Десятая притча: Происхождение мира (2/2)

– Ты обожаешь ходить босиком. – Мерной дробью вылетает из красиво изломанных губ. – У тебя три заметных шрама: на заднице, на коленке и… – судорожный глоток воздуха был почти не заметен, но он был, – …на спине, откуда растут твои крылья. Ты часто проверяешь, не застряла ли в твоих зубах еда, потому что, готов поспорить, ты носила эти земные штуки для прикуса в своей средней школе. С тех пор и привычка. Когда ты хохочешь слишком долго, ты начинаешь хрюкать. А когда плачешь, покрываешься уродливыми, белыми пятнами. Своего отца… - упоминание Пола Уокера способно создать прецедент, в рамках которого сына Сатаны смоет волной-убийцей, на девяносто процентов состоящей из непризнанного яда, - …ты причислила к лику святых много раньше, чем умерла на Земле. Ты плохо запоминаешь даты, но всегда ляпаешь с такой уверенностью, что твой Принстон ни разу не усомнился в твоих знаниях. Иногда, редко, ты хочешь казаться утончённее что ли… чёрт, это всегда так смешно, в эти моменты ты выглядишь как самая тупая тёлка на пафосе. – Он больше не держит её запястья, но Уокер так и не опускает рук. – Ты любишь одеваться на одной волне с мужиком, в которого влюблена. Осознанно или нет – хер тебя разберёт, Непризнанная. Но тебе в кайф, что сейчас на мне белая рубашка. И то блядское, небесное платье с Хеллоувина ты выбирала, рассчитывая на Диньдония и его бубенцы, сжимаемые тобой в кармане. – Забавно. Он до сих пор ревнует. Он, блять, до сих пор стоит на том балконе, проклиная мироздание за то, что все могут прикоснуться к девчонке, а ему надо сохранять лицо и не отрывать задницу от вершины пищевой цепочки. – Ты сóлишь всё, что берёшь в столовой, как беременная. Не удивлюсь, что ты посолила бы торт, прежде чем его стрескать, но ты не любишь сладкое. И ты бесстрашно поёшь идиотские песни – со мной в постели или в таверне у обочины, трезвой или пьяной, - тебя ничего не смутит.

Она хлопает глазами. Очень большими глазами. И смотрит с немым удивлением. Но Люцию нечего ей предложить: он не станет рассказывать, как, отрастив крылья и вырвавшись из Чертога, проделал весь маршрут соревнования первокурсников, стараясь обнаружить ещё немного Уокер в своём измерении.

Он за всю блядскую жизнь не признается, как сжимал глотку бармена на том постоялом дворе и ковырял все его воспоминания, пока не дошёл до трёх красных плащей, хрипящего клавесина и этой трюкачки, громоздящей зад на стойку и голосящей с задором, который бывает только у двадцатиоднолетних девчонок из Нью-Джерси.

Он никогда ей не сообщит, что понимать, что её больше нет, что её нет совсем, что её нет здесь теперь уже нигде, это даже хуже, чем обнимать мёртвое тело. Но и про тот рассвет он тоже не разболтает.

Люцифер тогда и сам себе не мог объяснить, какие ответы ищет. А потом понял – ничего он не ищет уже, не ждёт, не верит. Голодным псом идёт по тропинке из хлебных крошек, которые она оставила своими кровавыми отпечатками на декабрьском снегу, и слизывает всё, что имело отношение к Непризнанной. Потому что знать не знает, как поставить на паузу этот пиздец и отмотать всё обратно. Не было ни идей, ни мыслей. Нажраться в лоскуты? Купить опиум и отъехать с ним в полный красок трип с мелочной надеждой, что в нём будет вполне себе живая Уокер? Или вернуться в Школу и перетрахать всё, что движется, а что не двигается, подвигать и трахнуть?

Этого рассудок даже не подбрасывал.

Всё в голове было занято ей одной – с давно холодной кожей, с давно омертвевшим лицом, в давно не белом, поминальном платье.

Он придумал миллионы способов её спасти. Свести с дороги. Заставить остановиться. Вернуться. Выжить. Жить. Здесь. В Империи. И ненавидел себя, рисуясь тем, кто, наконец, выдал эффектный подъёб спустя три дня после диалога.

Наверное это называется «страдать», демон не ручается за точность определения. Он никого не хоронил, никого не отпускал, ни с кем никогда не прощался. И слово «навсегда» существовало лишь в книжках – тех самых, пропитанных человечиной, которые не рассказывали, как жить дальше, оставляя героев со сраной дырой меж рёбер, в груди, ещё глубже.

Для того, чтобы забыться, его память оказалась слишком плохим союзником. Самоуверенная сука, раз за разом подкидывающая картинки, которым вырезали крылья. Настолько же полная, насколько он пуст.

Наверное, спустя годы, десятилетия, века, он даже сможет закрывать глаза, не слыша, как в желобах алтаря булькает её кровь, подёрнутая морозом. Наверное, рядом будут другие женщины, к которым он никогда не позволит себе испытывать что-то, больше желания. Наверное, время зарубцует шрам на боку, сквозь который из него что-то выдернули, и у этого «чего-то» были серые, горящие особым светом зенки.

Наверное, когда-нибудь станет легче: «Но сейчас я не вывожу, спасибодосвиданияидитенахуй».

В феврале в академии было невыносимо. Липкая жалость и случайные обрывки разговоров об Уокер в прошедшем времени – как свидетельство «Всё кончено». И не захочешь верить себе, так другие поддакнут, подтвердят, согласно затрясут сытыми щеками.

Он погряз в презрении, как пьяница – в дешёвом пойле.

Кто придумал эти дерьмовые «Если любишь – отпусти» и «Принимай меня такой, какая я есть», если он не может отпустить? И принять её отсутствие тоже не может. Едва хватает на то, чтобы не спускаться на Землю, лишь бы не убить. И искать-рыскать в поисках ещё одного кусочка Уокер, пока не проглотит всё, что она успела собой сгенерировать.

Однажды, рассекая коридор после пары, на которой не расслышал ни слова, включился, только когда ладонь легла на ручку девичьей спальни второго этажа. Дёрнул, не рассчитывая на успех, но Мими не было, а дверь распахнулась. То ли демоница забыла, то ли забылась, прокажённая сейчас той же потерей.

В спальне ничего не изменилось, хотя должен был рухнуть потолок, стены – сложиться карточным домиком, а пол – прогореть во славу Вельзевуловой работёнки. Это поразило настолько, что Люций просто пялился на чужой, не застеленный матрас, как на монстра из кошмарных снов. Его мир раскололся на части и истёк кровью, а из обтянутого тканью чмошника даже пружины не вылезли, чтобы показать ему средний палец.

Он чувствовал себя ужаснее, чем ужасно.

Это было единственным, что удерживало от решения залезть в комод и утонуть в её белье. На Непризнанной всегда было слишком мало трусов, а сдохнуть среди кружева дочери Мамона – не то, о чём он когда-либо грезил.

Люцифер знает, он её спас. И у Люцифера нет никого, кто мог бы спасти его. Он вписывается лицом в створку двери, резко разворачиваясь к выходу. Но и этого оказывается мало, чтобы протрезветь от нехватки Уокер в гелиоцентрической модели их Вселенной.

– Марсианин. – Виктория думает дольше обычного, понимая, что из него больше ни слова не вытянуть. – Мой любимый фильм «Марсианин». – Ей было шестнадцать или около того, когда она ходила в кино на премьеру. Места для поцелуев и кавалер на вечер не сбили с истинного джедайского пути. Парень остался ни с чем, а она вынесла тонну впечатлений и чужой попкорн.

– Любишь фильмы про космос. – Как и книжки. Он помнит. Констатирует фактом. И рад, что пелена воспоминаний рассеялась – она всё ещё слишком частая. Даже сейчас. Особенно сейчас.

– Люблю фильмы про желание жить.

– Выжить. – Видимо оскароносные ленты не миновали и двухтысячелетнего дьявола.

– Одно без другого невозможно.

– И это всё, что тебя зацепило?

– Люций, - она привстаёт, чтобы потереться кончиком носа, потому что гололёд между ними кончился, - там растят будущие чипсы, нарушают правила и не плывут по течению, а Метт Деймон… Первый. Космический. Пират! – Её такой улыбкой можно выносить банковские хранилища. – Мне просто не могло не понравиться.

– Картошка на собственном дерьме… - Вики не знает, как должно выглядеть божество высокомерия. Но интуитивно догадывается – ровно так, как он.

– Твой батя оценит, - не справляется со смехом мужчине в губы, - покажи ему. – В ответ не справляются с тем, чтобы её не целовать.

Лучшая неисправность из всех ошибок мироздания.

***

Глаза он открывает резко и сначала просто собирает картинку в единое целое. За окном ещё темно, но на востоке уже светлеет первая полоса рассвета, и от распахнутой створки несёт мокрыми камнями и рыхлой, сырой землёй – ливень только завершился.

Сна Люцифер не помнил, но готов был биться об заклад, оно – к лучшему. Слишком ясные сны в их мире – признак пророческих видений. А, раз он проснулся, там ни чем приятным не намазали и счастливым не посыпали.

Опустив ресницы и чуть склонив голову, мужчина угождает носом в девичью макушку. От волос пахнет мёдом, ромом, уокеровщиной от «А» до «Я знаю, как лучше!». От всей неё за версту разит главной героиней и искусным навыком переворачивать жизнь с ног на голову,

Минувшей ночью было особенно хорошо. Она была нежной, сладкой, податливой, чертовски покорной. Открытой, тугой и мокрой Непризнанной. Она выгибалась, подставляла свои дырки под его член, стонала его имя, перекатывая каждый звук на губах, забирала его язык в плен рта и кончала – дико, животно, - пропитывая постель всеми соками.

Минувшей ночью гроза прошла мимо, почти не замочив их поздним вечером в Дилигенте, поэтому всё хорошее началось уже там.

Наступал – потный, прекрасный, опасный, с налипшими на лоб прядями волос, - и, конечно, выбил меч из рук. Оружие, со звоном упавшее на пол, откатилось куда подальше.

– Раздевайся, - острие уткнулось в ложбинку на шее. Люцифер медленно повёл им ниже, намеренно очерчивая полушария груди в корсете.

– Ты имел ввиду «сдавайся»? – Девица хмыкнула и отступила к стене. Слишком поздно понимая, что сама себя загоняет в ловушку.

– Что имею, то и введу, В и к т о р и я. – Он улыбнулся той улыбкой, от которой делать заказ в секс-шопе бежит даже самая затюканная монашка. – Раздевайся. Ты проиграла.

– Не вижу, чтобы я лежала на полу и молила о пощаде. – Руки начали инстинктивно шарить за спиной, пальцы нащупали какую-то палку. Сгодится!

– Планы изменились. – Мечом мужчина ловко подхватывает шнуровку по центру и начинает вспарывать сплетение одно за другим. – Будешь лежать подо мной, - раз, - молиться на мой член, – два, - и испытывать оргазмы, а не моё терпение. – Три.

– Или нет! – С задором исполняя роль клоуна из детского коробкá, первокурсница скрещивает свою деревянную «шпагу» с его оружием. Что ничуть не мешает упасть корсету.

Войди кто в зал Дилигента в эту ночь, оценили бы экспозицию: полуголый Принц Ада, полуголая Непризнанная, мечи и палки, татуировки и соски́.

И Уокер так лихо вертит древкóм копья, которое заполучила ценой собственного гардероба, что Люций даёт ей выиграть.

А она – даёт ему.

– И где ты научилась крутить шестом? – Полчаса спустя истомлённая, взмокшая парочка растекается по каменному полу. Среди обрывков того, что было корсетом. И деталей того, что было доспехами. Веками стоявшими в углу, пока в них не впечатали тело одной смертной девицы, навсегда нарушая целостность металла.

– Знаешь, что делает фронтвумен чирлидеров? – Школьница мечтательно прикрывает глаза, вспоминая эти ощущения: прыжок, поддержка, и она на самом верху пирамиды из аппетитных студенток Принстона. Чернокожая Мара закручивает флагшток с «Тиграми», пока он не оказывается в руках Вики. Полотно с эмблемой обязано реять, а значит вертеть ей его на зависть всем азиатам с их боевыми искусствами. – Размахивает флагом так, как вам со своим оружием и не снилось.

«Значит первобытная палка, дикая женщина?.. Узумская сталь – прошлый век. Вернёмся к истокам. Никаких новаторских послаблений… Голая, отважная и с дубиной».

Надо будет заказать ей двустороннее копьё. Лет через семьсот. Потому что пока он очень занят – внимательно следит, как широко и мокро она проводит своим бесстыжим языком по его паху и воинственно захватывает член в распухшие, им же растянутые губы, снимая всю усталость.

– Вставай, нам пора. – Это звучит почти нежно. И, в совокупности с рукой, скользящей по впалому животу, способно победить в конкурсе растления по всем ключевым номинациям.

– Ещёпятьминуточек… - Вики бормочет в широкое плечо классику студенческого утра. – Даймнедоспать…

Но Люцифер делает вид, что услышал только «Дай мне».

А пальцы между её ног довершают остальное.

***

В пару к Ади и Сэми добавили Лору и от былого шутовства демона не осталось и следа:

– Надеюсь, ты упадёшь в медвежью яму, пока мы чешем через лес, Палмер. – Мстительно так, что даже ладонь сокурсника на локте не сбавила агрессии. – Вызволять я тебя не стану.

– Что ж, это хотя бы лишит меня необходимости делать вид, что меня не существует, - непризнанная вышла за ворота первой.

– Я дружил с Моникой с самого детства! – Рыжий выплюнул это, не прожевав как следует. – Ты не стóишь даже её мизинца.

Пальцы Сэми впились любовнику в запястье:

– Прекрати.

– Почему? – В радужках плясали языческие боги. Злые, как любые Всевышние. – Потому что надо соблюдать твой хéров, ангельский этикет-шметикет?

– Нет. Потому что она уже семестр живёт с ощущением, что не стóит и мизинца. – Брюнет проговорил это тихо, но отчётливо. – И хуже, чем сейчас, ей просто не сделать.

– Вместо законных выходных мы чешем в ебеня. – Руку он откидывает, но насиловать спину Лоры прицелом глаз перестаёт. – Я бы предпочёл задание Уокер, раз пошла такая пьянка.

Ту поставили в пару с Мими и Высочеством, словно игнорируя факт порочащих связей. Хотя Динозавр, затёсанный среди этих троих, вполне мог служить противозачаточным средством.

– Это всего лишь практика, - легкомысленно и благодушно фыркает Сэми. – По началу мало кому нравится, но потом ты войдёшь во вкус.

– Про анальный секс говорили так же.

Не удержавшись, ангел хохочет:

– Ади, клянусь, ты первый во всех трёх мирах, кто сравнил сборку гербария с анальным сексом!

***

Вики и не думала, что можно настолько уставать. Слово «затрахаться» подходило ещё больше.

Поляна, на которую они вышли, выглядела безопасной. За пять дней скитаний, включающих и драку, и преследователей, и побег, этого оказалось достаточно, чтобы дать себе ночь на перевести дух.

Темнота кралась быстро и бесшумно, а значит лагерь следовало разбивать в темпе.

– Малышка Мими, разведи огонь, - толку от неё с ранением мало, но пусть думает, что она – не обуза.

Полчаса спустя Уокер уже выступала хуже гуннов, что разоряли Китай. Рюкзаки были быстро вскрыты и раскурочены. Наконец, вытряхнув всё в одну кучу, она провела неутешительную ревизию – из еды у них оставался только крем для рук.

– Отличный выбор, - девушка помахала демонице тюбиком. – В Сефорé стоит столько, что можно слизывать с пальцев, фантазируя, что это десерт.

– Пожалуйся мамочке в Цитадель, почему нас не уведомили о погоне! – В сердцах рявкнула подруга, но тут же остыла. Раздробленное колено больше не кровоточило, зато болело адски. И это давало такой славный, такой замечательный повод заныть, обеспечивая себя пленом рук единственного на всей планете сына Фенцио, что она тут же не преминула им воспользоваться.

Люций закатил глаза при виде воистину богохульного зрелища. Весьма вовремя они закатились в сторону Непризнанной. Закопавшись в очередную торбу без особых надежд, она нагнулась к земле и мельтешила задницей всего в паре метров от него, создавая совершенно не походные настроения.

– Сядь.

– И не подумаю, - гулко донеслось сквозь ткань мешка. – Я надеюсь найти провизию в этой толще ткани. – На самом деле Вики зацепилась волосами за одну из пряжек. Но не сдаваться же ей без боя?! – А, может быть, и русский цирк…

– С нами две бабы и ни одна не взяла припасов в достатке. – Если её бёдра продолжат свои волнения магнитудой в десять баллов, он просто унесёт её к ручью и прекрасно проведёт время вместо ужина. Что-что, а личные демоны, обитающие внутри, точно не останутся голодными.

– Я взяла, - провыли из рюкзака. – И вы все с удовольствием трескали мои чипсы! – Холщовый «враг» оказался побеждён, Вики выпрямилась, скидывая пустой мешок наземь. – Не напомнишь, это было три или четыре дня назад?

– Будь в твоей сумке столько же еды, сколько в ней майчонок, - он поднялся с бревна, оказываясь близко-близко, - мы могли бы держать оборону годами, Уокер.

– Плохое время для ссор, - рассудительно заметил ангел.

– Это не ссора, - хмыкнула ему на ухо брюнетка. – Это прелюдия.

На несколько секунд на поляне воцарилось наэлектризованное молчание. Пара лиц не сводили друг с друга глаз, пока два других лица не сводили глаз с этой пары.

– Вставай, - наконец, не глядя на Дино, но явно обращаясь к нему, бросил Люцифер. – Нужно кого-нибудь прирезать.

– Что? – В тоне читалось сплошное недоумение. – Совсем из ума выжил?

– Вырождающаяся фракция. Интеллект на нуле, - демон возвёл взор к оперативно покрывающемуся звёздами небу. – Предпочтёшь оставить их голодными, Диньдоний, и они убьют нас раньше, чем столичные ублюдки.

Мими сообразила быстрее всех:

– Давай я пойду на охоту, - бодро подскочила с места, но тут же схватилась за ногу, грубо, по-земному выругавшись.

– Сиди, женщина. – Инфернальный отпрыск крутанул в руках мечи, насмешливо указывая остриями на девушек. – Обе женщины. – И двинулся в темноту леса, не сомневаясь, что пернатая жопа тащится следом.

– Кого мы будем ловить? – Через пару минут Дино нагнал сокурсника. В руках он сжимал плохонький, казённый меч из школьной оружейной. И адский Принц не был уверен, что тот – не бутафорский.

– Во-первых, не мы, а я. – Люций шёл вперёд, слабо реагируя на бесполезный поток слов. Сконцентрированный, идеально прямой – самый опасный хищник нынешней ночью. – Во-вторых, не ловить, а загонять и убивать.

– Премного благодарен за эту минуту философии. – Надменность выбешивала. – Но если ты хочешь, чтобы я поучаствовал в охоте, тебе следует озвучить план.

– Обходим Варшаву, огибаем Вену и нападаем на Берлин.

– Берлин?

– Если, конечно, не хочешь воевать на стороне противника.

– Противника?

Внезапно брюнет замер и выставил ладонь с требованием помолчать. Впрочем, в случае с демоном, жест, скорее, значил «Завали хлебало».

– Так, - выдал уже спустя мгновение, - кабаны в той стороне.

– Кабаны? – Дино отказывался понимать происходящее.

– Сын школьного учителя, ты решил прожить вечность, общаясь исключительно вопросами?

– С чего ты взял, что тут водятся кабаны?

– Прорицательница с Адских Пустошей нашептала мне, что в рассвете лет я отправлюсь охотиться с победителем конкурса имперских дебилов и на нас нападут кабаны. – Люцифер глумливо разрубал бурелом мечами, шествуя дальше. – Или мы – на них. Если не будешь пиздеть без умолку, когда подойдём ближе.

– Что?

– Скифа и Церцея, блять! – Он развернулся и уставился на попутчика. – Скажи, в вашей семье принято бить младенцев головой о камин? Раньше я только подозревал, что ты – идиот. Теперь это вижу. – Снова двинулся сквозь кусты, заметно поредевшие под воздействием узумских лезвий. – Мы сидим в дубраве. Вся кора на деревьях свежеподрана. Так делают кабаны, когда хотят стрясти жёлудей. Значит и стадо где-то поблизости.

– Ого, - оскорбиться не вышло. Гнев сменился удивлением. – Значит вас, наследников престола, и на охоту возят? – В модной одежде, которая до сих пор выглядела так, словно её только сняли с вешалки, Люций меньше всего походил на человека, способного ориентироваться в дикой природе.

– Нам дают разностороннее образование. В этом и смысл. – Не станет же он ему по-братски, по-пацански затирать, как отец любил устраивать охоту в Цибийских чащах и брал его с собой. – Так что пока малышка Мими – куда бóльший мужик с яйцами. Она тоже умеет ловить живность.

– Я быстро учусь, - выплюнул ангел. Понимая, что даже в самые лучшие годы уровень воспитания в его семье ни на ливр не приближался к аристократам.

Дальше шли в полной тишине. Демон убрал мечи за спину, перестав вырубать пролесок, а шаги его стали невесомыми. Дино старался двигаться в ногу.

Зрение быстро приноровилось к темноте, а слух начал чутко реагировать на каждый звук: шорох грызунов в оставшейся с прошлой осени листве, протяжное уханье птиц в отдалении… Пока, наконец, ухо не уловило разномастное похрюкивание.

Люцифер вскинул руку, останавливая. За можжевеловыми зарослями кипела бурная, ночная жизнь. Не меньше двух дюжин кабанов – от крошечных поросят до огромных, острозубых хряков, - лениво вытаптывали и без того лысую лужайку, будто не знали, что все законы этого мира уже рушатся и вот-вот полетят к чёрту.

Голос истинного мыслителя в голове ангела тихо подметил, что плевать окружающая среда хотела на их бессмертные перемены. И что, не останься на планете ни одного Крылатого, лес всё также будет расти, солнце – светить, а кабаны – безмятежно толстеть и бегать.

Вот он – истинный повелитель всего – сама природа.

– Серый. Слева, - глухо шепнул демон. – Обойдёшь вдоль поляны и выйдешь к стаду вон оттуда, - указал на прогал в зарослях. – Беги на них и создавай больше шума. Библию потрынди, молитву почитай. Что вы там обычно делаете…

– Зачем к ним выходить? – Дино приподнял своё позорное оружие. – Когда можно метнуть.

– Не можно. – Ловким жестом спутник обрисовал диспозицию животных. – С такого расстояния взрослого кабана не убьёшь. Только потревожишь сборище. Или, - он ухмыльнулся, - хочешь вальнуть молочного поросёнка? Поищем и вырежем первенцев в помёте, как это у вас, у белокрылых хмырей, принято?

– Они побегут в твою сторону. – Выпад ангел проигнорировал.

– И это ровно то, что мне нужно.

– А если… - начав озвучивать мысль, блондин осёкся и понял, как это было необдуманно.

– Что «если»? Если я умру, затоптанный стаей кабанов? – Люций едва справился со смешком. – Поклянись донести мои дьявольские мощи до Уокер, чтобы она умыла их слезами. И проследи, чтобы оставалась безутешной и одинокой до конца вечности.

– Ты – идиот, сын Сатаны. – Учительский отпрыск едва остановил себя от дружеского толчка в плечо. – То есть я их гоню?

– Гонишь. – Пожали плечами в ответ. – Их. И по жизни.

И время закрутилось.

Стоило сыну Фенцио исчезнуть в чаще, Люцифер занял идеальную позицию: практично оставил себе простор для манёвра, если потребуется взлететь, но всё равно загораживал путь отступления. Кабаны поменьше при виде препятствия будут разбегаться в стороны, но взбудораженные шумом неясной угрозы взрослые рискнут ринуться напролом. Тут-то он их и встретит.

***

– Понравилось? – Демоница вопросительно уставилась на Непризнанную. Колено заживало и раздражало сильно меньше, чем грязь под ногтями.

– Старинная песня, - констатировала Вики. – По какому поводу её у вас поют?

– Это древний гимн Нижнего Мира. – Брюнетка похлопала по деревяшке приглашающим жестом. Всё то время, что она заливалась соловьём и регенерировала, Уокер наводила суету. Оказалось, что земные девчонки очень неплохо умеют организовывать стоянку на ночь из вереска, набитого в опустошённые рюкзаки. Или, как точнее сформулировала сама Виктория, «из говна и палок». – Меня ему мама научила. Его пели невесты своим женихам, матери – сыновьям, дочери – отцам. Одним словом, все и всем. Провожая в бой, из которого могут не вернуться. – Говорила Мими тихо, но в ночи, в прохладном лесу голос казался колокольным звоном. – Хочешь, и тебя научу?

Признаться честно, демонице было неуютно. Теперь, когда мужчины ушли, и они остались вдвоём, каждый случайный шорох заставлял дочь Мамона внутренне вздрагивать. Полудикарские условия – совсем не её. Чего, на удивление, нельзя было сказать про соседку. Вики вела себя, как заправский странник-следопыт: легко справилась с костром, вздумавшим тухнуть, и, надо же, соорудила всем лежанки.

Фыркнув, Мими не выдержала, поинтересовалась, откуда столько опыта, и услышала целых две приличных истории про лагерь скаутов и одну – совсем уж весёлую, но неприличную, - про студенческую попойку.

– Давай, - с жаром поддакнула Виктория и плюхнулась прямо на землю, откидывая голову на бревно, где сидела сокурсница. – Ночь придёт..?

– Ночь придёт,

И Луна взойдёт.

Ты на бой, простившись,

Отправишься вперёд.

С неба обрушены

Отрезанным ломтём,

Отстроим заново

Наш просторный дом. – Затянула демоница.

Слова вязли на языке простотой, и Вики начала подхватывать.

– Ночь придёт,

И Луна взойдёт.

Смерть, тебя целуя,

На поле брани ждёт.

С неба обрушены

Отрезанным ломтём,

Мы посадим дерево

И вместе заживём. – Девичьи голоса сплелись, порождая странную, удивительную картину.

– Ночь придёт,

И Луна взойдёт.

Отгремят все битвы

И закончится поход.

С неба обрушены

Отрезанным ломтём,

Нашим детям песню

В назидание споём. – На краю поляны замерли два силуэта. Сил нарушить чудесный морок у парней просто не оказалось.

Зачарованные, сами себе напоминавшие моряков, угодивших в плен сирен, они стояли и слушали, как девушки пели, а Люцифер ещё и мысленно повторял слово в слово.

И каждый думал о своём, но всё равно об очень одинаковом.

Когда-то давно эту песню исполняли их предки, а теперь они сами – как те герои старых баллад. Несут добычу, херовы добытчики, пока женщины поддерживают очаг, чтобы потом рожать сыновей.

И мир вокруг – дик и опасен.

И ветки над головами – хищные и первобытные.

И разница между тем, что есть сейчас, и тем, что было двадцать тысяч лет назад, почти отсутствует.

Все события последних пяти дней – тому подтверждение.

– Ночь придёт,

И Луна взойдёт.

Коли не дожить мне,

То в пучину тёмных вод

В путь отправь последний,

Не испытывай вины.

Погибаю, чтобы

Больше не было войны. – Едва выдохнув последнее, обе резко замолчали.

– Мы не умрём, - тихо, от чего-то шёпотом, всё-таки выдала демоница. Материнским жестом она отодвинула прядь с лица подруги.

– И они – тоже. – Вики отрицательно замотала головой.

– Не сегодня, - тушка кабана упала рядом с Непризнанной. – И точно не от голода. – Надменно послышалось сверху.

Всю дорогу обратно дичь тащил белокрылый мальчик-колокольчик, но не отобрать у него добычу под занавес и не бросить к ногам своей женщины Люций просто не мог.

«Охуенный я – добытчик, Уокер? Будешь мне петь?! Будешь петь нашим детям?! Рассказывать сыновьям, какой я заебись, если я, однажды, заебусь и уже не открою глаз? Рыдать из-за меня будешь, пресвятая шлюха Виктория? Любить меня до своего последнего вдоха-выдоха? Страдать в одиночестве? Поклянёшься? Об заклад разобьёшься? Потому что уже никак иначе быть с тобой и мной не может… Ты – предел. Мы – на пределе. Там, после тебя, уже ничего и никого не будет, м и л а я…».

Она тут же вскочила, замечая, что лицо у него сияет, а на руках, шее и подбородке виднеются следы крови:

– Дрался со свиньёй? – Так хотела сменить необычность настроений, что с треском провалилась по этой клоунской дисциплине.

– Нет, - Люцифер послал ей шальную улыбочку, - Динозавр держался с плебейским благородством. – С театральной разочарованностью развёл ладонями. – И мы с ним не подрались.

– Ручей в той стороне, Высочество! – Окрысилась Мими, которая первой ринулась освежевать тушу. – А в моей руке нож.

– Проводи меня, - бархат губ коснулся непризнанного ушка.

Почти не слышно.

Абсолютно неизбежно.

Но точно в цель.