Двадцать первый псалом: Война колоколов (2/2)

Они не нужны.

Она сама счастлива принимать его член глубоко в глотку, куда он её имеет, насаживая рукой, пока она зарабатывает первые в жизни ковровые ожоги. Высовывая язык, позволяя шлёпать по нему, истекая слюнями и совершенно бесстыже смотря на него снизу вверх.

Конечно же он спускает ей в рот. Рычит, сжимает волосы, намотанные на кулак, и выглядит как херов бог.

Как зализанный ей до всех смертных грехов пиздецовый идеал.

Как… Люцифер – такой, какой он есть: прекрасный, опасный и чертовски вкусный.

А потом долбанные они валятся на долбанный ковёр на долбанную кучу времени. Пока мужчина не поворачивается в ответ и не распахивает багряные глаза:

– Согласись, я – гостеприимный.

– Накормил и напоил с порога. – Не удержавшись, фыркает Виктория, от чего Люций начинает абсолютно по-пацански ржать.

– Ты какая-то с пулей в башке, Непризнанная. – Тянет руку и властно кладёт на грудь. Просто помять, помацать, подтвердить своё полное право владения. – Вроде приличная с виду смертная девка. Но как доходит до секса, даже меня удивляешь полным согласием.

«У тебя проблемы с рамками, ты в них не укладываешься. Вижу всё то, что ты творишь… и вот у меня уже патология с редким латинским названием «Уокероохуевание».

– Это претензия? – Под его ладонью тепло, хорошо, спокойно. И она сама слегка гнётся навстречу.

– Это гордость. – Пропускает между фалангами сосок и сжимает. – Всегда такой была?

– Неа. – Вики бросает это так легко, вдруг понимая, что с ним у неё нет рядового смущения от скабрезности тем и даже действий. И Люцифер настолько естественен и органичен в жареве и пореве, что она будто бы тоже стала «своей в доску». – Я была… обычной. Красивой, милой и вполне такой – среднестатистической.

Замечает, что он почти жмурится от улыбки. Фигов демон-искуситель, с точностью справившийся с задачей.

– Чем займёмся? – Обводит подушечками её ареолы. – Хотя если ты полежишь так ещё минут пять, вопрос станет не актуален. – И недвусмысленно опускает глаза к своему паху.

– Ты шутишь?!

– Нет, он серьёзно вот-вот вста…

– Да я не об этом, гора тестостерона! – Она вскакивает, сметая с себя руки и начинает выворачивать платье лицевой стороной. – Мы на побережье, Люций. Немедленно на море. Оно без нас волнуется!

И у демона нет ни единой причины, чтобы ей отказать.

***

Было почти четыре часа вечера, когда юноша в башне вспомнил, что до сих пор так и не ел. А не заурчи желудок, продолжал бы сидеть с зеркалом в прострации, полагая, что упускает что-то очень важное, томясь в своём многовековом заключении.

Попытки отыскать Девушку Без Имени на протяжении первой половины дня ни к чему не привели, и он понял, что её просто нет в замке. Тогда-то и возникло это первое подозрение – ведь лощённого типа он тоже ни разу не видел в отражении коридоров. Увы, не знал, как найти его комнату, никогда не пытался проследить за ним, а теперь страшно об этом жалел и… ещё какое-то чувство.

Не только ненависть.

Нет.

Другое.

Было же подходящее слово в одной из книжек, но он пропустил его, не сохранил в памяти, полагая, что ему оно не грозит.

Представил, что они сейчас вместе, и снова невольно вспомнил, как лихорадочно наблюдал той ночью происходящее в её комнате.

До самого рассвета.

До закусанных губ.

Забыв про собственные честь и достоинство.

Миллион раз приказывая рукам перевернуть зеркало и перестать касаться себя сквозь холщовые штаны.

Мокрый, душный, в поту и в огне, видел, как этот большой, сильный, плотоядный демон сидит в кресле её комнаты. А она с такой светлой аурой сидит на нём – на этом отвратительном, коварном существе, - и выглядит прекраснее, чем майский вечер.

И как они сначала говорят, глядя друг на друга глазами, полными безумия. А потом он начинает делать с ней все те постыдные вещи, от которых у пленника Восточной башни кружится голова и в зобу спирает дыхание. Но самое ужасное, что Девушка Без Имени не противится, а лишь позволяет, принимает, скачет на нём, схваченная кольцом мужских рук. Так уверенно подставляет свои красивые, круглые груди под его алые губы, что юноше хочется плакать от обиды, что она смеет это делать.

И ещё чуть сильнее – от того, что это не его собственный рот.

А когда падает на спину, стекая серыми крыльями к ногам хлыща, юноша в зеркале тоже падает. Так низко и грязно погружается в пучину липкого мрака, что глаза становятся влажными, а в голове остаётся одна-единственная мысль «Надо немедленно отмыть пятно со своей одежды!». И буквальным образом отшвыривает зеркало под кровать, словно они могли отвлечься, отлипнуть от тел друг друга и увидеть его самый жуткий позор.

Нахлынувшие воспоминания неожиданно прерывает стук в дверь, заставляя вздрогнуть.

– Могу я зайти? – Раздаётся знакомый голос. Друг. Не страшно. Можно.

– Войдите.

***

На пляж они прилетели лишь спустя несколько часов.

Сначала Уокер захотела в душ, где, как показалось Люциферу, ей было слишком грустно, а он буквально спас её от этого гнетущего одиночества, подойдя сзади и закинув девичью ногу на кран.

Потом ещё полчаса она бегала из комнаты в комнату, сыпля архитектурными словечками вроде «кариатиды», «балюстрада» и «пилястра». А когда он заявил, что отныне будет называть её – пилястрой, Непризнанная решила отстоять свою честь на мечах, обнаруженных в фехтовальном зале его якобы непритязательного жилища, и неизбежно проиграла бой.

В качестве символа капитуляции демон потребовал то белое полотенце, в которое девица была обмотана, поэтому они снова оказались в положении людей, что задерживаются.

В шестьдесят девятом положении опаздывающих по очень уважительной причине людей.

Когда же, наконец, вылетели, Люций поставил перед фактом, что сначала они совершат покупки.

– Попробуем сделать из тебя леди, плебейская женщина, - изобразил аристократа, наигранно проводя мизинцем по своей брови, и указал на двери магазина.

Вики окинула взором заведение и решила, что тому самое место в Косом переулке Лондона:

– А маггловские шмотки в Капитуле продаются?

– Что?

– Ты смотрел Звёздные войны, но не знаешь Гарри Поттера?! – Изобразила на лице живописный ужас.

– Я не люблю фэнтези. – «Я люблю тебя… драть». – О каких шмотках речь?

– Земная одежда, Люцифер.

– В овраге твоя земная одежда. Лошадь доедает. – Зашёл внутрь и дёрнул вслед за собой. – Я за тебя плачу, я тебя и наряжаю, Непризнанная. – Жарко выдохнул в самые губы, делая такое обольстительное лицо, что Виктория вдруг очень быстро стала атеисткой от феминизма, разуверившейся в женских правах и свободах.

– Я без бюстгальтера. Мне неудобно мерить одежду, - тихо цыкнула.

– Меня всё устраивает. – Брюнет плюхнулся в кресло для гостей и закинул ногу на ногу. – Не дружи дальше с этим презренным куском ткани.

Уокер задумчиво рассматривала наряды на манекенах – некоторые из них выглядели вполне обычными, иные – казались маскарадными костюмами: хоть сейчас надевай и скачи верхом в Лориэн, чтобы нарушить идиллию Братства Кольца.

– Я дружу. Просто мой любимый лифчик остался на земле.

– Сексуальный? – Принц оживился.

Она закатила глаза:

– Любимый, Люцифер. – И припечатала, - ты вообще представляешь, как выглядит самый любимый лифон у женщины? Он выглядит так, будто прошёл войну в заливе, три крестовых похода и взятие Карфагена! На нём пыль дорог, пот побед, катышки поражений, а сбоку торчит обглоданная кость. Последние пять лет он уже ничего не держит, но зато поддерживает морально. – Вики раскраснелась и яро жестикулировала. – Он – как знамя победы. Как часть личности. Как диктатор из африканской страны, который родился раньше тебя, но до сих пор у власти. Такой лифчик видел всё! В нём прятались шпоры, бурбон, чужие руки и блохастые коты, которых ты приносила домой, пока родители спали. На него проливались кофе, слёзы, падал пепел ментолового New Port-а… Эй, ты меня не слушаешь! – Метнула в него кожаный пояс, осеняемая догадкой, что это юбка.

Конечно он не слушал. Отключился, едва до ушей долетело «Любимый, Люцифер», и завис где-то между пятым и шестым кругами Ада, соображая, ч т о она – такое, и как давно у него так серьёзно повредился мозг, что теперь он буквально обречён на перманентное счастье в её присутствии.

– Чем я могу вам помочь, молодые люди? – Из подсобки выпорхнула пожилая женщина-ангел в идеальном кимоно, нарушая странность момента. Безошибочно определив платёжеспособность, она посмотрела на дьявола.

Конечно же у Люция оказался вкус истинного эстета. И, само собой, они поскандалили примерно сто тысяч раз, сражаясь за каждую тряпку. Фехтуя на невидимых мечах, насилуя друг друга отборным сарказмом до того дивного состояния, пока Уокер не почувствовала себя трахнутой, а он всерьёз не задумался, а не купить ли весь магазин, чтобы, выставив хозяйку за дверь, перейти от слов к делу.

Пока топали до пляжа, как заправские туристы где-нибудь на побережье Адриатики, в Виктории боролись две сущности.

Одна пыталась острить, отвечала весело, бойко и крутила головой в разные стороны, то и дело подмечая невероятные детали нового мира – похожих на уличных псов бáку, человека с крыльями летучей мыши, странные зелёные блинчики у лоточника.

Вторая же буквально вопила: «Уокер, шорты! Он в шортах! Только глянь!». Ну ладно, это были не совсем шорты. Скорее, бермуды. Но даже этого оказалось достаточно, чтобы ввести её в смятение.

Девушка вдруг поняла, что у Люцифера есть ноги, и он ими ходит. Видела миллион раз, но впервые осознала. Как будто идеальная картинка вдруг ожила и стала ещё лучше. Словно он наконец смог расслабиться и перестал быть этим чёртовым, всегда упакованным в тёмное Мистером-Снимайте-Трусы-Прячьте-Дочерей-Я-Пришёл-Совершенством и показал ей самый крохотный кусочек себя. И без того молодой, резко скинул много столетий, и стал выглядеть как насмешливый, чудесный мальчишка.

Непроизвольно представила их вместе в окружении её шумной техасской родни.

Люций сидит за столом на ранчо дяди Джо, зажатый между толстой кузиной Сьюзан и маленьким Перси, который всё время норовит есть свои сопли, а не то, что положили в тарелку. Хозяин дома спрашивает посетителя, любит ли тот родео и как скоро купит майку с символикой Патриотов, чтобы как следует болеть за них в следующем сезоне, а брюнет вежливо и натянуто молчит.

Напротив клюёт носом старый дед Ларри. Младшая кузина Кимберли занята демонстрацией своего глубокого декольте посетителю – дело ли, ей уже целых двадцать пять, а она всё ещё не замужем и не выкармливает футбольную команду розовощёких карапузов своему ковбою.

На демоне почему-то тот роскошный пиджак, в котором он щеголял на балу, но – Вики-то знает! – под столом он в своих модных бриджах.

Тётя Элла без умолку трещит, рассказывая, как от соседки сбежал муженёк Рон и прямо верхом на лучшем жеребце, хотя почти все присутствующие слышали эту историю десятки раз. А когда женщина кричит в самом драматичном моменте, изображая ржание лошади, дедушка всхрапывает, открывая один глаз, и рявкает «Так их, демократов! Республиканцы засунут якорь в эту сраную бухту!».

Тогда Люцифер не выдерживает и достаёт откуда-то из-за спины два меча, чтобы нашинковать её родственников по соседству с фирменными свиными рёбрами.

– Алло! – Оказывается, он уже несколько раз позвал её. – Где ты витаешь?

– Любишь свиные рёбрышки?

– Ты такая неожиданная. – Мужчина вопросительно приподнимает бровь. – Как лосось, притаившийся в кустах ежевики. Собралась готовить мне ужин?

– Устал от вечности и хочешь оперативно отойти к праотцам в бессмертную Вальгалу? – Уокер хихикает. А потом вдруг вопит совсем как девчонка, - море! Смотри скорее! – Дёргает за рукав и рвёт на всех парах с пригорка – такая великолепная в своих плебейских глупостях, что он замирает, как малахольный слюнтяй, и хочет запомнить этот момент на всю жизнь, стыдливо думая, что теперь, что бы ни случилось, в его голове всегда будет бегущая к воде Непризнанная: живее всех живых, красивее любых фотографий.

Бухта, куда они спустились, оказалась укромным местом без единого курортника, хорошо скрытая грядой камней со стороны дороги.

Вечер клонился к закату, поэтому воздух казался прохладным. Зато вода прогрелась до состояния парного молока, что Виктория не преминула сообщить всему городу ультразвуком на максимальных децибелах.

С отвагой конкистадора вбегая в море и сбрасывая часть одежды на ходу, совсем неуклюже плюхнулась, замачивая крылья и волосы.

– И скольких девушек ты сюда привозил, Люцифер? – Громко крикнула, уходя всё глубже.

Он мысленно выматерился, не ожидая вопроса:

– Имя им – Легион. Всех и не упомнишь.

«Потому что ты - первая. Болезная, худосочная овца… Я, как видишь, до поры до времени уважал интересы своего внутреннего социофоба, который вообще неохотно идёт на контакт и не делится игрушками. Стой! Непризнанная, стой! Чтотыблятьтакоетворишь?!».

Пока он скидывал рубашку, девица успела вылезти из воды и победить во всех смертных конкурсах мокрых маек. А теперь шла прямо на него, стягивая верх и стаскивая трусы – с лицом серийного убийцы.

Оказалась совсем близкой и совсем голой, прижалась, привстала, увязая в песке, и прошептала точнёхенько в губы:

– Пиздишь.

– Что?

– То. – Взяла его руки и положила на свою догадливую задницу. – Никого ты сюда не привозил.

И мгновенно перехватила инициативу в его обнажении, расстёгивая шорты и дёргая их вниз: недвусмысленно заставляя усомниться, кто тут демон-искуситель.

«То чувство, когда проебал свой последний шанс на побег… едва ты успела сдохнуть, кретинка! Как теперь прикажешь ходить по Школе, когда перед глазами будут маячить твои, покачивающиеся в закатных лучах сиськи, а в голове – осознание, что можно быть таким довольным и тупым мудаком?.. Ты, определённо, пиздец, Уокер. Но ты – лучший пиздец в моей жизни».

У Люцифера нет для неё ни одного слова. И поэтому отвечает он молча: поднимает, заставляя обвить себя ногами, и несёт в воду, полагая, что сейчас будет самое ебически крутое купание во всей его вечности.

Непризнанная в ответ даже не целует – просто пялится ему в глаза, словно открыла там фабрику по производству его охуевающих от неё мыслей и теперь бдительно следит за процессом.

«Если ты сию секунду не запихнёшь мне свой поганый язык в рот… я… я… я ничего тебе уже не сделаю… Я теперь никогда ничего тебе не сделаю, моя траханная, фантастическая дрянь! Ты всё разрушила. Развалила. Разломала. Пришла и поимела мои мозги тем, как ты думаешь… тем, что вытворяешь… тем, как выглядишь… Бля, Уокер, ты просто представить не можешь, до чего же ты – красивая непризнанная сука!.. Тыпростофиниш… чёртовы края… Как смертельная доза настойки из драконьего камня… Как ваш лучший простолюдинский фильм… Как ограбить ебучий банк и вынести всё хранилище с ливрами… Я тебя на улице боюсь оставлять. Тебя же, блять, должны тут же украсть, унести и ебать где-то до потери сознания! Потому что это то, что сделал бы я… В любом из миров. В любой Вселенной. В любом времени. Уже делаю. Не собираясь останавливаться, чем бы нам это ни грозило… мокрая, узкая… главная Уокер».

И они, наконец, целуются. Долбятся в дёсны, кусая друг друга за языки и производя такое количество влаги, что хватило бы ещё на пару-тройку заливов. Её руки в воде буквально вцепляются в его член и начинают движение по всей длине, наращивая темп.

«Так не пойдёт, Непризнанная… И не войдёт. В море тебе будет больно», - с этими мыслями Люцифер подтаскивает её к берегу, от чего они оба хорошенько вываливаются в песке.

Виктория – горячая, блестящая, распластанная крыльями по земле: туманно соображает, что уже не соображает. Подставляет ему грудь, чувствуя, как с её сосками творят магию без всяких зачарованных амулетов. Как его липкая от воды ладонь раздвигает её рот и проникает туда парой пальцев. Слышит собственное причмокивание, ощущает вкус соли, уже знает, где рука окажется после. И предельно откровенно раздвигает ноги, чуть ли не толкая туда его голову. Заодно готовая благодарить и Бога, и Шепфу, и Сатану разом за то, что этому дьявольскому отродью даже пояснять не нужно. Его язык уже в ней – наверняка достаёт до самой сути. Лижет, вдалбливается, двигается, заставляет течь ему в рот, разливаться по коже, насаживаться на пальцы. Чувствовать каждую его фалангу и мысленно почти умолять заменить руку на член.

«Бляблябля… я их мыть не буду, Уокер… Я не буду мыть свои ладони теперь уже совсем никогда, чтобы они пахли охуенной тобой… чтобы одуряюще воняли нашей прекрасной ёблей… Тыпростонепредставляешь! Как же всё это нужно, хорошо, идеально…».

Он понимает, если сейчас же не вставит ей, кончит как подросток паршивый, просто ткнувшись в девичью ляжку. Поднимает Непризнанную, прощальный раз скользнув пальцами между ног, и усаживает на себя – лицом к лицу, тело к телу. Пока она сама трётся о его член и растягивается, распахивается навстречу. Пылающая, солёная. Его персональное чудовище из морских глубин. Самый прекрасный монстр, который давно сожрал весь рассудок и с решимостью людоеда теперь ужинает сердцем.

Скачет, как умалишённая, поднимаемая его руками, и Люцифер думает, что если бы этого мира, в котором Уокер трахается с ним на пляже, не существовало, его бы следовало создать только ради того, чтобы он мог видеть, какие у неё охуенные, плывущие в мороке секса глаза, как капризно изогнут рот, как пошло она умеет высовывать свой шлюший язык и как ненормально, снося крышу… снося все его крыши, сшибая замки́ со всех дверей, расстреливая его пограничников и к херам ломая заборы самих границ, стонет – гулкими, долгими вскриками.

Стоит ей распахнуть глаза, Вики чувствует, как её лихорадит. Потому что в голове вдруг проносится что-то совсем первобытное, сладко сосущее в груди.

О том, какой он – красивый и сильный, самый большой вожак стаи.

О том, сколько убитых мамонтов принесёт в пещеру.

О том, как один может защитить ото всех.

Согреть, развести огонь, убить врагов, притащить к её ногам их головы, разрушить и заново отстроить для неё любые империи. Сделать ей пять… нет, сразу десять детей. И что ей, пожалуй, никогда не надоест копаться в его волосах и мозгах, следуя истинно женскому предназначению выносить последнее.

Сжимает в ответ так, что кажется, что прочитал мысли.

– Хочешь сломать мне рёбра? – Она задыхается и шепчет.

– Хочу сломать тебе ноги, если ты соберёшься ими от меня уйти. – Вдруг понимает, что сказал это вслух, а не только подумал.

– Люцифер, я… - глаза у Непризнанной большие. Больше, чем обычно. А значит, она удивлена.

– Ты поражена. – Так хрипло и восхитительно, что Виктория думает, что кончит только от тембра голоса.

«Потому что сам я в ебанном ахуе, Уокер!».

– Не поражена. – Девушка вдруг замирает в хаосе их телодвижений и обхватывает его лицо ладонями, заставляя чувствовать себя так, как будто это она тут – светоч тысячелетней мудрости. – Я не поражена, потому что знаю, что такое влюбляться. А ты просто офигеваешь от того, что чувствуешь. – Его брови так высоко подскакивают вверх, что Виктории становится смешно: злой, коварный демон в шоке. – Знаю, что такое делать вид, что мне нравится, что ты «дружелюбен и общителен», как вершина Эвереста. Знаю, что такое смотреть на тебя и думать, что я отдам тебе не только душу, но даже больше – последний кусок торта. Знаю, как это – бояться, а вдруг всё чёртов липкий сон, и заранее хотеть убить любого, кто посмеет разбудить. – Кажется, его брови теперь навсегда останутся в этом положении, резюмирует Вики. – Знаю, каково это – понимать, что вот он – ты – единственная, но такая огромная причина не вспоминать ни о каких Кровавых Печатях в ближайшие сто миллионов лет. – Уокер слышит собственный бешеный пульс в груди и вдруг соображает – колотит вовсе не её, его. – Знаю, что такое не отдавать себе отчёта, но уже хотеть поцеловать с самой первой встречи, с момента, когда палец воткнулся в твою рубашку, - девушка с точностью копирует жест, который когда-то имел место быть на школьном дворе, - потому что на всём белом свете нет никого ц е л о в а т е л ь н е е. Знаю, что такое злиться, когда тот, в кого я влюблена, выбирает меня, но даже себе не может в этом признаться. – Он слышит Непризнанную, но полагает, что на самом деле в него палят из всех луков с самой высокой колокольни города. И ещё что-то про ошалелый отпечаток на лице, который теперь никуда не исчезнет. – Так что знаешь ли, Люцифер?! Давай ты уже будешь меня любить, раз выбрал. Потому что я давно тебя да. Влюблена до хрена и обратно.

«Причина смерти: пара бесстрашных, непризнанных зенок… Уже не ранен. Простоубит!».

И он любит её.

Впивается в губы и любит до вбитого в её раздвинутые ноги паха.

До слов о том, что ей не следовало влюбляться.

До слов о том, что ей следовало влюбляться.

До охуевших от её смелости мужских рук, которые вжимают Уокер в грудь.

До разом накрывшего оргазма.

До:

– И я – да.