Шестнадцатый псалом: Белый дрозд, хромой мул и красавица с золотыми волосами (1/2)

В больничном крыле было необычайно шумно. Но сестра Альба не терялась, чётко раздавая инструкции:

– Энди, отпусти её голову. Астр, полотенца в шкафу справа. Моника, возьми себя в руки, налей воды и подогрей её, - женщина начала обследовать лежащую перед ней студентку.

Сокурсники во главе с Мисселиной принесли окровавленную Лору всего несколько минут назад. Но и их хватило, чтобы понять, дела плохи: Альба с трудом нащупала пульс сквозь испещренные многочисленными шрамами запястья.

– Я думал, она мертва. – Лицо Энди было едва ли не таким же белым, как и лицо его раненной подруги.

– Жива. – Мрачно констатировала медсестра. – Но состояние критическое. От таких порезов бессмертные не впадают в отключку даже при сильной кровопотере. – Она обтёрла руки и лицо девушки. – Значит дело не только в ранах.

– Кто на неё напал? – Старшекурсник Астр был в замешательстве. – Кто вообще может напасть в Школе???

На лицах студентов читался искренний шок. А потом его сменила печать понимания, что произошло что-то немыслимое, доселе не случавшееся никогда.

– Ну вам-то мы непременно сообщим о результатах проведённого расследования, - зло и ехидно с порога заявил Геральд. За его спиной маячили Мисселина и Фенцио. – А пока я приказываю всем ученикам покинуть помещение.

– Но профессор?! – Попытался возмутиться Энди. – Она – моя… - И вдруг замялся.

– Кто она – ваша, Энди? – Демон сверкнул глазами. – Ваша мать? Дочь? Может быть сестра или какая ещё близкая родственница?

– Лора – моя девушка. – Вдруг твёрдо парировал он, словно принимая эту мысль. – Я должен оставаться с ней.

– Чёрт с тобой! – Не желая тратить ни секунды времени, Геральд кивнул парню на стул у стены. – Не вздумай мешаться под ногами. Остальные – фьють отсюда! – Он щёлкнул пальцами, и двух других студентов буквально подняло и вынесло по воздуху за пределы крыла, не взирая на их протесты.

Фенцио тут же подошёл к умирающей. Провёл рукой над укрытым простынёй телом.

– Магия. Древняя, тёмная магия. – Без тени сомнения заявил он. – И теперь я даже представить себе не могу, кто это такой способный завёлся в наших палестинах…

***

Ветер качнул занавески, и Вики сонно поёжилась, переворачиваясь на другой бок и утыкаясь своими распухшими губами в его идеально гладкое и большое плечо. Что-то пробормотала и прижалась сильнее, так как одеяла едва хватало на них двоих.

Давно проснувшись, Люцифер вздрогнул от её прикосновения, подумав, что всё это чертовски нечестно. Нечестно, что он столь долго живёт на этом свете, но только сейчас узнаёт, что утро может начинаться вот так.

Прохладой из открытого окна.

И обжигающим теплом хрупкого тела, так тесно придвинутого к нему, что это уже можно называть крепкими отношениями.

Повернул к ней голову – Уокер спала.

Восхитительно помятая, абсолютно голая, с огромным гнездом на голове. Закинувшая свою длинную худенькую ножку прямо на него, она тихо и ровно дышала и казалась такой беззащитной, что он вдруг совсем некстати подумал: «Я никогда тебя не обижу, Непризнанная. И другим в обиду не дам».

А затем, словно стыдясь собственных мыслей, демон отвёл глаза и уставился в балдахин над кроватью, прикидывая, сколько за ночь было нарушено правил – как школьных, так и его собственных.

Перед рассветом любовники слышали какую-то возню в стенах кампуса, но полностью проигнорировали шум, словно так оно и должно быть.

Словно единственно настоящим являлось то, что происходило с ними, а не с какими-то второстепенными героями на этой авансцене.

Как в миллионах гнусных книжек и песенок, которые вдруг в раз оказались сопливой правдой.

Уокер направляется в душ, а он направляется в Уокер. Не давая отдохнуть и жаря её прямо под струями воды. Подняв вверх и удерживая на весу с разведёнными коленками.

Вдалбливается в неё, как будто заведённый, будто под наркотой, и представляет, до чего же охуенно её непризнанная задница и мокрые крылья сейчас распластаны по стеклу душевой.

И она – вся такая открытая, откровенная и только для него.

Только его.

Без малейшего смущения горячо шепчет, громко стонет, просит, требует, умоляет, называет вещи своими именами и дышит ему прямо в глотку своим безобразно идеальным ртом.

А потом они просто валяются на кровати.

Ржут.

И жрут.

Эти её мерзкие чипсы, припасённые с земли. И она снова и снова давится своим гиеньим, прекрасным хохотом, засыпая крошками торчащие титьки, а он чувствует себя самым счастливым в мире дебилом, потому что знает наверняка – он не видел ничего лучше.

Такая до охуения смертная, такая по-плебейски не элегантная, не изящная, напрочь лишённая этой особой местечковой надломленности, Непризнанная травит свои тупые истории и заставляет его испытывать что-то такое… что обычно называют восхищением.

А потом вдруг ныряет под одеяло и говорит, что пора спать.

А он говорит, что не пора.

А потом уже никто из них не говорит, потому что губы заняты делом.

Его губы.

Очень важным делом.

Между её ног.

И лишь ближе к семи утра их обоих накрывает усталостью, хотя Люций и старается не сомкнуть глаз. Будто, если заснёт, то уж точно не уследит, как развеется морок ночи, и не сумеет предотвратить чего-то неизбежного, но без сомнения ужасного. Как будто с полуденным солнцем в спальню явятся логика, отчуждение и все двенадцать адмиронов Сатаны, чтобы укоризненно смотреть до самого блядского дна его взъерошенных чувств.

Мужчина снова поворачивается в её сторону, пытаясь найти хоть что-то, за что ещё можно зацепиться, чтобы вытрахать её из себя. Обнаружить хотя бы один самый пустяковый недостаток, который позволит отрыть в себе остатки былой ненависти. Высматривает любую деталь, способную разбесить настолько, чтобы желать ей всего самого гнусного. И… не находит.

Ни одной ёбанной причины.

Ни одного уродского недостатка.

Ни единой детали, что могла бы восстановить его статус-кво на Я-Не-Сплю-С-Непризнанными-Олимпе.

Ни-че-го.

Только смертельно тёплая кожа и влажные, приоткрытые, выставленные навстречу губы.

– Ты на меня пялишься, - не открывая глаз цедит уже совсем не сонная врушка.

– Осуждающе взираю. Ты храпела.

– Это неправда.

– Хорошо, это неправда.

– Ничего себе, какой ты покорный по утрам. – Ресницы приподнимаются, и он чувствует, как уже бежит бараном на заклание к этой серебряной бездне, чтобы провалиться и остаться там навсегда.

– Ты ещё не видела, какой я – лапочка по нечётным четвергам зимних месяцев. – Брюнет наклоняет голову и тянется к её рту, потому что больше нет ничего, что ещё удерживало бы его на поверхности. Потому что Непризнанная пиздец как прекрасна, и он не может устоять. Потому что на него опускается такая счастливая обречённость, что будь он попроще, уже носил бы её на руках и говорил высокопарности, достойные автора «Серафима моего сердца».

– Погоди, Люцифер. – Вики прикладывает ладонь к его лицу, отстраняясь. – Никогда не любила эту фразу скучных взрослых, - она елозит, и он чувствует, как её твёрдые соски упираются ему куда-то меж рёбер. – Но, может быть, нам надо это обсудить.

– Нет.

– Что нет?

– Нет, нам не надо это обсудить.

И Уокер вдруг кивает. Так просто, так легко соглашается, как будто всё идёт, как и должно.

И есть только он, она, это утро и её пальцы, притягивающие к себе за волосы.

***

Каникулы в родительском доме не пошли Ости на пользу.

В Школу она вернулась на шестой день – злая, обиженная и подавленная. И теперь к её личным проблемам с человеком, единственно с которым она видела будущее, добавились семейные.

Мать огорошила известием, что денег в их поместье, вмиг обедневшем с заключением отца, осталось так мало, что впору задуматься о переезде куда-то за пределы столицы.

Эта новость буквально подкосила демоницу. И она, и без того винившая непризнанную мразь во всех своих бедах, вдруг поняла, что пылает чёртовой лютой ненавистью – пожалуй, впервые в жизни.

- Ты идёшь, роскошная женщина? – Ади дружелюбно ткнул её в бок, когда, поглощённая своими мыслями, она вдруг замерла в коридоре, отстав от остальных. – У нас тренировка.

- А что я по-твоему делаю? Перебираю ногами на месте? – Ядовито прошипела Ости, давая понять, что не в настроении.

Впереди маячила спина Люцифера и других крепких ребят из их команды. А она мысленно взвыла, что не видела его соцветия татуировок уже долбанные месяцы. Впрочем, как и другие обнажённые части тела.

Догнала и пристроилась к широким шагам рядом:

– Зададим завтра жару пернатым курицам?! – Преувеличенно воодушевлённо рявкнула, привлекая к себе внимание.

– Ага. – Люций даже не посмотрел в её сторону. И это было хуже всего. Хуже безденежья, хуже бесславия, хуже почти трупа какой-то занюханной девицы, которая до сих пор валялась в больничном крыле, заставляя Геральда и Веника патрулировать Школу по ночам с особым усердием.

И, словно добавляя дешёвого трагизма её думам, в коридоре показалась лохматая башка, плывущая им навстречу.

Уокер топала в компании неопрятного типа из числа таких же отбросов, как она сама, и что-то успокаивающе говорила. В безвкусной серой юбке и таком же свитере, она открывала свой рот, заставляя Ости мстительно представлять, как из него хлыщут реки крови.

А потом случилось то, что случилось.

Люцифер… её Люцифер поднял глаза чуть ли не одновременно с непризнанной шмарой и… Ости с ужасом всё осознала.

Так гадко, так очевидно.

Бесстыдно и отвратительно.

Уокер вспыхивает своими щеками, приоткрывает губы, пытаясь скрыть улыбку, ползущую по бледному лицу.

А Люций пялится на неё, не в силах оторваться, словно она – Мисс Ёбанное Совершенство. Пожирает взглядом, мысленно лапает везде, куда падает взор и чуть ли не сворачивает себе шею, когда тощая стерва, наконец, проходит мимо.

Паззл в голове Ости тут же складывается в полную картину, от которой её буквальным образом начинает мутить. Потому что получается, что пока она страдала в Аду в своём нищем доме, силясь придумать, как помочь матери, эта смертная сука давала ему. Давала ему всё, что он хотел.

А хотел он её.

Вот с этой вот плотоядной, лёгкой и до оскомины мечтательной ухмылкой, которой он провожает спину и задницу Уокер.

Трахая её каждую ночь.

А, может, и день.

И сверля в ней глазами дыру размером с то, что теперь оставалось у Ости вместо сердца.

***

Отделаться от Энди не составило труда. Он всё равно спешил к Лоре, будучи тем единственным посетителем, которого разрешили пускать к однокурснице.

Едва парень скрылся за поворотом, Виктория прислонилась к стене, сгорая от таких противоречивых эмоций, что у неё пересохло в горле. Тут было и предвкушение, и желание, и…

Она прикрыла глаза, переводя дух, но в голову, как на зло, лезли отрывки их секс-марафона, длящегося уже четвёртый день.

К примеру, сегодня утром Люцифер заверил её, что гулять по Школе без трусов – абсолютно нормально и никто её за это не осудит. Присовокупив, что от Непризнанных слабого ума вообще не ждут многого.

Кажется, это было после того, как она приняла душ. Но до того, как ей потребовалось принять душ повторно, потому что её грудь и живот оказались залиты его спермой.

Безжалостно пользуясь их с Мими комнатой в отсутствие последней, демон буквально прописался у Вики в постели. О чём свидетельствовали его раскиданные по всей спальне вещи и внезапно возникшая в ванной зубная щётка.

– Ты что, чистишь зубы?! – Она так громко поразилась этому факту, что валявшийся на кровати Люций вздрогнул.

– Сейчас. Погоди. В голове крутятся остроты… но подходящей – ни одной. – Он уставился на девушку в недоумении. – Я ещё и моюсь, Непризнанная.

Вместо нормальной адекватной реакции в представлении мужчины, Уокер вдруг разрождается хохотом:

– Чёрт… это так… - она едва дышит, утирая выступающие слёзы, - …поразительно по-человечески. – Но Люцифер всё ещё не понимает и разводит руками с выражением лица «Что за пургу ты несёшь?». – Я-то думала, ты сразу отпочковался от своего сатанинского папаши идеальным. И из твоего рта двадцать четыре на семь пахнет ромашками.

Парень глухо рычит, но в глазах пляшут бесенята:

– От меня пахнет вовсе не ромашками.

И девушка в очередной раз убеждается в этом, когда его руки вырывают её из омута памяти, настигая здесь, сейчас, в коридоре.

– Что ты сказал этим тестостероновым нарикам, которые называют себя твоими братанами? – Давится она смехом в кулак, чувствуя, как от него пахнет табаком, ёлками и сексом. Он не отвечает, просто тащит её через плечо, проверяя ногой соседние двери на прочность.

Одна поддаётся, и они оказываются в таком тесном чулане для хранения всеми забытого инвентаря, что не согрешить здесь не смогла бы даже Дева Мария.

«Куда уж мне пытаться…», - проносится на периферии сознания Уокер, которая вдруг чувствует, как его пальцы впиваются в её ноги, скрытые юбкой, пока сам Люцифер баррикадирует дверь шваброй.