Третья притча: Рождение Венеры (1/2)

Утро третьего апреля просочилось под полог кровати. Дино не дрых. Полчаса как проснулся и искренне жалел, что не остановил вчера одну демоницу, уходящую ночевать к себе.

Хотя и был крайне убедителен в доводах.

С январских событий миновало целых три месяца, а кинжал, который он подобрал подле Фомы, всё ещё хранился в прикроватной тумбочке. Откинув штору, блондин извлёк оружие и покрутил в пальцах. Обычная резьба рукояти: хорошая, но не самая дорогая. Ему было, с чем сравнить. Он видел, какие роскошные узумские мечи гарда Матвей опустил на носилки Люцифера.

Но сам клинок ножа завораживал. Стоило склонить к свету, как весь он начинал переливаться, обдавая первородной магией.

Не то чтобы в планы Дино хоть на секунду входило утаивать улику.

Просто так сложились обстоятельства.

Не преследуя никаких целей там, рядом с Мими, пустыми глазами взирающей на мёртвое, запылённое снегом тело тренера, он увидел блеснувшую сталь и поднял её на автомате. Когда, спустя несколько дней, из деревни Флюмен прибыл отец – вполне целый, но теперь совсем неразговорчивый, хотя, казалось бы, куда уж больше, сам старшекурсник улетел на похороны Донни. И кинжал прихватил с собой, в надежде встретить Ребекку Уокер. Всесильного серафима не обнаружил, зато целые сутки таскался вслед за Астром, поставившим себе цель спиться в каждом столичном кабаке. Тогда и узнал, с удивлением и лёгкой дрожью проецируя на себя, что у сокурсника с Моникой были тайные отношения.

На прощание с демоницей тот полететь не мог. Это бы вызвало слишком много вопросов. Да и сама церемония проходила не в относительно светском Чертоге, а на родине студентки – в далёкой провинции Фора. И, явно пытаясь хоть чем-то замостить брешь утраты, Астр прибыл на поминки Донни.

Колючая январская метель закручивала крошечные смерчи на берегу одного из притоков Плата. Народу было по-настоящему много. Не только семья и братья, но и представители Цитадели, студенты, знакомые. Выразить соболезнования от учителей пожаловала Мисселина. Оно и понятно, больше просто некому. Отец ещё слаб, Геральда забрали на следствие, Фома мёртв. И от их и без того скромного педагогического состава осталась только сухопарая женщина в неизменной белой мантии.

«Как только она умудряется их не пачкать?..», - некстати подумалось Дино. Он тоже любил белый, но первый же полёт окрашивал одежды в серый, непризнанный цвет.

Вспоминать последних оказалось ошибкой. Мозг охотно нарисовал образ Вики Уокер, которая, со слов Мими, пребывала без сознания в больнице родного города. Во рту возник странный, горьковато-мятный привкус: он и правда тоскует по ней. Или, вернее, по тому хаосу, который Виктория привнесла одним своим появлением…

Он бы никогда не позволил себе большего, не надругайся она над его пусть слепыми, пусть ненужными им обоим, но чувствами. Не стал бы решительнее. Не вдохновился бы этим её совершенно естественным для человека «А что такого?», с которым она бросалась в пучину любого дела – от посещения отчего дома до запретных отношений, затянувших их с Люцифером по уши.

Он бы никогда не рассмотрел чёрный бриллиант в кожаных портупеях у себя под носом – только голову опусти.

Вики, Донни и Моника – три сгинувших школьника, пошатнувших всё. И этого толчка слабых, детских по сути энергий оказалось достаточно, чтобы Империя начала крошиться и рушиться, громыхая останками.

Ангел ещё не читал прессы, не слышал новостей о том, как первые небесные протесты вовсю разгораются на востоке в портовом городе Лепорте, но уже хорошо чувствовал этот холодный, смешанный с колючками снежинок ветер.

Встав на почтительном расстоянии от похоронной ладьи, горестно подметил: первокурсник сам на себя не похож. То ли слишком окоченел, то ли бальзаматоры с пудрой перестарались.

Так или иначе, но пара молодцеватых воинов в мундирах Небесного Войска уже двинулись к усопшему, чтобы толкнуть судно по течению. Хор затянул неизбежное, прощальное песнопение. А дальше, к вящему ужасу, проследовала сцена, которую Дино хотелось бы забыть. Откинув траурную вуаль, мать Донни, едва ли не такая же белоснежная, как погибший сын, схватилась за кромку лодки неожиданно сильными руками и закричала «Прекратите! Немедленно прекратите! Он – живой. Не смейте! Пончик, поднимайся. Они всё напутали!».

Наверное, это длилось недолго. Всего несколько секунд, пока супруг и кто-то из родни не отцепили убитую горем женщину. Но и они показались вечностью.

Вечностью, которой больше ни у кого из них не было.

Когда Дино вернулся в Школу пару дней спустя, выяснилось, что отца успели допросить прямо в академии. Здоровье ещё не позволяло бывшему престолу передвигаться с былой лихостью. Возможно, случись это в его присутствие, сын Фенцио отдал бы кинжал Ребекке Уокер. Но они разминулись, и более не пересекались. Ни Дино, ни Мими не вызывали в Цитадель, полагая, что показаний серафима будет достаточно.

Теперь, когда с Геральда сняли обвинения, со своей проблемой можно было пожаловать и к нему. Обругает как пить дать, что ангел тянул кота за известное место, но поможет.

Однако было ещё кое-что. Крохотное, маленькое, свербящее, как мозоль, ощущение, которое смертные называют предчувствием. Именно оно нашёптывало блондину припрятать явно списанное следствием в утери оружие как можно дальше и не трепать языком.

И, повинуясь очередному порыву, старшекурсник так и сделал.

***

Не дождавшись ни одной живой души у Консистории, первые несколько часов Виктория шла, не особо разбирая дороги. Прыгать не хотелось. Ночевать на камнях у водопада в надежде увидеть педагогов – тоже.

Оставался лес.

Сначала Уокер уверенно держалась тропы. Снег сошёл, обнажая землю, кое-где рассекаемую камнями. Топала хоть и по наитию, но уверенно, иногда лишь останавливаясь и шкрябая удачно обнаруженным на шее ключиком насечки на стволах.

Не зря, ох не зря Пол Уокер отправлял дочь в скаутский лагерь, где учили не только целоваться за спиной вожатых по-настоящему, с языком. Украшение, которое студентка сочла подарком отца, пригодилось как нельзя кстати: металл в руках был крепким и не думал гнуться под натиском коры. В свою очередь, под натиском воспоминаний не думала сгибаться его носительница. Хотя, изредка, в голову закрадывались глупости девчачьи: «А вдруг прошло куда больше времени, чем я думаю?». По погоде определила – где-то середина весны. По рукам и ногам возрастных изменений не увидела. Но ручей в лесу высматривала с нетерпением: взглянуть бы на отражение, и точно станет понятно.

Петляющая дорожка казалась единственным местом, куда ещё долетали лучи тощего солнца. Тепло, конечно, не было. Приходилось тратить уйму энергии, чтобы греться, потому что на этот раз Вики умерла без удобных кед и ладно сидящих джинсов. Только одноразовые больничные носки из синтетического флиса и такая же казённая ночнушка на завязках, провонявшая комой и чужим, профессиональным состраданием. А под ней, стыдно признаться, не обнаружилось даже белья. Что логично: зачем надевать трусы той, кто мочится в катетер?

Но почему никто не пришёл? Может её давно не ждут?

Девушка отмахнулась от чуши, что лезла в голову. Внутри формировался небывалый душевный подъём. Все дороги казались прекрасными, мрачный лес – уютным, а двери – открытыми. И не надо ей такси с драконьими шашечками на фюзеляже, не надо Геральда с его шутками и заботливую Мисселину.

Она знает дорогу.

И придёт.

Сама.

Когда закат окончательно вступил в свои права, а тени стали длинными и хищными, поняла, что без привала не обойтись и свернула с тропинки в пролесок. Сумерки Викторию не пугали. Темнота приятно убаюкивала, укутывала покрывалом и выглядела слишком родной, чтобы ждать неприятностей. Да и что плохого может случится с девчонкой, с которой уже случилось всё самое дурное? Ни грифонов, ни волков тут нет; она отлично помнила – лес волшебный. Суть магии посвящения для каждого была своей, итогом должны были стать обретённые крылья.

«А если не найду путь и не получу их?.. – засыпая в корнях огромного кедра, она зевнула: в мыслях всё ещё не было ясности, и это даже радовало – очень легко не думать и просто делать, когда в мозгах отливающая синевой пелена. – Найду. Получу…», - едва договорила, как тут же отрубилась. А когда проснулась, всё вокруг оказалось устлано белесым, предутренним туманом.

Второй день выдался голодным. Зато солнце, перестав изображать мормонскую девственницу, вылезло из-за туч и местами припекало. Отмеряя очередную милю, Уокер вспоминала всё, что слышала про лес.

Лора рассказывала, что ходила по лесу около семи дней. Энди, потом, тихо доложил, что дольше неё никого там не бывало.

Геральд как-то обронил на уроке, что в лесу не водится ничего и никого, с кем не мог бы справиться непризнанный. Его ещё спросили, а что бывает с теми, кто не вышел из чащи. Скупое «Они умерли, не получив крылья» не исчéрпало вопросов.

Но больше всего ясности внесла мать. Могущественная серафим когда-то тоже шла по этой тропинке. И, со слов Ребекки, ей пришлось сразиться со стаей самцов.

– Каких самцов? – Вики слушала вполуха. Сидела на мягком диванчике в одном из магазинов Цитадели и с недовольным лицом браковала все наряды на сегодняшний званный вечер у мамаши.

– Ты думаешь, я знаю? – Уокер-старшая лишь сморщила нос. – Какие-то животные. Тёмные, властные, желающие подмять.

– И как ты их одолела? – Вероятность того, что в кармане свежеусопшей родственницы в тот день завалялся меч, а в руках – способность разить им, равнялись примерно минус ста.

– Хитростью.

– Переспала со всеми? – Не удержалась младшенькая и словила взгляд, расценённый пощёчиной.

– В то время я, - отрезала Бекка, - ещё не спала со «зверьём».

– Тогда что ты сделала?

– Залезла на дерево конечно, - двинула плечами в само собой разумеющимся жесте. – Отломала ветку поувесистее. Нашла зажигалку в кармане, оторвала лоскут формы и соорудила факел. Им и отбилась.

– Магическое н е ч т о испугалось огня?

– Огонь позволял мне двигаться дальше.

– То есть ты шла и буквально отбивалась? – Восхищения сдержать не вышло.

– Ага. – Она подняла что-то с золотыми оборками, - примерь.

– Слишком много блеска. Меня унесут вóроны.

– Вóрон в клетке твоего амулета, - шпилька впилась под кожу, - и никуда не унесёт, пока я не сниму цацку.

– И они отстали?

– Хищно брели следом на безопасном расстоянии. Но расслабиться не давали.

– Я не верю, что это вся твоя история! – Мама точно что-то не договаривала.

Ребекка издала стон отчаяния, но плюхнулась рядом с дочерью:

– Что ты хочешь услышать? – Она поправила прядь волос на лбу и вдруг проделала то же самое на челе дочери. – Что я выбилась из сил? Что все мои уловки с муравейниками и ульями давали лишь временный эффект? Что к сумеркам не хотелось уже ничего, а только грамм сто бренди и уснуть под первым же пнём? – Женщина властно вздёрнула подбородок. – Не услышишь. Не выбилась. Готовая сражаться до конца. Но когда стемнело, в зажигалке кончился газ, а твари и не думали кончаться. Кружились, роились вокруг меня, пропитывая окрестности потным смрадом. Одна из них выбила дубинку из рук. Другая укусила за ногу. Третья порвала брюки. Я, в словах Геральда в Консистории и без того сомневающаяся, вдруг поняла – всё по-настоящему. И кровь течёт по икре, и больно адски. Успела запрыгнуть на холм, едва различая голодные зрачки в темноте. И выставила кулаки. Ничего иного у меня больше не было. Только я, понимаешь? – Спроси кто Викторию, что чувствует женщина перед ней, она бы не ответила. Нельзя было сказать, что воспоминания причиняют матери боль; также, как нельзя было сказать, что они приносят ей удовольствие. Они просто были, как и была Ребекка Уокер – словно из мрамора высеченная, представлявшая сейчас образец почти античной красоты с превосходной, превосходящей над всеми линией профиля и идеальным оскалом рта. – Кого-то удалось оттолкнуть, других – испугать воплями. Вспомнила, как мы ездили в национальные парки, где рейнджеры учили нас стращать диких животных криком, но ни в коем случае не убегать. Не оказываться в позиции жертвы. – Она помяла наряд, всё ещё сжатый в ладонях. – Но я всё равно оказалась на земле, пиратка. Кожей и загривком ощутила, как вокруг меня смыкается истекающий слюной хоровод. И понимала – это конец.

– Как вдруг..? – Уокер-младшая аж заёрзала от нетерпения.

– Никаких вдруг, дорогая. – Бекка взглянула на дочь с лёгким оттенком зависти. Так, иногда, взрослые смотрят на тех, кто младше и до сих пор живёт в прекрасном, юношеском периоде, когда веришь, что эта героическая лента для твоей главной роли, и режим бессмертия работает без перебоев. – Это только в кино бывает «вдруг», а я приняла свою участь. Просто перестала дёргаться, решила больше не воевать, отдохнуть хотя бы минуту. – Руки странно дёрнулись. Словно серафим до сих пор готова разводить их от удивления, да одежда в пальцах мешает. – И они просто исчезли. Испарились, будто не было. Не оставив после себя ни следов, ни запаха.

– А крылья?

– Они исчезли, - мать улыбнулась. Почти открыто по меркам Реббеки Уокер. - А крылья рвали мою кожу.

Захотелось со страшной силой сжать её в объятиях, но Виктория мелкодушно сдержалась. Не хватало ещё Стокгольмского синдрома!

– Что происходит с теми, кто не выходит из леса? – Вместо распахнутых рук, выхватила платье. Кивком головы давая понять: пусть будет золото тесьмы. Согласие вместо поддержки.

– Они умирают.

– От чего?

Серафим недоумённо моргнула:

– В каком смысле «от чего»? Чаще всего от голода. Реже – от холода. До сумасшествия в лабиринте рощи пока не доходило.

– То есть они не проходят тот самый отбор?

– Именно.

– А не раскройся у меня крылья в прыжке, я бы разбилась?

– Ну конечно. Лишилась второго шанса, отправляясь в человеческий Рай.

– Погибнуть, чтобы умереть ещё раз? – Видимо, лицо выдало. Запечатлело на себе маску ужасного откровения, да так и застыло.

– Наши тела физические. Этот мир физический.

– И жестокий!

– А в этом, - хрипло резюмировала собеседница, - они особенно преуспели.

Заклеймив сосну отметиной, Виктория опустила ключ. Взгляд случайно скользнул выше, да так и застыл – на том же стволе белела схожая царапина.

– Свежая… - мысль, что маячок оставлен кем-то до неё, мгновенно упорхнула синицей в небо. Пальцы пробежались по характерному росчерку. – Вчерашняя. Что за?.. – Девушка резко крутанулась. Вторая ночь неумолимо приближалась с востока, топя дорогу во мраке.

Пока окончательно не стемнело, Уокер решительно стартовала вперёд. Спустя пару ярдов опасение подтвердилось – очередное дерево, очередная метка. И так ещё три сосны кряду. Получается, больше суток она просто ходит по кругу?!

– В этом должен быть смысл. – Бурный внутренний монолог стал различим. – Лес – испытание. Каждому – своё. Мать – сильная и волевая, ей следовало родиться мужчиной, но на раздаче что-то напутали. Её вечный бой – доказать, что она может что угодно в любом из миров, даже в самом мужском. Но крылья она получила, лишь перестав сражаться. Приняв себя, со слабостями и без сил, которыми вечно обделены женщины. – Хорошенький лоб нахмурился. – А со мной что не так? – Под ногой хрустнул камешек, заставляя опустить глаза. На слабо различимой дороге валялась россыпь гравия. Шестерёнки лихорадочно заработали, - тропа! – Вики удовлетворённо ухмыльнулась. – Предначертанная мне жизнь – как эта тропа. Она – простая и понятная. Она, единственная, освещена в лесу днём. Когда я иду по тропе, я плыву по течению. Да, со мной не случится ничего плохого. Но и ничего необыкновенного тоже не случится! – Даже в ладоши хлопнула. – Мне надо уйти с проторенной дороги. Мой путь – отсутствие пути. – Вскинула глаза и уставилась в чащу. – Мне надо в лес!

Вмиг налетевший ветер качнул чёрные кроны с гулким «У-у», как бы соглашаясь.

***

Весна не спешила вступать в законные права в Нижнем мире. Поэтому неуверенному ответу, огласившему своды малого зала, аккомпанировал треск камина.

– Три, - робко произнёс Рондент.

– Точно три? – Сатана развалился на троне, глядя куда-то сквозь секретаря. Мысли его были страшно далеко от подчинённого. И, по большей части, включали в себя восстания и мятежи в разных концах государства, а не размышления о дарах Апокалипсиса. Один плюс: бунтовали ныне не только в Аду, Рай наступал на те же грабли. – Может быть четыре? – С отеческой заботой озвучил вопрос просто потому, что его веселила ситуация. Он всего лишь поинтересовался у советника, сколько артефактов сейчас в Чертоге, а тот привычно оробел, принялся выискивать подвох в словах Короля и сам себя загнал в смехотворное положение.

– Т-точно. Точно три, Милорд.

– А должно быть? – С одной стороны, плохая погода способствовала разгону бунтовщиков на перифериях Родины. С другой, задерживала озимый урожай, откладывая тот уже не на недели, на месяцы.

– Четыре, Ваше Величество.

– Так чего ты тут топчешься? – Сатана бросил беглый взгляд на свои руки и недовольно скривился: «Скоро». Жаль, конечно. Он ещё полон сил, обласкан женщинами, а на Земле, по слухам, ему поклоняется добрая половина человечества и гастролёры, сменившие лютню на бас-гитару. С другой стороны, будущее, когда-то увиденное в зеркале Волантис, было туманным, а пророчество – вполне осязаемым и в ящике стола. – Винчесто озвучивал занятную версию про инсендиум, из которого был отлит Огненный Меч. Кýзницы Эдема изучены?

– Мы там с декабря. Металла пока не обнаружено. – Советник на всякий случай сделал пару шагов назад. Не поможет, конечно, но и не повредит. – Оружие, собранное в Санктуарии, проверено по вашему распоряжению. Среди них нет того, которым наследнику могла быть нанесена его рана. Следовательно, кинжал Фомы отсутствует.

Едва увидев сына на верфи январским утром, мужчина сразу понял – удар под рёбра нанесён Гаврииловым мечом. В былые времена ему самому доводилось держать лезвие в руках, а в войну – видеть похожие ранения. Вывод напрашивался сам собой: Фома как-то заполучил себе Огненный реликт или то, что от него осталось, и выковал кинжал.

– Что слышно в Цитадели? – Хорошо, что эта дамочка из Школы сообразила отправить ему письмо под Новый Год. Как её там?.. Магдалена? Мисселина? Геральда посадили, Небеса жевали сопли, пока мамаша Уокер доказывала, что в бывшей столице нужно подкрепление, а у него чутьё сработало – угроза нависла над наследником. В такие моменты Сатана был быстр на решения и сборы.

Рондент прогундел:

– Из наших источников известно, что Конклав не располагает оружием Фомы.

– Никаких изменений за три месяца. Плохая работа. – Милорд махнул секретарю, чтобы ступал прочь. Но у самого выхода заставил притормозить, - а сколько у тебя пальцев на руках, советник?

– Ч-что? – Голос подвёл. Дрогнул и заикнулся. – Десять, Ваше Величество.

– Слишком много для неспешного демона, Рондент. Десять пальцев – десять недель. По пальцу в неделю, если твой пытливый ум не озарит её новой информацией о четвёртом артефакте. – Снова качнул ладонью, - свободен. – Без остановок на этот раз. Пусть отпоит себя ромашкой до здорового цвета лица, или что он там хлыщет в секретарской?..

Отрезать пальцы демону, который вёл бóльшую часть королевской переписки, было бы верхом глупости. Глупым Сатана не был. Но советник – был. А, значит, этот тандем обречён на успех.

***

Лес жил. Дышал на своей особой частоте и лез под кожу ночными звуками. Очень быстро привычные сосны и ели сменились диковинными, витиеватыми стволами. Корни их обнажали пасти не хуже чудовищ, но монстрами Вики Уокер не напугать. Следуя мудростям Роулинг, этих боггартов девушка давно научилась побеждать, с искусством чертёжника-художника дорисовывая нелепости.

В засасывающее тьмой дупло дуба запихнула кукушку из настенных часов деда Ларри: пусть оттуда взирает эта конченная, механическая идиотка, не дающая покоя всё детство, - давно лишившаяся голоса, пучеглазая не желала списываться в утиль, каждый час исправно вылезая из «гнезда» и безмолвно разевая рот.

На ветвях, крюками темнеющих впереди, быстро развесила коллаборацию HM прошлого года и представила, как этот, поистине флагманский корнер обносят девчонки из Принстона.

А когда нога угодила в густую, бесстыдно хлюпнувшую жижу, в качестве дани навсегда лишая спутницу левого носка, сразу нарисовала себе овсянку той отвратительной консистенции, которую подавали только в одном месте – в которое она так упорно, упёрто, упорото шла.

От мыслей о еде в животе скрутился обиженный, голодный ком. От мыслей о Школе пришлось прикусить губу. И дело отнюдь не в красоте архитектуры, по которой успела соскучиться…

Она помнила всё, что произнесла Люциферу. Всё, что он сказал в ответ, когда глаза её вновь открылись. И полагала, что между двумя событиями прошло немало времени, так как его побелевшее, осунувшееся, красивое лицо заставило вздрогнуть. Ничего подобного на этой до изысканности насмешливой, властной, высокомерной физиономии Вики видеть не доводилось.

– А ведь я говорила, от меня так просто не отделаться, - качнула копной волос, удачно собранной собственной посмертной биркой с именем, и чуть не хохотнула истерически, вдруг живо представляя, как она выглядит – мёртвая, грязная, без трусов. – Виктория Уокер, либо твоим мозгам можно посочувствовать, либо твоей нервной системе можно позавидовать… - верны были оба утверждения.

Спустя пару часов выглянула Луна. И тут же выхватила в отдалении полукруглые линии.

– Мда, - Непризнанная оказалась ближе. – Не кемперский городок. – На небольшой поляне виднелись грубые надгробия. Неотёсанный камень, да едва заметные тиснения на нём. И могилы свежеприсыпаны. Письмена непонятные кроме одного, - вот даже не удивили… - она склонилась, разбирая собственное имя, а потом вскинула голову и крикнула это снова, - совсем не удивили, слышите!

Никакой рыхлой земли у надгробия не завалялось. Вместо неё приветливой чернотой зиял аккуратный прямоугольник – заходи, ложись, гостем будешь. Замерев в нерешительности, Уокер нервно обхватила себя за плечи. Спуститься в могилу – не страшно. Страшно от понимания, что сверху будет сыпаться грунт. А в последнем она не сомневалась.

– Слушай, волшебный лес, - прочеканила это и уловила собственное, мятущееся эхо, - имей в виду: на уроках безопасности мы изучали, как откопаться, если тебя похоронили заживо. Старшая школа Нью-Джерси: подготовим к любой срани в вашей жизни! Даже после смерти! – И, хватаясь за кривые корни, торчащие вдоль ямы, Вики спрыгнула внутрь и легла на землю – определённо всё ещё самая симпатичная из «покойников» в этой роще.

Сначала ничего не происходило. Светлеющий проём над головой и горсти звёзд, разбросанных с цыганским шиком – вот и вся компания. Тогда девушка закрыла глаза и сложила на груди руки, как учил отставной сержант на занятиях. Тут же раздался далёкий, но различимый звук. Словно лопатой по камням шкрябают, приближаясь.

И другой, второй… шарканье.

– Шур-шур-шур, - диктовала чаща условия.

– Не боюсь, не боюсь, не боюсь, - шептала Виктория себе под нос, испугавшись до стука челюстей.

Громыхание раздалось рядом. Точно над головой. Черенок приложился об уокерское надгробие, послышался звук ткани – рукава закатывают, не иначе.

– Я тоже запачкалась! – Крикнула, не открывая глаз, зло думая, что эстет сверху в края оборзел. – Заканчивайте там! – И мысленно утешалась: «Это всё – чары. Лес чудес. Магия-хуягия!».

Её услышали. Первый ком земли настиг босые пятки, удивляя контрастом ощущений – сырая, мокрая даже, леденющая. А потом дело пошло резво, и за десять минут Вики Уокер оказалась полностью засыпана грунтом, лишь зажмуренное лицо белело на поверхности.

Не лишённый артистизма «гробовщик» сделал крохотную паузу. То, что надо, чтобы щедро глотнуть воздуха. Это оказалось роковой ошибкой. Стоило Непризнанной распахнуть губы, как щедрый пласт земли прилетел с лопаты, забивая горло, попадая в нос и силясь влезть под веки.

«Настоящая! Она настоящая! – Язык безошибочно распознал вкус грунта, известного любому ребёнку, что тянул в рот что не попадя, - да я сейчас тут задохнусь, и ни Бог, ни Дьявол мне не помогут!», - осознание реальности происходящего живо привело голову в чувство, а руки – в действие. Инстинктивно разгребая комья с груди, чудовищно грязная Виктория откапывала саму себя, точно понимая – не сделай она этого, станет первой, погибшей в лесу не от голода и даже не от холода.

Места сомнениям не осталось: она – живая, из плоти и крови, мир вокруг реален до земли, хрустящей на зубах, а сверху так и слышатся звуки усердного труженика.

«Вперёд и вниз! Под ноги! – Всё, как учил контуженный учитель с «синдромом залива» и частичным параличом лица. – Утаптывай! Подминай под себя!», - ладони не устают работать, взгляд затуманен, но теперь она хотя бы смотрит. Мучитель скрыт, лишь сталь ковша иногда мелькнёт в лунном свете.

В какой-то момент мышцы сковывает усталость. Разум затапливает жалостью и слабой надеждой – быть может ей тоже следует принять «судьбу» и тогда всё прекратится? Как бы не так. Движения не утихают и постепенно, минута за минутой, преимущество оказывается на стороне Уокер: бóльшая часть чернозёма теперь под ней, и если хорошенько оттолкнуться, то получится на него встать.

И когда, хватаясь за рыхлую насыпь, увязая в ней ногтями, Виктория выползает на поверхность, немилосердно отплёвываясь, вокруг нет никого.

Лишь небо светлее обычного и молочный, густой туман, знаменующий утро.

– Я протяну до конца любого хоррора, - чувствуя себя до пошлости глупо, она раскинулась по первой траве. Щёки были мокрыми. Земля была чёрной. Стебли были зелёными. Мир вокруг – настоящим.

Вики Уокер оказалась живой.

И под лопатками её страшно зудело.

***

Обычно Энди везло. Встававший с рассветом, чтобы полетать над стадионом, он успевал размять крылья.

Ранее эти заутрени проходили в компании Фомы и ещё пары первокурсников, поставивших себе цель попасть в сборную и усиленно занимавшихся Крылоборством. Но теперь променад протекал в полном одиночестве. Словно, вместе со слухами вокруг Лоры, оба они стали не только непризнанными, но и неприкасаемыми.

В Индии Энди Маджески, унаследовавший от польского прадеда-переселенца не только фамилию, но и страсть к бродяжничеству, бывал. И не в дорогих делийских отелях, где всегда стараются останавливаться белые, чистоплотные мальчики из приличных семей, а в самом сердце этого, пахнущего клоакой и специями организма.

Возьмите коровье дерьмо, в равной пропорции смешайте с тмином и кардамоном, посыпьте тлеющими останками немытого тела, хорошенько замесите полученную массу, брезгливо кривитесь от запахов, верьте, что в следующей жизни вас ждёт перерождение, в качестве декора не забудьте воткнуть пару жёлтых лотосов, и вот она – настоящая Индия. Никакой светскости, никакого первого места среди программистов, никаких новых возможностей – лишь дремучие верования, касты и женщины, что ценятся меньше индюшек.

И над всем этим мракобесием гордо реет страх перед могущественной Кали – богиней смерти.

Они с друзьями жили при индуистском ашраме. Вписались волонтёрами английского языка для ребятишек и получили гамак, пайку и бездну галлюциногенных грибов, способных открыть третий глаз даже у того, кто вырос на молоке и сосисках Западной Вирджинии.

Здесь, в дали от цивилизации и туалетной бумаги, лишь раз ему довелось увидеть неприкасаемого. В то утро на пороге без чувств рухнул садху – местный служитель. Пожилой, но крепкий, дед явно собирался отправиться в нирвану, внезапно вызванный на ковёр божественным начальством.

Видимо, положение садху было высоким, потому что, довольно быстро, к ашраму приехала хорошо оснащённая машина скорой помощи – одна из тех, что американцы продавали развивающимся странам. Но минуты шли, врачи и фельдшеры суетились вокруг старика, а чуда всё не происходило. По коротким словам, которые Энди успел выучить на хинди, стало понятно – доктора не знают, что со служителем.

Сначала из соседней деревни притащили лекаря. Зажигая благовония, бородатый сикх в нарядной чалме шептал мантры и водил руками над туловищем, но напрасно. Чудо не спешило и в этот раз.

Тогда появился он. Уборщик. Золотарь. Неприкасаемый.

Формируя вокруг себя пространство, когда с неприязнью расступались даже самые современные, укомплектованные айфонами медсестрички, мужчина непонятного возраста пощупал пульс садху, посмотрел язык, неопрятным ногтем потыкал в ступни и на хорошем английском сообщил, что у деда тромбоз большеберцовой артерии и умирает тот от эмболии.

Служитель не умер. Вовремя поставленный диагноз спас старику жизнь, не дав переродиться в мыслящую плазму или муравья. Но картинка человека, которому внимали, ловя каждое его слово и отчаянно не желая дышать с ним одним воздухом, навсегда впечаталась в память Энди.

Сейчас первокурсник чувствовал себя так же. С ремаркой: его даже не слушали.

– Свали, малóй, у нас тренировка, - с трибун стадиона спускалась тьма. Тёмная, точёная, облачённая в чёрное. Стекалась вниз, на поле, высокими силуэтами, каждый из которых выглядел опаснее дракона. Иные называли это фракцией демонов.

– Я никому не помешаю, - взыграли гордость и достоинство.

– Пиздуй, - беззлобно донеслось от парня с мускулами, которым было тесно и в майке, и в этом мире. Ости, прошедшая мимо, одобрительно осклабилась и смерила первокурсника тошнотворным взглядом. Не пустое место даже, а вообще никакого места под этим, чужим для непризнанных солнцем.

Переодеваться не стали. Взмыли вверх, следуя расстановке Балтазара, временно заменявшего лидера сборной, и начали игру.

– Еле шевéлите крыльями, - Люцифер прилетел со стороны Школы, на ходу ловко огрев подзатыльником. Сокурсник, попавший под тяжёлую руку, проблеял нечто невразумительное и кубарем отлетел в сторону.

– Явление Христа народу! – Радостно прогудел рой голосов.

– Почему нас десять? – Наследный принц недобро осмотрел присутствующих. – Кого нет?

– Не достучался до Ади. – Улыбку на своём лице Балтазар не скрывал. – И Молох на выходных в Чертоге. Праздник ведь, Высочество.

Долбанный День долбанной Виктории – символизм, достойный Сатаны. Христианская Пасха на Земле часто совпадает с их победобесием, приуроченным к окончанию Многовековой войны.

Люций чертыхнулся: он забыл, какое сегодня число; не знал даже день недели.

– Не помню, чтобы четвёртое апреля давало право расслаблять булки, - указал основным нападающим на позиции. Вокруг было столько возможности выплеснуть свой гнев, аж глаза разбегались. – На фоне этой стойки, Каин, даже Мисселина выглядит лучшим защитником. Ости, мать твою, это полёт или ранняя менопауза? Балтазар, - брюнет оказался рядом и до хруста смял его шею захватом, - сотри с рожи свою мерзкую улыбочку или мой кулак всё сделает сам.

– Понял, принял! – В повинующемся жесте друг вскинул ладони.

– Дьявол в действии. – Голиаф шепнул это Каину. И оба они уставились на капитана сборной. Не терпящим возражений тоном тот раздавал скупые команды.

– Как думаешь, чем он занят, малыш?

– Эм, тренирует и тренируется?.. – Гора бицепсов недоумённо хлопнула ресницами.

– Хрена-с два, - блондин прищурился, - он трахает мироздание, которое обошлось с ним несправедливо.

Отчасти правда с небольшой поправкой: не трахает, а ебёт. Неясный план на остаток вечности, но у иных нет и этого.

С самого рассвета после ночи, скрашенной тремя бутылками Глифта, пьяной, передёргивающей по стволу рукой и кошмаром серых глаз, нарисованных между мужских ног услужливым воображением, Люцифер успел не только протрезветь, но и отправить отцу короткое, сухое послание: «Хочу помочь разобраться с протестами в Лигии», – и ни одного лишнего слова. Сатана сам увидит всё между строк – сын помнит, как зачитывались документы, и требует вовлечь его в дела государевы.