободе, но это не имеет никакого значения.

Он – заложник собственных амбиций, замешанных на чужих деньгах.

Глупо ждать ответа так скоро, хотя птицы оперативны. Они передвигаются на воздушных потоках и распознают энергетические поля. Вороны, голуби, некоторые виды ястребов и соколов, а Мисселина как-то рассказывала, что у неё был ученик, приручивший сойку-пересмешницу.

В том, что письмо от Девушки С Именем придёт, нет никаких сомнений. Не сегодня, так на следующей неделе «Вестник Преисподней» доберётся до академии, и тогда у непризнанной возникнет пара вопросов и миллион проклятий на его обросшую голову. Как хорошо, что у Мальбонте уже придумано, что он ей соврёт. Что он будет петь, словно русалка в пучине, ведущая к себе корабль с зачарованным экипажем.

Бывший узник открывает альбом, подаренный Торендо, будто ему двенадцать и такой презент можно счесть уместным. Внутри схематичные чертежи наместника Эгзула, на которых тот объяснял Бонту стратегию «свадебного чуда» - где стоять, что делать, куда выходить. Дальше – собственные неумелые рисунки. На предпоследней странице – перечирканный герб адского хлыща, который он безуспешно старался воспроизвести по памяти, забывая, что обделён талантом художника. Ну а в самом конце – имя: одно и то же, неумолимо выскобленное пером сотни раз, пока не кончилась страница.

«Вики Уокер».

***

В апартаментах Восточной башни Ребекка долго, с усердием принимает ванну, как будто от этого зависит будущее всего мироздания, а после полуночи занимается самым главным – постыдно рыдает в подушку от хронической усталости.

Подушка для этих целей – лучший компаньон, Уокер-старшая выяснила это так давно, что почти считает легендой.

Только поэтому и не слышит в коридоре приглушённых голосов и хлопка двери напротив. Зато замечает мерный стук в собственные покои спустя минут десять и тут же меняется в лице.

– Войдите. – В голосе не осталось и тени истерики. Слёзы высохли как по команде. В росте она тоже преобразилась: из сгорбленной на постели дамы в богатом халате – в монументальную фигуру, которую хоть утром то ли на костре сжигать, то ли в мраморе возводить. – Ты. – Она не так уж удивлена: это адмирон снабдил её газетой, но пресса Нижнего мира не могла пройти и мимо Чертога, а значит Сатана отправил своего решалу всё порешать.

– Салют королеве-матери, - издевательски выдаёт Винчесто, отвешивая поклон, полный странного превосходства. Взгляд у него сейчас из тех, которым съедают заживо. И её-то он и жрёт.

– Давай, - неизбежно кивает она в его сторону, замечая, что пиджак адмирон скидывает раньше, чем своё надменное выражение лица, - скажи это.

– Упустила дочку, - разрешения ему не требовалось, но после серафимской отмашки шпилька уже не так приятно входит в чужую кожу под болезненным углом. С ловкостью молодого юнца, демон плюхается в кресло и хлопает себя по коленям. – Иди ко мне.

Бекка не против. Она умеет уничтожать, даже сидя на мужском члене.

– Зачем прибыли, адмирон Винчесто?

– По вашу душу, серафим Уокер.

– Опоздал, - она скалится, вызывая невыносимое желание любить её до конца дней. Её… своих… он пока не понял. – Душу я продала.

– Милорду крайне интересно, что в его прессе делает непризнанная девчонка и совсем уж непонятный хрен с намёком на великую миссию по спасению всех и вся. – У неё ледяные глаза и тёплое, контрастирующее с самóй уокерской сутью тело. – Легион отправлен в редакцию, я – сюда, ты – в отставку. Или Эрагон ещё не понизил тебя в чинах и званиях? Ковровых ожогов, вижу, не заработала. – Его руки гладят её ноги. Его презрительный тон выдаёт чувства ярче любых клятв. – Но это всего лишь вопрос времени, да, непризнанная?

– Твой король отправил тебя позлорадствовать, - ладонью женщина очерчивает подбородок, близкий к идеалу, и чувствует его пальцы сквозь ткань одежды, которыми маркируют её бёдра, - а ты удолбался опиумом по дороге?

– Гвардеец вытащил меня из борделя. – Зрачки у него превратились в крошечные мушки, и теперь она хорошо это видела. – Отмечал помолвку наедине с Мегги и Пегги. – Имена шлюх не сохранились в памяти. Винчесто гнул пальцы, а не девок минувшим вечером. Но ей об этом знать незачем. Найдись в Уокер хоть капля ревности во славу его имени, адмирон постарается слизать ту начисто.

Губы женщины проходятся по скуле и оказываются на смуглой, пахнущей тем, чего между ними никогда не прорастёт, шее:

– Врёшь. – Она ещё раз втягивает носом запах и всасывает кожу, - от тебя несёт безнадёжностью, а не сексом.

– Мы это сейчас исправим. – Демон подкидывает её, заставляя привстать, и расстёгивает ширинку, высвобождая член. – Мне нравится твой халат. Он не требует дополнений в виде белья и вежливого обращения. – Ребекка лёгкая. Ребекка волшебная. Ребекка конченная. И сейчас он бы умер за неё, подсвеченную наркотическим огнём по контуру, словно она – святая, сошедшая в его лапы.

– Мне больно, - стонет, покорно раздвигаясь под натиском.

– Это несколько примиряет меня с действительностью, - почти не дышит ей в рот, занятый тем, чтобы просто выжить в Уокер.

«И на твоей войне не будет пленных. Ты уничтожишь абсолютно всех…».

***

Мими злится на Дино, Виктория – на Люцифера, и в комнате витает атмосфера полной женской солидарности, нарушаемая ударом ноги в дверь. То, что это именно нога, ни одна из студенток не сомневается, потому что доски дребезжат и сокрушаются с жутким треском.

– Выходи. – Знакомый голос развеивает любые сомнения. Не поспеши она на этот наглый «зов любви», её вынесут отсюда. И, возможно, вместе со входом.

– К тебе, - саркастично фыркает демоница, рисующая в поезд макияж «Плачь и смотри со стороны». – Мой предпочитает делать вид, что меня теперь не существует. Твой – ломать стены. Отличных мужиков мы себе подыскали, Уокер!

Вики тоже планирует пойти в поезд, потому что встречу с матерью требуется залить приличной порцией Глифта. И шлифануть неприличной. Её наряд соответствует её настроению. И её планам не суждено сбыться.

– Пришёл оскорблять моего папочку или мою мамочку? – Она выскакивает в коридор в белоснежном корсете и тугих, облегающих второй кожей брюках такого же пресвятого колера. Тут же производя сбой в персональных настройках одного демона.

– Ты решила покреститься?

– Я – христианка. – Такая себе, но было дело в года три, о чём она знает лишь с рассказов отца.

– Собираешься замуж?

– Если всё пойдёт по плану, ты получишь приглашение в первый ряд.

– Охуела?

– Да.

Люций был бы рад смотреть ей в глаза, но не выходит. Удивительная способность титек Непризнанной – можно диссертации писать и научные труды защищать.

– Пошли со мной. – Он старается быть милостивым и готов прощать дерзость. Трудно точить зуб на женщину, которая носит такие корсеты. И в любой момент рада сдохнуть, оставляя тебя без себя.

– Размечтался. – Цедит Виктория. Но внутрь спальни не спешит. Во-первых, от него пахнет, как от сахарной ваты в Диснейленде. Не сладко, но так, что хочется проглотить. Во-вторых, он тоже в белой рубашке, и ей ужасно нравится смотреть, как на шее темнеют узоры и выпирает рисунок артерий. В-третьих, к двери наверняка прилипла Мими, и распахни она её сейчас, соседка точно заработает шишку. – Но могу дать контакты девушек по вызову. В соседнем Крусте есть неплохие профессионалки.

Непризнанная из тех, кто всё делает ему на зло, - бесит, хамит, умирает.

– Сама пойдёшь или мне решить этот вопрос? – Глухо, низко, опасно. Но Уокер только лениво улыбается. И у кого нахваталась, дура безмозглая?!

– Только посмотри на нас. – Вдруг обводит рукой пустой коридор, вызывая желание проверить, нет ли в нём кого лишнего, жаждущего почить быстрой, но лютой смертью. – Четвёртый день, как я снова тут, а мы ругаемся чаще, чем за весь прошлый семестр.

– Нет.

– Что «нет»?

– Я не хочу этих идиотских разговоров.

– Понимаю, взрослеть больно, есть шанс порезаться. – Она хмыкает, вызывая очередную волну бешенства. Но всё, что хочется, это стереть с девичьих губ яркую помаду, делающую Уокер старше. – Не переживай. Поранишься – дашь собачке полизать. Раны взросления заживают.

– Утомляешь. – Он предпочёл бы злиться, подмяв Непризнанную под себя. – Поэтому либо шевели ногами и мозгами, либо окажешься на моём плече.

– Ты не можешь просто брать и уносить меня, когда тебе хочется! – Вики, наконец, прибавляет громкость и выходит из образа хлёсткой стервы, становясь собой, а не мамашей. Колоссальное влияние генетики: всегда есть шанс изгнать или истребить серафимскую родню, но её не вытравить из самой девчонки.

– Могу. – С наигранным спокойствием констатирует демон.

И убедительно демонстрирует – это правда.

***

В фехтовальном зале Дилигента ночь, двое, буря. Возможны осадки в виде мечей и копий, вогнанных в ярости. Уокер требует телепортироваться с ней в Школу. Принц Ада выбирает оружие подостойнее.

– Ты решил отсечь мне голову и сделать из неё папье-маше? – Не выдержав, первокурсница подскакивает справа, наблюдая за его действиями.

– Я решил подарить тебе обещанный в Лигии подарок. Урок фехтования.

Она напускает искусственной театральности:

– В эту чудесную звёздную ночь?.. Только ты, я и холодное оружие. Романтика-а! – А когда, собственно говоря, они стали махаться уже по любому поводу, впиваясь прилагательными и отвешивая оплеухи глаголами?

– Сегодня мы минуем ту фазу, где ты истеришь и горланишь плебейской девкой, - Люций удивительно спокоен. Пока. – И сразу перейдём к принятию. Я тебя сильнее и без меня ты не можешь вернуться в академию. – Он принял решение. И не ей и её обижулькам диктовать условия.

– Какое потрясающее заблуждение, что ты меня знаешь. – Вместо того, чтобы взять протянутый меч, девица отходит в темноту стены.

– Я тебя знаю.

– А я тебя ненавижу.

– Я тронут. – Хорошо, что Уокер «незрячая». Заметить, что точёный подбородок дёрнулся, не в её силах.

У неё перехватывает дыхание, и требуется время, чтобы выдохнуть с долей обречённости:

– Ты ничего обо мне не знаешь, Люцифер. Ни фига не представляешь о моей жизни, которую я жила, и которая сделала меня мной. Ты не знаешь меня настоящую. Словно настоящей меня нет.

– Непризнанная, я видел тебя в позах, когда можно рассмотреть изнанку.

– Сообщу имперским трансплантологам, чтобы доставили мою матку в Чертог, реши я скоропостижно откинуться. У вас с ней близкие отношения. Не чета нашим.

– Я устал от тебя. – Всем тоном он копирует слова отца. Но студентка об этом не в курсе.

Мысль в корне неверная. Он устал за неё бояться, воспринимая какой-то неполноценной калекой теперь, по возвращении. Вкупе с адским собственничеством и желанием думать и делать за Уокер, гремучая смесь не позволяет быть нормальной командой.

«Анальный недосмотр» дал трещину, и теперь они в полном дерьме.

– Какую я люблю яичницу? – Блиц на миллион ливров. Вопрос прост, как азбука. Но Люций не знает ответа. И вертит на языке десяток шуток, каждая из которых неприличнее голой жопы, показанной Фенику вслед.

– Так хочешь говорить о яйцах, - он юлит и включает режим искушения, чувствуя себя тонущим на мелководье, – вместо того, чтобы облизать их?

– Какую. Я. Люблю. Яичницу. – Ирония и эротика приказывают долго жить. На сегодняшнюю ночь они списаны в утиль, как профнепригодные. – Что в этом сложного, любовничек? Просто скажи. Язык не отсохнет.

– Сказать что? – Взъерепенивается демон. Рукой ероша волосы, делает пару шагов назад, в центр зала, выхваченный теперь лунным светом, как каскадёр с клинком в объективе камеры. – Что я не знаю? Окей, Уокер, я не знаю. В душе, блять, не ебу, в каком виде ты предпочитаешь есть куриные эмбрионы! Довольна?!

– Нет.

– Тогда продолжим. – Устраиваясь в уголке рта, сигарета привлекает внимание. Пламя вырывается из пальца, явно нацеленное разжечь хворост под позорным уокерским столбом. И мужчина чертыхается пуще прежнего, огорчённый собственной бесконтрольностью, чуть не стоившей ему его колючих ресниц. – Я нихрена не знаю, какой твой любимый фильм. Не знаю твой любимый цвет. Когда ты села на велик и села ли. Как долго танцевала свои танцульки. Как сильно влюбилась в сына приходского священника. Как звали твою псину. Сколько, однажды, ты потратила в Атлантик-Сити. Твоё секретное место в детстве. Чей плакат ты целовала в двенадцать. И кто впервые засосал твой поганый рот. – Вокруг него дым, и Вики не уверена, что весь он – от табака. Какая-то часть точно исходит от злой, тлеющей кожи. – Я не смотрел все те сотни сериалов, которых, словно бургеры, херачит на стол западная культура, потому что хавают. Я терпеть не могу Землю, а те места, которые могут показаться мне интересными, ты – свобода, манда и независимость, – сочтёшь издёвкой над человечеством. И да, ебись ты конём, Вики Уокер, я понятия не имею, кто такой Бредли Купер, и почему он расстался с Ириной Шейк.

Она хочет расплакаться от обиды.

И треснуть по той же причине.

Последнее почти воплощается в жизнь, пока Виктория в два шага подскакивает к Принцу. Но у него быстрые руки, а у неё – тонкие запястья… А значит они обречены быть вместе.

– Отпусти-и!

– Опусти-и! – Передразнивает он противным, якобы её тембром и сплёвывает бычок. Чистота фехтовального зала – не его забота. – А знаешь, что самое интересное? Мне, Маленькая Мисс Америка, даже в голову не придёт задуматься над такими вопросами.

– Потому что я, как зверюшка, Люцифер. Феникс, которого можно любить, но не требуется спрашивать.

Он охуевает. Точнее слова ещё не придумали. И держит ладони без должной решимости.