Первая притча: Последний день Помпеи (2/2)

– Ну не нас с вами, парни, - Балтазар постарался разрядить обстановку.

– Не будь дебилом, херувим. Когда мы только пошли в эту Школу, Нижний мир тоже остался без провизии. И ты помнишь, во что это вылилось.

– Сатана подавил бунт. – Вступил другой сокурсник.

– Но какой ценой, Голиаф? – Ощерившись в тонкой ухмылочке, поинтересовался Каин. – В Цибии было казнено три десятка Бессмертных. Из Легиона разжаловали четырёх Высших. Один адмирон лишился и поста, и свободы на две сотни лет. – Резюмировал и тряхнул светловолосой чёлкой.

– Это на его место взяли Винчесто?

– Да.

– Вы же родственники, Балтазар?

– Дальние и не по крови, - старшекурсник утвердительно кивнул. – Его мать приходится кузиной жене племянника моего папаши.

– Жаль. – Качок потягивал Глифт без особого удовольствия. – Будь вы с ним на короткой ноге, могли бы перетереть про обстановку в зáмке.

– Спроси у Люцифера всё, что тебе интересно, малыш. – Подмигнули в ответ. Прозвище, прикипевшее за совершенно детское выражение лица с таким же раздутым рельефом мышц, совершенно не смутило.

– Так он и кинулся нам всё рассказывать. – Глумливый хмык разрезал ночной воздух на крыше. – Прямо представляю, как Принц детально поясняет нам за Короля и аргументирует, почему последние указы вызвали столько недовольства среди народа.

– Этот народ уже забыл, из какой жопы Милорд вытащил наш д и в н ы й мир, когда Шепфа организовал свой Великий Блядососный Исход? – Примостившись на лавку, Балтазар с удовольствием скинул обувь и уселся по-турецки.

– Никто хéра лысого не помнит. Ушла эпоха джентльменов, пришли ярмарочные шуты. – Каин смиренно опустил крылья вниз. – Ты всё время не берёшь в расчёт, они все живут гораздо меньше нас. И наших родителей. И родителей наших родителей. Сколько у нас поколений сейчас? У Высочества, вон, одно. У тебя – два. У меня – тоже. Голиаф? Ты же третий?

– Ага. У Ости, кажется, четыре поколения накопилось. Наама, как и Люций, первая у Первых. – В глазах крепыша появилось мечтательное выражение, когда он заговорил про сокурсницу.

– Уже полчаса пиздим и вспоминаем капитана. Не ударное звено команды по Крылоборству, а моряки на поминках! – Допив свой фужер, Балтазар резко сменил вектор темы. – Записка точно угодила под дверь, а не под юбку одной из тех девок, что остались на каникулы в академии?

– Бля буду, я всунул куда надо! – Сам припечатал и сам заржал, понимая всю двусмысленность формулировки.

– Думаю, - блондин легко соскочил с парапета и устроился в беседке, - Люцифер тоже всовывает куда надо.

– Что? – На мгновение Балтазару показалось, что речь сейчас пойдёт про Ости. Слышать жалящие, скользкие намёки про девчонку, в которую он влюблён с пятнадцати лет, и которая игнорирует любые его притязания с того же возраста, было ужасно.

– Я же говорил, что никуда не улетал даже на выходные? – Тон Каина окрасился театральной загадочностью. Оба собеседника застыли с выражением «Ну?!..». – И буквально вчера стал свидетелем невероятного зрелища. – Он неспешно наливал себе Глифт, который оказался на редкость дерьмовым. То, что нужно, когда ночь не задалась. – Выворачиваю на второй этаж и вижу, как кое-чьи бордовые крылья скрываются в комнате, где живёт дочь Мамона.

– Мими?! – Голиаф замотал головой. – Исключено. Она в Чертоге. Мы с ней вместе телепортировались. Она сказала, не ждать её до Чемпионата.

– А если поразмыслить?.. – Товарищ лукаво сощурился, уставившись на друзей.

– Стоп! – Балтазар хлопнул себя по лбу. – Демоница – первачка. Она живёт с..? Да ну на хрен, быть не может!

– Вы о чём? – По-прежнему не догонял Голиаф.

– О серафимской дочурке мы.

– Уокер. – Всё ещё сомневаясь в правдоподобности версии, кучерявый покатал фамилию на языке. – Нет, не верю. Она – красотка, но она…

– …непризнанная. Да-да-да, - Каин театрально схватился за сердце, - а Высочество игнорирует отбросы. Но теперь просто вспомните бал четыре дня назад и события в поезде.

– Они куда-то свалили. Ну и что? Люций явился обратно…

– Нет, Балтазар, Люций не явился обратно, - вклинился Голиаф, округляя глаза.

– Это ты отрубился, налакавшись до усрачки, пока не заблевал сортир и не уснул там же.

– Точно-точно. Спустя часа три их встретил голубика, - так, нередко, в этой компании называли Ади. – Непризнанная была в гавно.

– Дерзкая до пизды. – Белокурый демон вспомнил и улыбнулся, - но мы все были не лучше и пошли за ней на озеро. Кроме тебя, братан, извини.

– Твои тщедушные кости были заботливо перемещены на диван вот этими руками! – Голиаф показал руки, чтобы убрать все сомнения в их исключительности.

– Вы что, шутите сейчас? Уокер потащила всех к башне? – Шатен аж присвистнул.

– Малыш даже в воду успел занырнуть, - осклабился белобрысый.

– Она была очень милой. – Явно смутившись, поспешил оправдаться «малыш».

– Ну коне-е-ечно. Сказала тебе, что с такими бицепсами грешно их не демонстрировать.

Балтазар захлопал пушистыми ресницами:

– И Люцифер тоже был?

– Королевич наш не отходил от пьяной оторвы ни на шаг, как приклеили.

– А когда архангелы прописали всем манды, нёс её до Школы, - добавили следом.

– В смысле нёс?

– Как мешок с картошкой. – Голиаф аж привстал, изображая процесс. – Через плечо.

– Уокер отключилась.

– Допустим. – Принятие не спешило наступать. – Но это ничего не доказывает!

– Это – нет. – Согласился Каин, вновь наполнив фужеры и себе, и сокурсникам. – А то, что я услышал за дверьми вчера вечером, - да.

– И что ты услышал?

– Ты издеваешься? – Мужчина вскинул удивлённое лицо. – Он её ебёт. Вот что я услышал.

– Кто кого ебёт? – Люцифер возник буквально ниоткуда. Скорее всего прилетел из двора, игнорируя лестницу на крышу. – И почему у меня не спросили разрешения? – Сиянию сиятельства могли позавидовать земные спутники, будь такие на имперской орбите. От взоров трёх «слетниц» это не укрылось.

– Обсуждали новости из Ада. – Не растерялись парни. – Что-то ты долго…

– Были дела. – Он посмотрел на столешницу в беседке, на которой неприкаянными сиротами громоздились бутылки и валялись свитки с построением. – Толка от обсуждения тактики ноль. Больше половины команды отсутствует.

– Санктус? – Голиаф выудил колоду магических карт. – Раздавим партию?

– Без меня. – Ошибки не было: Люций даже не вникал. Балтазар отлично знал, с каким лицом он пропускает мимо ушей происходящее, когда ему решительно по фиг. И сейчас на челе наследника застыло именно это выражение, помноженное на двадцать. Да ещё что-то – совершенно незнакомое, но абсолютно точно делающее демона умиротворённым. – Завтра подтянется народ. Соберёмся в поезде. – Принц Ада послал кивок всем троим и направился к выходу – на этот раз на лестницу.

Тишина продлилась недолго. Едва двери за их негласным лидером захлопнулись, все трое, не сговариваясь, посмотрели друг на друга.

– Ставлю тысячу ливров, ты ошибся, - первым нарушил молчание Балтазар.

– Присоединяюсь своими пятью сотнями, - выдал Голиаф, - скорее Ад замерзнёт, чем Люций заночует в постели непризнанной.

– Уравниваю ставку каждого, - расслаблено растянул губы блондин. – Пошли.

Спустя десять минут, вдоволь наслушавшись отчётливых, громких стонов Уокер под дверьми общаги, в которых затерялись самые разные слова – от нескромного «Ещё, пожалуйста!» до протяжного «Люцифер!», - двое друзей вынуждены были признать: сегодня Каин обогатился на полтора куска, а в Нижнем мире рискуют ударить самые суровые заморозки…

– Давайте ещё одну игру, - Дино крикнул это всем, но смотрел на своего вечного соперника. Тот, в ответ, не удостоил и взгляда. – Сын Сатаны, как насчёт реванша? – Ответа не было, лишь тихое ругательство под нос. – Что ты сказал?

– Я сказал, что мне похуй. – И никаких «Диньдониев», «Динозавров» и прочих, обидных в лет семь, а сейчас уже почти сроднившихся с ангелом обращений.

– Люцифер, я всё понимаю, но… - брюнет не стал дожидаться окончания этого словесного поноса. Очередного-В-Стотысячный-Раз-Наигранного-Жизнь-Продолжается-Давайте-Сделаем-Вид-Что-Ничего-Не-Случилось-Потока-Срани-Господней. Развернулся, уходя со стадиона прочь и оставляя свою команду с поражением. Не Чемпионат, конечно, но раньше такого не случалось даже на тренировках.

– Наверное из-за крыльев… - за спиной раздался шёпот.

– Каких крыльев?! – Ангел отмахнулся, чуть не огрызнулся говорящим, - которые уже больше, чем прежние? Которые летят быстрее старых? Чепуха!

Ему просто неинтересно. И взгляд узнаваемый. Дино такой и раньше видел: пусть в масштабах меньших, но помнил его у собственного отца тогда, когда всё в жизни их крошечной семьи пошло наперекосяк.

Когда смотришь на кого-то, но вглядываешься лишь в темноту внутри себя.

А она, сияя, всматривается в ответ.

***

Едва закрыл двери собственной спальни, как не физические, но моральные силы, будь хоть трижды хуёво вспоминать мораль и дьявола в одном предложении, окончательно покинули Люция. Прислонился лбом к холодной стене и подумал, что хочет разбить голову, которая его не слушается.

В миг стал безобразным, шаркающим стариком, буквально плетясь по комнате к постели. Но было пофиг. Хотелось лишь одного – закрыть глаза. Впасть в свою восхитительную, полусонную кому. Провалиться в самый лучший кошмар. И снова, как раньше, видеть и слышать её.

Он вспомнил прошлую ночь. Непризнанная явилась строго по расписанию. Просто лежала на постели рядом – нагая, чудесная, неизбежная, вся какая-то светящаяся изнутри, - и бесконечно долго гладила его лицо своими маленькими ладошками. Ничего не спрашивала, ни о чём не зудела, лишь трогала лоб, скулы, подбородок. Порхала пальцами по вискам, зарывалась ими в волосы и улыбалась-улыбалась-улыбалась. Так мягко смотрела, склонившись сверху, что он начал требовать, чтобы она не уходила с рассветом. А когда, в ответ на это, Уокер лишь покачала взъерошенной башкой, уже не мог перестать настаивать на том же самом.

Целовал её губы, вжимал в её тело свои руки, каждым прикосновением настаивал, чтобы она не исчезала из сна, совсем демонически нашёптывая, как сильно он её любит и с какими интонациями умеет выдавать своё «Останься», уже зная, что всё это не имеет никакого смысла.

Теперь он говорил ей о любви в каждом чёртовом мираже ночи.

Каждый грёбанный раз.

Каждую, воссозданную его воспалённым подсознанием пятиминутку.

Будто хотел наверстать так тупо проёбанное в реальности время, что перешёл к гиперкомпенсации в своих бредовых фантазиях. Хотя все вокруг намекали кислыми рожами, что надо двигаться дальше и постараться забыть, вызывая желание вспороть глотки и изгнать эту жалостливую вонь.

Слово-то какое нелепое – забыть, - обхохочешься.

Словно не про настоящую жизнь, а про вторую книгу серафимской трилогии разговоры, где рыцарь в сияющих доспехах решает не вспоминать и не думать про героиню.

Словно всё это – мимолётная, легкомысленная интрижка, вспыхнувшая осенью и потухшая весной.

Словно. Уокер. Вообще. Можно. Забыть.

Забыть – это что-то фантастическое, нереальное, шесть ебанутых букв. У него задачи попроще: есть иногда, делать одинаковое число вдохов и выдохов, день каждый тупыми, бытовыми действиями наполнять и хотя бы пытаться не вспоминать каждую минуту.

Потому что счёт идёт ровно на них.

Это когда сидишь в столовой, глядя на артишок цвета рвоты и понимаешь – она его таким колéром и окрестила. Когда в кровати лежишь, глаза закрыть не можешь, потому что там, под ними, под веками, её труп на твоих руках и ночь бесконечная – не красивая и со звёздами, а вязкая, химерная вся, болотистая, шевельнись и засосёт тут же. Когда, ещё хуже, проваливаешься всё-таки от бессилия в лихорадочные сны, а она – уже тут как тут. Притаилась. Ждёт. Не скрывается. В постели, голая, на всё согласная, трахается с тобой до визг и брызг. Лишь бы только исчезнуть с рассветом, заставляя подушку прикусывать в полном, чокнутом опустошении от того, что уже не случится.

Просыпаться тошно, засыпать страшно, каждый день – бесконечный, как у сурка зимой или в такой же мёрзлый, стылый март, что продолжал стоять на их школьном дворе.

И Уокер внутри не заживает.

И до конца не убивает.

Проказа, а не любовь – вот это что.

Люцифер, конечно, передумал, переделал, перепланировал всякое.

Придя в себя спустя две недели, провалялся в Чертоге ещё с полтора месяца, пока крылья окончательно не выросли. Учёба – хуйня, он нагонит быстрее, чем старика Фенцио успеет стошнить очередным вопросом.

Всё же получилось. Жива, главное. Так почему так плохо и тихо?..

Когда разлепил веки впервые, с удивлением обнаружил папашу в кресле, листающего документы. Ну что ж, почтим традицию: сын умирает – какой интересный сын!

Это много позже в голове всплывут обрывочные воспоминания, где к голосам придворных лекарей примешивается бас Сатаны, что приказывает оставить покои, а затем топчется в нелепом смятении, не зная, что делать с тушей под два метра ростом с ничтожными, едва пробившимся крыльями, в забытье.

Было б ему лет семь, можно и по волосам потрепать, засахаренное яблоко выдать, пальцем погрозить, чтобы больше так не делал, а то и леща прописать. Или что там ещё принято у отцов всех времён и народов?

Король Ада замер, понимая, что испытывает ужас: он понятия не имел, как себя вести. Уйти бы прочь, в кабинет, измерить гулким шагом все чёртовы вереницы коридоров, да ноги словно приросли – не получается. У него есть ребёнок, один-единственный, другого не выдадут.

Неспособный влезть в воспоминания Люция, Сатана всё равно смутно догадывался, тот пережил нечто совершенно жуткое. И принял решение: даже плохой отец сейчас лучше никакого. Ему просто надо быть здесь. Насмотрелся уже на одну мамашу, лишившуюся дочери.

Хватит.

Как же она выла в ту ночь в ванной комнате… По-человечески отчаянно, завораживая своей открытостью. Сам того не желая, впитывал, словно губка с мокрого плеча Ребекки Уокер, воспоминания о девчонке в том количестве, которого абсолютно не требовалось. Про кота с помойки, про задницу в крови, умастившейся на гвозди, про танцы эти её, куда нерадивая мать за руку в года три привела, про тележки какие-то, что по рельсам ездят, заставляя детей противно визжать от восторга. А потом сразу увидел девицу взрослой, со злобным весельем думая, что не так уж сильно они и отличаются – серафим вовремя на Земле сдулась, оставляя дочь, а он выслал сына в Школу.

И, опустившись в кресло, Сатана сделал единственное, что мог себе позволить: открыл папку с документами, врученную Рондентом, и принялся читать последние сводки из провинций.

Вслух.

– В Лигии приостановлено производство древесины…

Это от отца он и узнал, что Ребекка уже смоталась на Землю, отыскала дочь и правдивость его слов в Санктуарии подтвердила. И что она же ему жизнь спасла – тоже от папаши услышал.

В иные времена такие новости могли выступать шаровыми молниями на арене блядского цирка, но сейчас ему было всё равно. Перевязала его эта столичная тётка, и плевать. Он её дочь спас. Как именно – сам с трудом понимает, но сделано же.

Все события той ночи не желали укладываться в голове, представляя собой кашу из крови, снега и идеально-белого, уокерского лица в коконе его ладоней. Чудовищно это, когда самое главное воспоминание о человеке, что намертво втёрся в тебя, сросся с каждой мышцей, впаялся в сухожилия, - потухшие, серые зенки и бледные, как бумага папиросная, губы.

«Уокер, - мысль была такой частой, что Люцифер издевательски думал заменить ей девиз на гербе, - как с этим жить?..».

Первое, чего захотел, порываясь подняться, это вызвать водоворот и разыскать девицу. Скатиться с небес в пизду, по возможности – в непризнанную. Батя, гори он в адском огне, сразу всё понял и лишь хмыкнул «Кишка тонка, ты всё ещё слишком слаб». Оказался прав естественно, хмырь рогатый. Никакого водоворота создать не получилось, хотя над Чертогом энергетического поля было – хоть ложкой вместо овсянки чéрпай.

Потом явилась Мими. Притащила огромную корзину клубники и всё ебанное сочувствие, которым повеяло, едва демоница вошла в Чертог. Он её даже не принял.

Пусть проваливает.

Пусть подавится гостинцами.

Пусть упёздывает куда подальше и вцепится в свою лохматую, белобрысую радость, в душé тихо, постыдно поскуливая – слава Шепфе, такое случилось не с ней.

Та же участь постигла друзей-старшекурсников. Папашин секретарь только и успевал благодарить за интерес к самочувствию наследника и клялся, что непременно передаст все пожелания Его Высочеству.

Само Высочество в это время был слишком занят – отчаянно ненавидел весь мир, который возьми и не прекрати существовать, лишившись Непризнанной. Империя, сука конченная, как-то вывозила. А он – нет.

Затем последовали три дня дачи показаний. Единственный свидетель громкого процесса с двумя погибшими студентами. Детьми.

Ему похуй.

«Потому что тремя», - душное подсознание не умолкало. Шептало секунду каждую, пока он, с видом вельможи, которому надоели приёмы и журфиксы, отвечал на вопросы всё той же Ребекки Уокер. Они даже сухими благодарностями обменялись: странными, светскими, неуместными. Уже после того, как с садистским удовольствием Люций выплюнул из себя историю Фомы и, само собой, умолчал о тех, по меньшей мере шести часах до рассвета, когда он качал одну маленькую девочку на руках, просто мечтая, чтобы всё оказалось липким мóроком.

А когда не-святое преосвященство покидало гостиную, где наследник её принимал, серафим посмотрела на него тем же взглядом, которым он и сам взирал в одну точку. И это, блять, значило куда больше любых, нарочи́то вежливых «Спасибо».

Они оба её потеряли.

Они оба в одной шлюпке.

И гавно-посудина с гавно-дырой на месте того, что в гавно-книжках принято называть сердцем, неизбежно идёт на гавно-дно.

Восстанавливаясь, демон провёл февраль в пыли древних свитков. Обложился ими, как курган – черепушками, и пытался найти информацию в книгохранилище зáмка. Всего два простых вопроса «Как он её спас?» и «Как притащить Вики Уокер обратно?» и ни одного вразумительного ответа. А когда силы окончательно вернулись, даруя способность прыгать в водоворот прямо здесь и сейчас, Люцифер уже знал – никуда он не полетит.

Просто не станет тем уёбком, который мучает её ежедневными знакомствами с очередной личиной, рандомно выдаваемой при высадке на Землю. Не окажется сранным Питером Пэном из «м а г г л о в с к и х, Уокер, сказок, истязающим твой жизненный путь, наблюдая, как ты стареешь, а я – нет, и не давая жить так, как тебе уготовано». Потому что шанс того, что она вдруг снова умрёт, оказываясь тут, в Империи, даже не мал, его просто нет.

И его пока тоже нет.

Ему слишком тихо.